О верованиях Древней Руси и ворожбе

На Руси обычай ворожить или отправляться за советом к ворожее имеет весьма давние корни, настолько давние, что они теряются в дебрях языческих веков. Прежде того как на Русь пришли Перун и Велес, среди славянских племен проживали люди, известные как ведуны, вещуны, волхвы и доки. Все это суть одно и то же — люди, владеющие приемами и навыками ворожбы. Их нельзя причислить к категории друидов или жрецов, магов или чернокнижников, поскольку они не поклонялись тем или иным богам, не творили магических деяний и не имели никаких книг. Их можно сравнить разве что с позднейшими монахами-отшельниками, которые уходили от мира и пытались познать мир в себе. Они не владели письменностью и знания свои передавали по наследству изустно. Между тем известно, что первые языческие храмы (капища) появились по инициативе князя Владимира лишь незадолго до крещения Руси.

В каких же богов веровали наши предки? Мы устойчиво повторяем байки позднейших ученых про Перуна, Даждьбога, Велеса, не имея о них каких бы то ни было письменных источников (кроме пресловутой Велесовой книги, в которой легендарно решительно все — от ее якобы находки до ее якобы расшифровки.). Нет о них упоминания и в самых ценных литературных памятниках Древней Руси — народных песнях и народных мифах-сказках. Вместо языческих богов героям наших мифов (Иванушкам или Аленушкам) помогают или вредят… животные! Могучий и преданный Волк, добродушный Медведь, волшебница Щука, проказница Лиса, отважный конь Сивка-Бурка, пламенная птица Сирин. Нет, наши предки не творили себе кумиров из бревен и камней, не поклонялись тотемам, но верили в духов, живущих в животных. Эта религия называется те-ротеизмом, и она была свойственна многим древнейшим культурам мира — древнеегипетской, древнеиндийской, древнеафриканской. Ну и древнерусской, естественно, поскольку исконно русскими божествами были божества природные — духи лесов, полей, озер, домов, которых олицетворяли те или иные наиболее примечательные животные.

Единственными признаками божеств (бессмертие, всемогущество, повелевание силами природы) русская мифология наделяет только крайне отрицательных существ — (коварную) Бабу-ягу, грозного (хотя и смертного) Змея Горыныча и Кощея Бессмертного (весьма жестокого, но все же смертного). Логика русского человека была несокрушимой — добро, оно добро и есть, а зло — оно от лукавого. Добро — это все то, что не зло, а если зло творится, то его носителя все равно не победишь (коли ты не богатырь), значит, надо его умилостивить, то есть дать взятку. Отсюда происходят обряды умасливать домовых, банников, овинников, всякую дворовую нечисть, отсюда же исходит неистребимое на Руси (и позже в России) взяточничество. История показывает, что взяточник в итоге все равно будет наказан Промыслом Божьим, но до этого еще много может утечь воды, так что спокойнее будет вовремя от него откупиться.

Можно предположить, что именно из-за всеобщего всенародного безверия князь Владимир принялся насаждать на подведомственных ему землях религию, которая могла бы сплотить отдельно живущие на территории нашей страны племена в единый народ. Похоже, что князь долгое время колебался между одной религией и другой, склонился было к язычеству и стал воздвигать кумиры богов (до него в Киеве храмы если и были, то лишь у нескольких христианских общин, возникших с Аскольдовых времен), начал приносить богам кровавые человеческие жертвы, но в итоге сделал окончательный выбор в пользу христианства. И выбор этот был сделан вовсе не от того, что «веселие на Руси есть пити», а потому что христианская Византия была несравнимо более могущественным государством, чем исламская Хазария или иудейская Булгария. Именно такой князь Владимир Красное Солнышко хотел видеть и Русскую землю. Так что выбор был сделан мудро и правильно.

Собственно, потому христианство так органично прижилось в русском народе, что никаким особым богам наши русские предки не поклонялись. К тем же народам, у которых действительно сложились языческие культы — чуди, мордве, коми и проч., — христианство шло гораздо более долгим и сложным путем и дошло в итоге лишь к XVII–XVIII векам.

Вообще к религии у русских людей всегда было двойственное отношение — с одной стороны, безусловная, истовая вера в Бога и святых угодников, с другой — ироничное «на Бога надейся, да сам не плошай» (см. у В. И. Даля «Русские пословицы и поговорки» в соотв. разделе). Такое же двойственное отношение сложилось в народе к служителям культа и к властям предержащим. Таким образом, можно говорить об определенной черте русского национального характера. Если сказать, что народ наш просветлен и всею душою тянется к православию, то это будет неправдой, ибо далеко не весь наш народ просветлен, да и 73 года насаждавшегося атеизма основательно повыветрили в нем веру в Бога. Если же сказать, что народ наш темен и в нем живет единодушная вера в силу ворожбы, это тоже будет ложью, поскольку далеко не все русские и не во всех случаях жизни прибегают к помощи гадалок и целителей. Но даже если такое и случается, то это в народе не считается каким-то особенным грехом, изменой Господу или суеверием. Ворожба для русского человека обычна, даже обыденна, поскольку к ней на Руси, а позже и в России прибегали всегда — всегда пытались предугадать будущее, найти способ сохранить себе жизнь и здоровье, как в военное, так и в мирное время, внушить симпатию к себе, как у лиц противоположного пола, так и у начальства. Происходило это потому, что и на Руси и позже в России всегда был крайне низкий уровень медицинского обслуживания, совершенно наплевательское отношение властей к жизни и здоровью подданных и чрезмерно высокий уровень угодничества и взяточничества (тест: найдите 10 отличий с бытием современной России).

Я решил собрать в этой книге сведения о различных видах ворожбы, таких как ворожба предсказательная, целительская и любовная. Некоторые виды ее раннего, еще языческого происхождения, другие возникли в христианское время, иные — такие как ворожба на картах и кофе — в новейшее время, в петровские времена. Но от этого ворожба не становится менее увлекательным занятием. Не хочется называть ее полезной или вредной — она есть, она бытует в нашем народе, пусть такою же и остается.

Глава 1

Библиомантия, или гадание по священным книгам

Дар прорицания — дар божий: вот почему злоупотребление им есть обман, который подлежит наказанию. Когда у скифов случалось, что предсказание их прорицателя не оправдывалось, они сковывали его по рукам и ногам, бросали на устланные вереском и влекомые быками повозки, а затем сжигали на них.

Мишель Монтень

Поэзия и прорицание

Желание знать будущее порою превращается в самую настоящую потребность. Оно вполне понятно у человека во всякое время, при любой культуре; еще в отдаленные времена жизни человечество создало богатейшую пророческую литературу, как на Древнем Востоке (каковы, например, иудейские пророческие книги, откровения), так и у античных народов (Сивиллины книги, libri fatales у этрусков). Этому же стремлению обязаны своим происхождением древнехалдейская астрономия, средневековая астрология, античные оракулы различных типов (Додонский, Дельфийский и проч.); тому же стремлению обязаны своим началом бесконечные в своем разнообразии способы гадания, как средство заставить высказаться высшую силу, будет ли это языческое божество или христианский Бог; в различных явлениях природы, в различных событиях жизни человека, в комбинации этих событий стараются видеть указующий перст судьбы, божества. Понятия о гадании и пророчестве становятся весьма близкими в сознании человечества.

Еще в древние времена отдельные личности получали особенную славу людей, обладающих даром предвидения, даже иногда специально какого-нибудь рода. Самым блестящим в ряду этих людей был, разумеется, Орфей, легендарный певец и философ фракийского происхождения, имя которого связано как с ранней историей греческой литературы, так и с историей греческой религии, в которой он является установителем особого вероучения и религиозных обрядов и учредителем секты, названной по его имени орфиками. Он считался сыном фракийского царя Эагра, бога реки, и музы Каллиопы (хотя по некоторым сказаниям, Орфей был сыном Аполлона, его учеником и учредителем в честь его культа, однако это лишь сказания, поскольку он в таком случае не пользовался бы поддержкой бога Гермеса). Он жил в догомеровскую эпоху и, как явствует из мифов, общался с языческими божествами древней Эллады. Его лира издавала такие чудные звуки, что дикие звери выходили из своих логовищ и следовали за ним; деревья и скалы сдвигались со своих мест, чтобы послушать его дивную игру. Из мифологических сказаний об Орфее особенно распространен миф о спуске певца в подземное царство за своей погибшей женой Эвридикой. И несмотря на то, что покровительствовал певцу сам бог Гермес, что даже адский трехглавый пес Цербер был умилен звуками его лиры, что снизошли к нему даже правители ада Гадес и Прозерпина, так и не смог он вывести жену из ада в силу пресловутого женского любопытства. Конец поэта был ужасен и трагичен: окончательно потеряв Эвридику, Орфей влачил жизнь в одиночестве, чуждаясь женщин или, по некоторым сказаниям, перенеся свою любовь на юношей. По сказаниям позднейших мифографов, Орфей участвовал в экспедиции аргонавтов в Колхиду; при звуках его лиры море не шумело; двигавшиеся скалы-симплегады остановились на месте, чтобы пропустить корабль «Арго», и с тех пор остались прикованными на своих местах; благодаря его игре был усыплен дракон, стороживший золотое руно в Колхиде, и выполнена трудная задача аргонавтов — достать это руно. По одним сказаниям, Орфей умер от тоски по Эвридике; его могилу показывали в Пиерии, возле Пимплейского источника; фракийцы рассказывали, что соловьи, свившие гнезда возле могилы поэта, пели приятнее и громче прочих соловьев. По другому сказанию, Орфей был растерзан спутницами Диониса — менадами то ли за непочтение к культу Диониса, то ли за ревность к памяти Эвридики. Овидий в своих «Метаморфозах» рассказывает, что менады, убив Орфея своими тирсами[1], растерзали его труп, раскидали части его по долине Гебра, а голову и лиру бросили в реку, которая вынесла останки певца в море и принесла к Лесбосу; здесь, в Антиссе, в память поэта был поставлен жертвенник.

Все это звучит довольно сомнительно, поскольку именно Орфей сделал больше всех для установления в эллинистическом мире культа Диониса. Однако такая концовка легенды вполне соответствует двойственной природе человека — любовь толпы может моментально превратиться в ненависть и наоборот.

Желающих узнать об этом мифе поподробней отсылаем к богатейшей мифологической литературе, мы же ограничимся тем, что укажем, какое исключительное значение придавалось в древности поэзии, как занятию, роднящему людей с богами. Орфей является создателем особой религии и провозвестником учения и мистерий Диониса; его поэзия легла в основу философии орфиков и орфического учения. От этого учения ровно один шаг до монотеизма. Другими словами, если бы Христос не родился в Иудее, он непременно возник бы в Элладе. Однако сослагательного наклонения история не знает. Продолжателями Орфеевой поэзии во Фракии считались Лин, Филаммон, Фамирид, Евмолп и Мусей.

Вообще, начиная с глубокой древности поэзии придавалось великое прорицательное значение. В стихах изрекали свои предсказания не только легендарные Кассандра и Тиресий, но и храмовые оракулы Античности. Наверное, пошло это от того, что наши предки осознавали, насколько велика пропасть между человеком обычным, разумным, и человеком творческим, которому доступны моменты озарения. А еще бóльшая редкость в нашем сообществе — человек не просто творческий, талантливый, но отмеченный печатью гениальности. Да, печать эта порой остается на челе поэта ненадолго — гении часто подвержены вспышкам буйства, пьянства, ревности, отчаяния; удары судьбы они переживают особенно тяжело, но… на то они и гении; получив свыше столь великий дар, человек просто обязан оплатить его по высшей ставке.

Греко-римская Античность передала в наследие Средним векам целый ряд своих пророков-мудрецов; это не только пророки о Христе, каковыми являются знаменитые семь мудрецов и философов[2], но и предсказатели будущего вообще.

Изречения семи мудрецов, или «гномы», пользовались большой известностью в античные времена. Перед входом в дельфийский храм Аполлона были высечены такие их знаменитые афоризмы, как: «Все свое ношу с собой», «Ничего сверх меры». Надпись «γνωθι σαυτον» («Познай самого себя») была высечена при входе в знаменитый храм Аполлона в Дельфах; правда, молва приписывает это изречение не одному из семи мудрецов, а женщине, Фемоное, первой пифии (прорицательнице) этого святилища. Эта краткая фраза настольно повлияла на мировоззрение молодого Сократа, посетившего Дельфы, что навсегда изменила его личность и впоследствии всю его жизнь. Он поразился, насколько открыто и просто этим изречением каждому смертному указывается главная цель его жизни и насколько никто, в сущности, не стремится этому правилу следовать. С тех пор любимым изречением Сократа стало «Я знаю то, что ничего не знаю» — афоризм, которым обязан руководствоваться по сей день каждый истинный ученый. После этого Сократ отвернулся от философии Анаксагора с его натурфилософией и обратился к тому сложнейшему миру, непознанному микрокосму, заключенному в каждом человеке, который привел его к бессмертной славе. Трагически погибший по обвинению троих никчемных людишек и из-за предательства сограждан, Сократ пережил века и остался в памяти всей человеческой цивилизации, поскольку до конца был верен своей философии и своим убеждениям. Если бы он в своей жизни написал хотя бы одну строку, то и по его изречениям гадали бы — но он, увы, не доверял бумаге.

Весьма популярен был и в древности, и в Средние века поэт Пиндар[3], которому приписывалось изобретение математических гаданий, основанных на мистическом значении цифр в именах (одну из глав в настоящей книге мы посвятим этому способу предсказания будущего).

Однако в Древнем Риме гораздо популярней был создатель «Энеиды», великий поэт Вергилий. По этой его прославленной поэме гадали еще в древности, как и по Гомеру. Вообще в народном сознании Вергилий весьма рано превратился из поэта в мага и волшебника, прославившегося умением не только предсказывать будущее, но и строить чудные вещи, по которым можно было узнавать это будущее. Его сочинения послужили основой для знаменитых средневековых Sortes Vergilianae[4], давших в свою очередь начало знаменитым же Sortes Sanctorum[5].

Из гадания по книгам великих поэтов возникла так называемая рапсодомантия (греч. Rhapsodomantia) — гадание по стихам «Илиады» или «Энеиды», причем вещую силу имел или первый попавшийся на глаза гадающему стих, или стих, оказавшийся на заранее определенном месте страницы. Один из видов рапсодомантии состоял в сочетании написанных предсказаний с игрой в кости. Подобный способ гаданий практиковался в городе Атталии в Памфилии, а также в римском городе Палестрине (нынешнее Пренесте).

Однако мы далеки от того, чтобы рекомендовать читателю исключительно великих античных авторов (они уважаемы исключительно в силу их древности). Любой действительно великий поэт сможет дать вам предсказание. Так, известный маг и авантюрист древности Джиакомо Казанова пользовался для гадания книгой великого поэта Средневековья Лудовико Ариосто[6]«Неистовый Роланд», причем находил в ней не менее точные предсказания, чем в античной литературе.

Брошенный инквизиторами в печально известную тюрьму Пьомби, или «свинцовую», из-за владения магическими книгами, Казанова спасся из заключения лишь благодаря книге Ариосто. Открыв «Неистового Роланда», он увидел первый стих, и Божья воля открылась перед ним. Он понял, что должен бежать в первую минуту после полуночи, в ночь с 31 октября на 1 ноября. Воспользовавшись тем, что его камера находилась под самой крышей тюрьмы, Казанова сумел отогнуть свинцовые плиты потолка и бежал.

Вот как описывает это гадание сам Казанова: «Я не знал, что надобно мне проделать, дабы судьба посредством Библии открыла, в какой миг обрету я снова свободу, а потому решился спросить о том божественную поэму „Неистовый Роланд“ мессера Лудовико Ариосто, каковую читал добрую сотню раз, и здесь, на чердаке Дворца дожей, наслаждался ею по-прежнему. Я боготворил его гений и полагал, что он гораздо более, нежели Вергилий, подобает для предсказания моего счастья. Когда пришла мне эта мысль, записал я короткий вопрос — я вопрошал пресловутый высший разум, в какой песни у Ариосто содержится предсказание относительно того дня, когда выйду я на свободу. Потом составил я обратную пирамиду из чисел, полученных из слов моего вопроса, и, вычтя из каждой пары цифр число девять, обнаружил, что окончательное число у меня девять. Так установил я, что искомое пророчество находится в девятой песни поэмы. Таким же образом узнал я, в какой станце находится это пророчество, и получил в результате число семь. Наконец, любопытствуя знать стих этой станцы, где находится оракул, я тем же способом получил число 1. Теперь были у меня числа 9, 7, 1; я взял поэму и с замиранием сердца обнаружил в девятой песни, в седьмой станце, следующий первый стих:

Tra il fin е Ottobre, e il capo di Novembre

(между концом октября и началом ноября).

Точность стиха и уместность его представились мне столь поразительными, что я — не сказать, чтобы совершенно в это поверил, но, да простит мне читатель, вознамерился со своей стороны сделать все от меня зависящее, чтобы предсказания оракула сбылись. Что удивительно, так это то, что tra il fin еOttobre, e il саро di Novembre лежит одна лишь полночь, и, как увидит читатель, вышел я из тюрьмы тридцать первого октября как раз при звуке полночного колокола. Читателю, какой, прочтя правдивый мой рассказ, пожелает счесть меня суевернейшим на свете человеком, скажу я, что он ошибается. Рассказываю я обо всем этом потому только, что это правда и вещь необычайная, и еще потому, что не придай я предсказанию значения, то, быть может, и не спасся бы».

«Что же касается Sortes Sanctorum, Григорий Турский[7]доводит до нашего сведения, что когда духовенство прибегало к Sortes, то они обычно клали Библию на алтарь и молились Господу, чтобы Тот явил свою волю и раскрыл им будущее через один из стихов этой книги. Жильбер де Ноген пишет, что в его время (около XII века) был обычай при посвящении епископов прибегать к Sortes Sanctorum, чтобы таким образом узнать успешность и судьбу епископата. С другой стороны, нам говорят, что Sortes Sanctorum было осуждено Собором в Агде в 506 г. В этом случае нам опять остается только спросить: в котором же случае непогрешимость церкви провалилась? Было ли это тогда, когда она запретила то, чем занимался ее величайший святой и покровитель Августин (IV–V вв.), или же в XII веке, когда это открыто и с благословением той же самой церкви применялось духовенством в целях епископских выборов? Или же мы все еще должны верить, что в обоих этих противоречивых случаях Ватикан получил непосредственное вдохновение от „духа Божия“?» (Е. П. Блаватская «Разоблаченная Изида», Т. II).

Глава 2

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: