Позитивизм. Постпозитивизм. Герменевтика

О. Конт

Л. Витгенштейн

В конце XVII в. Кант сформулировал, в качестве исход­ного в философском исследовании, вопрос: «Что я могу знать?». Развернутое обсуждение им этого вопроса, пред­принятое в «Критике чистого разума» на основе творческо­го синтеза идей эмпиризма и рационализма, открыло перед философией новые перспективы развития. В начале XX в. философы вновь вынуждены были обратиться к вопросам о возможностях человеческого познания, о сущности и жиз­ненной значимости феномена знания. Актуализация проб­лемы познания была вызвана резким усложнением научно- познавательной деятельности, специализированной на по­лучении систематических достоверных знаний, и необходи­мостью заново осмыслить, что значит знать что-либо, чем знание отличается от мнения или предрассудка?

Поскольку особое внимание к науке было отличитель­ной чертой философии позитивизма, неудивительно, что обсуждение вопроса о знании осуществлялось в тесной свя­зи с идеями этой философии. Правда, влияние позитивизма

Конта и Спенсера к тому времени было существенно ослаб­лено обнаружением устарелости предпринятых ими «синте­тических обобщений» научных данных, претендовавших притом на полную неувядаемость. Не выдержала испыта­ния временем и более поздняя, махистская разновидность позитивизма. Ощущалась настоятельная потребность в мо­дернизации позитивизма.

Первые шаги в этом направлении были предприняты в рамках аналитической философии, исследовавшей языко­вые средства выражения знания и сосредоточившей внима­ние на проблеме значения отдельных слов, целостных; вы­сказываний и их систем. У истоков аналитической филосо­фии стоял английский философ Бертран Рассел (1872-1970), крупный специалист также в области математики и логики. Большое влияние на развитие обновленного позитивизма (неопозитивизма) оказал опубликованный в 1921 г. «Логи­ко-философский трактат» австрийского философа и логика Людвига Витгенштейна (1884-1951), в котором была осу­ществлена аналитическая критика языка и применена к ре­шению философско-познавательных проблем совершенная техника логического исследования, ранее успешно исполь­зованная Расселом при переосмыслении оснований матема­тики. В 1923 г. оформляется так называемый «Венский кру­жок», объединивший усилия специалистов в логике, фило­софии, математике, социологии. Взгляды, сходные с идеями этого «кружка», развивались и другими исследователями в Германии, Польше и т.д. Возникновение неопозитивизма представляло собой определенный ответ на реально сущест­вовавшую потребность самоопределения гносеологической мысли первой половины XX в.

В «Логико-философском трактате» Витгенштейна пред­принята разработка концепции идеального языка науки, ко­торый, по существу, отождествляется здесь с мышлением. Исходные элементы этого языка - имена объектов. Значе­ния их растолковываются через пояснения и обнаружива­ются в употреблении, в контексте предложений. Только предложения имеют смысл, ибо они выражают факты. Зна­ки представляют имена, будучи чувственно' воспринима­емыми символами. Во избежание ошибок, связанных с под­меной значений слов, нужно подчинить знаковый язык строгой логической грамматике. При этом значение знаков никак не связано с логическим синтаксисом, или правилами соединения знаков. Неважен и конкретный способ обозна­чения, избранный нами. «И такова вообще ситуация в фи­лософии - единичное всякий раз оказывается неважным, но возможность каждого единичного открывает нам что-то, относящееся к сути мира»¹.

Мир определяется Витгенштейном как «все, что проис­ходит», или как «целокупность фактов, а Не предметов»; «мир - это факты в логическом пространстве»². События в мире не зависят друг от друга. Из существования или несу­ществования одного события нельзя заключить о существо­вании или несуществовании другого.

С помощью знаков -мы создаем картину фактов, пред­ставляющую определенную ситуацию в логическом про­странстве. Такая картина подобна мерилу, накладываемому на действительность. Она может быть правильной либо неправильной. Пространственная картина изображает все пространственное, цветовая - все цветовое. То, что во вся­кой картине должно быть общим с действительностью, да­бы она вообще могла служить изображением, как подчерки­вает Витгенштейн, есть ее логическая форма.

Никакой априори истинной картины не существует. Для того чтобы заключить об истинности картины, ее нужно со­поставить с действительностью. Возможность всех сравне­ний, всей образности нашего языка основывается на логике изображения. Пример изображения фактов - иероглифи­ческое письмо.

Образ есть модель действительности. Предложение изображает некоторую ситуацию. Понимая предложение, я знаю изображенную в нем возможную ситуацию. Так предложение показывает свой смысл: как обстоит дело, если оно истинно.

Витгенштейн стремится четко определить сферу, в пре­делах которой возможны ясные, недвусмысленные выска­зывания. В авторском предисловии к «Трактату» отмечает­ся, что замысел его состоит в проведении границы мышле­ния, или, точнее говоря, границы выражения мысли, ибо для ограничения мышления мы должны были бы обладать , способностью мыслить по обе стороны этой границы, т.е. иметь возможность мыслить немыслимое. Такая граница может быть проведена только в языке.

Витгенштейн категорически заявляет, что философия не является одной из наук, и слово «философия» должно обо­значать нечто, стоящее под или над, но не рядом с науками. Цель философии он усматривает в логическом прояснении мыслей, толкуя философию не как учение, а как деятель­ность, в результате которой достигается ясность предложе­ний. При этом «все, что вообще мыслимо, можно мыслить ясно. Все, что поддается высказыванию, может быть выска­зано ясно»^[83].

Выполненный в аскетически суровой афористической форме «Трактат» Витгенштейна впечатляет своими атаками на философию. Здесь утверждается, что большинство пред­ложений и вопросов, толкуемых как философские, не лож­ны, а бессмысленны, ибо они лишены фактического содер­жания. На такие вопросы невозможно точно, по-научному строго ответить, ибо они не соответствуют логике языка. Логика же «заполняет мир; границы мира суть и ее гра­ницы»^[84].

Казалось бы, философии вынесен окончательный приго­вор, не подлежащий обжалованию. Однако здесь же мы встречаем слова о том, что «смысл мира должен находиться вне мира. В мире нет ценности - а если бы она и была, то не имела бы ценности»^[85]. Высшее, замечает Витгенштейн, не выразить предложениями.

Высказывая в предисловии к «Трактату» уверенность в полной и завершенной истинности сформулированных в нем мыслей, убежденность в окончательности поставлен­ных проблем, он тут же замечает, что вторая сторона его ра­боты состоит в указании на то, сколь мало дает решение та­ких проблем. Заключают же этот фундаментальный для ло­гического позитивизма трактат следующие слова: «Мои предложения служат прояснению: тот, кто поймет меня, поднявшись с их помощью - по ним - над ними, в конеч­ном счете признает, что они бессмысленны. (Он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как поднимется по ней). Ему нужно преодолеть эти предложения, тогда он пра­вильно увидит мир. О чем невозможно говорить, о том сле­дует молчать»^[86].Эти весьма многозначительные высказывания лишают нас права приписывать философской позиции Витгенштей­на, Свойственной раннему периоду его творчества, жесткую однозначность и прямолинейность. Мир логических выска­зываний для него отнюдь не тождественен жизненному ми­ру человеческого бытия. Так, «субъект не принадлежит ми­ру, а представляет собой некую границу мира»¹. На одной и той же странице «Трактата» мы встречаем утверждения: «Тайны не существует», а далее - «в самом деле, существует невысказываемое. Оно показывает себя, это - мистическое». Самым важным Витгенштейн считал не собственно логи­ческое, а именно философско-мировоззренческое содержа­ние своего «Трактата». Невыразимое в строгих понятиях яв­ляется самым важным в жизненном отношении.

Конечно, не все философы, разрабатывавшие проблема­тику логического позитивизма, могли позволить себе такую непоследовательность. Но все они были, как правило, действительными исследователями. Заблуждаясь, они не­редко сами же способствовали обнаружению своих ошибок и, в меру сил, стремились их преодолевать.

Одной из трудных для логического позитивизма явля­лась проблема верификации, или установления истинности научных утверждений. С точки зрения неопозитивизма, эм­пирический базис науки составляют совершенно достовер­ные протокольные высказывания, фиксирующие чистый чувственный опыт субъекта познания. Осмысленными и, соответственно, допустимыми в науке признаются лишь те высказывания, которые могут быть верифицированы, т.е. сведены к протокольным предложениям. Однако выяс­нилось, что такую процедуру можно осуществить лишь в очень немногих случаях, а большинство научных положе­ний, имеющих общий характер, верифицируется лишь косвенно, через связь с другими утверждениями, допуска­ющими проверку.

В 30-е годы Витгенштейн отходит от своей прежней по­зиции, декларированной в «Логико-философском тракта­те». В посмертно изданной работе «Философские исследова­ния» он отмечает, что его первая книга («Трактат») содержа­ла серьезные ошибки. Осознав, что прежняя его гносеологи­ческая установка опиралась на чрезмерные и неконструк­тивные упрощения, он переключился на изучение реально­го, живого, а не искусственно сконструированного языка с целью выявления действительно используемых людьми ме­ханизмов мышления. Язык понимается им теперь как игра, правила которой обнаруживаются в ее проявлениях.

Логическое требование кристальной чистоты и прозрач­ности идеального языка с его атомарными предложениями как образами фактов, абсолютно точными терминами и од­нозначными по смыслу высказываниями разительно не совпадает с реальным употреблением языка. Поэтому на первый план выдвигается контекстуальное рассмотрение значений слов и предложений, исходящее из того, что исти­на конкретна. Язык признается органичной формой соци­альной жизни. Вместо значений языковых форм, утвержда­ет теперь Витгенштейн, нужно говорить об их применении. Существует необозримое множество способов употребле­ния элементов языка в повседневной речевой практике, и никакая искусственная языковая логическая схема не может служить универсальным критерием оценки совершенства языка.

Концепция «Логико-философского трактата» излагает лишь одну из языковых игр - описание фактов. В действи­тельности существует много таких игр, или ограниченных форм языка, и всякая подобная игра включена в контекст человеческой деятельности, которую она обеспечивает. Примеры языковых игр: отдавать приказы или выполнять их, распевать хоровые песни, просить, благодарить, прокли­нать, приветствовать, молить. В языке, как и в жизни, нет ничего совершенно простого и неизменного.

Тезис об игровой природе языка получает развитие в выдвинутой Витгенштейном теории «семейных сходств».

• Так, исходя из того, что значение слова совпадает с его упо­треблением в игре, можно попытаться выяснить значение слова «игра». При этом обнаруживается, что слово это объ­единяет в себе очень разные значения, в рамках эмпириче­ски фиксируемого диапазона которых одни игры схожи между собой по одним признакам, а другие - по другим, и объединяет их лишь общее словесное обозначение.

Понимание, по Витгенштейну, представляет собой чисто языковой процесс, определяемый контекстом языковой иг­ры и не содержащий никаких психических компонентов. Поэтому у разных людей понимание одной и той же ситуа­ции может совпадать. Он утверждает, что сознание в целом вполне адекватно описывается как языковой феномен, яв­ляющийся частью более широкого, жизненного контекста языковых игр. Языковая практика представляет собой сле­дование некоторым правилам, которые по своей природе социальны. Правила эти доступны всем и часто не нужда­ются в обосновании, тем более в научном, поскольку мно­жество практик осуществляется бессознательно. Тем не ме­нее все они являются столь же правомерными частями язы­ка, как и научные положения.

Витгенштейн подчеркивает, что язык как средство обще­ния, в принципе, не может быть частным достоянием обо­собленного индивида. Если бы человек сам присваивал име­на своим ощущениям, то значения своих слов понимал бы только он один. Любой опыт, включая и опыт сознания, есть языковая игра. Язык пронизывает всю человеческую практику. Попытки говорить о чем-либо в нашей жизни безотносительно языка, а потом искать связь соответству­ющего явления с языком (например, связь слова и ощуще­ния, высказывания и факта, сознания и языка) лишена смысла, ибо они не имеют применения в обыденной речи. Никакой мысли, скрытой за языком, не существует.

Для науки характерно требование приводить основания, доказывать высказываемые положения. Но во многих язы­ковых играх мы ограничиваемся простыми утверждениями, принимаемыми на веру. В целом же язык - это инструмент, необходимый для осуществления человеческой деятельнос­ти, а вовсе не формальная структура, в рамках которой про­текают обособленные процессы понимания, интерпретации и создания значений. Нашему пониманию предшествует согласованность в формах жизни, практики. Понимание - это тоже своего рода языковая игра, правила которой совпа­дают с правилами нашего поведения.

При решении предельно широких, мировоззренческих проблем мы, как правило, наталкиваемся на трудности, ко­ренящиеся в языковой практике. Язык изобилует специфи­ческими ловушками. Так, использование языковой формы существительных побуждает искать (а иногда и придумы­вать) соответствующие им предметы, хотя слова эти могут означать и свойства, притом разнородные, и отношения между предметами. Гипостазирование абстракций, т.е. приписывание им самостоятельного бытия, наполняет фи­лософские рассуждения решением псевдопроблем.

Философское исследование понимается поздним Витген­штейном не как умозрительное конструирование абстрактных схем, а как работа по прояснению нашего языка, по­скольку он является вербализованным интеллектом, функ­ционирующим в реальных жизненных связях людей. Про­демонстрированные Витгенштейном образцы работы в сти­ле лингвистической философии ориентируют не на создание идеальных, формализованных языков, а на разработку по­зитивных аспектов реальной языковой деятельности. Ника­ких масштабных теоретико-мировоззренческих проблем здесь решать не предполагается.

К. Поппер

Австрийский философ, логик, социолог Карл Поппер (1902-1994), в противовес логическому эмпиризму неопо­зитивистов, разработал концепцию критического рациона­лизма, которая лежит у истоков постпозитивизма - гносео­логического направления, пришедшего на смену позити­визму.

Поппер считает неубедительными суждения неопозити­вистов о том, что данные опыта (факты, протокольные суж­дения) имеют самостоятельное и абсолютное познаватель­ное значение, в силу которого они могут служить средства­ми верификации (проверки) научной теории. С точки зрения Поппера, чистый опыт, или непосредственная чувственная достоверность, лишенная какой бы то ни было примеси теоретических исследований, является фикцией. Реальный опыт возможен лишь в свете той или иной кон­цептуальной догадки или теории, и не существует никакого феноменального языка (языка эмпирических описаний), противостоящего теоретическому языку.

Универсальные теоретические суждения, к получению которых стремится наука, не могут быть выведены из ограниченной, конечной совокупности единичных фак­тографических суждений. Фундаментальные теоретиче­ские положения, выступающие как всеобщие теоретиче­ские суждения, не возникают и, в принципе, не могут воз­никнуть индуктивным путем. Процесс их появления не поддается логической реконструкции, является внерацио- нальным.

В силу универсальности базовых теоретических положе­ний их верификация путем сопоставления с опытом неэф­фективна, ибо ее выводы всегда будут лишь вероятностны­ми. Полное подтверждение опытом таких положений не­возможно, а частичное - неубедительно. Абсолютного кри­терия истины не существует. Непротиворечивость сужде­ний тоже не гарантирует устранения произвольных измыш­лений, которым можно придать весьма стройный вид. Не имея шансов установить неопровержимую истину, мы, оставаясь на почве науки, можем стремиться лишь к тому, чтобы наши суждения сохраняли связь с реальностью, а для этого нужно прежде всего устранять из них ложь и заблуж­дение.

Значит, критерий оценки научности теоретических утверждений должен быть изменен. Поскольку невозможна окончательная и исчерпывающая их верификация, характе­ризующая совпадение их следствий с опытом, нужно осу­ществить обратную проверку, а именно отыскать возмож­ность их опровержения, фальсификации. Такая возмож­ность имеется благодаря тому, что всякое универсальное суждение существования может быть обращено в суждение несуществования. Например, утверждение «все лебеди бе­лы» можно обратить в утверждение «не существует черных лебедей». И если удастся открыть опытным путем хотя бы одного черного лебедя, то первоначальное универсальное суждение будет опровергнуто.

Поппер подчеркивает, что научное значение имеют толь­ко те теории, которые допускают, в принципе, опроверже­ние. Нефальсифицируемые теории оказываются вместе с тем и неверифицируемыми, ибо они так сконструированы, что их правильность невозможно поставить под сомнение. Здесь, как полагает Поппер, проходит линия демаркации (линия границы) между наукой и вненаучными, например религиозными или идеологическими утверждениями. Ме­тод науки состоит из проб и ошибок, выдвижения догадок и, после соотнесения их с данными наблюдений, отбрасыва­ния тех из них, которые не подтвердились. Этот метод со­ставляет основу всякого развития. Так, в живой природе каждый организм есть своеобразная проба, и если она успешна, то у нее есть потомство, ошибки же устраняются.

Тем самым на смену эмпиризму неопозитивистов при­ходит более взвешенная гносеология, утверждающая само­стоятельное познавательное значение научной теории, в свете которой становятся различимыми и эмпирические факты определенного рода. Правда, Поппер не дает рацио­нального объяснения основополагающего процесса возник­новения теории или хотя бы акта ее выбора из некоего ряда возможных вариантов. Такой выбор является результатом методологического решения, связанного определенным образом с философской, мировоззренческой позицией исследователя. Опыт, с точки зрения гносеологической кон­цепции Поппера, становится способом деятельности позна­ющего субъекта, обеспечивающим практическую реализа­цию его миропонимания. При этом допускается возмож­ность иного, альтернативного истолкования исследуемой реальности и, соответственно, выдвижения других теорий изучаемых объектов. Логику же научного открытия (а имен­но так называется основная работа Поппера по теории по­знания) критический рационализм не разъясняет.

Итак, если логический позитивизм концентрировал вни­мание на формальной структуре систем научного знания и анализе языка науки, то постпозитивистская гносеология направляет свои усилия на осмысление реального процесса научного познания, исследует историю науки. Устраняется характерное для логического позитивизма противопостав­ление эмпирических фактов как «атомов» научного знания вероятностным, проблематическим, теоретическим их обобщениям. Преодолевается и пренебрежительное отно­шение к философии, принижение ее познавательных воз­можностей и общей ее роли в человеческом познании. На­конец, уже отмеченная Поппером и детально исследованная его преемниками в рамках установок постпозитивизма воз­можность конкуренции научных теорий и неизбежность смены теоретического изображения изучаемых явлений подталкивают к выводу о том, что процесс научного позна­ния не сводится к простому количественному приращению знаний, а соединяет моменты поступательности и прерыв­ности, скачкообразности, качественных изменений

Т. Кун

Закономерности развития науки, соотношение эволюци­онной и революционной стадий этого развития, изменение характера научного мышления в связи с возникновением новых теорий были подвергнуты обстоятельному исследо­ванию американским философом Томасом Куном (1922- 1995). В книге «Структура научных революций» он рассмат­ривает «нормальную науку» как период господства в про­фессиональном научном сообществе определенных правил, образцов и стандартов исследовательской практики - всего того, что излагается в нынешних учебниках, а прежде, до то­го как подобные учебники стали общераспространенными, содержалось в классических трудах ученых, положивших основу определенной традиции в науке.

Членов научного сообщества, по Куну, объединяет пара­дигма. Определение ее является непростым делом. Кун раз­личает два аспекта понятия «парадигма». Первый аспект самого понятия характеризует «дисциплинарную матрицу», которая выражает принадлежность ученых к определенной научной дисциплине и составлена из набора упорядочен­ных элементов. Этот набор включает используемые иссле­дователями символические обобщения, аппарат логических и математических формул, нужных для решения задач. Та­кие обобщения внешне напоминают законы природы, хотя они не являются абсолютно жесткими и допускают частич­ные исправления. Сюда входят и компоненты, названные Куном метафизическими и характеризующие реальность, с которой имеет дело исследователь, онтологические и эвристи­ческие модели, аналогии и метафоры, использование которых представляется предпочтительным. Наконец, дисциплинарная матрица включает в себя ценности и уста­новки, общность которых сплачивает научную группу, счи­тающую себя ответственной за разработку тех или иных проблем и реализацию связанных с этим задач, включая подготовку учеников и преемников. Вторым аспектом пара­дигмы, по Куну, является совокупность общепринятых образцов научной деятельности, выступающих в учебниках как решения определенных значимых задач.

На стадии «нормальной науки» осуществляется деятель­ность по решению познавательных задач, имеющих харак­тер своеобразных головоломок, с помощью которых как бы проверяется мастерство и упорство исследователей. Успеш­ное решение таких головоломок пополняет массив дисцип­линарного знания. Правда, парадигма не может полностью гарантировать решение всех возникающих познавательных проблем. Тем не менее простое появление фактов, не согла­сующихся с принятыми теориями, не ведет автоматически к отрицанию этих теорий, как это следовало из модели разви­тия науки, предложенной Поппером. Развитие науки харак­теризуется устойчивостью в изменениях, и ломка парадиг­мы может быть вызвана лишь такими аномалиями, которые до основания потрясают здание научной дисциплины. В на­уке, как и в сфере производства, радикальная смена исполь­зуемых инструментов осуществляется нечасто и только в силу чрезвычайных обстоятельств.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: