X. ИТОГОВЫЕ ДАННЫЕ ЗЕМСКОЙ СТАТИСТИКИ

И ВОЕННО-КОНСКОЙ ПЕРЕПИСИ

Мы показали, что отношения между высшей и нич-шей группами крестьянства отмечаются именно томи чертами, которые характерны для отношении сельской буржуазии к сельскому пролетариату, — что эти огно-шения замечательно однородны в самых различных местностях с самыми различными условиями; — чю даже числовые выражения этих отношений (т. е. про­центные доли групп в общем количестве посева, скота и пр.) колеблются в очень небольших, сравнигельно, пределах. Естественно является вопрос: насколько эти данные об отношениях между группами в разных мест­ностях можно утилизировать для составления представ­ления о группах, на которые распадается все русское крестьянство? Другими словами: по каким сведениям можно судить о составе и взаимоотношении высшей и низшей группы во всем русском крестьянстве?

Сведений этих у нас очень мало, так как в России не производится сельскохозяйственных переписей, ко­торые бы подвергали массовому учету все земледельче­ские хозяйства страны. Единственный материал для суждения о тех хозяйственных группах, на которые распадается наше крестьянство, это — сводные данные земской статистики и военно-конской переписи о рас­пределении рабочею скота (или лошадей) между крестьянскими дворами.Как ни скуден этот материал, тем не менее и из него возможны небезынтересные выводы (конечно, очень общие, приблизительные, валовые), особенно благодаря тому, что отношения между много­лошадным и малолошадным крестьянством были уже подвергнуты анализу и оказались замечательно одно­родными в самых различных местностях.

По данным “Сводного сборника хозяйственных сведе­нии по земским подворным переписям” г-на Благове­щенского (т. I. “Крестьянское хозяйство”. М. 1893)[xliii], земские переписи охватили 123 уезда в 22 губерниях с 2 983 733 крестьянскими дворами и 17 996 317 душами об. пола населения. Но данные о распределении дворов по рабочему скоту не везде однородны. Именно, в трех 1уберниях мы должны выкинуть 11 уездов[88], по ко­торым распределение дано не на четыре, а только на три группы. По остальным же 112 уездам в 21 губернии мы получили следующие сводные данные, относящиеся почти к 2¹/2 миллионам дворов с 15 миллионами населения:

Эти данные охватывают немногим менее четвертой части всего числа крестьянских дворов в Европейской России (“Свод статистических материалов, касающихся экономического положения сельского населения Евро­пейской России” — издание канцелярии комитета ми­нистров. СПБ. 1894 — считает в 50 губ. Европейской России 11 223 962 двора в волостях, в том числе кре­стьянских 10 589 967 дворов). По всей России мы имеем данные о распределении лошадей между крестьянами в “Статистике Российской империи. XX. Военно-конская перепись 1888 г.” (СПБ. 1891) и тоже: “Стат. Росс. ими. XXXI. Военно-конская перепись 1891 г.” (СПБ. 1894). Первое издание содержит обработку данных, собран­ных в 1888 г. о 41 губ. (в том числе 10 губ. Царства Польского), а второе — о 18 губ. Европ. России плюс Кавказ, Калмыцкая степь и Область Войска Донского.

Выделяя 49 губерний Европ. России (по Донской об­ласти сведения не полны) и соединяя вместе данные 1888 и 1891 годов, получаем следующую картину распреде­ления всего числа лошадей, принадлежащих крестья­нам в сельских обществах.

Итак, по всей России распределение рабочих лошадей в крестьянстве оказывается очень близким к той “сред­ней” величине разложения, которую мы вывели выше на нашей диаграмме. В действительности разложение ока­зывается даже несколько глубже: в руках 22-х процен­тов дворов (2,2 миллиона дворов из 10,2 миллионов) сосредоточено 9¹/^ миллионов лошадей из 17-ти миллио­нов, т. е. 56,3% всего числа. Громадная масса в 2,8 мил­лиона дворов совсем обделена, а у 2,9 миллиона одно­лошадных дворов лишь 17,2% всего числа лошадей *.

Как изменяется в последнее время распределение лошадей в крестьян­стве, об этом можно судить по следующим данным военно-конской переписи 1893—1894 гг. (“Статистика Росс. имп ” XXXVII). В 38 губерниях Евр. России было в 1893—1894 гг.: 8 288 987 крестьянских дворов, из них без­лошадных — 2 641 754, или 31,9%; однолошадных — 31,4%, двухлошадных — 20,2%; трехлошадных — 8,7%; с 4-мя лошадьми и более — 7,8%. Лошадей у крестьян было 11 560 358, из этого числа 22,5% было у одноло­шадных. 28.9% — у двухлошадных, 18.8% — у трехлошадных и 29.8% — У многолошадных. Таким образом, у 16,5% зажиточных крестьян — 48,6% всего числа лошадей.

Опираясь на выведенные выше законосообразности в отношениях между группами, мы можем теперь опре­делить настоящее значение этих данных. Если пятая доля дворов сосредоточивает половину всего числа лошадей, то отсюда безошибочно можно заключить, что в ее руках не менее (а вероятно более) половины всего земледельческого производства крестьян. Такая концентрация производства возможна только при кон­центрации в руках этого состоятельного крестьянства большей части купчих земель и крестьянской аренды как вненадельных, так и надельных земель. Именно это состоятельное меньшинство главным образом по­купает и арендует земли, несмотря на то, что оно, наверное, наилучше обеспечено надельной землей. Если “средний” русский крестьянин в самый хороший год едва-едва сводит концы с концами (да и то неиз­вестно, сводит ли), то это состоятельное меньшинство, обеспеченное значительно выше среднего, не только оплачивает все расходы самостоятельным хозяйством, по и получает избытки. А это значит, что оно является товаропроизводителем, что оно производит земледель­ческие продукты на продажу. Мало того: оно превра­щается в сельскую буржуазию, соединяя с сравнительно крупным земельным хозяйством торгово-промышленные предприятия, — мы видели, что именно такого рода “промыслы” наиболее типичны для русского “хозяй­ственного” мужика. Несмотря на наибольший размер семей, на наибольшее число семейных работников (со­стоятельное крестьянство всегда характеризуется этими признаками, и на ^д долю дворов должна прийтись большая доля населения, примерно около ^щ^ — это состоятельное меньшинство в наибольших размерах пользуется трудом батраков и поденщиков. Из всего числа русских крестьянских хозяйств, прибегающих к найму батраков и поденщиков, значительное боль­шинство должно прийтись на долю этого состоятель­ного меньшинства. Мы вправе сделать этот вывод как на основании предыдущего анализа, так и из сопостав­ления доли населения в этой группе с долой рабочего скота, а, следовательно, с долей посева и хозяйства вообще. Наконец, только это состоятельное меньшин­ство может принимать прочное участие в “прогрес­сивных течениях крестьянского хозяйства”⁵². Таково должно быть отношение этого меньшинства к осталь­ному крестьянству, но само собою разумеется, что в зависимости от различия аграрных условий, си­стем сельского хозяйства и форм торгового земле­делия это отношение принимает различный вид и проявляется иначе[90]. Одно дело — основные тен­денции крестьянского разложения, другое дело — формы его в зависимости от различных местных ус­ловий.

Положение безлошадного и однолошадного крестьян­ства как раз обратное. Мы видели выше, что земские статистики и последнее (не говоря уже о первом) отно­сят к сельскому пролетариату. Поэтому вряд ли есть преувеличение в нашем примерном расчете, относящем к сельскому пролетариату всех безлошадных и до 3/4 однолошадных крестьян (около 1/2 всего числа дво­ров). Это крестьянство наименее обеспечено надельной землей, зачастую сдает ее по неимению инвентаря, се­мян и пр. Из общей крестьянской аренды и покупки земель ему перепадают жалкие крупицы. Своим хозяй­ством ему никогда не прокормиться, и главным источ­ником средств к жизни являются у него “промыслы” или “заработки”, т. е. продажа своей рабочей силы. Это— класс наемных рабочих с наделом, батраков, поденщи­ков, чернорабочих, строительных рабочих и пр. и пр.

XI. СРАВНЕНИЕ ВОЕННО-КОНСКИХ ПЕРЕПИСЕЙ

ЗА 1888-1891 И 1896-1900 ГОДЫ

Военно-конские переписи 1896 и 1899—1901 годов позволяют теперь сравнить новейшие данные с приве­денными выше.

Соединяя 5 южных губерний (1896) и 43 остальных (1899—1900), получаем по 48 губерниям Европейской России следующие данные:

1896—1900 гг.

За 1888—1891 годы мы привели данные по 49 губер­ниям. Из них нет новейших сведений только по одной, именно Архангельской, губернии. Вычитая относящиеся к ней данные из приведенных выше, получим по тем же 48-ми губерниям за 1888—1891 годы такую картину:

1888—1891 гг.

Сравнение 1888—1891 и 189b—19W гг. показывает растущую экспроприацию крестьянства. Число дворов увеличилось почти на 1 миллион. Число лошадей умень­шилось, хотя и очень слабо. Число безлошадных дворов возросло особенно быстро, и процент их поднялся с 27,3% до 29,2%. Вместо 5,6 миллиона бедноты (без­лошадные и однолошадные) мы имеем уже 6,6 млн. Весь прирост числа дворов пошел на увеличение числа дворов бедноты. Процент богатых по числу лошадей дворов уменьшился. Вместо 2,2 млн. многолошадных мы имеем только 2,0 млн. Число средних и зажиточных дворов вместе (с 2 и более лош.) осталось почти без изменения (4465 тыс. в 1888—1891 гг., 4508 тыс. в 1896—1900 гг.).

Итак, выводы из этих данных получаются следующие.

Рост нищеты и экспроприации крестьянства не под­лежит сомнению.

Что касается соотношения между высшей и низшей группой крестьянства, то это соотношение почти не из­менилось. Если мы, по приемам, описанным выше, со­ставим низшие группы в 50% дворов и высшие в 20% дворов, то получим следующее. В 1888—1891 годах у 50% дворов бедноты было 13,7% лошадей. У 20% бо­гачей — 52,6%. В 1896—1900 годах у 50% дворов бед­ноты было тоже 13,7% общего числа крестьянских лошадей, а у 20% богачей — 53,2% общего числа лошадей. Соотношение групп, следовательно, почти но изменилось.

Наконец, все крестьянство в целом стало беднее ло­шадьми. И число и процент многолошадных уменьши­лись. С одной стороны, это знаменует, видимо, упадок всего крестьянскою хозяйства в Европ. России. С дру­гой стороны, нельзя забывать, что в России число ло­шадей в сельском хозяйстве ненормально высоко по отношению к культурной площади. В мелкокрестьянской стране это и не могло быть иначе. Уменьшение числа лошадей является, след., до известной степени “восстановлением нормального отношения рабочего скота к количеству пашни” у крестьянской буржуа­зии (ср. рассуждения об этом г-на В. В. выше, в гла­ве II, § I).

Здесь уместно будет коснуться рассуждений об этом вопросе в новейших сочинениях г. Вихляева (“Очерки русской с.-х. действительности”. СПБ. изд. Журнала “Хозяин”) и г. Черненкова (“К характеристике кре­стьянского хозяйства”. Вып. I. M. 1905). Они так увлеклись пестротой цифр о распределении лошадей в крестьянстве, что превратили экономический анализ в статистическое упражнение. Вместо изучения типов кре­стьянского хозяйства (поденщик, средний крестьянин, предприниматель) они изучают, как любители, беско­нечные столбцы цифр, точно задавшись целью удивить мир своим арифметическим усердием.

Только благодаря такой игре в цифирьки г. Черненков и мог сделать мне такое возражение, будто я “пред­взятым” образом толкую “дифференциацию”, как новое (а не старое) и почему-то непременно капиталистическое явление. Вольно же было г. Черненкову думать, будто я делаю выводы из статистики, забывая экономику! будто я доказываю что-либо одним лишь изменением в числе и распределении лошадей! Чтобы осмысленно взглянуть на разложение крестьянства, надо взять все в целом: и аренду, и покупку земель, и машины, и за­работки, и рост торгового земледелия, и наемный труд. Или, может быть, для г. Черненкова это тоже не “но­вые” и не “капиталистические” явления?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: