|
Социальное познание и ценности
Р. Дж. Коллингвуд
Общественная жизнь по своей сути исторична. Люди как бы погружены в историю; формируясь и развиваясь, они способны, в принципе, извлекать из прошлого уроки и применять исторический опыт к истолкованию современной ситуации. Но данную способность не следует преувеличивать. Особенно ясно это показали трагические события прошлого века. Уже Первая мировая война, по словам видного английского историка и философа Робина Джорджа Коллингвуда (1889-1943), явившись триумфом естествознания и техники, стала вместе с тем позором для человеческого разума. Научившись, благодаря достижениям естествознания, успешно контролировать действие многих сил природы, люди оказались неспособными направлять развитие ситуации в общественной жизни. Настоятельной стала необходимость более глубокого понимания человеческих дел и более глубокого знания о них.
И то, и другое достигается, как полагает Коллингвуд, путем осмысления истории; история же не является простым изложением последовательности событий, имевших когда- то место. Она есть скорее проникновение в душевный мир людей, вовлеченных в эти события, или, иначе говоря, взгляд на ситуацию, в которой они находились, их глазами, а также уяснение для себя, правильными ли были те способы, с помощью которых эти люди хотели справиться с ситуацией. Метафизику Коллингвуд толкует как попытку выяснить, «что люди данной эпохи думают об общей природе мира, причем эти представления оказываются и предпосылками всех их «физик»...»1. Метафизика выясняет также, какими были представления других народов в другие времена и как одни предпосылки превращались в другие. Представления, историю которых изучает метафизика, не дают ответов на конкретные вопросы, а являются лишь предпосылками таких ответов. Метафизика, по Коллингвуду, может стать наукой, только обретя статус исторического исследования, т.е. обратившись к истории метафизических предпосылок научного познания.Каждый новый этап в развитии науки, по утверждению Коллингвуда, преобразует философию. Так, в XVII в. было установлено, что философские проблемы, относящиеся к природным явлениям, должны быть переформулированы и приведены к виду, допускающему применение экспериментально-математических методов исследования. Осмысливая изменившуюся ситуацию, философия Нового времени сама претерпела качественные изменения. Новые достижения в исторической науке, по убеждению английского исследователя, привели к тому, что на первый план теперь выдвинулась философия истории, в свете которой будет пересматриваться вся совокупная система философского знания. Это не означает, правда, что образцом для новой философии могут стать умозрительные концепции всеобщей истории (отчасти уже затронутые в данной книге), популярность которых, как он полагает, сродни суеверию, а убедительность весьма невысока.
Коллингвуд выдвигает собственную концепцию социально-исторического познания, основанную на утверждении, что прошлое, которое изучает история, не является мертвым. Напротив, оно живет в настоящем. Задаваясь вопросом о прошлом, историк опирается на свидетельства о нем, существующие в настоящем. Эти следы прошлого не сводятся только к сохранившимся вещам. Всякая история понимается им прежде всего как история мысли. То, что обычно называют событием, на деле представляет собой совокупность действий людей, руководствующихся своими целями, выраженными в мыслях. Задача историка состоит в уяснении этих мыслей, направлявших человеческие действия. Притом историк не просто воспроизводит мысли прошлого, а делает это в контексте собственного знания; критикуя прошлые мысли, он по-своему определяет их ценность, выявляет и исправляет обнаруженные ошибки. Всякое мышление критично, критиковать же можно лишь человеческие мысли и действия, а не законы природы и объективные свойства вещей. Критика эффективна тогда, когда критикуемое правильно понято.
Противоречия в мыслях можно установить лишь при условии, что эти мысли есть ответы на один и тот же вопрос. На разные вопросы, как известно, можно дать похожие по форме, но совершенно разные, по сути, ответы. Вопрос, относящийся к человеческим действиям, и ответ на него принадлежат к некоторой жизненной целостности и 'должны соответствовать ее требованиям. Только в рамках этой целостности можно определить правильность определенных ответов на возникающие значимые вопросы. Вместе с тем для исторического познания существенно важно то обстоятельство, что мысли в некотором отношении находятся вне времени, и поэтому мысли прошлого могут воспроизводиться современным мышлением. Бывают, правда, «темные» эпохи, в отношении которых мысли живших тогда людей непонятны для нас, т.е. мы не улавливаем, чем эти люди руководствовались, совершая те или иные действия.
Принципиальная позиция Коллингвуда состоит в том, что сознание можно постичь только через изучение направляемой им деятельности; никакой духовной субстанции, отличающейся от реальных действий одухотворенных существ, нет и быть не может. Историк, конечно, знает не все факты и события, источники всегда в чем-то неполны, и необходимо, во-первых, опираться на собственную точку зрения, отбирая те данные, которые представляются наиболее убедительными, и, во-вторых, основываясь на работе воображения, выстраивать сеть событий (действий), закрепленную, так сказать, на точечных, разрозненных источниках. Историк сам решает, правильна ли сконструированная им картина прошлого. Работа его направляется стремлением к истине, для утверждения которой привлекается постоянно расширяющийся круг источников. В целом историческое мышление представляет собой ту «деятельность воображения», с помощью которой мы пытаемся наполнить внутреннюю идею конкретным содержанием. Для этого мы используем настоящее как свидетельство его собственного прошлого.
Концептуальный исторический вывод никогда не является окончательным, ибо каждая точка зрения на историю сама по себе тоже исторична. Постигая прошлое, мы воспроизводим его в своих мыслях, предполагая, что наши мысли воспроизводят прошлые мысли. Мысль же всегда вовлечена в деятельность, и только благодаря этому она становится фактом истории. Наша мысль стремится воспроизвести ту деятельность, в которую были вовлечены прошлые мысли и о которой свидетельствуют некоторые факты (вещи, тексты и т.д.). Ранее возникшая мысль может возродиться в новом контексте. Нам недоступны непосредственные ощущения, переживания, суждения ранее живших людей, но мысль как сторона опыта функционирует всегда в определенном контексте, и в новом, современном контексте могут присутствовать значимые элементы прежнего контекста. Данное положение Коллингвуд иллюстрирует следующим примером. Платон в диалоге «Теэтет» критикует доктрину чистого сенсуализма, не указывая ее авторов. Хотя мы и не знаем, с кем именно он спорил, ход мыслей Платона нам вполне понятен, поскольку мы хорошо знаем позицию современных сенсуалистов. Но если бы у нас не было такого контекста, понять Платона было бы невозможно.
Не всякий опыт прошлого доступен историческому познанию. Есть ведь такие действия, которые осуществляются неосознанно, и если соответствующие им навыки полностью утрачены, то их невозможно воссоздать в современном мышлении. Историческое мышление всегда рефлек- тивно, а это означает, что оно направлено на осознание целесообразных действий. Поэтому доступны историческому познанию главным образом те виды практической деятельности, которые допускают четкую постановку цели. Рискованно было бы, однако, давать целостную оценку какого- либо периода истории, сравнивая его с предыдущими, а также утверждать существование неких исторических законов, подобных законам природы с точки зрения единообразия и обязательности их действия.
Концепция исторического познания, разработанная Коллингвудом, лишена претензий на абсолютность открываемых ею истин и вместе с тем пронизана доверием к исторической науке, которая не сводится к простому накоплению сведений из самых разных источников, а требует также обобщающей работы теоретической мысли.
К. Манхейм
Вопросы социологии знания исследовал известный немецкий социолог Карл Манхейм (1893-1947). В работе «Идеология и утопия» он отмечает, что методы мышления, с помощью которых мы принимаем самые важные для нас решения, осмысливая свою социальную судьбу, остаются обычно непознанными или не вполне доступны рациональному контролю и критике. Дело в том, что существуют такие типы мышления, которые не могут быть правильно поняты без выяснения их социальных истоков. Поэтому социология знания исходит не из индивида и его мышления, а из связей между людьми в рамках определенных социальных групп. Она соотносит формы мышления с коллективными действиями, посредством которых человек в духовном плане открывает для себя мир.
Эпохи социальной стабильности характеризуются отчетливо выраженным и старательно поддерживаемым единством, согласованностью мировоззрения людей. Разнообразие и несходство способов мышления становится явственным, когда имеет место вертикальная социальная мобильность, изменяющая социальный статус отдельных личностей и целых групп. В этих условиях образ мыслей «низов» становится важным и для «верхов», а прежде неосознаваемые начала человеческого мышления и деятельности начинают привлекать внимание ученых и политиков. В каждом обществе, утверждает Манхейм, есть социальные группы, главная задача которых заключается в том, чтобы создавать для данного общества интерпретацию мира. Он называет такие группы интеллигенцией. В стабильном обществе этот слой имеет благоприятные возможности для обретения прочного статуса и превращения в замкнутую «касту», наподобие индийских брахманов или средневекового духовенства. Здесь эти люди обладают монополией в деле контроля над формированием картины мира и над урегулированием противоречий, характеризующих мировоззренческие представления других социальных слоев.
Если такой слой интеллектуалов сплачивается в четко структурированный коллектив, примером которого может служить церковная организация, то существует возможность утверждения схоластического строя мышления. Последнее отличается известной отрешенностью от злободневных проблем и противоречий повседневной жизни, своеобразным академизмом и связанной с этим систематизацией воззрений при в общем-то случайном отборе исходных догматических утверждений или посылок. Победа той или иной секты в этом схоластическом споре может, однако, иметь далеко идущие последствия.
В наши дни монополии церковной интерпретации мира не существует, интеллигенция же рекрутируется из самых разных социальных слоев, и она способна быть рупором, открыто выражающим соперничество различных типов мышления, вырастающих на основе определенного социального опыта. Иллюзия правильности только какого-то одного способа интерпретации мира при этом исчезает.
Манхейм полагает, что следствием этого явилось доминирование гносеологии, ставящей на место догматов о подлинном бытии анализ деятельности субъекта, познающего мир. В эпоху, когда образ мира был установлен твердо и неоспоримо, деятельность познающего субъекта считалась объективно обусловленной. Когда же единство такой картины стало невозможным, внимание устремилось на познающего субъекта, более доступного нашему пониманию, поскольку познаваемые объекты стали получать неоднозначные толкования. Значимым стало считаться только то, что мы можем контролировать в собственном восприятии.
Вместе с тем было понятно, что субъект есть ненадежная отправная точка в гносеологическом исследовании, ибо человек является лишь частью реального мира. Без опоры на убедительную онтологию или же на веру в подлинность некоторых основ бытия невозможно связать воедино смыслы и ценности человеческой жизни. Мы принадлежим к той или иной социальной группе прежде всего потому, что смотрим на мир ее глазами. Наши знания о мире с самого начала складываются в рамках совместной жизни социальной общности, к которой мы принадлежим. Человеческое знание, в сущности, коллективно, и оно предполагает наличие некоторого совместного знания, выражающего опыт общих переживаний, укорененный в бессознательном. Социологический подход к знанию, как подчеркивает Манхейм, выявляет внерациональную основу рационально выраженного знания. Он констатирует также, что гносеологический, психологический и социологический подходы к познанию возникают в строгой последовательности и при этом проникают друг в друга. Первые два из них исходят, так сказать, из индивида, его особых воззрений и интересов. Но в обществе действительно есть группы людей, реальная жизненная ситуация которых требует быстрого принятия рациональных решений, продумывания ситуации с точки зрения своих интересов, опоры на собственную волю и разум. Есть в обществе и другие группы, жизнь которых пронизана мифами, направляется традициями и авторитетами. Строго рациональный образ деятельности для них совершенно чужд и даже невозможен.
В свое время в становлении социальной и политической науки, по мнению Манхейма, немаловажную роль сыграли особые интересы абсолютистских государств. Деятельность этих государств опиралась на интерпретацию мира, не тождественную той, которую предлагала церковь. Для построения такой картины мира стали использоваться рациональная аргументация и научные выводы. Тем самым наука об обществе была приведена в соприкосновение с практикой; все более широкие группы людей стали осваивать научные способы мышления, имея в виду прежде всего выражение с их помощью своих интересов. Но политическая деятельность не тождественна научной дискуссии; цель политики вовсе не исчерпывается нахождением истины или доказательством своей правоты, а включает также устранение оппозиции. Политический конфликт есть рационализированная форма борьбы за социальное господство, не исключающей дискредитацию и подавление оппонентов.
Если подобные подходы проникают в общественную науку, то и здесь начинаются разоблачения, срывание масок, раскрытие преступных мотивов и т.д. В связи с этим Манхейм вводит понятие идеологии, фиксирующее, как он полагает, тот факт, что мышление правящих групп может препятствовать осознанию ими некоторых сторон реальности, если это осознание способно подорвать их уверенность в своем господстве. Иными словами, в определенных обстоятельствах «коллективное бессознательное» социальной группы стабилизирует ситуацию тем, что скрывает от себя и от других действительное положение дел. Наоборот, утопическое сознание, как отмечается в работах данного автора, выражает духовную заинтересованность угнетенных групп в уничтожении или радикальном преобразовании существующего общества. Утопия концентрирует внимание лишь на тех чертах, элементах сложившейся ситуации, которые вселяют надежду на ломку утвердившегося строя. Она также отвращает от всего, что могло бы поколебать веру в успех.
И в том, и в другом случае весьма значимую роль играют бессознательные побуждения коллективных субъектов, обусловливающие односторонность их позиций, оценок, действий. Люди и раньше действовали, руководствуясь определенными идеями и усматривая в них непререкаемые ценности. Особенность современной ситуации, по Манхей- му, состоит в том, что мы вполне осознаем возможность ложного сознания, разновидностями которого он считает идеологию и утопию. Первоначально идеология понималась лишь как учение об идеях, претендующее на рациональную обоснованность. В марксизме идеология стала толковаться именно как ложное сознание, характеризующее прежде всего буржуазное мышление. Но было бы более последовательным признать, что к разряду идеологии относятся не только учения политических противников марксистов, но и их собственные воззрения, коль скоро они выражают жизненную позицию определенной социальной общности.
Существуют сферы мышления, «где нельзя себе даже представить наличие ни с чем не соотнесенного и не обусловленного социальной ситуацией знания»[104]. Здесь знание (относящееся, например, к области политики) может быть сформулировано только в соотнесении с некоторой позицией и некоторым специфическим социальным интересом, задающим и постановку проблемы, и концептуальные средства ее решения. В связи с этим возникает вопрос: какая социальная позиция оптимальна для постижения истины? Ясно, что ни одна из частных позиций охвата всей истины не обеспечивает. Значит, нужно стремиться «достичь известной открытости по отношению к возможному дополнению нашего знания видением с других социальных позиций»[105]. Избегая как идеологии, так и утопии, мы ищем реальность. Признание ограниченности частных позиций есть указание на существование некоего целого, к которому принадлежат эти части и в отношении к которому партийные аспекты выступают как дополняющие друг друга частичные истолкования целого.
Синтез частичных знаний о социальном целом есть динамический процесс, требующий постоянного возобновления и никогда не получающий окончательного завершения. Кто же может быть субъектом такого синтеза? История политического мышления, по словам Манхейма, показывает, что способность к синтезу свойственна тем средним классам, положение которых неустойчиво и которые в силу этого колеблющегося статуса ищут свое место между крайностями. Но для того чтобы возможность синтеза реализовалась, нужна еще восприимчивость к иному, направленность на истинные ценности жизни. Это характерно для особого социального слоя, слабо связанного с любым из классов, не имеющего прочных социальных корней и составляющего, если использовать выражение А. Вебера, «социально свободно парящую интеллигенцию».
Связь между различными группами интеллектуалов обеспечивается образованием. Именно высокая образованность выделяет их из других групп и оказывается здесь более важной, чем происхождение или имущественное положение. В содержании и всей организации современного образования так или иначе выражаются противоположные социальные устремления и тенденции, действие которых испытывает на себе образованный человек. Он знакомится с разными типами мировоззрения, с разными взглядами на сущее и должное в жизни общества. Наиболее значительные представители интеллигенции проявляют острую социальную восприимчивость, подвергая критической оценке все идеи и теории с учетом постоянно меняющейся ситуации. Они, может быть, не имеют строго однозначной приверженности к некоторой влиятельной социальной позиции, но зато они способны взять на себя трудную миссию выражения духовных интересов социального целого.
Именно перед интеллектуалами со всей остротой встает проблема выбора собственной позиции, тогда как другие люди обычно просто «плывут по течению», следуя привычкам и установкам своего социального слоя. Интеллектуалы обладают также сравнительно большой информированностью и свободой выбора. «Лишь тот, кто действительно может совершать выбор, заинтересован в том, чтобы рассмотреть социальную и политическую структуру в ее целостности и во всех ее аспектах»1. Манхейм считает наиболее плодотворным метод всестороннего отбора различных аспектов, которые на данном этапе развития познания еще не могут быть объединены в систему, для подготовки их последующего синтеза, позволяющего строить практическую деятельность на более прочной основе, обеспечиваемой расширяющимся кругозором социальных субъектов.
П. Бурдье
Социально-философская концепция видного французского исследователя Пьера Бурдье (1930-2002) сформировалась на стыке современной антропологии и социологии, марксизма и структурализма, а также ряда других влиятельных течений. Вместе с тем она характеризуется определенной самобытностью и пользуется широкой известностью.
Бурдье четко различает позиции ученого и литератора, интеллектуала и политика и отдает предпочтение точности понятий, даже если она наносит ущерб выразительности и яркости текста. Он не создает всеобъемлющих умозрительных схем социального бытия, стремясь построить теоретические обобщения на прочном фундаменте социальных фактов.
Основными понятиями социальной теории Бурдье являются «габитус», «социальные практики» и «поля». Социологические исследования показали, что люди, вовлеченные в различные практики, действуют, руководствуясь не просто какой-то совокупностью правил и норм, четко продуманных планов, а прежде всего - практическим чутьем, или габитусом (от лат. habitus - внешний облик). Смысл понятия «габитус» состоит в том, что у человека в процессе его жизни, вследствие длительного пребывания в некоторых условиях, вырабатывается интуитивное предвосхищение того, что надлежит делать в той или иной конкретной ситуации. Поведение человека всегда ориентировано на достижение определенной цели, но весьма часто оно не является осознанно целенаправленным, ибо его действия направляет практическое чувство. Таким чувством руководствуется, например, теннисист во время спортивной игры, когда нет времени для детального расчета, и, тем не менее, многие действия оказываются совершенно правильными, соответствующими ситуации.
«Габитус поддерживает с социальным миром, продуктом которого является, настоящее онтологическое соучастие, принцип знания без сознания, интенциональности без интенции и практического освоения мира, который позволяет предвосхищать будущее, даже не нуждаясь в том, чтобы полагать его как таковое»1. Человек как социальный агент обычно действует спонтанно и в этом смысле относительно свободно, ибо его габитус позволяет ему варьировать свое поведение, сообразуясь с обстоятельствами и как бы подстраиваясь под них. Вместе с тем габитус имеет и некоторое устойчивое ядро, связанное с воспроизводством определенного строя социальных отношений.
Практики социальных агентов разворачиваются, по Бурдье, в рамках определенных полей - более или менее обособленных областей деятельности, характеризующихся внутренней упорядоченностью, структурой. Некоторые поля охватывают всю социальную реальность. Таковы поля экономической и политической власти. Другие поля не столь широки (религия, искусство, философия, наука, образование, спорт и т.д.). Каждое поле состоит из взаимосвязанных, соотнесенных друг с другом социальных позиций, представляющих агентам возможность так или иначе проявить себя на данном поле в борьбе за разыгрываемые на нем призы. Логика глобального поля власти не совпадает с особыми логиками более частных полей. Вовлеченность в игру или, что то же самое, участие в соответствующей практике предполагает заинтересованность агентов.
На каждом из полей ставки и призы неодинаковы по своей природе, но характер взаимоотношений игроков на поле, в принципе, один и тот же. Бурдье описывает его как борьбу за обладание тем или иным капиталом, и борьба эта ведется прежде всего между доминирующими и подчиненными группами (классами). Понятие игры применяется здесь в значении, близком к тому, которое использовал Витгенштейн в своих «Философских исследованиях», Подчеркивая «семейное сходство» между разными играми. Бурдье различает четыре основных вида капитала: экономический, социальный, культурный и символический. Понимание им экономического капитала вполне традиционное. Социальный капитал считается характеризующим положение агентов в системе социальных связей, т.е. статус, степень влиятельности и т.д. Культурный капитал выражает уровень образованности, удостоверенной принятыми в данном обществе способами, а также приобщенность к «высокой культуре», владение «престижной» формой речи («лингвистический капитал»). Символический капитал в свою очередь основывается на репутации, мнениях и представлениях людей и выражается в общественном признании (присвоение почетных степеней и званий, уважительное цитирование публикаций и т.д.).
Бурдье подчеркивает, что все эти виды капитала существуют реально и тесно связаны между собой. Так, символический капитал есть тот же экономический и культурный капитал, когда он становится известным и широко признанным. Легитимация, т.е. признание законности существующего порядка, не является продуктом одной лишь пропаганды или символического внушения, как это иногда утверждают, а вытекает из того, Что агенты применяют к объективным структурам социального мира отвечающие им способы восприятия и оценки. С этим связана склонность воспринимать социальный порядок как нечто должное и нормальное. Дворянские титулы, дипломы об образовании и об ученых степенях и званиях есть нечто вполне реальное в том отношении, что обладание ими дает право на получение определенной прибыли от их признания. Экономический капитал, может быть, имеет привилегированное положение в силу того, что он обладает наибольшей ликвидностью. Тем не менее для нормального функционирования экономики необходимо, чтобы люди верили в ценность производимых ими продуктов. Не случайно в современном производстве неуклонно растет доля затрат на рекламу и в целом - на формирование потребности в производимом продукте.
Социальная действительность, как отмечает Бурдье, есть пространство борьбы за слова, ибо слова, так сказать, делают вещи, поскольку люди руководствуются этими словами в своей деятельности. Научная дискуссия почти всегда начинается с борьбы против старых слов. Философия, пишет он, научила нас тому, что имеется множество вещей, о которых можно говорить и без их существования. Тем не менее опасно выдавать «логические вещи» За «логику вещей». Поэтому социальная теория должна включить в свой состав практическое чувство, получаемое через опыт игры и функционирующее независимо от рассуждений.
Стратегии, используемые социальными агентами, как раз и являются продуктами социального чувства или чувства игры, которая усваивается еще в детстве. М. Вебер отмечал, что социальные агенты подчиняются правилам в том случае, когда выгода от подчинения им превышает выгоду от их нарушения. Прямой и детализированный расчет здесь может и не присутствовать, зато всегда имеется четко выраженное практическое чувство, образованное сложившейся системой предрасположенностей, как бы объективно упорядочивающих поведение социальных агентов. Обычно наши, действия управляются практическими схемами, задающими порядок выполнения этих действий, а также привычные способы классификации явлений, их иерар- хизации и т.д. Порождаемые габитусом правила и схемы логичны ровно настолько, насколько они практичны. Габитус подчиняется практической логике, а она есть логика неопределенности. Названная особенность габитуса делает его ненадежным в критических, сложных и опасных ситуациях, и соответствующие практики стремятся кодифицировать, вводя четко фиксированные правила и нормы.
Кодификация вносит в используемые нами схемы символический порядок, сообщает им ясность и однородность, а также общедоступность. Приобщение к культуре связано с освоением соответствующих норм, правил деятельности. Через кодификацию открывается возможность достижения в обществе контролируемого консенсуса относительно значения используемых слов. Тем не менее несходство интересов людей препятствует установлению полного единомыслия. Эти интересы обусловливают функционирование соответствующих полей, побуждая людей к борьбе. Габитус как порождающая основа реакций социальных агентов, более или менее адаптированных к требованиям поля, есть продукт не только индивидуальной, но и социальной истории. В самой социальной действительности, а не только в используемых людьми символах, в их языке и мифах, существует объективная структура, направляющая волю и сознание людей. Схемы восприятия, мышления и действия, составляющие габитус, рождаются и развиваются вместе с социальными структурами, полями, социальными классами.
Бурдье находит весьма неблагоприятным для развития социальных наук давно уже выявившееся в них противопоставление объективизма, рассматривающего, в духе Дюркгейма, социальные факты как вещи, и субъективизма, сводящего социальную действительность к представлениям о ней, складывающимся в человеческом сознании. В первом случае неизбежен разрыв между научными понятиями и обыденным миропониманием; во втором социальное познание рискует слиться с обыденным мышлением, здравым смыслом людей. На деле, считает он, объективные и субъективные стороны социальной жизни проникают друг в друга. Социальные группы, например, классы в марксистском их понимании, не даны нам в непосредственном восприятии. Понятия о них вырабатываются теоретически, хотя теория, конечно, должна иметь жизненно-практические основания. Социальный мир не является жестко и однозначно структурированным, он допускает разные теоретические истолкования.
Свою теоретическую позицию Бурдье называет либо конструктивистским структурализмом, поскольку она сочетает признание реальности социальных структур с выяснением механизма их конструирования, либо генетическим структурализмом (чем подчеркивается динамизм структур), либо, наконец, рефлексивной социологией. Его теория отнюдь не претендует на исчерпывающее объяснение общей динамики всемирно-исторического развития; более того, он утверждает шаткость любых подобных словесных конструкций. Вместе с тем эта теория позволяет многое понять в современной жизни. Показателен в данном отношении проведенный Бурдье анализ поля литературы, по отношению к которому он преднамеренно применяет весьма отрезвляющий терминологический аппарат экономики. Итак, литературное поле понимается им как поле сил, действующих на всех находящихся на нем людей, конкурирующих между собой по поводу консервации или же трансформации данного поля. Само это поле занимает подчиненное положение по отношению к полю власти, на котором разыгрывается борьба за изменение относительной ценности разных видов капитала или же за сохранение существующего положения вещей.
В поле культуры идет борьба между двумя принципами иерархизации: между гетерономным принципом, благоприятствующим тем, кто экономически и политически господствует на этом поле («буржуазное искусство») и автономным принципом («искусство для искусства»), приняв который, экономический провал можно считать признаком элитарности, принадлежности к «высокому искусству». Элитарное производство культурных ценностей ориентировано на потребление в кругу «своих», т.е. конкурентов. Массовое же производство культуры направлено на достижение быстрого успеха и широкого признания публики. Деятели искусства, принадлежащие к этим противоположным полюсам, могут игнорировать друг друга, но их связывает отношение взаимоотрицания. Культурная элита, руководствующаяся принципом автономии своего поля, обычно находится в оппозиции к власти, но именно от нее зависит на этом поле символическая власть и символический капитал. Впрочем, и власть способна эффективно поддерживать тех, кто поддерживает ее, и наделять их разными знаками достоинства, которые, правда, часто критикуются сторонниками «чистого искусства».
Между «чистыми» и «утилитарными» художниками разворачивается борьба за определение границ поля, т.е. за установление принадлежности к миру искусства. Все используемые в ходе этой борьбы дефиниции являются частью той самой реальности, которую они определяют, и выражают специфические интересы участников борьбы. Даже нападки на новое значимы здесь тем, что они вводят новичков в соответствующее поле, делают их известными. Каждое из полей в сфере искусства имеет свою историю и свои правила; оно, далее, есть сеть объективных отношений доминирования или подчинения, взаимодополнительности или антагонизма и т.д. Появление на таком поле новой позиции может изменить всю его конфигурацию, поскольку прежние лидеры рискуют оказаться устаревшими. Поэтому здесь ведется ожесточенная борьба за изменение либо сохранение сложившегося соотношения сил. Произведение искусства приобретает ценность только тогда, когда оно распознано и признано людьми, обладающими эстетической компетентностью. Ценность эта утверждается через деятельность соответствующих институтов (музеев, издательств и т.д.). Поле искусства аккумулирует в себе обширное наследие, которое предстает перед каждым новичком как набор образцов и ограничений. Новое здесь должно быть подготовлено предшествующим развитием.
М. Вебер
Вопрос о ценностях затрагивается во многих современных социально-философских концепциях. Одной из наиболее авторитетных фигур в данном отношении является Макс Вебер (1864-1920). Значительное влияние на определение его мировоззренческой позиции оказало неокантианство, представители которого Вильгельм Виндельбанд (1848-1915) и Генрих Риккерт (1863-1936) доказывали своеобразие познания общественных явлений, радикально отличающегося от естественнонаучного познания.
По Виндельбанду, естествознание как область «номоте- тических» наук, познающих общее и устанавливающих законы природы, отличается от «идиографических» наук, исследующих единичные явления в их исторической уникальности и неповторимости. Общие законы не охватывают конкретного бытия, имеющего невыразимое в абстракциях содержание. Риккерт тоже проводил грань между «генерализующим» естествознанием и «индивидуализирующими» историческими науками, стоящими ближе к действительности, нежели науки об общих законах. Предметом индивидуализирующего познания он считал культуру, феномены которой соотносятся с ценностями.
Вебер в связи с этим отмечает, что, будучи «людьми культуры», мы обладаем способностью и волей, которые позволяют нам сознательно занять определенную позицию по отношению к миру и сообщить ему смысл. «Судьба культурной эпохи, «вкусившей» плод от древа познания, состоит в необходимости понимания, что смысл мироздания не раскрывается исследованием, каким бы совершенным оно ни было, что мы сами призваны создать этот смысл, что «мировоззрения» никогда не могут быть продуктом развивающегося опытного знания»1. Научное исследование может установить соответствие определенных средств поставленной цели, оно может также прояснить осуществимость этой цели, но выдвигает цель сам человек, осуществляющий выбор между ценностями по велению своей совести и руководствуясь своим мировоззрением. Жизненной значимостью обладают не законы в их общем виде, а индивидуальные результаты их действия. Значения явлений культуры и истоки этих значений тоже не могут быть выведены из системы законов и понятий, ибо данные значения определяются соотнесением явлений культуры с идеями ценностей. Культура охватывает лишь те компоненты действительности, которые относятся к ценностям и поэтому значимы для нас. В каждой конкретной ситуации наше внимание привлекают лишь те ее стороны, которые представляют для нас культурный интерес и поэтому имеют также познавательную ценность.
Ценности историчны, они выражают «интерес эпохи», который более устойчив, чем субъективные прихоти отдельных лиц. Теоретическим выражением «интереса эпохи» являются идеальные типы, которые, однако, совершенно лишены, по Веберу, какого бы то ни было момента оценки и не должны рассматриваться как «образцы совершенства». Значение идеальных типов в познании чисто логическое: они выступают как понятийные средства для заключения о причинах явлений и для обобщенного изображения действительности. Таковы понятия «капитализм», «средневековый город», «бюрократия», «целерациональное поведение».
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|