ИЗ АРХИВА П. Б. АКСЕЛЬРОДА 13 глава

Мимоходом скажу несколько слов об этом помощнике, Якубовском Владимире. Якубовский - совершеннейший тип всех недоучек гимназистов первых классов, поступивших в мореходные классы (все равно, как поступают эти же шалопаи в юнкерские школы) и с трудом добившихся кое-как диплома штурмана дальнего плавания. Человек он пустой, неразвитой, необразованный, в большинстве случаев попирающий своими собственными ногами свое человеческое достоинство. Он очертя голову бросается исполнять распоряжение начальника, над душой стоит у работающей команды; когда нужно и можно, закричит начальнически на матросов, а потом сам же вслух ругает своего начальника. Словом, он старается укрепиться на месте своем и, главное, выслужиться всеми средствами без разбора.

Посмеялись мы над испугом Якубовского, в противном случае желчи на командира не было бы меры и места. Так мы и не остановились, а дождались утра в открытом спокойном море. Утром б дек[абря] встали на якорь, к 12 ч., приготовились иллюминоваться флагами, приняли визит от эскадры и возвратили с предупреждением о нашем царском дне. В 12 ч. Кузнецов с г-жей Б., ее дочкой и племянницей вышли на площадку, и. командир военный обращается к Марье Павловне: «Мария Павловна, как, прикажете поднимать?!!» (???) Потом, верно спохватившись, обращается с тем же вопросом к Кузнецову. За обоих ответила «сама»: «Я же не знаю, как вы сами хотите!» Подняли, эскадра тоже подняла наш военный флаг и сыграла двумя оркестрами русский гимн царский. Кузнецов

- 178 -

поздравил нас с праздником, а командир подсказал прокричать «опять» (опять и опять, да когда же этого не будет?...) ура трижды.

Простояли здесь два дня, выгрузили багаж Б. и большую часть ковров. Здесь соединился с ней муж, оставшийся в Неаполе, боясь снова терпеть качку, от которой страшно страдал между греческими портами в переходах. Здесь он как-то вечером 7 или 8 д[екабря], ожидая отъезда с яхты в Ниццу своего семейства, выразился пред старшим помощником: «Эх, отравили меня мерзавцы, отравили!» Кто и чем отравил?! - предание умалчивает. Но, во всяком случае, жалко его. как человека простого и доброго (часто матросу на катере дает бакшиш - на чай). Он принужден силой каких-то обстоятельств таскаться за своей дебелой, пышной, цветущей здоровьем женой всюду, куда и где обретается Кузнецов. Таким образом, мы пришли в Ниццу с одним Кузнецовым и вот, уже стоим здесь с 8 и до 17 декабря, со дня на день ожидаем мановения пышной ручки Б. отправиться в Канн. Здесь только по вечерам изредка появляется Б. на яхте и старается уехать в гостиницу одна через два-три часа после отъезда дочери и племянницы. В эти часы доктор и секретарь притаятся в своих каютах внизу, старший помощник тоже не смеет пикнуть, а командир в своей верхней каюте ожидает с нетерпением ее отъезда (около полночи) и по временам выглядывает в дверь, спрашивая стоящего на корме около сходни часового, стоит ли еще экипаж, дескать, уж не прозевал ли он случай поцеловать ей ручку. Таким образом, гармония сохраняется вполне безопасно. Выходит она с достоинством королевы в дорогой шубе, Кузнецов на ночной холод не выходит. Мигом со всех сторон выскакивают секретарь, доктор, командир и старший помощник. Первые двое ее провожатые, а последние целуют ей (может быть, и не совсем чистую) ручку.

Позвольте в рассказе моем о яхтинской нашей жизни немного вернуться назад. У нас есть еще механик старший, русский. По его рассказам, отец, его был другом Чернышевского и др. деятелей политических, а сам он - ничто: простой мастеровой с ограниченным образованием. Этот механик простой в обращении, и в бытность на военной службе получил закваску правдой и неправдой стоять за своих кочегаров и притом интересоваться и принимать участие во всех рассказах, сплетнях и даже делах команды судовой. Любит он услужливых, низкопоклонных льстецов с сладчайшим заискивающим голоском. К числу последних принадлежит наш «кок» - повар команды, - наглый до самозабвения вор и ограждающий свое хищничество услужливостью, низкопоклонством и льстивым голоском пред всеми старшими и начальствующими. Говорит он скоро и до одурения непоследовательно. Когда слушаешь его, с трудом разберешь суть дела, - о чем он рассказывает. О нем я уже, извините, писал Вам. Против нашего повара я снова (уже во главе) поднял опять борьбу. Меня поддержали еще 6 или 8 ч[еловек] матросов, а потом и все матросы. Машинисты тоже были с нами вполне согласны поставить очередного из команды каждый день ходить на базар с поваром - контролировать его расходы и брать хорошую провизию, особенно, брать коровье масло вместо употреблявшегося до сих пор сала и

- 179 -

расстроившего почти всем желудки и даже расстроившего некоторым (в том числе и мне) до болезни. Кочегары, исключая одного или двух, все куплены поваром. Между матросами нет таких почти совсем гуляк, пьяниц и полагающих весь интерес, смысл и цель своей жизни в ночных похождениях по различным вертепам. Кочегарам повар одному дает артельной водки похмелиться, другому даст закусить, поздно ночью явившемуся с берега, часто даст взаймы деньги. При этом еще и механик гроза и благодать (в последнем случае для старых служак - пошлых и низких льстецов) - задал им тон: не мешаться в артельное дело против повара. Кочегары этот тон поняли в смысле защиты за своего кредитора и благотворителя-кормильца повара. Из матросов половина, боясь потерять место, если их начальство каким-нибудь способом признает бунтовщиками, тоже замолкли и забились в угол. Чуть-чуть не произвели меня бунтовщиком. Много я говорил с нашим ст[аршим] помощником по этому случаю. Но Фокин (о нем я уже писал Вам, многоуважаемый г. Аксельрод, в прошлом году), по своей бесхарактерности и благодаря глупости отчасти командира-негодяя, не советовал и сам не соглашался объявить его дело, высшим властям (командиру, секретарю и доктору), чтобы командир не повернул наши расходы продовольственные (неопределенная сумма, можно 18-17 или, в крайнем случае, и 20 руб. в месяц на каждого) по военному - т. е. на кашицу, щи и кашу с уксусом. Так мое дело опять не выгорело. Опять продолжает повар безвозмездно воровать и ходить на базар без контроля. Скажу еще несколько слов о механике.

Есть между кочегарами один малый - пустой, неразвитой, но трудолюбивый и знающий свое дело. Часто на него нападает ст[арший] машинист, ругает и кричит на него поминутно, за все придирается и ни на минуту не оставляет его в покое, жалуясь притом на него каждый день старшему механику Рыбарскому. Вчера, 16 (28) декабря, опять этот кочегар поспорил с старшим машинистом; последний снова пожаловался ст[аршему] механику. А сегодня в 8 ч. утра 17 декабря Рыбарский пришел до нашего общего кубрика, встретил здесь свою жертву и на глазах команды яхты «Eros» Ротшильда, стоящей близко с нами рядом и при нас начал бить «по морде» и до того крепко бил его по морде, что сбил его с ног. Потом, во время завтрака нашего, является в кубрик и уже всех кочегаров начинает ругать. А я только что заявил старшему машинисту, чтобы он во время завтрака, обеда и ужина, словом, когда команда не на службе, а в кубрике, не смел ни с кем ругаться и заводить брань и ссоры с кем бы то ни было по поводу каких-нибудь служебных обязанностей. Как больно было видеть «наше чисто русское мордобитие» под открытым небом и публично. Что же делать тут? Как тут быть и горю пособить? Сегодня еще другой скандал. Якубовский - недавно из матросов и воображает, что он барин, а лакей, подающий ему кушать, - его раб. Придрался он к нему уже в третий раз, а сегодня распетушился, будто лакей ему не чистый чай и не свежий подал. Лакей - старик, по профессии и по годам, не выдержал и поспорил крупно с обоюдными вульгарными выражениями и фразами.

- 180 -

Итак, на яхте с начала ее постройки идет распря, несогласие, спор, драка «по мордам», сплетни, пересуды и жалобы. Состав обновленного комплекта матросов незавидный. - Половина или больше, в том числе и из старых, не имеет самостоятельности и готовы отдать и позволить надругаться и издеваться над своим человеческим достоинством, абы не прогнали с места. Я, видя, как они дрожат службой, нашел средство задобрить Кузнецова и возвратить его расположение к команде. Потому, в противном случае, эта же половина впоследствии накинулась бы на нас же - «разумных» и старых служак, что ничего мы не придумали ко дню именин «хозяина». И тогда же притом эта половина начала бы снискивать расположение хозяина и всех предержащих властей несравненно более низкими и пошлыми средствами, как то: низкопоклонством, услужливостью и сплетничаньем всего происходящего в кубрике. Я уговорил наших стариков поднести ценный подарок Кузнецову в день его именин и добился общего согласия; стакан с серебряным подстаканником, блюдечком таким же и ложечкой стоил нам 165 фр. Кочегары поднесли кубок в 60 фр. Снова встали на дыбы секретарь, доктор и командир и напали на старшего помощника. «Как Вы позволяете им подарки подносить, почему Вы не могли узнать раньше и предупредить нас?» Они, видите ли, сами-то получая по 5 т. рублей в год, приготовили ему в подарок торт за 60 фр., или менее, кажется. Кузнецов был очень доволен подарками и вечером, ложась спать, своему евнуху признался (вероятно, будучи весь вечер у Б. в объятиях, и тоже получившей в свое время цветы, был ею настроен в нашу пользу). Говорит, я сознаю, что они не заискивают подарками, а просто любят меня; они трудятся все за их содержание. О командире он уже тоже выразился не в пользу его и назвал его мерзавцем. Но командир этот заключил с ним пред своим поступлением на яхту контракт в две тысячи рублей в случае неустойки со стороны Кузнецова.

Здесь на яхте мне нужно одно только содержание, как семейному, да и труд здесь легче труда на коммерческих пароходах. Днем и ночью я думаю и мечтаю: где бы и как бы найти свободный и обеспеченный труд и свободу для борьбы, т. е., правильнее, время и средства для борьбы со всеми эксплуататорами нашими и русским правительством включительно. Мучает меня мысль остаться матросом до старости. Среда сослуживцев убьет во мне все живое, человеческое, все то, чем я живу и дышу. Жизнь на море убьет меня нравственно и умственно раньше несравненно, чем физически. Отупею и поглупею я здесь скоро-скоро. А жизнь требует сил, борьбы беспощадной. Скорее надо учиться, обновить свою жизнь и деятельность, скорее надо приниматься за дело. Ужели никакие боги, никакой счастливый случай не поможет мне выбраться отсюда и раз навсегда. Да ведь здесь ужас и ледник, заживо меня похоронят. Здесь гранит превратится в жидкую грязь. Я из всех имею больше сил бороться против судовой заразы гниения и растления ума и сердца, но я не гений, не герой и не из стали броневой слит. Окружающие, погрязшие в омуте ночных похождений, разгула и пьянства, ничего человеческого, разумного и сознательно-полезного не имеющие в себе, не представляющие себе никакой цели в будущем, не рассуждающие ни о чем, кроме

- 181 -

своих судовых сплетен и скандалов повседневных, эти люди - по образу наружному только - они своей массой и всем животным повседневным смыслом их существования задушат меня медленно и просто душу мою «вымотают на кулак» свой грязный.

Здесь есть доктор, кончивший курс университета, и этот доктор - не человек, а какое-то грязно-пошлое и низкое животное. За больными смотрит он шутя и отделывается двумя-тремя пилюлями. Весь интерес его - услуживать Кузнецову и помогать помощью своею звания доктора устраивать аудиенции Марьи Павловны у Кузнецова. Обманывают они сами себя, а не окружающих. Доктор сильно восстановлен против команды, все ищет в ней раболепия безусловного. А уж о секретаре и говорить нечего: это самый низкий скот со звериной душой и заносчивым нравом главного холопа среди челяди. Он - поручик, армейский. Оба поляки. Узнали, наконец, они, что Кузнецов разочаровался в своем командире, и себе признались, или вернее, переменили оболочку, и один говорит ст[аршему] механику: «Я думал, что вы одни только восстановлены против командира, а оказывается это какой-то идиот». Другой не замедлил подтвердить: «Да, да, положительно психопат» (?) В Англии при окончании постройки яхты команда наша носила в трюм балласт и один надорвался. По приходе в Россию начал он требовать вознаграждения от командира на излечение, тот наотрез отказал. Доктор, до того времени с ним бывший в почти дружеских отношениях, сию минуту отвернулся от матроса, хотя как-то по ошибке сам дал ему свидетельство в его неспособности к труду, происшедшей с упомянутым матросом во время службы на яхте.

18(30) д. сегодня поссорившийся лакей с Якубовским получил расчет и на днях будет отправлен в Россию. Как раньше я уже рассказал о споре этих субъектов, Якубовский неправ был более, и, однако, семейный лакей должен возвратиться в Россию - холодную и голодную, сам без средств и надежды в скорости найти себе место.

Во время стоянки нашей в Севастополе Победоносцев[355], обер-прокурор, проезжал чрез Севастополь в имение Губонина за Ялтой невдалеке. Наш Осипов встретил его на вокзале и предложил проехать туда на яхте. Заключаете, значит, дорогой г. Аксельрод, я имел честь видеть его с женой и старым слугой (увешанным медалями и крестами) собственными очами и близко. По физиономии его я заключил: если бы он был просто старик обыкновенный и не богатый, каждый встречный не мог бы взглянуть на него без отвращения; кажется, я при подобных условиях непременно бы постарался его обругать, а наедине, пожалуй, и отколотить. Это - сухой, бледный старик с бесстрастными и злыми глазами. При взгляде на него кажется, как будто вся жизнь, смысл ее и цель существования злого и коварного старика - делать зло всем и всюду. Словом, его физиономия сильно схожа на физиономию средневекого инквизитора, испанского иезуита. Между прочим, во время нашего обеда я ненамеренно шелкнул старика-слугу по носу. Не замечая, что он сидит тут же в кубрике в углу, некоторые из рядом сидевших со мной за столом заметили, что должно-де старик то заслужил еще на

- 182 -

военной службе все медали и кресты. Разговаривающих другие под бок толкнули, давши тем понять его присутствие. А я не заметил и добавил: «Да, у таких господ, как Победоносцев, комнатные собачки и те увешаны крестами и медалями». Старина все расслышал, понял и поспешил выйти на палубу. В море было спокойно. Ночью пришли в Ялту, а утром снялись и пришли в Гурзуф, где и вывезли благополучно сего мужа со всем его скарбом. Кузнецов телеграфировал командиру, что рад де переезду Побед[оносце]ва на его яхте. 4 окт[ября] Кузнецов освящал свою церковь в Форосе, на коем участвовал Поб[едоносцев]в и другие «высокие». Победоносцев телеграфировал царю об этом освящении в память де крушения царского поезда 17 окт[ября] и их чудесного избавления. Получили ответ: «Радуюсь, говорит «Царь-батюшка» и поздравляю жертвователя».

Забыл еще упомянуть о приезде Алексея В[еликого] К[нязя] - генерал-адмирала и Чихачева с Копытовым. Последние раньше за много до Алексея посетили яхту. В севастопольском флоте в 28-ом экипаже, для которого только осенью окончен был новый броненосный корабль - «12 апостолов», - есть старший помощник командира Миклуха-Маклай - брат путешественника известного. С кем сравнить этого ст[аршего] помощника? Во времена крепостного права были помещики, которые травили своих мужиков собаками и забивали розгами до смерти, - помещики-палачи по призванию, по природе, без кнута и палки шагу не ступавшие. Миклуха-М[акла]й совершеннейший тип такого помещика. С раннего утра и до поздней ночи он ходит по казармам и раздает с чисто адским наслаждением оплеухи направо и налево, поминутно скулы матросские и кочегарские трещат от его ударов. Он так удачно другого ударит, что тот валится с ног. Много от его зверства заболело матросов и кочегаров, и многие собирались жаловаться Чихачеву, но их всех заперли куда-то в темную и не выпускали, пока Чихачев осматривал экипаж.. Да, говорят, и Чихачев сам распорядился убрать их. Чихачев был раньше директором «Р. О-ва Пароходства и Торговли». Выдвинулся он составлением какого-то проекта относительно состава флотских офицеров. Чихачев был у нас при Фитингофе. Алексей был при Осипове. Пока пред отъездом своим Алексей посетил яхту, мы целую неделю ожидали его посещения и практиковались каждое утро во фрунт. После посещения командир наш плакал от умиления и восторга и благодарил команду. Вечером иллюминовались электричеством и фальшфеерами проводили ген[ерал]-адмир[ала] на вокзал.

Прошу убедительно Вас, многоуважаемый г. Аксельрод, нельзя ли опубликовать во французских газетах о яхте «Форос» и о самом Кузнецове все подробно. Согласитесь, добрый г. Аксельрод, ведь больно, мучительно-больно служить на этой яхте, видеть, слышать и осязать всю грязь, пошлость и низость жизни «господ» всех на яхте и не иметь возможности или права сказать во всеуслышание: это подло, мерзко, гадко, отвратительно гадко. Ради всего, что для Вас дорого и свято, напечатайте в какой-нибудь газете во Франции. Авось, кто-нибудь из читателей тоже скажет: «Да, это подло и гадко!» Авось, свет поймет, что за люди, что за господа живут и наслаждаются на яхте «Форос». Все видеть, слышать, чувствовать всю соль этой жизни и не иметь возможности щелкнуть негодяев по

- 183 -

носу, - полно, мол, вам подличать, уже все про вас знают и понимают вас в истинном свете, что вы за птицы... Прошу Вас, г. Аксельрод, не откажите. Это так возможно и легко Вам сделать... Как бы я был Вам обязан за это...

Теперь я расскажу Вам, г. Аксельрод, о жизни рабочих в имении Кузнецова «Форос». Ах, умоляю Вас, присоедините и вот то, что я расскажу сейчас, к опубликации в французской парижской газете. Я расскажу об этих рабочих по рассказу нашего матроса Софрыгина, бывшего в «Форосе». Софрыгин ставил в «Форосе» на берегу моря мачту. Рабочие ему помогали. В летнее время там рабочих до 200 человек бывает, из них одна треть с женами и детьми малолетними зимует и вообще работает постоянно. Жалованье всем одинаковое - 20 руб. в месяц на своих харчах. Встают в летнее время с рассветом и работают до темной ночи, - это выходит около 16 часов в сутки. Работа их - равняют землю, выворачивают камни, прорывают дороги, расчищают, словом, все простанство, гористое и каменистое, в его имении. Вот здесь-то уж начинается истинная каторга: жилище их глубокая четвероугольная продолговатая яма, покрытая сверху конусом плохо сколоченной досчатой крышей. Проход по яме сквозной. На кое-как вбитых колышках построены досчатые нары по обеим сторонам в этой яме во всю длину. Остается проход посередине в полтора аршина. На этих нарах, с всем своим имуществом, женами и детьми подряд - покатом отдыхают от каторжного труда бедные, беззащитные люди. Пойдет ли дождь, - он свободно и безнаказанно льется на всех спящих мужчин, баб и детей, безразлично. После дождя бабы мокрые сами и с мокрыми, иззябшими и больными детьми, по Диогену просушиваются и согреваются на солнце. Боже милостивый! А грудных детей как эти злосчастные матери укрывают от непогоды?... это уж пусть решат читающие и представят себе. Чуть только народился на свет, и терпит хуже щенка паршивого, - последнему мужик непременно отведет подполье теплое.

Зимой снег тает на крыше и опять более стекает в жилище бедняков, чем на землю. Зимой детей валит в могилу болезнь простудная, как ветер валит поспевшие апельсины. Доктор есть в имении, и этот эскулап за свой труд получает не мало, а трудится столько, сколько сам Кузнецов, и, говорят, лечит точно так же, как в «Ревизоре» Гоголя Христиан Хр[истианы]ч. Нашему Софрыгину говорили рабочие: «Хоть бы Кузнецову гроб-то такой самый сделали, как у нас жилище!» (?!!) Ночью летом, как в цыганском таборе, на свободном месте огоньки мелькают, то рабочие варят себе скудный ужин. Марья Павловна Б. отсоветовала, было, и такого бесполезного эскулапа держать в имении. На что, говорит, он здесь? Имение на половине расстояния между Ялтой и Севастополем, и больные могут отправиться за помощью (45 верст!) в город любой!? Но Кузнецов почему-то не согласился.

Виноградники в «Форосе» занимают пространство в 60 десятин. В следующем году винокур будет вино делать и для него огромный дом, не дом, а дворец уже готов. Готовы и погреба винные и все орудия для выкуривания вина. Прислуга при доме в имении имеет хороший домик. Управляющий имеет отдельный дом прекрасный. А к огромному красивому трех-или четырехэтажному дому

- 184 -

идет широчайшая каменная отлогая лестница с половины расстояния от берега. Церковь стоит наверху и еще на особой скале около проезжей дороги дачников ялтинских из Севастополя. К церкви от дому нужно подниматься витой дорогой зигзагами и расстояние верст пять.

Поправить желая неприятное впечатление, произведенное внезапным необъяснимым удалением со службы Фитингофа, Кузнецов на призовую гонку яхточек (гадких и не стоющих названия яхты) подарил яхт-клубцам серебряную большую чашу. Тем все и кончилось и замолкло.

Теперь поговорю о Севастополе. На улице часто к нам придирались офицера с требованием отдавать им честь. Все почти они при Осипове перебывали на яхте и знали, что мы вольные. Потом уже, когда прочтут на ленте «Форос», уходят и оставляют обыкновенно нас в покое. Один раз в июне случилось следующее. На бульваре ночью офицер армейский остановил нижнего чина и начал пробирать по-офицерски, что тот небрежно отдал ему честь. Сидевшая на скамье напротив дама с господином обратилась к офицеру с вопросом: за что он так вульгарно ругает унтера? Офицер даму обругал, а господин вступился за даму и вежливо заметил офицеру, что он не умеет обращаться с дамами. Офицер выхватил саблю и удалявшегося господина несколько раз ранил смертельно в голову. Гуляющая публика была сильно возмущена, и полиция едва успела вырвать офицера из рук разъяренной толпы.

Теперь расскажу из жизни адмиралтейства «Р. О. Пар-ства и Торговли». Года три уже в адмиралтействе мастеровым задают работу на аккорд (урок). Там строятся военные суда и, напр[имер], мастеровому назначают известное число поставить заклепок в корпусе судна и назначают плату. Мастеровой из сил выбивается, старается выработать побольше. Обыкновенная плата, не превышающая в большинстве 1 р. 50 коп. в сутки, а то и меньше, ясно очень недостаточна, и семейным мастеровым этот заработок только-только не дает умереть с голоду и ходить полунагими. Итак, мастеровые на аккорд стараются из всех сил и, обыкновенно, несмотря на предусмотрительность заводского начальства все-таки вырабатывают в неделю общим итогом до двух рублей на один рабочий день. В субботу идут получать заработок, и там выдают им все ту же поденную плату, что они получали без аккорда, работая спокойно, не надрывая изнуренных сил. Я при рассказах о подобных проделках в конторе адми[алтейст]ва замечал мастеровым, - отчего они не жалуются? Куда, кому и кто пойдет жаловаться? Каждый жалобщик на другой же депь останется голодным со всем своим семейством. А кто, говорят, примет жалобу? Кто им поверит здесь в Севастополе?!! Выехать семейному отсюда не с чем и некуда. А если, говорят, осмелишься рот разинуть и спросить, как они смеют изменять условную плату аккорда, так вам сейчас же предложат оставить их в покое и не являться на завод.

Летом еще с ранней весны все пароходы «Р. О.» приходят в док на исправление и окраску, тогда требуется масса чернорабочих поденщиков, и плата поденная не превышает 70 коп. Прочитать Успенского о деревне русской, и тогда станет вполне понятно, откуда такая масса оборванных, худых, изнуренных му-

- 185 -

жиков с сыновьями-подростками набивается сюда в Севастополь. Зимой количество поденщиков с нескольких сот уменьшается до двух-трех десятков. А куда остальные деваются?! Э, земля русская велика и обильна, и голодным и холодным есть много места загинуть или разбрестись, куда глаза глядят.

А ведь все Александры и Александры творят. Рад, по крайней мере, хоть тому, что по газетам юзовцы, когда к ним полицейский воззвал именем государя разойтись, ответили свистом, шиканьем и другими знаками опровержения. Безвыходная нужда в средствах существования тоже, по моему мнению, рычаг, побуждающий мастеровых пить горькую и безнадежно смотреть на мир и в будущее. Адмиралтейство «Р. О», вероятно, в этом году перейдет в собственность правительства, у коего сейчас имеется небольшая мастерская. Там заводскому начальству нужно было выдать награды, вследствие чего мастеровым не хватило платить поденщину, и потому администрация военная, кроме воскресенья, постановила праздновать в заводе и понедельник (на похмелье!). В адмиралтействе «Р. О.» на зиму половину мастеровых увольняют и в предупреждение бунта не сразу всех, а небольшими партиями, по 15 и по 25 человек каждую субботу. Ермолаев (сын его здесь кочегаром на яхте находится) тридцать (боюсь, что больше) лет безвыходно работал в адмиралтействе и был еще годен работать, но его удалили безвозмездно под предлогом его старости. Живет теперь старик и кормит его служащий на яхте сын. Большая часть мастеровых адмир[алтейст]ва имеют свои домишки на Корабельной Слободке, и прадеды их еще работали в адмиралтействе, а теперь уж так их жмут платой и работой, что уже потеряли голову и только стонут и пьют. Зимой в адмир[алтейст]ве из экономии на освещение работы начинаются с рассветом и до вечера. Обед с 11 до 12 ч. Весной, при долгих днях, потерянное время зимой нагоняют: работают с 6 ч. и до 6 вечера, обед, столько же времени. Пополнивши зимний период работ, начинают работать с половины лета с б до 1/2 шестого и обед с 11 до 1 ч. дня. Выходит, круглым счетом, по 11 часов рабочих в сутки, исключая обеденный срок. Штрафуют немилосердно и на каждом шагу. Опоздавший 5 минут лишается полуденной платы. Окалеченные получают вату, арник и т. п. медикаменты, и тем ограничивается вся помощь неспособному к труду калеке. В большинстве случаев на пароходах практикуется то же самое.

Теперь на пароходах О-ва собирается касса в счет служащих на пароходах: из жалованья матроса или кочегара (от 12 до 15 руб. в месяц) удерживается 5% с рубля. Из этой кассы будут получать окалечившиеся на службе пароходской и состарившиеся на службе. Не забудьте, О-во имеет десятки миллионов запасного капитала, никуда и никогда не расходуемого, и притом за время его существования (около 40 или больше лет) тысячи калек не получили никакого воспомоществования, а притом первое время именем закона О-во брало из приморских уездов в матросы молодых несовершеннолетних (от 17 и 16 далее лет) крестьянских сыновей, без разбора каких бы то ни было льгот и уважительных причин, к себе [их] брало на пароходы на пятилетнюю службу, в виде как бы на военную, и жалованье платило от 1 р. до 2 р. в месяц. Одежду выдавало О-во еще

- 186 -

экономнее, чем сейчас дают на военной. Капитаны делали с матросами, что хотели. Были случаи, матроса капитан при помощи помощников выбрасывал за борт и потом относились: пропал без вести и баста. Скулы сворачивали, зубы выбивали, ребра ломали за ничто, просто удовлетворяли свои зверские наклонности. Несколько лет, как только начали мировые судьи принимать жалобы на пароходское начальство, да и то 95% решений судьи всегда бывают в пользу капитана или помощника.

Полиция до сих пор сокрушает ребра, зубы, бьет и т. п., оставляет знаки препинания. Приведут в полицию, и дежурный надзиратель только скажет: посадить его и дайте ему там. А там имеются несколько дюжих инквизиторов, и начинается потеха бранная - палками, кулаками и подборами под бока. Года два тому назад или три забили до смерти пьяного моряка, долго служившего боцманом в добровольном флоте. Переломили ему несколько ребер и голову разбили в четырех или пяти местах, и он [в] ту же ночь помер в темной. Довольно об этой сволочи!

Дорогой г. Аксельрод, я не знаю, каким способом получить от Вас ответ. Мы стоим теперь в Ницце и, говорят, 21 (2 января) д[екабря] выйдем, а куда, неизвестно. Вероятно, в Канн. Там, может быть, я найду возможность получить от Вас ответ, а здесь невозможно. Приносит письма почтальон и принимает всегда помощник и расписывается. Затем я Вас снова умоляю: пришлите мне, в ногах Ваших прошу Вас, все переведенные Вами сочинения Маркса, Энгельса, Лассаля и др. и Ваши собственные все изданные по одному экземпляру. В России я ничего не мог читать. Я все, что имел, частью отправил в Петербург, а частью оставил в Севастополе. Ответа от них еще не получал. Надеюсь в скором времени получить. Но как теперь получить что бы то ни было от Вас? Теперь особенно нужно быть осторожным при идиоте-командире. Но ради чего угодно, если я найду возможность получить, не откажите, вышлите!!! - Прошу Вас, передайте также мое почтение и искреннее пожелание всего хорошего г. Левкову. Миронов слишком был осторожен. На мою просьбу созвать верных искренних друзей поговорить сообща, отлавировался, и так я никого еще не видел и не говорил ни с кем из читающих.

Первый мой визит особенно будет для меня памятен: говорили оба наперерыв и с горячими взаимными пожеланиями успеха в добром деле разошлись. При благоприятных обстоятельствах надеюсь снова перевезти Ваши книги, авось, удастся побольше взять на этот раз. Мы должны пойти в исправление и неизвестно куда: в Англию или во Францию. Неизвестно также, пойдем на выставку в Чикаго или нет. Ничего и никогда заранее неизвестно здесь. Распоряжается яхтой, по капризу случайному своему, содержанка Кузнецова. Может быть, она посоветует продать яхту, и на это есть возможность рассчитывать.

Прочитал я два вторые тома Глеба Успенского (вероятно, Вам известна его болезнь? по газетам, физически он поправился), а раньше читал в Вашем «Социал-демократе» критику сочинений Успенского, написанную г. Плехановым[356]. Желал бы еще раз прочитать эту критику. Вообще я покорнейше осмеливаюсь

- 187 -

просить Вас, многоуважаемый г. Редактор, в случае возможности, не забудьте выслать и все изданные Вашей группой журналы - «Социал-демократ». Всем Вам до земли кланяюсь, крепко и сердечно жму всем Вам руки. Будьте все Вы здоровы!!! Желаю Вам всем и во всем успеха.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: