Глава 11. Бродячий призрак

Мне очень жаль, — сказал Пол Маккартни в 1971 году журналу «Лайф». — Я люблю сказ­ки. Было бы здорово, чтобы оп — и в облаке дыма появляются «Битлз», мы вчетвером стоим в волшеб­ных мантиях, у каждого в руках конверт, а внутри — волшебный порошок. Только в жизни так не бывает.

— Настанет день, когда отношения с бывшими товарищами по группе снова наладятся, — сказал он, добавив: — Но в данный момент нас ничего не связывает.

Это и так было ясно, стоило Полу с женой Лин­дой выпустить альбом «Ram». В песне «Too Many People» Маккартни проехался насчет педантичности Леннона: «Слишком многие люди читают мораль». Многим хотелось знать, не про Джона ли написана строка «Ты взял свою удачу и сломал пополам».

Джон ответил Полу песней «How Do You Sleep?» В ней прямым текстом сказано, что кроме «Yesterday» тот не сделал ничего выдающегося, и что он «живет с простыми людьми» и греется в лучах их немого восхищения. Леннон, которого самого упрекали, что он подпал под гипноз Йоко, называет Пола подкаблучником, мол, «скажет мамочка сло­во — он делает, как велено».

Будто этого мало, он пишет: «Так натужно игра­ешь, будто хочешь в туалет, / Уж мог бы научиться за столько-то лет».

Пол давно привык к едким подкопам Джона. Они с подростковых лет пинали друг друга, и добродуш­но, и не очень. Куда больше Маккартни разозлила информация, что писать текст мужу помогала Йоко. А чтобы он не сомневался, на чьей стороне осталь­ные «битлы», Харрисон записал для песни гитарное соло со слайдом.

Но подлинный миг сладкой мести для Джорджа настал, когда он утер нос бывшим «битлам». Рань­ше всех первое место в чартах заняла его «My Sweet Lord» с тройного альбома «All Things Must Pass», составленного из песен, накопившихся с 1966 года. Год спустя, в 1971, он организовал концерт в под­держку жертв голода в Бангладеш, где рядом с ним на сцене появились такие монстры, как Эрик Клэптон, Боб Дилан, Билли Престон, Леон Рассел и Ринго. Потом будут и другие благотворитель­ные концерты, например, «Live 8» и «Надежда для Гаити».

Пол признал достижения бывшего соратника с явным равнодушием.

— Джордж доказал, что стоит чего-то, — сказал он журналу «Лайф».

Как всегда, Ринго умело лавировал между рассо­рившимися «битлами». Он сыграл на ударных и в «Plastic Ono Band», и в «All Things Must Pass». В его собственном альбоме 1973 года, «Ringo», есть вклад всех бывших товарищей по группе. Пластинка стала платиновой и заняла второе место в чартах «Билл-борда». В 1974 году Джон, Пол и Джордж снова вме­сте поработают для Ринго, записывая «Goodnight Vienna».

— Я очень рад, в какой-то мере все мы, навер­ное, рады успеху Ринго, — сказал Джон Тому Снайдеру. — Раньше никто не знал, что он сам пи­шет песни, и мы сильно переживали... Как сложит­ся его сольная карьера? А похоже, что у него дела идут лучше, чем у меня.

■ ■ ■

В студии «Рекорд Плант» Дэвид Геффен, руково­дитель одноименного лейбла, оценил, с каким удо­вольствием Джон с Йоко слушают «Walking on Thin Ice». Леннон снова вернулся в индустрию развлече­ний, но теперь он полностью контролировал ситуа­цию. Их творческий союз с Йоко длился уже боль­ше десяти лет. Никто и не заметил, как их дуэт по сроку жизни обогнал «Битлз».

Леннон и Геффен обсуждали маркетинговые ус­пехи «Double Fantasy». Альбом вплотную подошел к первому месту по Англии, и Джона трясло от нетер­пения. Работа в студии была ему в удовольствие. Они с Йоко больше не шептали друг другу всякие гадости, как во время записи «Let It Be». Теперь они улыбались, как и персонал. Джон, как обычно, хохо­тал на пару с продюсером Джеком Дугласом.

Никто не следил за часами. Время летело неза­метно — верный признак успешного проекта. Геф-фен с Джоном договорились поужинать на следую­щий вечер.

■ ■ ■

Джон ни разу не пожалел, что отказался высту­пать на Вудстоке. Организаторы звали «Битлз», а Джон настаивал на «Plastic Ono Band». Его предложение не нашло одобрения, и он остался дома.

Как он уже говорил: «Я за Йоко».

Однако в сердцах тех, кто приехал на Вудсток, го­рели идеи Леннона, в чем он сам видел доброе пред­знаменование. Ведь, по его словам, раньше столько народу собиралось только на войну.

— Это только начало, — сказал он ATV — Шес­тидесятые были слабым намеком. Шестидесятые — это словно мы поутру проснулись ото сна, а пока не подошло даже время обеда. Я прямо жду-не дождусь. Так здорово быть в центре событий.

Спустя четыре месяца после Вудстока, Джон с Йоко вновь возглавили движение за мир, оплатив в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Лондоне, Амстерда­ме, Париже, Риме, Афинах, Западном Берлине, То­ронто, Гонконге и Токио рекламные щиты с надпи­сью:

Война окончена (если сами захотите)

С Рождеством вас поздравляют Джон и Йоко!

В 1971 году вслед за этим заявлением чета выпус­тила песню «Happy Xmas (War Is Over)». Как в буду­щем «Double Fantasy», она была записана на «Рекорд Плант». Продюсер Фил Спектор пригласил в сту­дию Гарлемский хор, чтобы их пение на заднем фо­не добавило и праздничного настроения, и теат­ральности.

Эта тема в жизни Джона не потускнеет ни от вре­мени, ни от поворотов судьбы.

— Мы несем факел, — скажет он журналу «Рол-линг Стоун», — словно олимпийский огонь, пере­даем из рук в руки, каждому человеку, каждой стра­не, каждому поколению.

Временами казалось, что каждая его песня — по­пытка решить собственные проблемы. В самом нача­ле слышно, как Йоко еле шепчет: «Счастливого рож­дества, Киоко», а потом Джон тихо подхватывает: «Счастливого рождества, Джулиан». В 1970 году Джон четыре месяца провел у доктора Артура Янова, создателя первобытной терапии. Янов подталки­вал Леннона заново переживать самые мучительные воспоминания, а потом выражать вспыхнувшие эмо­ции пронзительным «первобытным криком». Са­мым гипнотическим плодом этого лечения стала песня «Mother», в которой Джон зовет Альфа и Джулию Леннон: «Мама, не уходи-и-и-и / Папа, вернись!»

Лени Кравитц потом назовет эту песню «самым жестким музыкальным произведением в мире».

Но Йоко вскоре ждут еще более тяжкие страда­ния, нежели утрата Джоном родителей. В 1971 году ее бывший муж Тони Кокс, ушедший в замкнутую религиозную секту под названием «Церковь Живо­го Слова», похитит Киоко. Детективы, нанятые Леннонами, не успеют встать на его след. В следую­щий раз Йоко услышит о дочери только в 1998 году. Поэтому они с Джоном будут еще сильнее держать­ся за свою маленькую семью.

■ ■ ■

Марк Дэвид Чепмен с женой переехал в кондо­миниум в Даймонд-Хэд Тауэр на площади Кукуй в центре Гонолулу. Ради лишнего заработка он пере­шел на работу в больничную типографию, лишив­шись той целебной атмосферы, которая шла ему на пользу. Больше Марк не общался с пациентами и ме­диками, которых считал друзьями. Он остался на­едине с собственными мыслями.

Снова проявилась знакомая раздражительность. Марк влез во внутренние дела туристического агентства, где работала жена, поцапался с ее началь­ником и заставил ее уйти оттуда. Без помощи вра­чей, знавших его ситуацию, антисоциальные черты его характера расцвели бурным цветом. В какой-то момент Чепмена выгнали из типографии, потом на­няли обратно. Но он повсюду видел врагов, и сам уволился после громкой ссоры с медсестрой.

Чепмен снова устроился охранником, на этот раз в роскошный дом. Он оправдывал этот шаг тем, что на новой работе будет возможность общаться с людьми. Но Марк уже дошел до кондиции. Нет бы обратиться к христианам, снова занять себя изучением Библии, петь под гитару на религиозных пра­здниках — нет, он начал пить в одиночестве.

У него в голове все смешалось. Марк сперва рас­продал или выкинул все «злые» рок-н-рольные аль­бомы, потом пожалел и бросился по музыкальным магазинам восстанавливать утраченное. Приведя коллекцию к исходному виду, снова ее распродал и раскурочил проигрыватель. Как прежде он обратил Глорию в христианство, также теперь заставлял ее читать «Над пропастью во ржи». Он написал пись­мо генеральному прокурору Гавайев, где спрашивал, как можно поменять имя на Холден Колфилд.

— Марк Дэвид Чепмен превратился в бродячего призрака, уже не способного выразить собственный гнев, ярость, разочарование, — поведал он Ларри Кингу, рассказывая о себе в третьем лице. — Види­мо, я страдал от шизофрении.

■ ■ ■

Пока Чепмен боролся с душевными болезнями, Джона преследовал призрак «Битлз».

— Я привык к тому, что любой мой поступок сравнивают с достижениями прочих «битлов», — сказал он журналу «Роллинг Стоун». — Если я шел заниматься балетными танцами, мою технику срав­нивали с игрой в боулинг Пола.

Но он решительно отвергал любую возможность воссоединения «Битлз», сравнивая эту перспективу с желанием кандидата наук вернуться за школьную парту. По крайней мере в последние годы «Битлз» всеми силами убеждали молодых людей думать сво­ей головой. С чего бы им самим приносить собст­венные решения в жертву общественному мнению?

К тому же, по мнению Джона, его музыка без «Битлз» стала только лучше.

Если не считать злобную «How Do You Sleep?», его альбом «Imagine», оставив далеко позади «Ram» Пола Маккартни, ничуть не уступил остальным зве­здным шедеврам 1971 года, среди которых были: четвертый альбом Лед Цеппелин, «Who's Next» «Зэ Ху», «Sticky Fingers» «Роллинг Стоунз», «Madman Across the Water» Элтона Джона, «Aqualung» Джетро Талл, «Hunky Dory» Дэвида Боуи и «Teaser and the Firecat» Кэта Стивенса. Заглавная песня никогда не потеряет актуальности. В других («Crippled Inside», «Jealous Guy» и «Give Me Some Truth») Джон обнажает перед слушателями душу. В самый плодотворный для рок-музыки год «Imagine» ока­зался ничуть не хуже любой другой пластинки.

— Песни «Plastic Ono Band» нисколько не усту­пают тому, что я писал во времена «Битлз», — сказал Джон «Плейбою». — Возможно, чтобы сполна их оценить, у вас уйдет лет двадцать-тридцать, но на са­мом деле они такие же офигенные, как и все, что я создал.

Особую прелесть Джон находил в том, что был свободен в выборе музыкантов.

— Я меняю состав как хочу и когда хочу, — ска­зал он Тому Снайдеру. — Когда все время работа­ешь с одними и теми же людьми, то попадаешь в привычную колею. Это как играть в теннис с единственным партнером... Наступает миг, когда ты предугадываешь любое его движение. Значит, пора искать другого.

Джон менял даже название группы, то на «Plastic Ono Nuclear Band», потом на «Plastic UFO Ono Band», а творческий союз с другим авангардным ак­тивистом, Фрэнком Заппой, шел под маркой «Plastic Ono Mothers».

■ ■ ■

Осенью 1980 года Чепмен уверовал, что «вырыл для себя глубокую яму». И по неизвестной причине обвинил в своих психических проблемах Джона Леннона.

— Я сидел дома, взял альбом «Битлз», «Сержан­та Пеппера», — признается он впоследствии, — и на обложке они были вчетвером, крупным планом. А до этого я взял в библиотеке пару книг о Джоне Ленноне... И то, что я в них вычитал, меня разозлило.

Среди прочего Марка возмутила фотография Джона перед Дакотой. Просто нечестно, что Чеп­мен горбатится охранником, но еле сводит концы с концами, а бывший «битл» по вечерам приходит в «шикарное здание».

Это было невыносимо. Надо было что-то делать.

Вот, что он сказал:

— Дело было во мне, а не в нем. Я злился на себя самого. Я посмотрел на обложку альбома, перевел взгляд на стены квартиры. Передо мной было его ли­цо, и тут меня озарило: вот решение всех проблем.

Сейчас я никто, псих и неудачник, но что будет, ес­ли я убью этого человека?

Под предлогом того, что его дом летом ограбили, Чепмен потребовал разрешение на покупку писто­лета. Полиция Гонолулу проверила его криминаль­ное прошлое. И ничего не нашла.

Чепмен получил разрешение.

К нему вернулись человечки. Они знали, о чем он думает, и умоляли отказаться от зловещих пла­нов. Он не только разрушит собственную жизнь, говорили они, но и заставит страдать ни в чем непо­винную Глорию.

Но в отношениях с человечками главным был Марк. Он приказывал. Они подчинялись. Не на­оборот. Пускай они говорили правильные вещи, другие голоса у него в голове звучали громче. 20 октября он прочитал в местном «Стар Булитин» статью о «Double Fantasy». Там приводились слова Джона, что он испытывает вину за свое богатство, и что его радикальная позиция не всегда бывала искренней.

Иного подтверждения Чепмену не требовалось. Он летит в Нью-Йорк.

Через три дня он ушел с работы. Расписываясь в журнале, вместо собственной клички, «Чеппи», он вывел «Джон Леннон». Сперва долго глядел на это имя, потом передумал и зачеркнул его.

Отец Глории одолжил Марку пять тысяч долла­ров. 169 из них ушли на покупку пятизарядного ко­роткоствольного револьвера 38 калибра. Продавец, любезный и обходительный, как и Глория, был японцем. По фамилии Оно.

Спустя два дня, 29 октября, Марк с пистолетом в кармане стоял перед Дакотой, разглядывал барелье­фы, проникался величавостью здания. Для дела нуж­ны были только пули. Когда Чепмен позвонил тор­говцу оружием, тот хихикнул.

— Вы не местный, так?

Чепмен придумал новый план. Он полетел в Джорджию. Никого не предупредив, Марк ввалился домой к бывшей подружке, Джессике Блэнкеншип. Ее родители знали от дочери, что у Чепмена боль­ная психика, и совсем не обрадовались его приходу. После короткого напряженного разговора с Джес­сикой Марк ушел.

У него была другая цель.

— Сделай одолжение, — попросил он старого приятеля. — Я собираюсь в Нью-Йорк, мне нужен пистолет для самозащиты. У тебя пули есть?

— Тебе какие?

— С хорошей останавливающей способностью.
Они сошлись на пяти патронах с экспрессными пулями — такими, которые, попадая в цель, расплю­щиваются. Чепмен пошел в лес отрабатывать при­цел.

Стрелять он умел.

■ ■ ■

Эллен Чеслер, руководитель аппарата у Кэрол Беллами, приехала в Дакоту в половине восьмого. Древнее здание потрясающе смотрелось на фоне темнеющего зимнего неба.

Большинство соседей уже поужинало, до Эллен доносились голоса детей, резвящихся в просторных коридорах Дакоты. Хоть и не всех обитателей дома она числила в друзьях, но всех их детей знала по именам. Часто видела улыбчивого и разговорчивого Шона Леннона. Как и все, Эллен читала в журналах рассказы Джона и Йоко о семейной жизни. По ра­боте общаясь с политиками, каждое публичное заяв­ление она воспринимала с изрядной долей цинизма. Но в отношении Шона Ленноны говорили чистую правду. Он рос воспитанным, счастливым ребенком, и они прилагали все усилия, чтобы обеспечить ему нормальную жизнь.

Дети его возраста еще не способны понять чудо­вищный масштаб «Битлз». Они видели в Джоне лишь заботливого и веселого отца Шона.

Эллен зашла к себе в квартиру, взяла у няни ма­лышку. В мыслях промелькнул плотный коротышка с южным акцентом, который встретился ей перед домом — он еще с выходных торчал перед Дакотой. Соседи тоже наверняка его заметили.

— Он все время там был, а потому вызывал опре­деленные опасения, — вспоминала Эллен. — Ви­дишь его и думаешь: «Черт, опять он». Но он вел себя прилично, и не выделялся среди прочих фанатов.

У Эллен Чеслер были и другие заботы, кроме по­клонника Джона Леннона, которому некуда девать время. Завтра снова ждет суета Сити-Холла: фис­кальные вопросы, безработица, пособия, реконст­рукция Южного Бронкса.

— Мы решали такую уйму проблем, — скажет она.

■ ■ ■

Активистская деятельность Леннона мешала творчеству.

— Поэзия превратилась в сплошную журналис­тику, — жаловался он журналу «Роллинг Стоун».

Но освободившись от гнета «Битлз», он столько всего хотел сказать. Песня «Imagine» задела за живое и его сторонников, и противников, которые видели угрозу в его идеях о мире без религии и без войны, а следовательно, и без расходов на оборону. Сопро­тивление не утихало годами, но Джон отказывался уступить, как было с замечанием про «популярнее Иисуса». Не было рядом Брайана Эпштейна, спо­собного убедить его вести себя скромнее. В том же 1971 году он выпустил сингл «Power to the People», более сердитую, воинственную версию «Give Peace a Chance»: «Мы требуем перемен / Прямо здесь и пря­мо сейчас».

Новые члены его социальной сети, самозваные радикалы в Англии и США, поддерживали агрес­сивные политические взгляды Леннона. Впереди были президентские выборы 1972 года, и некото­рые его последователи считали, что Джон вполне способен выдворить Ричарда Никсона из Белого дома. Ему предлагали организовать турне, где му­зыка будет перемежаться пропагандой против войны во Вьетнаме. Впервые возрастную планку голосования снизили до восемнадцати лет, и ва­шингтонские бонзы обратили на Леннона внима­тельный взор. В 1971 году он выступал на стадио­не «Крайслер» в Анн-Арборе, Мичиган, требуя освободить Джона Синклера, активиста левого крыла, осужденного на десять лет за два косяка с марихуаной.

Через два дня Синклера выпустили.

Джон мог и не догадываться, что в аудиторию за­тесались агенты правительства, передающие каждое слово певца в Вашингтон. В свете грядущих выбо­ров было принято решение: Джона Леннона надо остановить.

■ ■ ■

В 1968 году в Лондоне Джон с Йоко сидели в гос­тях у Ринго Старра, когда туда нагрянула полиция. Их арестовали за хранение марихуаны и помеху в исполнении ордера на обыск. Испугавшись перспек­тивы долгого судебного разбирательства и депорта­ции Йоко в Японию, Джон решил отделаться малой кровью и признал себя виновным в мелком правонарушении, за которое положен штраф в размере 150 фунтов.

Но приговор аукнулся ему в Америке, когда Джон с Йоко осели в Нью-Йорке. Сперва они при­езжали разыскивать Киоко, дочь Йоко. Но со време­нем их очаровала кипучая жизнь и возможности го­рода, Джон сравнивал его с Римом начала нашей эры.

— Надо было родиться в Нью-Йорке, — сказал он журналу «Роллинг Стоун». — Лучше всего в Виллидж. Здесь мое место... Вот почему я приехал сюда. Мне нужен местный воздух.

Но в 1972 году, незадолго до выборов, Джон с Йоко получили ордера на депортацию. Админист­рация Никсона настаивала, что это обычная проце­дура: законы того времени запрещали въезд в стра­ну лицам, осужденным за наркотики, независимо от размера преступления. Но у Джона появилось чувство, что за ним следят, а телефон прослушива­ют. Однако, параноик от природы, он допускал, что это его фантазии.

Адвокат Леннонов подал апелляцию, приостано­вив высылку из страны. С каждой статьей об этом деле число защитников Леннона росло, далеко вы­ходя за рамки среды леваков и волосатиков.

— Это была позорная атака на Джона Ленно­на, — вспоминает Эдвард Моррисон, в те времена занимавший пост заместителя мэра. — У дела практически не было административной подоплеки. Все решалось на политическом уровне. Чудовищно, просто чудовищно.

Моррисон бросился на защиту после того, как мэр Джон В. Линдсей объявил Леннона «культур­ным достоянием» города. Но Джон не знал, сыгра­ют ли его слова какую-нибудь роль.

— Джон, как и Йоко, сильно переживал, — вспо­минает Моррисон. — Они совсем не хотели уезжать из Нью-Йорка. Наш город олицетворял для них свободу, место, подходящее человеку его масштаба. Здесь он обрел множество единомышленников и верных друзей, число которых росло с каждым днем.

Несмотря на все недостатки правительства США, Джон успел полюбить эту страну.

— Здесь родина музыки, изменившей мою жизнь, сделавшей меня тем, кто я есть, — сказал он Тому Снайдеру. — В конце концов, мне просто здесь нра­вится. «Статуя Свободы. Добро пожаловать». Я тоже внес свою лепту.

Моррисон, председатель ныне несуществующей Либеральной партии Манхеттена, встретился с Джоном, чтобы описать ему возможные варианты и посоветовать линию поведения. Они сразу по­нравились друг другу, и вскоре стали друзьями. В семье Моррисона было четверо сыновей, и Джон регулярно заходил к ним в гости с подарками для детей.

Иной раз Леннон рассказывал о собственном сы­не и о том, как скучает по Джулиану.

— Мне кажется, он искренне наслаждался простым человеческим общением, — сказал Мор­рисон. — Все вокруг чего-то от него хотели — денег, сведений, автографов, а нам с женой ничего бы­ло не надо. Мы сами старались помочь ему. Для не­го это было ново.

Моррисон познакомил Леннона с другим союз­ником, либеральным конгрессменом от Гринвич-виллидж по имени Эд Коч. Забавно представлять, как неряшливый «битл» общается с нервным и гру­бым будущим мэром, но по словам Коча они впол­не мирно уживались.

— Не думайте, что нас связывали общие пла­ны, — говорит Коч. — Просто он был образцом благовоспитанности. Вел себя, как первоклашка.

Конгрессмен представил генеральному прокуро­ру законопроект, разрешающий проживание в стране иммигрантам, ранее осужденным за хранение марихуаны.

— Конечно, он не прошел, — сказал Коч. — Зато привлек к делу Леннона внимание общественности.

Джон подал встречный иск против правительства США. 7 октября 1975 года, через пять месяцев после официального окончания войны во Вьетнаме, и спустя год после позорной отставки Никсона из-за Уотергейтского скандала, Верховный суд штата Нью-Йорк отозвал ордера на депортацию. 7 июля 1976 года Леннон, наконец, получил гринкарту.

— Здорово жить в стране на законных правах! — ликующе заявил он прессе.

Через четыре года вашингтонские бонзы согла­сятся с точкой зрения Нью-Йорка, что таланты Леннона служат на благо нации — вплоть до того, что Джона пригласят на инаугурацию Джимми Картера.

■ ■ ■

Раздобыв патроны, Чепмен вернулся в Нью-Йорк. Он регулярно покидал свой пост у ворот Да­коты, чтобы сходить в кино. Один фильм особенно задел его за живое — «Обыкновенные люди», про подростка из богатой семьи, вернувшегося домой после лечения в психиатрической клинике, куда его упекли за неудачную попытку суицида. Распереживавшись, Чепмен решил позвонить жене.

Сквозь шум автомобильных гудков и лязг автобу­сов Чепмен шептал в трубку таксофона.

— Я приехал сюда, чтобы убить Леннона, — при­знался он, озираясь, чтобы его не дай бог не подслу­шали.

— Возвращайся домой, — умоляла его Глория. — Возвращайся домой.

— Обязательно вернусь, — согласился он, зады­хаясь от чувств. — Я отказался от своих планов. Это великая победа. Глория, твоя любовь спасает меня.

Чепмен сел на рейс до Гонолулу. Глория ждала его в квартире. Едва Марк шагнул за порог, она обняла его, упрашивая не забывать обо всем хорошем, что есть у него в жизни. Теплый тропический воздух нежно ласкал его тело, промерзшее за дни ожидания на манхеттенском ветру. В окно лился запах соленой воды. Чтобы успокоить жену, Чепмен пообещал пойти на обследование к психиатру.

Слово он не сдержал.

— Меня снова начали одолевать эмоции, — пове­дает он. — Не было никакой возможности бороться с этим желанием. Когда человек убежден, что он никто, и вдруг ему в голову приходит подобная идея, отказаться от нее не так-то просто... Особенно если в жизни ничего не меняется. А у меня в жизни все оставалось по-прежнему.

Чепмен решил вернуться в Нью-Йорк. Но он по­нимал, что истинная причина Глорию не устроит. И он солгал.

— Я должен найти себя, — заявил он. — Напишу книгу для детей, приведу жизнь в порядок.

Глория хотела верить мужу. Она дала ему свое благословение. Но сомнения одолевали ее. 6 декабря она проводила его до аэропорта, и расплакалась, когда он садился в самолет с пистолетом в портфеле. Весь полет он вспоминал ее слезы и крики. В Нью-Йорке, запрыгнув в такси, он спросил у водителя, не хочет ли тот нюхнуть кокаину.

■ ■ ■

Девятнадцатилетний Адам Шэнкер закончил смену в пивной «Кникербокер» на восточной Со­рок девятой стрит. Сунув под мышку свежий выпуск «Плейбоя», он шел по Мэдисон-авеню. С обложки смотрела подружка Ринго, Барбара Бах, снятая на фоне дымки и черного полотна с искусственными звездами. Ее соски просвечивали сквозь тонкую ткань. В номере было интервью с футбольным тре­нером Бамом Филипсом, писателем Стивеном Кин­гом и четой Леннонов.

Мужики всегда шутят, что покупают «Плейбой» ради статей, но в данном случае это было правдой. Адам с детства фанател от «Битлз», даже пел в рас­ческу «Dizzy Miss Lizzy» и «Long Tall Sally». Теперь он коллекционировал их пластинки, выпущенные в США: стоило выйти переизданию какого-нибудь альбома в новом конверте, и Алекс бежал покупать его в двух версиях, моно и стерео. После того, как группа распалась, он следил за деятельностью всех ее бывших участников. В его спальне лежали «Three & 1/3» Джорджа Харрисона, «Ringo the 4th», «Venus and Mars» Пола Маккартни и «Вингз», а теперь и «Double Fantasy».

— Новая пластинка вышла замечательно, — сказал Адам. — Песни Йоко тоже мне понравились. В те дни многие артисты, заработавшие популярность в шестидесятых и семидесятых, не знали, с какого бока подойти к восьмидесятым. Но «Double Fantasy» зву­чал по-новому. И то, что Джон Леннон вернулся, то­же было очень круто.

На Сорок восьмой стрит Адам свернул к Рок­феллеровскому центру, где проходил ежегодный праздник зажжения гирлянд на рождественской ел­ке. А вдруг, подумал он, Джон Леннон забредет в небольшой зальчик и сыграет концерт? Вот бы уз­нать.

В Рокфеллеровском центре толкался счастливый народ. Подмораживало. На верхушке елки мерцали красные и зеленые лампочки. Хоть Адам и не празд­новал Рождество, при виде этой сцены его наполни­ло чувство, что будущий год обязательно будет удач­ным. Он постоял там, глядя вокруг, а потом двинул­ся на Центральный вокзал, чтобы сесть на поезд до родного Нью-Рошелла.

Он найдет укромное местечко, дочитает интер­вью Джона и Йоко в «Плейбое». А потом, дома пе­ред сном, еще раз послушает «Double Fantasy»

■ ■ ■

Звуки из соседней комнаты приводили Чепмена в ярость. И так было не в первый раз. Вот чем обора­чивается ночевка в YMCA за 16,5 долларов — за стенкой трахаются гомики. Это же как-никак Молодежная христианская организация, и тут содомиты, грешат, ничего не боясь. У Чепмена при себе был за­ряженный пистолет. Может, вот она, цель, ради ко­торой Господь привел его сюда? Вышибить дверь, перестрелять этих гомосеков.

Но что толку? Кто запомнит его подвиг? Оно то­го не стоит.

Надо поберечь патроны для Джона Леннона.

Больше оставаться здесь Чепмен не мог. На следу­ющий день он переехал в «Шератон». У себя в номе­ре он достал из портфеля пластинку. «The Ballad of Todd Rundgren». Как и Чепмен, Тодд был фанатом «Битлз». А теперь и он понял, чего стоит Леннон. Все сказано прямым текстом в песне 1973 года, «Rock and Roll Pussy»: «Ну что, дружище, запачка­ешь ручки / Или ты плюшевый рок-н-ролленок?»

Вот почему Рандгрен стал любимым певцом Чеп­мена. Он сказал о Ленноне то, что остальные не хо­тели признавать. Они с Джоном даже поцапались на страницах журнала «Melody Maker». Тодд заявил, что Леннон — жулик, а все его гордые речи призва­ны лишь привлекать к нему внимание.

— Я и не утверждал, что я революционер, — от­ветил Джон в письме на адрес журнала. — Но ведь имею я право петь о чем хочу, так?

Берегись, Леннон! Чепмен идет за тобой. Плас­тинка Тодда Рандгрена легла на алтарь, обустроен­ный на комоде. Кроме него там были: Библия, по­хвальная грамота от руководства Форт-Чафе, и пла­кат «Волшебника страны Оз», купленный в перерывах между дежурствами на работе и, дверей Дакоты.

■ ■ ■

Перед тем, как выйти в ночную смену в «Дейли Ньюс», журналист Пол Лароса повел младшего бра­та и сестру на праздник зажжения гирлянд на рож­дественской елке. Ему удалось припарковаться в не­скольких кварталах от Рокфеллерского центра. Даже в самом загруженном районе он всегда находил ме­сто. Этим искусством овладевает любой житель Нью-Йорка, который по работе все время мотается по бесконечным закоулкам города.

Лароса родился в восточном Гарлеме, а вырос в Бронксе. В школе Святого Причастия он учился на год старше Сони Сотомайор, будущего члена Вер­ховного суда. Ему всегда нравилась профессия ре­портера — освещать в черно-белом свете последние события в истории города для тех, кто едет в элект­ричке из пригорода в центр. На последнем курсе Фордэмского университета он устроился работать на WPIX, местный телеканал, расположенный в том же здании, что и «Дейли Ньюс». И стал думать, как ловчее перебраться в газету. Когда там открылась ва­кансия курьера, Пол вцепился в нее зубами.

В 1975 году курьеры сидели на деревянной лавке и ждали, пока их позовет репортер, постранично пе­чатающий статью. Готовая страница взметается в воздух, автор кричит: «Материал!» Задачей Ларосы и его коллег было как можно быстрее отнести мате­риал редактору, а еще подтаскивать кофе, и, если по­требуется, подарок чьей-нибудь жене.

Курьеры быстро шли вверх по карьерной лестни­це, и Пол не был исключением. Сперва он придумывал заголовки, потом его взяли помощником в отдел новостей, и наконец, он стал репортером. Ла-роса старался наблюдать за жизнью всех районов го­рода — и богатых, и нищих. Как и многие, он не раз видел Джона и Йоко, гуляющих за ручку перед Да­котой.

Как все сверстники, он любил «Битлз».

— Если они вторглись в твою жизнь, ты уже никогда не будешь прежним, — объяснил он.

Хотя Лароса и ценил исполнительский талант Джона, больше всех ему нравился Маккартни.

— Может, во всем виновато имя, но я всегда был на стороне Пола, — сказал Лароса.

■ ■ ■

В «Рекорд Плант» продюсер Джек Дуглас прово­дил Джона с Йоко до лифта. Пока Леннон с Дугла­сом утрясали завтрашний график, Йоко разобрала зевота. Но ей не было скучно. Просто она устала, но была счастлива.

Чета шагнула в лифт, но тут Джон обернулся.

— Увидимся завтра в девять, — сказал Джек, и за­крывшиеся двери спрятали от него улыбку Джона.

Глава 12. Оттяг по ноздре

В лимузине Йоко повернулась к Джону. — Сходим куда-нибудь поужинать? Тот покачал головой.

— Пошли домой, — ответил он. — Лучше побу­дем с Шоном.

Такой привязанности, как к сыну, Леннон сроду не испытывал. Конечно, он любил Йоко не меньше, но для союза мужчины и женщины это естественно. В детст­ве у него было, считай, две матери, но ни Джулии, ни Мими он не принадлежал до конца. До появления Шо­на никто мог восполнить его эмоциональный дефицит.

В сыне Джон видел не только собственное отра­жение, но и черты Джулиана. Вырвавшись из круго­верти музыкального бизнеса, Леннон затосковал по потерянному старшему сыну, и старался восстано­вить с ним отношения. Но дело шло туго. Джулиан вырос в сильную личность, не готовую так просто взять и забыть страдания, причиненные отцом.

В 1999 году Джулиан сказал газете «Остин Кро-никл», что «удивился», когда с рождением Шона отец решил подружиться с ним.

— Только тогда у него в голове щелкнуло: «А да­вай-ка я помирюсь с сыном, на которого не обращал внимания... практически двадцать лет». Попытки отца войти в мою жизнь вызвали у меня лишь глу­бокую печаль.

Джон раскаялся. В отличие от собственного отца, Альфа, им двигала любовь, а не жажда наживы.

В 1964 году, когда «Битлз» снимались в фильме «Вечер трудного дня», в кабинете Эпштейна ни с то­го ни с сего нарисовался Альф Леннон с сальными волосами, зачесанными на лысину.

— Я отец Джона Леннона, — объявил он секретарше. Им же приглашенный журналист докумен­тировал происходящее.

Озабоченный имиджем, Эпштейн встревожился и вызвал «Битлз» со съемочной площадки. Всю жизнь Джон представлял себе, как встретится с от­цом. Но даже помыслить не мог, что воссоединение с родителем произойдет под надзором менеджера и представителя прессы. Тем не менее, он подчинил­ся приказу Брайана и вскоре уже ехал к нему в офис.

Альф радостно протянул брошенному сыну руку. Джон отказался ее пожать. Поглядывая на репорте­ра, Альф объявил:

— Нельзя отворачиваться от родителей.

Джон, не оценив сентенции, попросил отца уйти.

Эпштейну такая реклама была не нужна. Он по­звонил руководству журналиста. Они заключили сделку. В обмен на серию эксклюзивных интервью «Битлз» газета отправит гнетущую историю об от­ношениях Джона с отцом в мусорное ведро.

Альф гнул свою линию. Он обивал пороги газет и журналов, пока «Дейли Экспресс» не рискнула расположением Эпштейна, опубликовав рассказ о всплывшем из небытия отце Джона. Вскоре Альф смело постучался в дом сына. Синтия, поздоровав­шись, сразу увидела фамильное сходство. На этот раз Альфа пригласили в дом. С бутербродом в руках, он поведал Синтии, как зарабатывал и терял деньги. Подчеркнул, что от работы никогда не бегал. В дан­ный момент он работает посудомойщиком в отеле в нескольких милях отсюда.

Джон, по крайней мере на время, сменил гнев на милость. Мотивы Альфа были ему понятны — вокруг него так и увивались жадные до денег проходимцы. Но обрести отца было, как не крути, приятно.

Через год Джона ждал болезненный удар: Альф на­чал собственную музыкальную карьеру. В канун Но­вого года вышел его сингл «That's My Life (My Love and My Home)». Джон спросил Эпштейна, можно ли как-то помешать инициативе отца. А что, если песня Альфа отвлечет публику от очередного хита «Битлз»?

— На этот счет можешь не переживать, — отве­тил Эпштейн.

Продемонстрировав редкостное исполнитель­ское бессилие, Альф состряпал прокуренную вер­сию «My Way», в которой поведал о тяготах моряц­кой жизни: «Горе было блюдом моих дней, / Но те­перь я стал куда сильней».

Все, кто мог, пропустили шедевр мимо ушей. В 1966 году Альф предпринял вторую попытку, выпу­стив еще три сингла под именем Фредди Леннон. Хоть ему и не удалось откусить кусок от фан-базы «Битлз», но некоторые ценители рок-н-ролла нашли в нем свою прелесть, особенно восемнадцатилетняя поклонница «Роллинг Стоунз» Полина Джонс. Втайне от матери Полины они с Альфом пожени­лись, и Джон вновь наступил на горло своему гневу, помирившись с этой странной парой. Он даже взял Полину на работу, следить за Джулианом и разби­рать письма фанатов «Битлз». Еще он купил им дом в Брайтоне, где на свет появились сводные братья Джона, Дэвид-Генри и Робин-Фрэнсис. Занятый новой семьей, Альф забыл о Джоне.

Но во время первобытной терапии Джон настой­чиво позвал отца к себе. Едва Леннон-старший пере­ступил порог дома, на него обрушился поток криков и упреков в том, что он сперва бросил сына, а потом вернулся, привлеченный запахом денег. Джон потребовал у Альфа навсегда исчезнуть из его жизни.

Они не разговаривали друг с другом, пока Джону не стало известно, что отец умирает от рака желуд­ка. Бывший «битл» позвонил Альфу из Дакоты, из­винился за крики и послал в больницу букет цветов. Однако, когда Джон предложил оплатить похороны отца, Полина отвергла попытку примирения.

В отношениях с Джулианом тоже осталось мно­жество нерешенных проблем.

■ ■ ■

Кен Дэшоу осторожно поднимался по ступень­кам на крышу здания в центре города, прижимая к пальто размякший стаканчик с горячим шоколадом.

Редкий случай, чтобы он оторвался от микро­фона.

Еще учеником средних классов он помогал соби­рать четырехваттную школьную радиостанцию, а впервые вышел в эфир в колледже Хобарта, стоящем на северном берегу озера Сенека в округе штата Нью-Йорк под названием Фингер-Лейкс. Слушате­ли приняли его благосклонно, и к весне он всерьез задумался, стоит ли ему задерживаться в мировой столице добычи озерной форели. На втором курсе он перевелся в Университет Нью-Йорка.

Среди начинающих ди-джеев царила плотная конкуренция, но это не помешало Кену отказаться от работы в легендарной университетской радио­станции. Он пошел другим путем: разослал свои за­писи из Хобарта по всем радиостудиям в пределах пары часов езды.

Так он впервые получил коммерческое предложе­ние — поработать на кантри-канале в Ньютоне, Нью-Джерси. Кен ничего не знал об этом стиле, сам он увлекался рок-н-роллом, но слушатели де­вятнадцатилетнего «Кузена Кена» ни о чем не дога­дались.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: