СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ДЕМИФОЛОГИЗАЦИЯ «РОДОВОГО ЧЕЛОВЕКА»

Труд представляет основной социальный модус производственного «отключения» сознания и как наиболее суетливая и болезненная разновидность сна, он есть «...лишь выражение человеческой деятельности рамках отчуждения, проявление жизни как ее отчуждение» [4, т. 42, 140], и как неотъемлемая производственная составляющая общей системь отчуждения, с точки зрения Маркса, должен быть обязательно уничтожен. Следует особо отметить, что это положение марксизма касается и вообще любой деятельности людей во имя грядущего триумфа безделья беспорядка, а наоборот, их лишь исключительно бессознательной «деятельности», с целью достижения каждым индивидом такого уровня сознательного освоения своей деятельности, который фактически означает ее очеловечивание. Только преодоление предысторической обречен ностичеловека на бессознательно отчужденное производственное раб ство, открывает, наконец, с сознательным «уничтожением» частной соб ственности, подлинный исторический простор для истинного человеческого творчества.

Современная социальность фактически пребывает в «предыстори ческих», по Марксу, формах существования общества, в пучине до-бытия сознания, во многом в силу того, что жестко детерминирующая е специфику частная собственность «приватно» представляет лишь социально-экономическую «частность» бессознательного институционально го опосредования бытия человека. Следует обязательно отметить, чт этимология слова «приватный» (от лат. «privatus» — «лишенный») уже на

Некита Андрей Григорьевич — кандидат философских наук, доцент, заместитель декана филос ского факультета Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого.

первичном смысловом уровне четко отражает бытийственную убогость и упадочность социально-приватизированной реальности. С другой стороны, состояние «лишенности-лишнести» экзистенциально связано с «лихом» (тем, что остается после превышения меры социального отчуждения).

Таким образом, говоря о человеке, что он «лишенный», иначе говоря «лишний», мы, так или иначе, подразумеваем имеющееся в социуме «зло», «нечетность», «непарность», жизненную «пустоту» и «бедность» [6, 363]. В связи с этим частная (приватная) собственность, на самом деле, экзистенциально предстает «лишенной», «лишней», «излишней», «нищенской», «формальной», «чужой», «враждебной», «бессодержательной» собственностью, институциональное владение которой перешло меру возможности ее индивидуального освоения или, скорее, даже не приблизилось к ней. Поэтому именно «прибавочный» продукт как нечто «ненужное», «неосвоенное», «чужое», становится социально-экономической предпосылкой формирования «частной» как исключительно лишней собственности, рекрутируемой посредством институциональной приватизации личности — ее «соби» (сути) и свойств — социально формализующихся до статуса «ничьей», ведь если человек «никто», то и его собственность — «ничья».

Показателем антагонистичности частной собственности содержаниям Жизни выступает и полагаемое социальностью ее отчуждающее, формальное посредничество в процедуре бессознательного, стратифицирующего «очерчивания» параметров трудовых модусов социального пребывания индивида. И именно частная собственность становится социально значимым пределом разграничения сфер безответственности как «безответности», взаимной немоты, не понимающих друг друга индивида и социума. Подобная частнособственническая, отчуждающая демаркация реальности означает не только «черту», «линию», «рубеж», «трещину», «расселину» как совокупность индикаторов материальности отчуждения, но и «назойливость», «надоедливость», «лихость», «вражду», «ненависть», «потерянность», «проклятие», «сглаз», «колдовство», «заклинание», выражающие духовную направленность отчуждения, бессознательно расширяющего и усугубляющего основания социальных презентаций архетипа Тени, экстремумом которой выступает чертова «чернота» [6, 347-348]. Таким образом, вакантное место социальной чертовщины бессрочно, то есть безмерно, по праву занимает институционально освященная (осветленная) чернота частной собственности. Именно на этих основаниях базируется негативное отношение автора к откровенно спекулятивным, апологетичным утверждениям «правоверных» адептов «демократических» реформ относительно однозначно позитивного влияния на индивида собственности и непременно в «частном», по отношению к со-

знанию, варианте ее толкования и институционального исполнения, обуславливающем исключительно бессознательный модус ее «бытия».

Вообще же, философская категория отчуждения выступает для Маркса лишь первым, «поверхностным» слоем материалистического понимания истории. Рассматривая эту проблему в работе «Немецкая идеология» Маркс и Энгельс приводят развернутую аргументацию насущной необходимости «уничтожения» частной собственности — этой квинтэссенции вековых процессов отчуждения — именно как присвоения, то есть следует не просто перераспределить собственность и «экспроприировать экспроприаторов», на чем в абсолютном большинстве и останавливались рефлекторные последователи Маркса. А наоборот, необходимо именно диалектически «снять» «чужесть», «немоту», «враждебность», «нищенство» и «черноту» частной собственности, наконец-то осуществив в каждом индивидуальном сознании альтернативный очастниванию (приватизации) путь освоения и архетипического образования неотчужденного бытия.

Феноменологическая реконструкция человеком своей отчужденной всей совокупностью формализованной социальности сущности и устранение на этой основе комплекса его социальной неполноценности в виде системы институциональных опосредованностей, путем индивидуального собирания себя в связях с осваиваемым миром, и являлись, по Марксу, основным назначением социалистических как подлинно социальных преобразований. В «Святом семействе» прямо указывалось, что, одержав победу, «пролетариат никоим образом не становится абсолютной стороной общества, ибо он одерживает победу, только упраздняя самого себя и свою противоположность. С победой пролетариата исчезает как сам пролетариат, так и обуславливающая его противоположность – частная собственность» [4, т. 2, 39].

Визитной карточкой порожденной отчуждением социальности и сегодня является имманентная враждебность производительных сил, выступающих автономным, антагонистическим индивидам и всему обществу, институциональным конструктом, принявшим «вещную» форму. Основными показателями ее вещности выступают абстрактность, отчужденность, формальная оппозиционность сущности, всей совокупности противостоящих индивидам, направляющих их волю и поведение, веками отчуждаемых бессознательных содержаний, предстающих «как некая чуждая, вне их стоящая власть, о происхождении и тенденциях развития которой они ничего не знают»[2, т. 1, 26].

Анализ сущности отчуждения, выступающего социальной формой переворачивания феноменологии архетипа в статусе значимого признака бессознательных, а в силу этого единственно социально легальных

производственных отношений, следует начинать с рассмотрения этапов формального отчуждения конкретных индивидуальных содержаний официально работающего человека в пользу всеобщей абстракции массового промышленного производства, которое представляет и фундамент, и единственный модус пребывания данного типа социальности.

Именно массовое производство выступает социально организованным трудовым «перводом», «трутящим» индивидуальные содержательные потенциалы в «протрухшую» товарную форму. Массово изводя Жизнь людей, институционально перерабатываемых в трудящихся, социальность полагает производство как исторически первым и единственным функциональным посредником процессов формализации деятельности, так и монопольной формой организации отчужденного трудового пребывания – основы бессознательного сопротивления феноменологическим процессам индивидуального освоения архетипических содержаний мира человека.

В контексте проблемы социального измерения феноменологии архетипа анализ генезиса социально-экономического отчуждения должен базироваться на интерпретации предыстории человечества как эволюции социальной формализации индивидуальных содержаний человеческой деятельности, превращаемой определенными, исторически преходящими социальными институтами в массовизирующей человека трудовой форме. Именно при их участии социальность отчуждает человека от его родовой деятельности, становясь по отношению к нему монопольной властно-самодовлеющей структурой, функционирующей в двух интересующих автора аспектах.

Тотально экономизированная социальность административно навязывает человечеству модус производственного пребывания индивидуальной деятельности, оформленной в господствующем, в данный момент, способе производства, подчинившего архетипические отношения между деятельными индивидами, превратив их в господствующую над ними отчужденную форму производственного сотрудничества.

Именно материальная деятельность, обращенная социальностью в производство, субъектом которого выступает реальный, присваивающий природу человек, составляет субстанциональную основу производительных сил. Поэтому лишь они потенциально способны к приращению качества роста, в отличие от редуцированных до «производственных» социальных отношений, погрязших в провоцируемой ими же цепи идеализации, бессознательных объективации, отождествлений и формализации. В «Немецкой идеологии» в связи с этим справедливо указывается, что отношение «для философов равнозначно идее. Они знают лишь

отношение "Человека" к самому себе, и поэтому все реальные отношения становятся для них идеями» [3, 75].

Способ производства можно рассматривать также и как процесс бессознательного «присвоения» природы, в том числе и человеческой, опосредованный основным модусом социально-производственной формализации. Таким образом, формирование нового способа производства выражается в постепенном, нисходящем «присвоении» социальностью индивидуальных содержаний деятельности, в форме наиболее социально значимого модуса производственного «со-трудничества».

Очередным оприходуемым «содержанием» предстает уже отчужденная социальностью «природа», институализированная в форме предшествующего, уже отработанного модуса производственного «со-трудничества». Наиболее технологичный способ производства в статусе «общества» институционально оприходует предшествующий, который означен им в ранге «природы», а последняя по времени модификация основной формы труда эксплуатирует свою предшественницу как производительную силу. Сущностной особенностью процессов социальной формализации способов производства является педантичная производственная отработка принципов властного оперирования любыми модусами социального пребывания, однозначно редуцирующих их к унифицированной трудовой форме.

В этой схеме «присвоение» природы просто не может быть ни чем иным, кроме как дифференциацией отчуждения, и наоборот, а подобный «планомерный», разветвленный и структурированный «отход» человека от природы выступает абсолютно неизбежным результатом игнорирования социальностью феноменологии архетипа. Для человека, и, соответственно, человечества, подобное «освоение» природы «оказывается отчуждением, самодеятельность — деятельностью для кого-то другого и как бы деятельностью кого-то другого, жизненный процесс оказывается принесением жизни в жертву, производство предмета — утратой предмета, переходящего к чужой власти, к чужому человеку»[4, т. 42, 99].

Маркс не только блестяще вскрыл анатомию капитала, представляющую собой иерархию соподчиненных формализации, методично ниспровергающих на теневое «дно» истории подлинные индивидуальные содержания, но и наметил план ее разработки и «снятия» (см. прим. 1), то есть теоретического освоения исторически последних, наиболее развитых форм отчуждения.

Согласно Марксу, «ход абстрактного мышления, восходящего от простейшего к сложному, соответствует действительному историческому процессу» [4, т. 46, ч. 1, 39], а значит, рассчитывать на возвращение лю-

бого потерянного «рая» – индивидуального, группового, либо коллективного — можно, но лишь когда пройден до глубин персональный, соответствующий только ему ад. В терминах теории архетипов К. Г. Юнга это означает индивидуальное сознательное освоение отчужденной социальности как Тени Общества, осуществляемое сообразно феноменологии разворачивания архетипа. Последовательное, диалектическое снятие отчуждения, слой за слоем, означает обратное восхождение человека к своему родовому бытию кругами освоения трудового ада, так ярко представленного Данте.

Следует отметить, что фактически знаменитая, набившая всем стандарт-марксистам оскомину, «пятичленка», представляющая последовательность формационной институализации способов производства, одновременно выступает как концентрированным выражением эволюции падения человечества в пропасть отчуждения, так и наброском возможного плана его «снятия». Логика отчуждения здесь предстает дефеноме-нологизаций архетипа.

В масштабной, логически выдержанной конструкции «Капитала», по мнению Э.В. Ильенкова, произвольно взятая «конкретная категория предстает как одна из метаморфоз, через которую проходят стоимость и потребительная стоимость в процессе их взаимного превращения друг в друга. Становление товарно-капиталистической системы в теоретическом анализе Маркса выступает как процесс усложнения той цепи опосредующих звеньев, через которые вынуждены проходить оба взаимно тяготеющих и одновременно взаимно исключающих друг друга полюса стоимости» [1, 246]. Таким образом, в рамках индивидуального сознательного присвоения отчуждения именно диалектика вскрытия обращенной логики социальных формализации позволяет проследить становление цепочки отчуждения, разоблачить его институциональных посредников, воочию убеждаясь, что предысторически первое звено является первым как раз в смысле становления отчуждения, а последнее — с необходимостью лимитирует процессы превращенности, открывая путь к освоению и «снятию» отчуждения.

Впервые природа непосредственно присваивает себя уже биологической эволюцией человека. В этом смысле субъектом присвоения является еще не оформившийся как общество человеческий род в целом. Однако сущностной особенностью именно общественной формы присвоения, впервые возникающей в рамках архаического способа производства, является диалектическое взаимодействие генетически-инстинктивного и общественного принципов феноменологии архетипа, как в данном случае традиционного поведения.

Досоциальное отправление традиционного поведения осуществляется путем подражания (хабитулизации) и последующего закрепления наиболее целесообразных из них в процессе естественного отбора на видовом уровне. Итак, именно архетип, гармонично присваиваемый обществом в естественных формах традиции и обычая, являет единственно возможное общественное отношение досоциального периода архаического первобытия человечества, впоследствии атрибутированное как основное производственное отношение архаического способа производства. Этот обычай общественен, поскольку содержательно образован не произвольными, а лишь коллективными, обеспечивающими бытие сообщества в целом, стилями индивидуального поведения. С другой стороны, общественность обычая, выведенного из-под «диктата» инстинктивной наследственности на простор «сознательного» наследования, при посредничестве мифа, впервые создает реальные предпосылки сознательного освоения индивидом механизмов коллективного существования, а в перспективе — и восхождения к подлинно сознательному бытию.

Количественное и качественное развитие видов индивидуальной деятельности, явно дискредитируемых попытками их массового подражательно-стандартизованного, стереотипного воспроизводства, и вызывает к жизни один из первых витков формализации отчуждения — возникновение системы регуляции конституировавшихся норм и правил деятельности, воспроизводящихся уже посредством целенаправленного социалъно-ритуализованного механизма группового обучения и контроля.

В дальнейшем ритуализируется и форма общения в соответствии с принципами организации процесса творческого приращения, или в терминологии Маркса «расширенного воспроизводства», совокупного опыта человечества, явленными в мифе, причем именно протомораль ритуала выступает основным производственным отношением «коллективного», прото-социального способа производства. Наконец, завершает триаду до-социальных, до-институциональных, а в настоящем контексте до-частнособственнических, способов производства — родовой способ организации жизни общества. Возникающий род – система кровнородственных связей — и представляет собой основное его «производственное отношение».

Первичное оформление принципов социального пребывания человечества представлено основными производственными отношениями первобытнообщинного, азиатского и рабовладельческого способов производства. Отношение личной собственности — основное производственное отношение первобытнообщинного способа производства, выражает суть институционального опосредования отношений между индивидом и родом, представленное в существующей наряду с общинной форме лич-

ной собственности на землю, орудия труда и способы бытового оформления Жизни.

С другой стороны, «азиатский» способ производства выступает очередным оформлением результатов принудительного, военного подчинения одним племенем, бессознательно претендующим на особую «избранность» в деле имагостазного толкования мифа и отправления соответствующих ритуалов, всех соседних племен. Откровенно грубый, «силовой» в современной терминологии, характер оформления подобного типа отчужденных социальных связей детерминирует основное производственное отношение данного способа производства как исключительно внеэкономическое принуждение, как рафинированную эксплуатацию, объектом которой выступают уже не индивиды, а их племена — первичные социальные единицы – в целом.

Именно «азиатский» способ производства оставляет в наследство человечеству государство — институт, производящий освященное и концентрированное насилие, потенциально адресованное любому и каждому из отступников социальной нормы и формы. Сама этимология слова «государство» связана с «владением», «осуждением», «господством над суждениями», воспринимаемым как «господний дар», «милостивое дарению судьбы». Другой вариант праславянского слова «держава» (происходит от «держать», «сдерживать», «удерживать» [6, 503]), также не оставляет сомнения в исконной насильственной природе этого социального института, впоследствии монополизировавшего все права как на сам процесс, так и на любые возможные результаты индивидуального освоения архетипических содержаний.

«Приближенный» к Богу «родовой» клан бессознательно полагается и институционально оформляется в статусе исторически первого эксплуататора — «класса-в-себе», а господствующая, племенная форма трудовой деятельности первобытнообщинного способа производства, — производительной силой азиатского способа производства.

Рабовладельческий способ производства опосредует законом произвол «азиатского» внеэкономического принуждения и формирует, в соответствии с этимологией этого слова, с одной стороны, «предел» беззаконию в «чистом» виде, а с другой — кладет «начало» социальной регламентации отношений эксплуатации. Как основное производственное отношение, закон «причащает», то есть делает «соучастниками» производства социальности господ и рабов, опосредуя их насилием, порядок и мера которого отныне оговариваются для каждого конкретного случая.

Именно невиданная доселе институциональная формальность, воплощенная в универсализме закона, позволяет унифицировать социаль-

ные отношения между людьми настолько, что в рамках рабовладельческих империй стираются уже не только индивидуальные, но и территориальные, расовые, национальные, языковые, религиозные и любые иные отличия подданных, приведенных к единому знаменателю закона и связанных воедино посредством торговли. Подобный способ деятельности, опосредованный внеэкономическим принуждением, предстает в этих условиях как производительная сила в различных (патриархальных, групповых, имущественных, долговых и т.д.) законодательно нормируемых формах рабства.

Рассмотрение заключительной триады формационного отчуждения начинается с феодализма — иерархии наследуемых социально-юридических статусов, основным производственным отношением которого следует считать право, оформленное в виде вассалитета. Необходимо особо отметить, что феодальное право, как и рабовладельческий закон, не следует путать с правовой надстройкой и законодательством, выступающими прерогативой более отчужденно зрелой социальности. Именно феодальное право, вопреки жестким детерминантам рабовладельческого закона и жестокости способов его отправления, куда более отчужденно, формально определяет границы допустимого и запретного как социальных антиподов должного и сущего.

Лишь на этом этапе предыстории человечества возникают понятийно оформленные, социально значимые бессознательные представления о персонализированных правах и производственно-договорных обязанностях участников процессов институционального усугубления трудового отчуждения. Отныне каждый человек, группа, корпорация, сословие клеймятся особым юридическим статусом, оформляясь в полноценных субъектов права, к которым наряду с физическими лицами (сеньорами, вассалами, крестьянами и ремесленниками), теперь причисляются и юридические лица — неодушевленные предметы и институты (земельные владения, города, рынки, монастыри и т.д.) представляющие иерархию бессознательных, социально значимых, остастусевающихся имаго.

Однако функционирование феодального права еще во многом детерминировано характерными для процессов становления болезнями роста — отсутствием должного уровня кодификации, бесконечностью вариаций и несогласованностей, а иногда и реверансами в сторону неписаного права в виде обычая, что наглядно отражает институциональную дистрофию социальных формализации. Кстати, именно отличительная черта современности — повальная мода на игнорирование генезиса и особенностей отчуждения — провоцирует отождествление закона и права в обыденном понимании. На самом же деле, более поздний слой отчуждения,

представленный правом, относится к уже рассмотренным как форма к содержанию.

Из совокупности регламентации закон при феодализме превращается в перечень ограничений, в закон, фиксирующий право. Таким образом, неоформленное насилие и произвол уступают место отчужденной формальной санкции за нарушение духа и буквы закона. Имагостазиру-юшая идеализация феодального права, подмявшего под себя мораль и нравственность, основные принципы которой воплощены в кодексе рыцарской чести, обусловила социальное господство тенденции к преимущественно «символической» интерпретации всех включенных в систему права предметов, явлений и отношений. Невиданный раннее уровень «символизации» как означивания и институциональной ритуализации социальной практики феодального общества наглядно отражал развертывание процессов отчуждения вширь и вглубь.

Бессознательная механическая имитация социального «развития», представленная усугублением институционального отчуждения, приводит к замене «правового» феодализма «денежным» абсолютизмом, при котором право из господствующего производственного отношения вырождается до уровня обыденно покупаемого товара. Основной формой зависимости крестьян после барщины и натурального оброка становится еще более отчужденный и социально значимый денежный оброк — рента.

Посредничество номинализированного «соглашательства» денег формирует новую «аристократию плаща», выступающую нуворишской альтернативой традиционно-родовой «аристократии шпаги». Определяя реальную цену социальной значимости сословных привилегий и ограниченности кастово-феодальных предрассудков, взрывающие автаркическую замкнутость феодов деньги «освобождают» выкупившихся на свободу крестьян, объединяя их в цехи ремесленников в статусе всего лишь юридически, то есть формально «свободных», для более полнокровной и всесторонней, знаково-структурированной и бессознательной зависимости от капризов неосвоенной монолектики их номинальной и реальной стоимости.

Таким образом, отчуждение, отлитое в монетах и напечатанное в купюрах, материализует социальную имагостазность, а потому отмеченные покровительством Магдебурского права города как центры торговли, средоточие купеческих гильдий становятся нервными узлами будущих национальных рынков социальных значимостей — фундаментов перманентных социально-экономических неврозов, формирующих обыденно-стереотипный, бессознательный имидж капитализма.

Конституирование же городов в статусе финансовой опоры абсолютных монархий в их борьбе с феодальной раздробленностью свидетельст-

вует о ключевом характере товарно-денежных отношений, выступающих основой экономического модуса оформления бессознательного пребывания социума уже со времен абсолютизма как способа производства.

Наличие разветвленных и структурированных товарно-денежных отношений выступает и формальным признаком следующего, капиталистического способа производства. Однако в нем, в полном соответствии с логикой отчуждения, сохраняются и конкурируют за господство на различных уровнях иерархии социального отчуждения и закон, и право, и даже рабство, на что указывал и К. Маркс: «Прямое рабство является такой же основой нашей современной промышленности, как машины, кредит и т.д. Рабство — это экономическая категория огромного значения»[4, т. 27, 408].

Иерархию производственных отношений капитализма возглавляет капитал — качественно новая форма социального пребывания товарно-денежных отношений — самовозрастающая стоимость, которая для реального экономического воспроизводства своего «бытия» более не нуждается ни в каком «посредничестве», однако с лихвой компенсирует это тотальным обращением и иллюзорно-расширенным воспроизводством отчужденной социальности в форме соподчиненной номенклатуры има-гостазных социальных значимостей.

Таким образом, именно капитал предстает первым самовоспроизводящимся производственным отношением и в таком статусе — исторически последней формой отчуждения, паразитирующей на системно отчуждаемой витальной энергии, институционально обращенной в иерархию бессознательных социальных значимостей, организующих поточную конвертацию индивидуальных содержаний в унифицированную, операбельную товарную форму. Материализация товарно-денежных отношений представляет лишь универсальное опосредование в денежной форме как реального, так и номинального господства принципов имагостазного социального обращения индивидуальных содержаний деятельности, отчуждаемых в форме труда.

Стоит обратить особое внимание, что, уже начиная с первобытнообщинного способа производства, при имагостазирующем посредничестве отчуждения индивид «присваивает» природу только в форме личной собственности. По мере институализации производственных отношений каждое последующее из них поочередно предстает более дифференцированным модусом отчуждения индивида от природы в форме собственности и в то же время выраженным в денежном номинале — показателем меры отчуждения собственности от самого собственника. По мнению С. Платонова, процедура социального депонирования отчуждения может быть представлена следующей формулой: «Насилие — это способ присвоить

цужую личную собственность; закон — способ превратить неупорядоченный грабеж в контролируемую производительную силу; право — способ поставить закон на службу противоречивым интересам [...] собственников; деньги — способ приобрести право; капитал — способ произвести деньги» [5, 49].

Следует отметить, что капитализм как господствующий способ социальной формализации полностью лишает человека его индивидуальных содержаний, отныне атрибутируя его исключительно как элементарного физического носителя рабочей силы, которой придан статус товара. Публичное капиталистическое развенчание архетипической сущности человека оформляется процессом низведения его единичной товарности до унифицированной товарности, в рамках которого все исконные, осваиваемые сознанием творческие импульсы архетипа блокируются, извращаются и стандартизируются конвейером отчужденного социального производства.

Таким образом, впервые в предыстории человечества капитализм оформляется в фактически подменившую собой общество производственную Социальность как Систему Отчуждения — предельно абстрактную, искусственную, произвольно формализованную, имагостазную (бессознательную) институциональную конструкцию, сформированную из элементаризованных, социально значимых «частностей» Человека и Общества, пребывающих отныне в бессознательно детеминируемой стихии товарно-рыночной конъюнктуры.

ЛИТЕРАТУРА

1. Ильенков Э.В. Диалектическая логика. М., 1974.

2. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произв.: В 3 т. Т. 1.

3. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. М, 1988. С. 75.

4. Маркс К. Энгельс Ф. Соч.: В 50 т. М., 1955-1981.

5. Платонов С. После коммунизма: книга, не предназначенная для печати / Предисловие В. Аксенова и др.; Второе пришествие: Беседы. М., 1991.

6. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. Т. 3. / Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева; под ред. и с предисл. Б.А. Ларина. СПб., 1996.

Примечания

1. Тот самый «план шести книг» — реализовать который он, к сожалению, полностью не успел, остановленный в самом начале — на этапе "Капитала».

Е.Д. ПАВЛОВА

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: