|
ТЕНЬ ПРОСТЕРЛАСЬ НАД КОРОЛЕВСТВОМ
Как путник, сбившийся с тропы, король плутал среди привычных, знакомыхмыслей и чувств и нигде не находил просвета. Так продолжалось около двухнедель. Временами прежний Филипп воскресал в нем - деятельный, вникавшийво все дела королевства, - в такие часы он требовал счета и внимательнопросматривал их, настаивал властно и нетерпеливо на том, чтобы всеордонансы и письма приносились ему на подпись. Никогда еще он так неупивался процедурой подписывания бумаг. Иной раз, неожиданно дляокружающих, Филипп впадал в странное оцепенение: в такие минуты он почтипереставал говорить или бросал короткие, не относящиеся к делу слова. Ончасто проводил по влажному лбу рукой с негнущимися пальцами. При дворе прошел слух, что король не в себе. Но это было неверно, онпросто был уже вне этого мира. За короткое время болезнь превратила этого крепкого сорокашестилетнегомужчину в глубокого старца с ввалившимся ртом и щеками, который жил - нет,не жил, а доживал последние дни - в огромной опочивальне замка Фонтенбло. И по-прежнему эта томительная жажда - король, не переставая, просилпить. Людям, не близким ко двору, которые требовали новостей, неизменноотвечали, что государь упал с лошади и его помял олень. Но правда начиналапросачиваться за стены королевских апартаментов, и кое-кто уже уверялвтихомолку, что-де рука Божья поразила королевский разум. Лекари определенно говорили, что больной не выздоровеет, а знаменитыйастролог Мартэн в весьма туманных и весьма осторожных выражениях объявил отом, что к концу сего месяца на долю некоего могущественного владыкиЗапада выпадут неслыханные испытания, кои совпадут с затмением солнца. "Втот день, - писал мэтр Мартэн, - великая тень закроет своими крыламигосударство". И как-то вечером Филипп Красивый неожиданно снова почувствовал, какмгла ворвалась, заполнила мозг, и снова ощутил тот страшный провал вомрак, куда он впервые погрузился тогда, в лесу Пон-Сент-Максанс. Но на сейраз не было ни оленя, ни креста. Было только распростертое на постели,сломленное недугом тело, уже неспособное чувствовать заботы ближних. Когда Филипп вновь вынырнул из этой мглы, обволакивающей сознание, незная, владела ли она им час или день, первое, что увидел он, была какая-токрупная фигура в белом, склонившаяся над постелью. И он услышал голос,взывавший к нему. - А, это вы, брат Рено, - слабым голосом произнес король, - я васузнал... Но почему-то мне показалась, что вокруг вас туман. И тут жепопросил: - Пить. Брат Рено из доминиканского монастыря в Пуасси, Великий инквизиторФранции, смочил уста больного святой водой. - Вызвали вы епископа Пьера? Приехал он? - спросил затем король. В силу странного хода мыслей, который нередко уводит умирающих от ихнастоящего к самым далеким воспоминаниям, король Филипп в те последниедни, что оставалось ему жить, с неестественной настойчивостью требовал ксмертному своему ложу Пьера де Латиля, епископа Шалонского, товарища своихдетских игр. Почему именно понадобился ему Пьер де Латиль? Приближенныекороля недоумевали по поводу столь неожиданного желания, искали тайныхмотивов, тогда как это была простая игра памяти. И к этой именнонавязчивой мысли вернулся король, выйдя из оцепенения, которымсопровождался второй удар. - Да, государь, вызвали, - ответил брат Рено, - удивительно, что он ещене прибыл. Он лгал; он действительно отрядил гонца в Шалонь, но по соглашению сего высочеством Валуа приказал ехать гонцу самым дальним путем с темрасчетом, чтобы епископ Пьер прибыл к королю с запозданием. Брату Рено предстояло сыграть слишком важную роль, и он не желалделиться ею с каким бы то ни было другим священнослужителем. И впрямь,исповедником короля полагалось быть лишь Великому инквизитору Франции, иникому иному. Слишком много общих тайн связывало их, и нельзя былодопустить, чтобы тайны эти в момент кончины короля достигли чужих ушей.Итак, могущественному владыке было отказано видеть друга, того, кого онпожелал избрать в провожатые, отправляясь в последний путь. - Вы долго беседовали со мной, брат Рено? - спросил король. Брат Рено, толстяк с жирным отвислым подбородком, с черными маленькимиглазками, с голым черепом, окруженным косицами жестких пожелтевших волос,должен был, ссылаясь на волю небес, довести до сознания короля то, чтохотели слышать от него живые. - Государь, - начал он, - если Господь Бог призовет вас к себе, какможет призвать он любого из нас в любое время, он отблагодарит вас за то,что вы оставляете государственные дела в полном порядке. Король ничего не ответил. - Я уже исповедовался, брат Рено? - спросил он, помолчав. - Да, государь, еще позавчера, - ответил доминиканец. - Исповедь,достойная вас, она привела всех нас в восхищение, и те же чувства вызовету всех ваших подданных. Вы сказали, что раскаиваетесь в том, что обложиливаш народ и особенно Святую Церковь непомерными налогами, но что вы непросите прощения у тех, кто, возможно, и погиб в результате вашихдействий, ибо вера и справедливость должны идти рука об руку. Великий инквизитор повысил голос с таким расчетом, чтобы его слышаливсе присутствующие в опочивальне. - Я говорил это? - спросил король. - Действительно говорил? Он уже незнал, действительно ли произнес он эти слова, или же брат Рено измыслилих, дабы королевская кончина была поучительной, как то полагается великиммира сего. Он только прошептал "погиб", но оспаривать слова брата Рено нехватило сил. Он знал, что скоро сам войдет в сонм погибших. - Необходимо, чтобы вы сообщили нам вашу последнюю волю, государь, -терпеливо, но настойчиво продолжал брат Рено. Он немного отступил, чтобы не застить королю, и тот внезапно заметил,что опочивальня полна народу. - А-а, я всех вас узнаю, всех, кто находится здесь. Казалось, он самудивлялся тому, что способен еще узнавать людей. А они все собралисьвокруг его смертного одра: три его сына, два его брата, и лекари,державшие наготове тазы и ланцеты, и первый камергер, и Ангерран деМариньи. Позади толпились пэры Франции, вся высшая знать и какие-то людипомельче - всех их свели здесь обстоятельства или обязанности.Присутствующие перешептывались. - Да, да, - повторил король, - я вас всех хорошо узнаю. Но видел он сквозь дымку, застилавшую взор. Кто этот великан, что стоит у стены и на целую голову выше всехостальных? Ах, да это же Робер Артуа, забияка, шелопут, который причинялему столько хлопот... А эта крупная женщина, которая стоит неподалеку отпостели и засучивает рукава жестом повивальной бабки? Он узнал и ее - этоего кузина, зловещая графиня Маго. Король подумал о всех незавершенных делах, о всех этих противоречивыхинтересах, которые и есть жизнь народа. - А папу еще не выбрали, - пробормотал он. А сколько других вопросов толпилось и сталкивалось в его ужепомутневшем сознании. Не улажено еще дело с принцессами-прелюбодейками;сыновья его не имеют жен, но не могут вступить в новый брак. Не решен ещефландрский вопрос. Каждый человек отчасти склонен думать, что мир родился вместе с ним, имучится, прощаясь с жизнью, так как ему кажется, что вместе с нимобрываются пути Вселенной. Король задвигался на подушках, ища глазами Людовика Наваррского. Тотстоял, безжизненно опустив руки, тяжело дыша впалой грудью; он не отрывалглаз от отца, но думал только о себе. - Вникните, Людовик, вникните, - шептал Филипп Красивый, - что значитбыть королем Франции! Как можно скорее ознакомьтесь с состоянием вашегокоролевства. Граф Пуатье старался сохранить обычное бесстрастие, а Карл, младший сынкороля, с трудом удерживался от слез. Брат Рено обменялся с его высочеством Валуа заговорщическим взглядом,который говорил: "Пора вам вмешаться, ибо времени не остается!" Все этипоследние дни Великий инквизитор зорко следил за процессом перехода властив новые руки. Филипп Красивый умирает. Наследует ему Людовик Наваррский,а, как известно, его высочество Валуа имеет на племянника неограниченноевлияние. Поэтому Великий инквизитор каждым своим жестом, каждым своимсловом подтверждал любое мнение Валуа и выказывал все большее уважение кего особе. Валуа приблизился к умирающему и произнес: - Брат мой, считаете ли вы, что ничего не должно быть изменено в вашемзавещании, составленном в тысяча триста одиннадцатом году? - Ногарэ умер, - ответил король. Брат Рено и Валуа снова переглянулись, решив, что король не в своем умеи что они совершили ошибку, так безбожно затянув разрешение стольнеотложного дела. Но Филипп Красивый добавил: - Ведь он был исполнителем моей воли. Карл Валуа незаметно махнул Майару, личному писцу короля, и тотприблизился к кровати, неся чернильницу и отточенные гусиные перья. - Было бы хорошо, брат мой, сделать приписку к вашему завещанию, чтобывнести в него новых исполнителей вашей воли, - наставительно заметилВалуа. - Пить, - прошептал король. И снова ему смочили губы святой водой. - Угодно ли вам, чтобы я лично наблюдал за неукоснительным исполнениемвашей воли? - продолжал Валуа. - Конечно, - ответил король. - И вы также, мой брат, - добавил он,повернувшись к его высочеству Людовику д'Эвре, который ничего не требовал,ни о чем не просил и молча думал о смерти. Майар начал писать. Веки короля по-прежнему не шевелились. Глазасмотрели все с той же пугающей неподвижностью, но теперь эти огромныеголубые глаза были как бы подернуты тусклой пеленой. Король медленно обводил взглядом толпившихся вокруг людей и еле слышнопроизносил их имена, сначала Людовика д'Эвре, потом других: каноникасобора Парижской Богоматери Филиппа де Конвера, который явился сюда помочьбрату Рено при выполнении его печальных обязанностей, затем Пьера деШабли, приближенного старшего королевского сына, и еще Юга де Бувилля,первого камергера. Тут к одру умирающего приблизился Ангерран де Мариньи и встал с такимрасчетом, чтобы закрыть своей мощной фигурой от взоров Филиппа всехприсутствующих в королевской опочивальне. Мариньи отлично знал, что в течение всех этих дней брат короля КарлВалуа усердно старался опорочить его, пользуясь тем, что сознание Филиппаомрачено. Коадъютору сообщили о направленных против него обвинениях."Причина вашей болезни, брат мой, - твердил Валуа, - все те заботы,которые причинил вам недостойный слуга, коадъютор. Это он удалил от васвсех, кто вас любит, и ради личной своей выгоды довел королевство до тогоплачевного состояния, в каком находится оно ныне. И это он, брат мой,посоветовал вам сжечь на костре Великого магистра Ордена тамплиеров". Если Филипп Красивый включит в список исполнителей своей последней волитакже и Мариньи, это подтвердит доверие короля, подтвердит в последнийраз. Майар ждал, держа наготове перо. Но Валуа поспешно произнес: - По-моему, уже достаточно, брат мой. И он знаком показал Майару, чтосписок закрывается. Тогда Мариньи поднял голос. - Я всегда верно служил вам, государь, - сказал он. - Прошу вас,препоручите меня благосклонности вашего сына. Каждый из двух, Валуа и Мариньи - брат короля и первый его министр, -старались подчинить своей воле сознание умирающего, и на мгновение онзаколебался. Как усиленно заботился каждый в эти минуты о себе и как малозаботились они о Филиппе. - Людовик, - усталым голосом произнес король, обращаясь к старшемусыну, - пусть Мариньи не трогают, если он докажет свою верность трону. Тогда Мариньи понял, что обвинения, выдвигаемые против него, сыгралисвою роль. Но Мариньи знал, что он силен. В его руках была вся административнаявласть, финансы, армия; даже церковь и та была в его руках, за исключениембрата Рено. Он был уверен, что никто иной, кроме него, не сумеет правитьгосударством. Скрестив на груди руки, он смело поднял глаза к Валуа иЛюдовику Наваррскому, стоявшим по другую сторону постели, где боролся сосмертью его государь, и, казалось, бросал вызов новому царствованию. - Государь, не будет ли у вас еще каких-либо распоряжений? - спросилбрат Рено. В эту минуту Юг де Бувилль поправил свечу, грозившую упасть на пол свысокого кованого канделябра, который пылал день и ночь и уже превращалкоролевскую опочивальню в огненное преддверие гробницы. - Почему стало так темно? - спросил Филипп. - Разве ночь еще некончилась и рассвет не наступил? Все присутствующие машинально обернулись к окнам. Действительно, солнцезатмилось, и тень покрыла королевство Французское. - Отдаю дочери своей Изабелле, - неожиданно для всех произнес король, -тот перстень, который она мне подарила и который украшен большим рубином,называемым "вишней". Помолчав немного, он спросил: - Пьер де Латиль еще не приехал? И так как никто не ответил накоролевский вопрос, Филипп добавил: - Ему я отдаю свой изумруд. Затем он отказал различным церквам - Булонской Божией Матери, ибо тамвенчалась его дочь, собору Сен-Мартэн де Тур, собору Сен-Дени - золотыелилии - "ценой в тысячу ливров", добавлял он всякий раз. Человек этот,столь прижимистый при жизни, в свой смертный час старался подчеркнутьценность своих даров, как бы надеясь, что они принесут ему чаемоеискупление. Брат Рено склонился над изголовьем умирающего и прошептал ему на ухо: - Не забудьте, государь, вашу Пуассийскую обитель. Исхудалое лицо короля исказилось гримасой досады. - Брат Рено, - ответил он, - завещаю вашей обители прекрасную Библию,размеченную моей рукой. Она весьма пригодится не только вам, но и всемисповедникам французских королей. Великий инквизитор, который сжег достаточно еретиков и достаточно частобывал сообщником сильных мира сего, рассчитывал на большее: он поспешилопустить глаза, чтобы скрыть разочарование. - А вашим сестрам, монахиням Пуассийской доминиканской обители, -добавил король, - завещаю большой крест тамплиеров. Ему присталонаходиться под вашей охраной. Холодом повеяло на всех присутствующих. Валуа властно махнул рукойМайару, что пора, мол, кончать, и приказал ему прочитать вслух добавление.Когда писец дошел до слов "волею короля", Валуа привлек к себе своегоплемянника Людовика и, крепко сжав ему руку, произнес: - Добавьте также "и с согласия короля Наваррского". Тут Филипп Красивыйвзглянул на своего сына, на своего наследника, и понял, что царствованиеего окончилось. Пришлось поддерживать его руку, чтобы он мог поставить под завещаниемсвою подпись. Затем король прошептал: - Теперь все? Нет, это было еще не все, и не был еще окончен последний день короляФранции. - А теперь, государь, вы должны передать своему наследнику королевскоечудо, - сказал брат Рено. По его приказу все покинули опочивальню, дабы король мог передать сынусвоему, согласно обряду, мистическую власть, которой обладают владыкиземли Французской, могущие чудом исцелять золотуху. Откинув голову на подушки, Филипп Красивый простонал: - Брат Рено, вот она, тщета мира. Вот он, король Франции! В предсмертную минуту от него еще требовали последнего усилия, дабынаучил он своего преемника исцелять одну из самых невинных болезней. Не сам Филипп Красивый обучал сына обряду, не он говорилсакраментальные слова: он забыл их. Брат Рено выполнил за короля весьобряд. И Людовик Наваррский, преклонив колена у отцовского одра и сжимаягорячими ладонями ледяные руки короля, стал обладателем тайногонаследства. Когда церемония была окончена, придворным снова разрешили войти вгосудареву опочивальню; брат Рено начал творить молитвы, а присутствующиевполголоса повторяли священные слова. Когда они начали хором читать стих: "In manus tuas Domine..." - "В рукитвои. Господи, предаю дух свой..." - вдруг открылась дверь - это вошелПьер де Латиль. Все взгляды обратились к нему, и, хотя уста всех бездумнобормотали слова молитвы, все глаза были прикованы к епископу Шалонскому. - В руки твои. Господи... - подхватил епископ Латиль, присоединив свойголос к голосам молящихся. Потом кто-то обернулся к постели. И слова молитвы замерли у всех нагубах: Железный король испустил дух. Брат Рено подошел к постели, чтобы закрыть глаза умершему. Но веки,которые никогда не опускались, упрямо не желали опускаться. Дважды Великийинквизитор пытался закрыть глаза Филиппа, но тщетно. Пришлось прибегнуть кповязке. Король Франции входил в Вечность с широко открытыми глазами. Популярность: 16, Last-modified: Fri, 28 Jul 2000 14:12:16 GMT
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
