ИНФОРМАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ: ОТ МАКРОИССЛЕДОВАНИЙ К СОЦИАЛЬНОЙ ТЕОРИИ ПРАКТИК

В статье рассматриваются основные характеристики теории практик как разновидности социальной теории, концептуальные положения которой разрабатывались такими авторами, как Бурдье, Гидденс, Латур, Фуко и др. Теория практик представляется в качестве альтернативы другим теоретическим школам социокультурных исследований. Статья показывает, каким образом положения теории практик могут служить основанием для изучения социальных последствий информатизации.

This article works out the main characteristics of practice theory, a type of social theory which has been sketched by such authors as Bourdieu, Giddens, Latour, late Foucault and others. Practice theory is presented as a conceptual alternative to other forms of social and cultural theory. The article shows how practice theory can form a theoretical basis for the analysis of social consequences of information means and channels development.

Актуальность прагматического подхода к информационным процессам

Нам постоянно говорят о развитии информационного общества, и мы уже привыкли к риторике, провозглашающей компьютерную революцию за нашим окном. А по эту сторону окна? Какие источники социального знания и информации человек впускает в свой дом, и какие смыслы вкладывает в них? Участником и организатором каких информационных процессов становятся сегодня наши современники в своем привычном домашнем пространстве? Какая информационная деятельность опривычена до фоновых практик? Эти вопросы являются каркасом для авторского исследовательского замысла.

Сергеева Ольга Вячеславовна –кандидат социологических наук, доцент кафедры социологии и политологии Волгоградского государственного университета (Волгоград).

Представляемая работа концентрируется на чрезвычайно популярной в последние десятилетия у разных научных направлений теме — информационные процессы в обществе новых технологий. Социальная теория информационного общества – динамично развивающаяся исследовательская линия, самый общий взгляд на публикации и авторов позволяет отметить работы, которые можно отнести к отечественной и зарубежной классике по данному направлению: Д. Белл [1], О. Тоффлер [10], М. Кастельс [7], А.И. Ракитов [9] и др.

Однако принципиальная исследовательская позиция, которую стремится обосновать автор — внимание к типичным представлениям homo trivialis (человека обыденного) о средствах и каналах информации и связанному с этими представлениями практическому искусству обращения с информацией. По нашему мнению, теоретизирование и эмпирические разработки, нацеленные на изучение информационных процессов, в ракурсе прагматической перспективы приобретают конкретику, необходимую для понимания социальных последствий технического прогресса. Именно поэтому предлагается анализировать повседневность как сферу первой для человека реальности, которая простирается далеко за пределы своей области значений и служит необходимой предпосылкой всех остальных форм нашей социальной жизни.

В отличие от позиции объективизма и технологического детерминизма, наш взгляд нацелен на понимание привычных повседневных действий и интерпретаций, связанных с получением, хранением, передачей и т.д. информации.

Реализация задуманной теоретической программы предполагает внесение информационных процессов в исследовательскую перспективу социологии повседневных практик. Наша гипотеза касается того, что повседневность любого человека включает действия, побуждаемые потребностью в информации, эти действия можно назвать информационными практиками. Информационные практики проявляют себя как навыки и традиции оперирования социальной информацией, они включены в образ жизни каждого из нас. А образ жизни неразрывно связан с культурой, или точнее — исходя из интереса к информационному — с информационной культурой. Так выстраивается логика исследования: изучить информационный мир повседневности через информационные социальные практики, которые воспроизводят определенный тип информационной культуры.

О «рамках» повседневности

Синтез информационных процессов и каждодневного существования в единый объект исследования эвристичен, по нашему мнению, и

для разработки теоретико-познавательных проблем повседневности. Сфера обыденного со второй половины XX в. устойчиво пользуется вниманием в социальном и гуманитарном знании. Связано это с тем, что наука открыла новый предмет — жизнь «человека из масс» со свойственным ему языком, образом мыслей и действий. Теоретический базис анализа повседневности формируют идеи А. Лефевра [17], М. де Серто [14], А. Щютца [13], Г. Гарфинкеля [15], И. Гофмана [5; 6], К. Гирца [16].

Категорией «повседневность» мы обозначаем особую сферу социальной реальности, которая основывается на совокупности разделяемых негласных конвенций и воспроизводится изо дня в день для отдельного человека «здесь-и-сейчас», является привычной и понятной. Модель «повседневности» можно представить через перечисление общих черт любой повседневности: «повторяемость, которая доходит до цикличности...; замкнутость (оконтуренность) типичных пространств повседневности...; консервативность обыденных устоев жизни и культуры...; усредненность, принципиальная общедоступность, соразмерность «рядовому человеку» повседневных задач, знаний и форм деятельностей...; массовидность распространения обыденных феноменов...; отнесенность к частной жизни, приватному; той сфере времени и пространства, что свободна от служебных, общественных и прочих внешних обязанностей; нечто, противостоящее публичному, официальному; ...неминуемое для каждого из нас — забота о хлебе насущном и прочих условиях бытового бытия...; совершаемое полу- или даже вовсе бессознательно; на уровне автоматизированного навыка, стереотипа сознания или же интуиции-догадки» [12, 55-57].

Своеобразие повседневности может быть осмыслено и через рассмотрение физических характеристик этой сферы реальности: «Физическое пространство повседневности центрировано. Его центром является жилище, дом. Это основное место, locus, территория, главная сцена, на которой вершится драма повседневной жизни. Именно границы жилища делят пространство на внутреннее и внешнее» [8, 114].

Тем не менее, повседневность не сводима только к границам жизни дома, так как опривычниванию подвергаются и специализированные стороны трудового опыта человека. Согласно А. Щютцу, повседневность возникает на основе трудовой деятельности, трудовая активность – главная форма реализации человека, именно она укореняет человека в привычном настоящем. Мы же будем рассматривать повседневность в пределах домашней деятельности человека, то есть внутреннюю, приватную, частную среду, разделяемую с узким кругом близких людей.

Часто пишут о повседневности как зоне «плохой видимости» в силу ее неуникальнсти: «Эта самоочевидность повседневности делает ее осо-

бенно неуловимой. Труднее всего найти вещь, потерянную на самом видном месте... Повседневность тавтологична, чрезмерно знакома, а потому невидима» [2, 10].

В связи с чем исследовательский способ проникновения в повседневное — о-странение, то есть «туземное» внимание к мелочам вырастившего тебя окружения. Невидимая повседневность, тем не менее, в свете идей теории практик является зоной, где концентрируется социальное. Для нас исследовательские принципы теории практик служат методологическим базисом в изучении информационного мира повседневности, поэтому проясним эпистемологические рамки этой теории и раскроем значение категории «практика».

Исследовательские традиции анализа социальных практик

В работах российских ученых В.В. Волкова [3; 4] и О.В. Хархордина [11] — авторов, которые, на наш взгляд, одними из первых ввели в отечественный научный дискурс идеи и словарь прагматической парадигмы -дается характеристика источников теории практик. Это: английская традиция философии политики и языка (Д. Юм, Л. Витгенштейн, Д. Остин, М. Оакшотт); философия М. Хайдеггера, идеи К. Маркса, французская антропологическая школа (М. Мосс, П. Бурдье), этнометодологические разработки Г. Гарфинкеля, исторические исследования П. Берка, Р. Шар-тье, Н. Элиаса, М. Фуко. На пересечении гипотез, высказанных и обоснованных этими учеными, располагается предположение о первостепенной важности для понимания социального поведения привычного способа использования символических установлений (язык, этикет) и разнообразных артефактов (вещи, техника).

Аргументированное обоснование места теории практик в современной социальной теории можно проследить по исследованиям таких авторов, как Т. Шацкий [20] и А. Реквитц [19]. Шацкий позиционирует теорию практик как новый ответ на традиционный онтологический спор между приверженцами холизма и индивидуализма.

И далее: «Один из наиболее многообещающих импульсов... — теория практики. Под этим я подразумеваю, собрание идей, которые продвигают феномен "практика" как фундаментальное социальное явление. Такие теоретики, как П. Бурдье, Э. Гидденс, Ж.-Ф. Лиотар, Ч. Тейлор и, до некоторой степени, Э. Лакло и Ш. Моуфф соглашаются, что практики—не только основные объекты анализа в оценке современного западного общества, но также и центральное социальное явление, в отношении которого должны быть поняты другие социальные объекты типа действий, институтов и структур» [20, 11].

По мнению А. Реквитца теория практик есть один из вариантов концепций культуроцентризма, и она соотносится с такими, «близкими по духу» моделями объяснения, как: феноменология, структуралистская социальная теория, теория коммуникативного действия. И, напротив, теория практик противостоит теоретическим перспективам, разрабатывающим проблемы социального поведения в рамках моделей «homo economicus» (например, теория рационального выбора) и «homo sociologicus» (например, структурный функционализм).

Теория практик является разновидностью кулыуроцентристской теории, что предполагает объяснение действий человека и основ социального порядка акцентуацией символических структур знания, которые интерпретируются агентами и которые дают возможность действовать, с одной стороны, а с другой – ограничивают агентов. Социальный порядок тогда не является результатом согласия с нормативными ожиданиями, он возможен в силу того, что приписывание значений миру происходит на основе разделенного знания.

Теория социальных практик выступает в качестве эпистемологической альтернативы, так как она значительно изменяет представление о некоторых базовых объектах приложения исследовательских усилий, какими сегодня можно считать тело, мнение, знание, вещи, дискурс, структуру, агента. Когда мы определяем социальную активность в качестве практики, мы имеем в виду, что шаблонизацию или рутинизацию претерпевают не только движения тела, но и движения мысли. Определенная социальная практика содержит определенные формы знания, причем для теории практик знание более сложно, чем «знание этого». Категория «практика» показывает взаимопересечение между представлениями человека «почему?» что-то делается, «для чего?» что-то делается и «как?» что-то делается.

В практике знание есть специфический путь понимания мира, который включает понимание объектов (в том числе и абстрактных), людей, себя. Этот «путь понимания» в значительной степени неявный и в значительной степени исторически и культурно определенный, это та форма интерпретации, которой владеет человек вместе со всеми. Знание, которое является учредительным элементом практики, не только направляет понимание, оно вместе с тем также направляет по некоторой траектории желания и чувства.

Категория «практика» апеллирует к способности человека делать что-либо, неоднократно занимаясь и выполняя что-либо. Динамичный, дея-тельностный акцент задает и особые параметры видения социальной структуры. Для теории практик, характер социальной структуры состоит

в шаблонизации, в закреплении определенного режима действия. Социальные практики есть нечто устоявшееся, привычное, то, что в англоязычных работах часто обозначается понятием «рутина». Есть рутины перемещения тела, понимания и желания, использования вещей, включенных в практику. Структура, таким образом, существует исключительно в «голове» или в образцах поведения. Структуру можно обнаружить в обычном способе действия. Однако структуру с точки зрения теории практик нельзя понимать только как область социальной детерминации действий, Т. Шацкий, ссылаясь на Л. Витгенштейна, подчеркивает: «Согласно Витгенштейну, структуры понимания и ясности являются не только социальной областью, но также и областью индивидуального мнения и действия. Практики ...— "гибкие сети", в которых социальное поле существует также 1) как институт помощи, где ментальные формы и действующие люди проявляются и могут проявиться, и 2) как контексты, в которых люди приобретают средства быть в этих структурах и исполнять действия, составляющие практики» [20, 12-13].

Динамическая трактовка структуры в теории практик соотносится с идеями аутопойесиса Н. Лумана: «Все же идея опривычнивания обязательно подразумевает идею темпорального характера структуры: рутини-зация социальных методов происходит во временной последовательности, в повторении; социальный порядок предстает, таким образом, в основном как социальное воспроизводство» [19, 256].

И, наконец, можно сказать о «человеке действующем» в концепции социальных практик. Выше отмечалось, что практический анализ предпринимает попытку избегать крайностей индивидуализма и холизма: человек способен активно искать смысл окружающего мира, но способы понимания соотносятся с уже сложившимся контекстом. В целом гипотетическое допущение рассматриваемой теории сводится к идее о том, что социальная реальность соткана разнообразными социальными практиками, реализация которых возможна благодаря усилиям людей. Человек — это неразделимое единство физически-телесного и умственного, уникальная точка пересечения практик, тот, кто способен понимать, и умеет использовать знание в специфических обстоятельствах.

Конкретика будней или что такое информационные практики

Итак, проработка исследовательских принципов практической парадигмы позволяет в итоге сформулировать, как эта теория может использоваться для изучения информационных процессов в связи с авторской целью дистанцироваться от чрезвычайно обобщающего уровня существующих макроисследований, детерминирующих приоритет техно-

логических факторов. Анализ социальных трендов информатизации, например в таких известных работах, как О. Тоффлера, М. Кастельса, продвигает, казалось бы, не подлежащую сомнению идею о том, что компьютерная техника и совершенствование способов связи трансформируют современные социальные организации в информационные общества. Авторы демонстрируют сдвиги в базовых институтах общества, делая это, как сказали бы мы в отношении живописи – «крупными мазками», именно намечая линии динамики.

Однако сегодня, спустя десятилетия после концептуализации понятия «информационное общество», видны новые предметные ракурсы, показывающие не общую панораму «вообще человечество и вообще технологии», а программы исследования субъективных способов обращения с миром информации, которые встроены в конкретные социальные ситуации. Пафос линейной картины неизбежного технологического развития в этом случае дополняется мозаичным полотном того, как в действительности, «на практике», человек осваивает и оперирует средствами передачи и хранения информации.

Правомерна гипотеза в отношении того, что любая технология корректируется по мере развития практики ее использования. Выдвижение этой гипотезы, находится в рамках такого прагматически ориентированного направления в социологии, как теория социального формирования технологии (SST – social shaping of technology). Упоминавшийся нами теоретик практик Б. Латур как раз отстаивает идею социальной обусловленности траекторий вхождения научно-технических открытий в жизнь обществ (см. прим. 1). Эффекты интеллектуальных разработок не универсальны, их значения различны для разных социальных групп.

Исходя из того, что социальная активность человека в любой момент истории характеризовалась необходимой ориентацией как в актуальных сведениях о мире, так и в накопленном предшествующими поколениями знании, целесообразно выделить в многообразии видов деятельности усилия человека, побуждаемые потребностью в информации. Ориентация в полях социальной информации связана с определенными навыками/привычками использовать те или иные средства информации; цепочки этих действий по поиску, передаче, хранению информации образуют информационные практики; воспроизводство информационных практик задает тип информационной культуры.

Таким образом, ориентируясь на повседневность, мы вводим понятие информационных практик, имея в виду 1) действия человека для получения новостей разного социального масштаба и значения; 2) действия для получения сведений по важным как житейским, так и экзистен-

циальным вопросам; 3) поиск информации для достижения эмоционального комфорта, развлечения, реализации художественных интересов.

По нашему мнению, категория информационные практики не тождественна понятию коммуникативные практики. Последние актуализируют наличие взаимодействия с кем-либо, тогда как информационные практики побуждают увидеть в жизни человека повторяющиеся схемы поведения, касающиеся операций с данными. Коммуникативные практики – это то, как я выстраиваю связь с другим социальным субъектом, информационные практики — это то, как я выстраиваю связь с базами данных в любых их исторических вариациях, устных, письменно-печатных, электронных. Вероятно, подобное различение кажется незначительным, и, действительно, в текущих поступках человека невозможно вычленить в чистом виде коммуникативные или информационные практики: коммуникация – это передача информации. Но в качестве идеально-типической конструкции информационные практики могут служить инструментом классификации социальных навыков удовлетворения информационных потребностей. Кроме того, категория «коммуникативные практики» устойчиво используется в лингвистических исследованиях межличностного общения, что не совсем соответствует исследовательской перспективе, которую мы стремимся обосновать.

Логика теории практик задает интерес к информационным артефактам — средствам и каналам информации, при помощи которых создается, размножается, передается, используется, хранится, разрушается информация. Эвристичность прагматического поворота в этом случае проявляется в том, что многочисленные искусственные приспособления для информирования и коммуникации выходят из тени и становятся ключевым объектом социогуманитарных исследований. Устойчивое, казалось бы, противостояние «человеческое – вещное» в ракурсе теории практик теряет свою полярность, актуальнее становятся «человещные» общности: «..."Человещная" общность, которая имеет в человеке свое "чело", а в вещности — его продленное "тело". Что ни вещь, то особый выход человека вовне: в природу или в искусство, в пространство или в мысль, в движение или в покой, в созерцание или в творчество. Все основные составляющие человеческой жизни находят свое соответствие в вещах, как в буквах, из которых слагаются полносмысленные поступки, ситуации, взаимоотношения» (см. прим. 2).

Сети людей и вещей — это участники социальных практик. Информационный мир повседневности поддается реконструкции не только через рассказы или мнения людей, но и через включенность / исключен-ность вещей. Б. Латур манифестирует такое признание вещей: «Немалую

услугу оказали общественным наукам исследования технологии, когда обнаружили, как много свойств бывшего общества (устойчивость, экспансия, масштаб, подвижность) существует на самом деле благодаря способности артефактов буквально, а не образно, строить социальный порядок, включающий печально известную дилемму агент/структура. Артефакты не "отражают" общество так, словно "отраженное" общество пребывало в каком-то ином месте и состояло из какой-то иной материи. Они в значительной мере представляют собой то самое вещество, из которого складывается "социальность"» (см. прим. 3).

Пытаясь передать общий пафос движения от макроисследований к социальной теории практик, резюмируем: разговор о практиках (в том числе и об информационных) ставит привычный мир под вопрос, он провоцирует — если вспомнить известные практические опыты М. Фуко – поворот к археологии и генеалогии устойчивых правил, мнений, вещей.

ЛИТЕРАТУРА

1. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество: Опыт социального прогнозирования: Пер. с англ. М., 1999.

2. Бойм С. Общие места: Мифология повседневной жизни. М., 2002.

3. Волков В.В. «Следование правилу» как проблема // Социологический журнал. 1998. № 3/4.

4. Волков В. В. О концепции практик в социальных науках // Социологические чтения / Под ред. Е. Даниловой. Вып. 2. М., 1997.

5. Гофман И. Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта. М., 2004.

6. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М., 2000.

7. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000.

8. Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. СПб., 2002.

9. Ракитов А.И. Информация, наука, технология в глобальных исторических изменениях. М., 1998.

10. Тоффлер О. Третья волна. М, 1999.

11. Хархордин О.В. Фуко и исследование фоновых практик // Мишель Фуко и Россия. М.; СПб., 2001.

12. Щавелев СП. «Синяя птица» повседневности. Курск, 2002.

13. ЩютцА. Смысловая структура повседневного мира: очерки по феноменологической социологии. М., 2003.

14. Certeau M. de The Practice of Everyday Life. Berkeley, Los Angeles, London, 1984.

15. Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Cambridge, 1987.

16. Geerz С The Interpretation of Cultures. NY, 1973.

17. Lefebvre H. Everyday Life in the Modern World. NY, 1984.

18. May Ch. Editor's introduction // Key Thinkers for the Information society / Ed. by Christopher May. NY, 2003.

19. Reckwitz A. Toward a Theory of Social Practices. A development in culturalist theorizing// European Journal of Social Theory. 2002. № 5 (2).

20. Schatzki T.R. Social Practices: A Witgensteinian Approach to Human Activity and the Social. NY, 1996.

Примечания

1. См., например, Latour В. The Pasteurization of France. Harvard University Press, 1988; Latour В. Pandora's Hope. Essays on the reality of science studies. Cambridge MA., 1999.

2. Здесь мы цитируем автора, который не позиционирует себя как теоретик практик, но его идеи о вещах кажутся нам созвучными нашей «вещевой» концепции: Эпштейн М. Реало-гия — наука о вещах//Декоративно-прикладное искусство СССР. 1985. № 6.

3. Латур Б. Когда вещи дают сдачи: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Вестник МГУ Сер. «Философия». 2003. № 3. http://www.philosophy.ru/ribrary/ latour/whenthings.html

©ЛИЧНОСТЬ. КУЛЬТУРА. ОБЩЕСТВО. 2007. Вып. 4(39)

ПСИХОЛОГИЯ И ПЕДАГОГИКА Т.Д. НОВИКОВА

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: