Общая формула смыслогенеза

Лишь с этого момента процессы, протекающие в антропосистеме можно описывать в таких понятиях как дуализм, деятельность, субъект-ностъ, сознание и др. Обращение к этим понятиям вводит нас в контекст общей формулы смыслогенеза.

По-видимому, будет целесообразно сформулировать ее кратко и целиком, а затем подробно пояснить и прокомментировать, уточнив тем самым и вышеприведенное определение смысла.

Итак, общая формула смыслогенеза предстает как последовательность следующих позиций.

1. Спонтанные аритмические задержки и разрывы психического потока, связанные с переживанием экзистенциальной прострации и шоком отчуждения.

2. Фиксация психики на внеположенном нечто (иное) и установление с ним партиципационнои связи с неосознанной целью преодоления дуализующего отчуждения я – иное.

3. Ситуационное снятие отчуждения путем частичного восстановления всеобщей эмпатической связи через партиципационное единство.

4. Разрыв партиципационнои связи и переживание вторичного отчуждения.

5. Создание психического образа вторично отчужденного иного как прафеномена (см. прим. 7).

6. Экспликация образа прафеномена как синкретического единства вещи и кода и вторичное установление с ним партиципационного отношения, т.е. собственно рождение смысла.

7. Коллективная (социальная) апперцепция смысла и его трансляция с последующим прагматическим использованием в качестве медиатора в становящихся субъект-объектных отношениях социального коллектива с окружающим миром.

Перед тем, как приступить к последовательному и подробному комментированию данной формулы, подчеркну, что она соотносится, прежде всего, с ситуацией палеогенезиса смысла, т.е. с минимальным количеством поправок применима только к рождению первичных смыслов, так

сказать первых краеугольных камней в фундаменте смыслового тела культуры. Чем дальше мы уходим от первосмыслов и первофеноменов, тем большее количество привходящих факторов и обстоятельств мы должны «читывать при анализе смыслогенетических процессов, протекающих в тех или иных культурно-исторических условиях.

Метаоппозцияя – иное

Партиципация

Партиципация — одно из ключевых понятий смыслогенеза — трактуется более широко и, если угодно, более теоретично, чем у Леви-Брюля, с чьим именем связано введение этого термина в широкий научный обиход [5]. Партиципация — не просто культурно-психологическое явление, связанное с ощущением сопричастности к тем или иным ценностям (у Леви-Брюля – ритуально-племенным) и присущее, главным образом, архаическим обществам. Партиципация – есть универсальная культурно-антропологическая константа, регулирующая широчайший спектр мен-

тальньгх и, соответственно, культурных процессов от развития человеческой самости, субъектности и рефлексии до мотивирования всех без исключения социокультурных практик и определения ценностных ориентации. (Вполне отдаю себе отчет в смелости подобного обобщения.)

Рассматривая партиципационные ситуации, на первый план, как правило, выводят отношение часть — целое, когда человек переживает себя как часть некоего положительно отмеченного единства – этнической, конфессиональной, социальной или какой-либо иной общности и переживает сопричастность к ее ценностям. Но отношение часть — целое может быть и обратным: субъект может ощущать себя целым, при-родняющим внешний феномен как часть. Партиципационные отношения могут быть и паритетными (что, впрочем, встречается реже) — например, контекст половых контактов или отношения взаимных социальных обязательств (напр., ритуальное братание, установление кровнородственных связей, договор, сделка и т.п.) в тех или иных культурных традициях. При этом вектор изменения доминанты по линии часть — целое исторически смещается в сторону субъекта, т.е. ситуации, когда целым оказывается не иноположенный сознанию объект, а сам субъект начинает количественно и содержательно преобладать по мере усложнения ментальных структур и развития ментальной сферы в целом. Это связано с неуклонной автономизацией субъекта, становлением его самости и рефлексии, что и позволяет здесь говорить уже о субъект-объектных отношений без натяжек и кавычек. (Не будем, впрочем, забывать, что в разных культурах процессы становления субъектности протекают в разных режимах и с разной интенсивностью. Поскольку, сейчас речь идет о пар-тиципации вообще, а не только о первичных ее формах, то употребление выражения «субъект-объектные отношения» уже вполне допустимо.)

Акт партиципации — это ситуативное снятие субъект-объектного Дуализма или, если речь идет о более ранней, протосубъектной стадии, снятие отчуждающей дуализации, еще не достигшей уровня рефлексивного полагания субъект-объектных отношений. Для характеристики этого состояния специальных терминов пока не существует. Переживание партиципации временно и, разумеется, в ослабленном виде, возвращает психику в не-дуальное состояние, приближенное к первичной нераздельности с миром, на некоторое время восстанавливает всеобщую эмпатическую связь, снимая, тем самым, ощущение отчужденности и конфликтности пребывания в дуалистически разорванном пространстве культуры, что в той или иной мере вызывает ощущение эйфории. Восстанавливая докультурную по своей онтологии эмпатическую связь и предкультурный субъектно-объектный синкрезис, (впрочем, строго говоря, синкрезис восстановить не-

возможно) психика временно теряет свою субъектность и как бы выпадает из дуализованного пространства культуры.

Это выпадение касается, прежде всего, культурного времени как длительности становления бинарных различений, распознавания и интерпретации культурных кодов. Поэтому, ситуация партиципационного переживания отмечена совершенно особым ощущением времени, вернее, обычное ощущение времени пропадает, сменяясь погружением в нераздельное единство я — процесс. Партиципационные ситуации служат каналом, через который происходит включение человека в социокультурные сценарии, или, иначе говоря, тем универсальным средством, с помощью которого культура манипулирует человеком, задавая цели и мотивы его деятельности. Партиципационная приманка накрепко привязывает человека к тому или иному классу смыслов и набору ролевых программ, связанных с их продуцированием; ценность партиципирования здесь оказывается намного ценнее и самой жизни, ибо опыт партиципа-ции — это школа трансцендирования. Так можно, в частности объяснить психологический комплекс жертвы и феномен жертвенности вообще. Именно через партиципационное притяжение культура переламывает в человеке незыблемые, казалось бы, в своей непреложности природные программы, заставляя неосознанно служить своим целям.

Зато, выпадая из культурного времени и оказываясь в своеобразном «инсайте», человек открывает перед собой поле неведомых дотоле возможностей: природняясь к чему-либо, субъект как бы впитывает в себя его онтологию, изменяя, как правило, бессознательно, содержание своего культурного опыта, расширяя, тем самым, возможности будущего смыслообразования. Порыв к партиципационному единению априорен, непреодолим и бессознателен, ибо как экзистенциальная предпосылка предшествует возникновению любых частных мотиваций и осмыслению их содержания.

Разумеется, приведенная выше модель обрисовывает лишь лабора-торно чистую ситуацию. В конкретных культурных контекстах партиципационное переживание всегда неполно, частично и редуцированно, а партиципационные режимы конфигурируются всякий раз особой сеткой параметров.

Исторически типология партиципационных ситуаций выстраивается в прогрессию: первоначально человеческая экзистенция ориентирована на природнение к самому ближнему, чувственно конкретному кругу феноменов, далее же партиципация достигает уровня «удаленных» умозрительных вещей – ноуменов. И, на самом высоком уровне, пар-тиципационный порыв «дотягивается» до трансцендентного, вернее, его

проекций в сфере имманентного. Выше этого уровня нет, поскольку именно достижение трансцендентного по отношению ко всему имманентному и дискретному и составляет корневую цель партиципационного единения. В каждой культурной системе образы трансцендентного оформляются по-разному, но всегда связаны с ее сакральным ядром, и партиципационное восхождение к ним неизменно трактуется как реализация человеком своего собственно человеческой начала. Впрочем, с достижением партиципацией трансцендентного связан и другой, особый, режим – ИСС (измененные состояния сознания). Но о нем будет сказано особо.

Обозначенные выше уровни партиципации имеют в истории культур многообразные и ступенчато дифференцированные корреляции. Так, за партиципацией к отдельным дискретным вещам следует стадия партиципации к тому или иному роду социальных отношений. (Жажда власти выше жажды собственности.) Причем, на каждом уровне прогрессии партиципационного переживания существует развилка движения: либо в сторону дурной бесконечности — горизонтальный срез, либо к стадиально следующему (по принципу нарастания трансцендирования) уровню – вертикальный срез. Дурная бесконечность здесь означает количественное развертывание объектного поля партиципации на одном и том же уровне трансцендирования. Например, акт партиципации в форме переживания обладания собственностью может бесконечно дрейфовать от одного объекта собственности к другому при сохранении стандартного по глубине, интенсивности, длительности, а главное, по экзистенциально-психологическому режиму уровня трансцендирования. (Переживание чувства обладания новым домом или бассейном может быть совершенно идентичным переживанию от чувства приобретения какой-нибудь мелочи вроде значка или вкусного пирожка.) По мере того, как данный режим партиципации рутинизуется и становится бессознательно-фоновым, человеческая экзистенция, не способная подняться на следующий уровень и освоить режим более высокого порядка, пускается в погоню за горизонтом, партиципируясь к новым и новым вещам и скатываясь в дурную бесконечность. Такое движение в принципе не может иметь конечной цели; вопрос зачем отметается изначально и бессознательно табуируется. Можно всю жизнь коллекционировать марки или пополнять список сексуальных партнеров — все это движение по горизонтальной плоскости, ни на йоту не приближающее к выходу на следующий уровень партиципационных отношений.

Здесь нетрудно усмотреть объяснение таких феноменов как потребительский фетишизм, где статус трансцендентного, вернее, эрзац по-

следнего, придается профанным бытовым реалиям. Таким образом, сознание создает для себя иллюзию выхода на следующий уровень. Но в действительности, таковой выход может быть достигнут только по снятии предыдущего. И осуществить его способна уже более узкая субъектная группа. (Никоим образом не следует считать, что всякий отдельный субъект обречен проходить все уровни прогрессии партиципационного переживания.) «Застревает» ли человек на самом первом уровне, продвигается ли дальше, и если продвигается, то насколько быстро, где, в конце концов, останавливается — все это уже зависит от его ментальной конституции, формируемой в историческом онтогенезе культуры. А глубина и интенсивность партиципационного переживания зависит от двух факторов: внешнего и внутреннего.

Внешний определяется тем, насколько рутинизованы в данном историко-культурном контексте те виды партиципационных связей, которые являются предметом рассмотрения. Или, иначе говоря, насколько далеко от общекультурного фронта рефлексии находятся рассматриваемые объекты партиципации. Эту позицию можно проиллюстрировать на примере такого феномена как мода. Сначала партиципация к тому, что является модным, вызывает острое переживание сопричастности и актуализацию чувства идентичности. Затем же это переживание притупляется и либо переходит в фоновый режим, либо вовсе пропадает, переключаясь на другой объект. То же можно сказать и о господствующих идеях, умонастроениях и т.д., и т.п. Иными словами, не будь рутинизации, говоря словами А. Кроули, «любое действие становится оргазмом».

Внутренний же фактор задается специфическими свойствами самого субъекта, индивидуальными особенностями его психики и культурного сознания.

При этом высшая точка партиципации (абсолютная партиципация), подразумевающая полное и окончательное слияние с универсумом и притом навсегда, что означало бы полное выпадение из культуры и культурного времени, остается в принципе недостижимой. Но максимальное приближение к этому состоянию возможно: его мы будем называть предельной партиципацией. Кем и как устанавливаются эти пределы – вопрос не только психологических или психосоматических изысканий, но и конкретного историко-культурного анализа.

Говоря о прогрессии уровней партиципации, помимо напрашивающейся аналогии с пирамидой потребностей по Маслоу, можно проинтерпретировать и данные современной нейрофизиологии. Так, согласно разработкам авторитетного нейролога Т. Лири и его последователя P.A. Уил-

сона, среди семи (по Уилсону – восьми) программ, определяющих модель личности взрослого человека, лишь первые четыре напрямую связаны с борьбой за существование и первичными задачами жизнеобеспечения. Программы же более высокого порядка, связанные, кстати, с активностью почти неосвоенного современным человеком правого полушария, отмечают соответствующие ступени эволюции. Это 1) программа овладения собственным телом и превращения последнего в источник гедонистического наслаждения; 2) программа освобождения от оков тела и достижения состояния экстаза, основанного на погружение в процесс информационного обмена нейрологическими сигналами; 3) достижение сознанием уровня нейрона, когда благодаря информационному диалогу с внутриядерным кодом ДНК, идет процесс чтения генетической информации. Через него и оказывается возможным, в частности, различного рода визионерский опыт, переживание «прошлых жизней» и т.п. P.A. Уил-сон, добавив к семи программам Т. Лири восьмой — метафизиологичес-кий, по сути, описал их характеристики аналогичным образом. Помимо исследования нейрофизиологических основ эмоциональных режимов и разделения их уровней, в разработках указанных авторов красной нитью проходит образ целостной (единой, пантеистической, холистической, еди-нотелесной) реальности как «конечного пункта» того порыва, который в нашей системе понятий определяется как партиципационная потребность. Эти нейрофизиологические исследования представляются чрезвычайно эвристичными. Они не только проливают свет на глубинную природу ИСС и, в частности, различного рода религиозного и мистического опыта, что, в общем-то, напрашивается само собой. Более того, они обосновывают сам феномен партиципации (хотя и не употребляя этого термина) как априорного стремления к воссоединению с холистической нераздельностью мира с позиций нейрофизиологической науки, а также, и это, пожалуй, самое главное, показывают качественно разграниченные уровни режимов партиципации, характер которых зависит не только от «объекта» партиципационной интенции, но и от психосоматического состояния субъекта (Т. Лири и Р. Уилсон ограничиваются здесь обычно понятием сознания). Выход на каждый следующий уровень, связанный с изменением восприятия реальности, требует существенной перестройки всего организма.

Выводы напрашиваются сами собой: партиципационная потребность устремлена к достижению абсолютного единения (слияния) сознания (впрочем, вместе с подсознанием) и мира. Путь к абсолютной партиципации разворачивается в виде многоступенчатой прогрессии, где более тонким и сложным уровням реальности (условно, говоря, «объектов» партиципации) соответствуют включения все более глу-

бинных и тонких нейрофизиологических и психических структур и процессов. Так, абстрагирование от эмпирического уровня (мира наличных вещей) выводит партиципационную потребность в сферу умозрительных реалий, для восприятия которых требуется уже не физическое, а духовное (говоря богословским языком) зрение. А на языке нейрофизиологии это описывается как активизация лимбической системы и связанной с ней структур переднего мозга: таламусом, гипоталамусом, поясом извилистой коры мозга и гиппокампом. Подчеркну еще раз, что «запуск» этой нейросоматической программы (пятый контур по Уилсону) связан главным образом с активностью правого полушария. Дальнейшая прогрессия партиципационной потребности идет на «объектом» уровне вширь, охватывая все более глобальные и содержательные информационно-энергетические потоки в принципе доступные человеку, а на «субъектом» уровне — вглубь — включая все более тонкие уровни своей внутренней организации вплоть до уровня клеточных ядер и структур ДНК. Таким образом, уровни партиципа-ции – это не только иерархия ступеней на пути к результату, но и иерархия уровней самого результата, т.е. режима единения с миром. Выход партиципации на надэмпирические уровни связан в нашей терминологии с процессом трансцендирования, обусловленным сугубо человеческой способностью к надситуативной активности и построению психических образов. Чтобы все это не казалось отвлеченными рассуждениями, предлагаю читателю пронаблюдать за тем, в чем обычно находят жизненное удовлетворение (т.е. достижение партиципации) люди, не способные (или минимально способные) к абстрагированию от сиюминутных обстоятельств, планированию, прогнозированию и следованию принципу отложенного удовольствия.

Итак, партиципационная потребность в любом своем режиме нацелена на снятие субъект-объектной диспозиции, предполагающей гносеологически активное познающее сознание, противопоставленное онтологически пассивному миру объектов. (Оговоримся, что в таком крайнем выражении эта диспозиция представлена только в новоевропейской рационалистической традиции). Субъект и объект оказываются онтологически связаны в единой системе я — мир, где разнятся лишь уровни слияния. Но разница эта в высшей степени существенна! Существенна настолько, что способна определять даже парадигматические основы всей культурной системы, а не только самоидентификацию тех или иных субкультурных групп.

Вполне закономерно, что здесь напрашивается квазигегелевская схема, где творящее сознание возвращается к самому себе через опыт

самообъективации. Остается лишь провозгласить, что система эта, в отличие от гегелевской, является открытой и новая интегративная парадигма готова. Я, однако, не склонен идти таким простым и напрашивающимся путем, а предпочитаю добавить в систему еще один параметр – Культуру, действующую как субъект и преследующую свои собственные цели. Но это — впереди.

Пока же с трудом преодолевая искушение порассуждать о захватывающих дух перспективах раскрытия тайников нейрогенетической памяти, отмечу лишь один момент, связанный с концепцией партиципа-ции. Границы постприродных по содержанию партиципационных программ (расширения сознания) хоть и не напрямую, но все же вполне ясно соотносятся с типологическими фронтирами ментальных конституций разных культурно-исторических субъектов. Уклоняясь от этой щекотливой в идеологическом смысле темы, вышеозначенные авторы, как, впрочем, и подавляющее большинство других, по-прежнему, предпочитают оперировать образом некоего абстрактного человека. А между тем, вопрос, всякий ли человек способен подняться до наиболее высоких уровней расширения сознания (в нашей терминологии — предельной парти-ципации) сродни тому риторическому вопросу, который задал Гегель, рассуждая об абстрактной и действительной возможности: может ли турецкий султан стать Римским Папой? Но проблема различения ментальных конституций культурно-исторических субъектов — тема, по вполне понятным причинам, пока не разработанная.

Повторю: партиципация — это не просто психическое или психологическое состояние. Это универсальная экзистенциальная интенция, органически присущая человеку. Ее природа определяется спонтанным стремлением человека восстановить частично распавшуюся всеобщую эмпа-тическую связь с универсумом и вернуться в естественно-непротиворечивое состояние, соотносимое с непрерывным природным психизмом или внутриутробным состоянием. Служа не только основой любого рода идентичности, но и предпосылкой всякого смыслообразования вообще (что будет показано ниже), партиципация выступает не только одним из ключевых понятий, но и категорией смыслогенеза. Ее значение столь глубоко и универсально, что охватить сейчас всю типологию ее проявлений и описать подробно партиципационные режимы во всем многообразии их культурных модификаций невозможно. По ходу исследования мы будем по самым разнообразным поводам многократно обращаться к теме пар-тиципации, высвечивая те или иные ее аспекты.

Что же касается отчуждения (антиципации) — состояния противоположного партиципации, то оно в гораздо большей степени привлека-

ло внимание философов, социологов и др. специалистов. Это, пожалуй, неудивительно, поскольку естественное и органическое куда реже попадает в сферу рефлексии, чем причины, вызывающие его разрушение. К. тому, что сказано об отчуждении от Маркса до экзистенциалистов и от философии жизни до М. Бубера, по существу добавить почти нечего. Соотнося эти представления с нашим контекстом, остается отметить, что если партиципация восстанавливает эмпатическую связь и переживание вожделенной непротиворечивости, то отчуждение, напротив, обостряет полагание субъектно-объектной дуализации в оппозиции я ~ другое. Если в партиципации субъект познает свою онтологию, отраженную в при-родняемой онтологии иного, то антиципация, разрывая это единство, умаляет онтологию самого субъекта. Проще говоря, если я познается через иное, то отчуждение иного, в той или иной степени, дезонтологизует я. К формам и уровням отчуждения мы еще будем неоднократно возвращаться, рассматривая это явление, как правило, в связке с анализом форм и уровней партиципации. Вернемся теперь к значению партиципации в контексте общей формулы смыслогенеза.

Вторичное отчуждение

Следующий шаг смыслогенеза связан с неизбежным распадом пар-тиципационного единства: вернуться в непротиворечивое не-дуальное состояние удается лишь ненадолго. В общем случае, два ключевых параметра партиципационной ситуации — продолжительность и интенсивность — находятся в обратно пропорциональной зависимости: чем дольше длится переживание природнения, тем меньше его сила. Причиной распада партиципационного единения с миром являются необратимые изменения в психических функциях, поэтапно закрепленные в антропогенезе. Здесь вновь возникает повод вспомнить концепцию патологичности человеческого сознания и нарушения генетически закрепленных инстинктивных программ. Многочисленные факторы «отрыва», среди которых главные — «преждевременность» рождения и родовая травма, будучи закреплены на эволюционно-генетическом уровне, воздвигают непреодолимый барьер на пути порыва «нырнуть» во всеобщую эмпатическую связь навсегда. Каналом, через который устанавливается парти-ципационная связь, выступает еще не отдельная вещь, но уже и не нерас-члененный континуум. (Здесь мы опять сталкиваемся с отсутствием терминов, необходимых для описания промежуточных феноменов.) Прафе-номен (протообъект первичных партиципационных отношений) еще слишком слитен с континуумом, чтобы стать в полной мере дискретным объектом. Но, в то же время, он уже настолько из этого континуума вы-

делен, что обнаруживает себя в модальности конечного. А это означает, что и партиципационное к нему природнение также конечно, ибо онтологические границы прафеномена, даже будучи едва намечены, ставят непреодолимые препятствия для «свободного дрейфа» по неразрывно-текучему континууму. Натыкаясь на эти границы, переживающая психика выталкивается из партиципационной ситуации, испытывая шок вторичного отчуждения.

Констатируя патологичность ранней человеческой психики, многие авторы сразу же перебрасывают мостик к знаковой природе культуры как первого, и по сути, единственного лекарства против этой патологичное -ти (см. прим. 8).

С точки зрения смыслогенетического подхода дистанция видится несколько длиннее: между разбалансированными инстинктами и порядком знакового мышления лежат трудно уловимые, но исключительно важные стадии смыслогенеза, о которых собственно и идет речь. Здесь формируются ментальные условия знакопорождения, каковое мы понимаем не как нечто самопричинное, а как исключительно важный, но все же подчиненный аспект смыслогенеза. Не исчерпываясь знаковостью, смысл несет в себе весь комплекс когнитивных актов и психических состояний, которые, наряду со знаковостью, являются неотъемлемыми атрибутами смысла как искусственного конструкта, преобразующего природную сигнальность (включая и начала знакового поведения) в семиотические практики культуры. Здесь мышление (см. прим. 9) отделяется от поведения, а смысл становится структурной единицей или, точнее живой клеткой развивающегося организма культуры.

На стадии вторичного отчуждения возникают предпосылки и начала широкого комплекса неразрывно связанных между собой когнитивных феноменов: абстрагирование, формирование идеальных образов, рефлексия и, как общее следствие, приобретение способности к надситуатив-ной активности. Причем, речь идет не о действующих по отдельности факторах, а о внутренне взаимосвязанном смыслогенетическом комплексе. Анализ этого комплекса чрезвычайно сложен, ибо речь идет не об автономных и рядоположенных феноменах, а лишь об аспектах единого синкретического феномена, данных в виде самостоятельных понятийных обозначений.

Поскольку сущность смыслогенетического комплекса как раз и заключается в этой самой монолитной синкретичности, то последовательное рассмотрение его аспектов неизбежно дает искаженную и механистическую картину, что происходит всегда, когда органическая целостность Раскладывается на механические дискурсивные проекции.

По поводу состояния вторичного отчуждения следует заметить, что его экзистенциально-психологическая острота притупляется по мере разворачивания предметно-знакового тезауруса культуры, исторического формирования стандартных поведенческих программ и автоматических режимов партиципации. А погруженность значительной части психики в автоматизм фоновых партиципационных процессов, часть которых была «запущена» еще на довольно ранних стадиях культуры, делает стадию вторичного отчуждения почти неразличимой. На филогенетическом уровне он нагляднее всего он проявляется в раннем детстве, а на онтогенетическом — в реконструкциях переходных форм психики предков человека. Тем не менее, ступень вторичного отчуждения является необходимой фазой смыслогенеза как в логическом, так и в эмпирическом аспекте.

Каким же образом эксплицируются и проявляются обозначенные выше предпосылки? Поиск ответа на этот вопрос вновь приводит к феномену всеобщей эмпатической связи и особенностям ее частичного разрыва в зоне сопряжения природы и культуры. Как уже отмечалось, способность к комбинированию и рекомбинированию поведенческих программ и их компонентов нарастает по мере усложнения психики и у животных. Но сама «периферийность» такой активности и вписание ее в границы нетрансформируемых инстинктивных программ не позволяют тенденции к усложнению комбинаторной активности перейти некую грань, кардинально изменяющую все ключевые психические режимы. Это становится не только возможным, но и жизненно необходимым в условиях вышеописанных травматических факторов, связанных с выпадением из природной континуальности. Аритмия стандартных поведенческих программ провоцирует в них внутренние сбои и разрывы, когда целостный поведенческий паттерн расчленяется на дискретные и, что особенно важно, операбельные части – стандартные связки взаимообусловленных действий, пронизываемых первичной неразрывностью экзистенциальных интенций. Таким образом, в отличие от высших животных, человек приобретает способность комбинировать не только сами поведенческие программы, но и их отдельные блоки, а самое главное — дискретные компоненты этих программ (отдельные действия), что и позволяет конструировать принципиально новые программы поведения и видоизменять биологические роли и сценарии, превращая психическое пространство в менталъность. Можно сказать, что целостность животных поведенческих программ была раздроблена изнутри аритмическими сбоями, а затем собрана заново из дискретизованных операбельных компонентов, но уже в специфически человеческом виде, т.е. в условиях необратимо изменившейся психической процессуальности. Изменения эти

открыли совершенно новые возможности в продуктивной рекомбинации звуков при формировании членораздельной речи (из 30-40 простых звуков можно построить 100-200 тыс. слов разговорного языка), а также, и, по-видимому, прежде всего – рекомбинации дискретных мысленных элементов, из которых строится психический образ.

Тенденция к развитию комбинаторных способностей продолжается и в истории культуры. В дальнейшем мы увидим, как рубежи становления субъектности и соответствующих ее фазовому росту типов ментальной конституции на когнитивном уровне неизменно сопровождаются скачковым развитием комбинаторных возможностей мышления. Это и неудивительно, поскольку указанная тенденция органически связана с перманентным дроблением первичной палеосинкретической целостности, расширением зон партиципационных отношений и выделением из нее все более и более дискретных и, соответственно, операбельных фрагментов.

Дальнейшее развитие темы подробного комментировании общей формулы смыслогенеза требует перехода к проблеме формирования психического образа и его функций в процессе образования смысла. Но в формате данной статьи это сделать не представляется возможном, а потому надеюсь продолжить тему в последующих работах.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бунак В.В. Происхождение речи по данным антропологии // Труды ИЭ АН СССР. Т. I. М., 1951.

2. Гроф С. За пределами мозга: рождение, смерть и трансценденция в психотерапии. Μ., 1993.

3. Кочеткова В.И. Палеоневрология. М., 1973.

4. Лаут Р. Трансцендентальная позиция Мюнхенской школы: Пер. // РЖ. Общественные науки за рубежом. Философия / ИНИОН. 1992. № 5/6.

5. Леви-БрюльЛ. Первобытное мышление. М, 1930 (1910).

6. Нойманн Э. Происхождение и развитие сознания. М., 1992 (1949).

7. ТорчиновЕ. Религии мира: опыт запредельного. СПб., 2005.

8. Фролов Б.А. Неоантроп: искусство и психология творчества // Вопросы антропологии. Вып. 46.

9. Eccles J. С. Evolution du cerveau et creation de la conscience. Fayard, 1992.

10. Ecrits. P. Le séminaire de Jacques Lacan. 1973-1986. P., 1973-1986.

11. Mühen S.J. From domain specific to generalized intelligence: a cognitive interpretation of the Middle/Upper Paleolithic transition // The Ancient Mind. Elements of Cognitive Archaeology. Cambridge, 1994.

12. The prehistory of the Mind. London, 1996.

13. Rank O. Das Trauma der Geburt und seine Bedeutung fur die Psychoanalyse. Zurich, 1924. Примечания

1. Здесь необходимо пояснить употребление термина эмпирическое со всеми его производными. В строгом философском понимании, к сфере эмпирического относится как мир налично данных и чувственно воспринимаемых вещей, так и мир ноуменов. За пределами эмпирического, таким образом, оказываются лишь трудно формализуемые проекции мира трансцендентно-

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: