Единство социальной и персональной реальностей

Единство социальной и персональной реальностей как частный случай единства универсальности и сингулярности достойно философского удивления. Индивиды, соединяясь в социум, внутренне преобразуются, «вбирая» в себя содержание целостного социума и тем самым превращаясь из индивидов в целое. Каждый человек, принадлежащий к тому или иному обществу, носит его в себе как свою неотъемлемую часть. Поэтому национальное унижение может вызвать чувство глубокого личного уныния. Мне лично неприятно, что японские рыбаки позволяют себе ловить рыбу в наших (читай — моих) территориальных водах, а наши пограничники не могут им помешать. Хотя, абстрактно рассуждая, эти территориальные воды — весьма условно «мои».

Единство и противоречия социальной и персональной реальностей раскрываются через интенциональность и интерсубъективность.

Интенциональностъ — это некоторое свойство персональной реальности, представляющее собой первичную смыслообразующую устремленность персоны к миру. Персональная реальность всегда направлена вовне.

Индивид проецирует себя вовне на социум, не только идентифицируясь с ним, но и персонифицируя его. Аналогичным образом любая сингулярность обладает «империалистическим потенциалом» и стремится заместить универсальность. В солдатском ранце сингулярности маршальский жезл универсальности. Каждая старуха в глубине души хочет быть «царицею морскою».

Персона способна персонифицировать то или иное социальное образование или — возглавить его. Мы имеем дело с базовым свойством лидера, руководителя. Интересно, как здесь меняется сама универсальность. Некоторая способная только к целесообразным гомеостазным реакциям общность обретает способность к целе-средственному, сознательному поведению, развиваясь в организацию. Из «растения» общность благодаря руководителю превращается как бы в «животное» организации.

Интерсубъективность. Мы, действующие лица на социальной сцене, воспринимаем мир, в котором мы живем, не как субъективный, а как интерсубъективный мир, т.е. как мир, общий для всех нас, говорит Альфред Шютц [1, 485]. Интерсубъективность в личностном сознании обнаруживается конкретно как идентификация.

Таким образом, персонализация и идентификация – это два фундаментальных механизма, обеспечивающих единство социальной и персональной реальности.

Представим себе интервью, где задается один вопрос: «Кто Вы такой (такая)?» Возможные ответы: «Я — человек»; «Я — интеллигент»; «Я -молодой человек»; «Я – женщина»; «Я – русский»; и т.д. Идентификация и персонификация задают самоопределение человека, а стало быть, тесно связаны с его самосознанием.

Структура суждения идентификации/персонификации «Я есть X» изоморфна специфически философскому суждению.

Субъект в философском суждении есть всеобщее (макрокосм).

Субъект суждения самоидентификации — Я – также всеобщее (микрокосм).

И в том, и в другом случае предикаты предстают как части целого. Предположим, что я идентифицируюсь: «Я – мужчина». Я ведь не только мужчина, но и человек зрелых лет, русский, отец семейства, интеллигент. Но я почему-то выбираю именно такой предикат в суждении самоидентификации, подчеркивая в себе именно эту сторону, «остраняя» собственную личность выделением своего тендера.

Аналогичным образом, когда Гераклит утверждал, что «все течет», он ведь понимал, что кое-что течет, а кое-что и находится в покое. Однако он философски «остранял» мир, выделяя в нем момент движения. Мол, я мыслю мир с точки зрения развития, изменения, подвижности, переменчивости.

Идентификация/персонификация как отождествление с той или иной человеческой общностью ведет к прояснению своего места в мировом целом. И наоборот, за каждой истинно философской формулировкой проблемы о предельных основаниях скрыт вопрос «Кто я есть?» Причем мало того, что я отвечаю через идентификацию на вопрос, кто я есть, но я еще и отвечаю через персонификацию на вопрос, что я должен делать.

Императивное и внерациональное отождествление с целым есть путь выхода за пределы натурального, неприродного плана бытия. Социальность или социальная реальность в этом плане предстает как супранатуральное, трансцендентное. Процесс идентификации/персонификации в конечном счете и констеллирует такое явление, как личность.

Идентификация с общностями и их персонификация есть источник человеческого благополучия. Чтобы быть благополучным в этом социальном мире, нужно идентифицироваться. Идентификация – это «простое человеческое счастье». Социальная философия, воспевая универсальность, прямо отвечает на вопрос, как быть счастливым.

А. Маргиналы

Однако сингулярность не дремлет. Она конкретизируется как мар-гинальность. Налицо люди и целые социальные группы, которых не прельстишь простым человеческим счастьем. Эти люди и социальные группы не могут (или не хотят, что часто одно и то же) идентифицироваться. Это маргиналы, маргинальные группы. Существование этого устоявшегося термина намекает на то, что имеется социальный институт маргинальности. С помощью этого социального института люди, попавшие в подобное положение, так или иначе справляются с чувством вины, порождаемым стремлением «соответствовать» требованиям Сверх-Я.

Стратегия маргинализма – это не стратегия благополучия, но стратегия либо подвига, либо преступления. Маргинализм сам по себе может развиваться по двум путям. Во-первых, это путь, приемлемый для общества, для универсума, во-вторых, это социально опасные пути, хотя и, возможно, в конечном счете плодоносные. Данные стратегии не отделены друг от друга китайской стеной. Они могут совмещаться и переходить друг в друга.

Конечно, наиболее приемлемый для современного общества путь маргинализма — творчество, инновация. Но присмотримся к тому, как амбивалентно относятся к творчеству. С одной стороны, к нему призывают, с другой — стоит кому-то эти призывы принять всерьез, как тут же на такого человека, как правило, обрушиваются те или иные репрессии: «Если вам пришла в голову новая идея, то, вероятнее всего, она принесет вам неприятности». Творцов, новаторов не любит ни народ, ни начальство. Поэтому мы должны иметь в виду, что апология творчества — всегда замаскированная апология стратегии маргинализма. Лучше всего для благополучия «зарыть свои таланты».

Неприемлемый для общества путь — то, что именуется преступностью, прежде всего покушения на личность, в крайней форме — убийство. Именно через проблему маргинализма может быть осмыслен, в частности, терроризм.

В каждом человеке есть начало идентифицированности и начало маргинализма. Соответственно, каждый выбирает либо по преимуществу конформный путь благополучия в идентифицированности и признанности, либо мятежный путь маргинализма.

Общности

Какие же могут быть выделены социальные общности, с которыми мы можем идентифицироваться? Общность как таковая существует только тогда, когда возникают условия возможности для идентификации ин-

дивила с ней, когда тот или иной индивид в состоянии персонифицировать, возглавить эту общность.

Общности выделяются, вообще говоря, в соответствии с принятыми дискурсами.

Реалистический дискурс: Августин в «Двух Градах» задает фундаментальное членение общества: кто с Богом, а кто с дьяволом.

Феноменологический дискурс задает дихотомию тех, кто стоит на позициях естественной установки, и тех, кто совершил феноменологическую редукцию.

Мы мыслим в основном в рамках натуралистического и деятельно-стного дискурса. Поэтому здесь будем более подробными.

Натуралистический дискурс.

Возрастные общности. Возраст — это знак в процессе социальной символизации. Данному знаку могут быть приписаны различные социальные смыслы, оценки. Возрастные общности явным образом выступают в бинарной оппозиции. Главная оппозиция возрастных общностей -противопоставление и единство «отцов» и «детей». Вечное соперничество и забвение фундаментального отношения взаимной приязни.

Существен привилегированный возраст. «Отцы» наверху, «дети» – внизу. Известно, что даже сами именования социальных статусов имеют возрастную окраску (холоп — «хлопец», boy, ganon). Подчиненный возраст, «дети» (как и любая непривилегированная общность), несет в себе некоторые моменты маргинализма, повышенную символическую активность и т.п. Вечное «ворчание» подчиненного возраста, то есть молодежи, и стремление «отцов» эту молодежь окоротить. Примеры таких способов -война, всеобщая воинская обязанность, массовое образование, спорт, тюрьма и т.п.

Мужчины и женщины. Так же как «отцов» и «детей», мужчин и женщин связывает глубинная приязнь, но кроме того, конечно — извечное соперничество. В цивилизованном обществе формируются социально привилегированный пол и подчиненный пол. Мужчины захватывают в социальной иерархии сферу публичного, оставляя женщинам сферу приватного. Женщины также всегда «ворчат», а в эпоху перемен расцветают женские движения, такие, как амазонки, ведьмовство, суфражистки, феминистки.

В тендерной дифференциации обнаруживаются и маргиналы. В мягкой форме это мужеподобные женщины и женоподобные мужчины, в более резкой форме — гермафродиты, сексуальные меньшинства. Женоподобные мужчины и мужеподобные женщины часто более творчески одарены, чем мужчины и женщины, прочно утвердившиеся в своем поле.

Этносы. Речь идет о разделении на группы, присваивающие те или иные ландшафты, ту или иную внешнюю и внутреннюю природу (ландшафт и генотип, Blut und Boden).

В той или иной цивилизации выделяются центры и периферия, т.е. привилегированные этносы, которые лидируют в рамках данной цивилизации, и подчиненные этносы, которые составляют ее «второй и третий эшелон».

Как и в ситуации с другими социальными общностями, кроме периферийных этносов имеет смысл выделить маргинальные этносы. У них по тем или иным историческим причинам, к примеру, не оформилась или потеряна национальная территория, нет своего государства и т.д. Национальные меньшинства в рамках многонациональных государств часто приобретают черты маргинальных этносов со всеми вытекающими отсюда особенностями маргиналов, повышенной символической активностью и использованием их в качестве «козлов отпущения», принесения их в жертву для сплочения «титульной нации».

Деятельностный дискурс на первое место ставит профессионально-классовые дифференциации. Они развертываются по той же схеме, что и возрастные, тендерные и этнические различия. В цивилизованном обществе они конституируются как социально-экономические классы, господствующие и подчиненные. Между классами формируются отношения, которые имеют две стороны. Мы уже видели аналогичную структуру отношений между возрастами и между тендерами. Во-первых, это сторона сотрудничества, солидарности. Социальные классы предполагают друг друга, они не могут друг без друга существовать, они нужны друг другу. Во-вторых, это сторона соперничества, классовой борьбы.

И здесь есть свои маргиналы — это «люмпены», деклассированные элементы, горючий материал для социальных потрясений. Рядом маргинальных черт обладают интеллигенция и мелкая буржуазия, которые подобно другим маргинальным группам становятся «козлами отпущения» и приносятся в жертву при первой возможности.

Заключение

Человек — существо принципиально интенциональное. В нем постулируется устремленность от внутреннего, имманентного мира к трансцендентному. Единство отдельного человека и Универсума – отдельного человека и Абсолюта — осуществляется через общество, через его моменты^I, такие, как семья, профессиональные сообщества, государственные институты и т.д. Человек может стать самим собой только через идентификацию с этими общностями и через сингулярное отщепление от них.

Будучи единым со своей семьей, человек в процессах социализации обретает единство со своим народом, с национальной культурой и языком, со своей профессией, а потом уже и со всем человечеством. Идентификация с той или другой общностью есть промежуточная станция на пути к Абсолюту. И не только промежуточная станция, но и стартовая площадка, трамплин. Именно общество есть та «машина», которая «забрасывает» нас либо в Абсолют, либо, если выражаться в других терминах, делает человека универсально, космически значимой фигурой.

Соответственно, противопоставляя себя обществу, человек-маргинал взыскует высшего, трансцендентного и опять же выходит к предельным основаниям бытия.

Мы начинали с того, что социальная философия — это дисциплина, постигающая предельные основания бытия с помощью социума. Теперь мы можем сказать, что она раскрывает нам путь, каким образом с помощью социума, идентифицируясь с ним или отлагаясь от него, достичь реального отождествления с Абсолютом.

Социальная философия учит, как жить в обществе и быть свободным от него, для высшего, для Абсолюта.

ОБСУЖДЕНИЕ

В.Ж. Келле:

Я хочу продолжить ту линию, которую начал Юрий Михайлович, о месте книги Константина Семеновича Пигрова «Социальная философия» в общей панораме нашей социальной философии. У нас вышло много книг и учебников по социальной философии и близких концептуально, и отличающихся друг от друга. В этом многообразии я бы хотел обозначить некие крайние позиции, которые, мне кажется, помогут прояснить существо дела. В журнале «Личность. Культура. Общество» рядом были помещены две статьи — статья Карена Момджяна и статья Константина Пигрова. Они обращают на себя внимание тем, что это две принципиально противоположные позиции, которые отражают различные аспекты этой темы. Общий смысл статьи Момджяна заключается в том, что существует так называемое «теоретическое общество-знание», которое дает синтетический взгляд на общество и включает в себя социальную философию и социологию. При этом Момджян указывает на наличие противоположной точки зрения, которую он называет «валюативной социальной философией», и которая, по его мнению, не может быть принята в качестве основы для концептуального представления социальной философии в целом. Валюативный — значит ориентированный на систему ценностей. Социальная философия Должна опираться на науку. Если сама философия – не наука, то опираться она должна на науку, представлять собой научную философию. И задача социальной философии состоит в том, чтобы выделить общие Принципы социального бытия, дать ответы на коренные вопросы «что

Келле Владислав Жанович — доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института философии РАН.

такое общество?», «как оно развивается?» с точки зрения научного подхода. А философия здесь проявляется в том, что мы рассматриваем общие, предельные основания социального бытия. Это, безусловно, продолжение исторического материализма и его концептуальных подходов. Сейчас не принято ссылаться на марксистские первоисточники, поэтому говорится о теоретическом обществознании.

Я должен сказать, что я лично больше придерживаюсь именно этой точки зрения, хотя не во всем согласен с Момджяном. Константин Семенович выражает противоположную позицию, а именно – валюатив-ной социальной философии. Когда мне предложили написать предисловие, я посмотрел рукопись, и это предложение стало для меня проблемой. Я не согласен с концептуальными подходами Пигрова, но книга-то интересная. Почему она не может быть опубликована, и почему читатель не может с ней познакомиться? Я написал в целом положительное предисловие, но выразил свое совершенно критическое отношение к четырем философским позициям, которые являются методологической основой этой работы. Дело в том, что утверждение о взаимодополнительности означенных позиций еще надо доказать. А мне показалось, что в книге они ставятся в равное положение, и даже считается, что они могут быть каким-то образом синтезированы. Я сторонник многомерного подхода к обществу, многомерной методологии. Действительно, есть разные подходы, разные позиции, высвечивающие различные аспекты общественного целого. Но когда речь идет о философии, о принципиальных подходах и позициях, не совместимых друг с другом, то попытка их синтеза выглядит эклектикой. Может быть, у меня старая точка зрения, однако, опираясь на нее, я и выразил в предисловии свое критическое отношение по поводу продекларированных четырех подходов.

Но я хочу сказать еще и о другом. Мне кажется, что в культуре есть два аспекта, два начала, две составляющие, два подхода. Это интеллектуальное и духовное начала культуры. Наука принадлежит к интеллектуальному аспекту культуры. Это знание объективное или стремящееся быть объективным. Объект и субъект-объектные отношения для науки являются исходными — в гносеологическом, эпистемологическом смысле. А духовность, духовная сторона культуры не связана с истиной, она ориентирована не на познание объекта, а на самовыражение субъекта. Поэтому она свободнее. Религия, искусство, нравственность выражают субъективное начало и относятся к сфере духовной культуры. Я нашел поддержку этой позиции, в частности, у Степина, который в своем «Теоретическом знании» разделяет все универсальные категории на два блока; блок познавательный (объективность, необходимость, причинность и

т. д.) и блок субъективный (честь, доблесть, честность, красота и пр.). Ядумаю, что это принципиальное деление, и оно очень многое проясняет в понимании культуры. Значение философии состоит в том, что она на равных правах относится к обеим этим ветвям культуры. Она — и система знаний, и система ценностей. Я помню, как в свое время, давно-давно, Копнина критиковали за то, что он одним из первых включил идею ценностного подхода в диалектический и исторический материализм. Марксистская философия не чужда системе ценностей. Вы помните, какие баталии шли по поводу принятия аксиологии в марксизм? Все люди старшего поколения это помнят. Сколько это стоило трудов! Даже такой талантливый человек, как Дробницкий, выступал против того, чтобы аксиологию как науку о ценностях включали в марксистскую философию. Философию рассматривали только как науку. Так вот, философия – не наука. Философия включает в себя научную культуру и систему ценностей, духовную культуру. Она пришла к субъекту, к личности, к человеку, к социуму. В философии слиты два начала. А социальная философия как раз находится на стержне этого соединения. Причем такое соединение носит характер не какой-то дополнительности, а органического единства, потому что если философия — только наука, то она дает знание, но остается безразличной к человеку. Однако философия рассматривает мир не сам по себе, как это делает наука, а применительно к человеку, к субъекту. Работа Константина Семеновича выделяет эту вторую сторону и делает акцент именно на духовной культуре. Он определяет социальную философию как проявление кантовской метафизики нравственности, которая учит человека свободе. Он связывает социальную философию с метафизикой, с нравственностью и, прежде всего, с системой ценностей. Конечно, он не исключает науки и знания вообще, это было бы неправильно, но он рассматривает эти подходы с ценностной позиции. Так я представляю себе место этой работы в системе социальной философии. Я думаю, что эта линия имеет полное право на существование. Ведь мы же сторонники идейного плюрализма. Сейчас стремить-ся к единомыслию в философии, которая, как он выражается, антитетична по своей природе, бессмысленно. Это нонсенс. Нужно стремиться не к единомыслию, а к тому, чтобы наши споры велись на хорошем уров-не философской культуры, чтобы выражаемые точки зрения были философски обоснованными. Этим я ограничусь.

В.Г. Федотова

С тем, что сейчас происходит с философией, очень трудно разобраться. Существует масса всяческих истолкований. Не далее как вчера был доклад, в котором философия на основе теории Лумана пыталась быть подана в качестве одной из частных наук. Сохраняются старые марксист-ско-гегелевские представления. Есть комбинированные подходы. Что такое философия вообще, мне однажды прояснил мозги неправильный перевод компьютера. Когда я написала, чтобы проверить программу перевода: «Она работает в Институте философии и иногда публикует свои статьи в "Вопросах философии", главный редактор которых – Лекторский», то компьютер перевел этот текст следующим образом: «Она работает в Институте первопринципов и относит свои работы на склад готовой продукции, которым заведует Лекторский». Первопринципы – пронзившее меня слово, которое, мне кажется, и является истинной целью философии. Что же мы понимаем под социальной философией? Во-первых, вся философия — социальная. Она никакой другой не бывает. Во-вторых, социальная философия включает в себя социальные аспекты философских концепций и учений. И, в-третьих, она являет собой дисциплинарно выверенную часть, которая у нас в ИФ РАНе представлена в виде научного подразделения, а в вузах в виде учебной дисциплины. Я думаю, что тенденция состоит в том, чтобы изменять наши старые представления о социальной философии, которые были заданы структурой марксистского истолкования, за счет включения в бывшую дисциплину социальных аспектов философских учений. Я хотела бы сказать, что спор

Федотова Валентина Гавриловна — доктор философских наук, профессор, заведующая секром Института философии РАН.

о двух стилях — чисто теоретическом и том, который задан в учебнике Константина Семеновича, — мне кажется довольно надуманным. Я вспоминаю работу Гуссерля о кризисе науки, опубликованную в 1935 г., в которой он говорил, что кризис науки (а под ним подразумевался кризис направлявшей ее философии) состоит в том, что потерян горизонт европейского человечества, который открывался ему в классический период- Эта потеря горизонта сопровождается отрывом от жизненного мира, принятием жизненного мира таким, каким он непосредственно является, отсутствием идеалополагания. Гуссерль относит этот отрыв ко всем наукам, которые теперь имеют дело с голой фактичностью и не хотят иметь дело с более философски ориентированным восприятием изучаемого предмета. Он настаивает в своей работе, что он говорит не о кризисе научности, а о кризисе науки и питающей ее философии. Например, физика не стала менее научной, будь это Галилей, Ньютон или Эйнштейн. Она сохраняет свои критерии научности. Мне кажется, что мы должны обсуждать ситуацию в социальной философии, исходя из принятия пункта о ее кризисе. Речь идет не только о нашем кризисе, который связан с потерей марксистской парадигмы и неустановлением какой-то другой, что в конечном счете порождает странное отношение к плюрализму как к «все годится». Следует искать какие-то другие формы работы с этим кризисом. Если следовать модели Гуссерля, то кризис должен вернуть философию к жизненному миру, должен вскрыть то, что стоит за нашим типом философствования и к чему он ведет. Если к этому добавить учебную площадку, на которой развивается эта тематика, то состояние студенчества, как и значительной части общества, характеризуется как аномия, то есть спутанность или даже гибель ценностей. Поэтому интерес студентов сосредоточен преимущественно на тех типах философствования, которые касаются жизненного мира и их собственной позиции.

Мы с Константином Семеновичем были оппонентами на защите диссертации Липовой Людмилы Петровны в Ростовском университете. Ее диссертация была посвящена победному чувству в русской культуре. Казалось бы, странная диссертация. Почему она философская? В работе проводится сопоставление целедостижительности западной культуры (по Парсонсу) и ощущения победного чувства. Это фантастически интерес-Пая работа, которая с трудом проглатывается, потому что в ней как бы слышится мотив «Гром победы раздавался». Однако диссертация не о "Гром победы раздавался», а о совершенно другом. Научным руководителем был Константин Семенович. Дальше мы отправились читать студентам лекции в Новочеркасск, а потом продолжили читать их в Ново-

гпахтинске, где в то время в шахте были завалены шахтеры. Нас слушали студенты технических вузов. Я не видела ни малейшей возможности развести с ними гегелевско-теоретические рассуждения. Эти студенты буквально горели. Они написали рефераты, они нам сделали подарки, они нас слушали. Я не могу сказать, что была воспринята слишком хорощо, потому что я говорила теоретические вещи, а Константин Семенович и Липовая были восприняты просто на ура – как сошедшее объяснение жизненных смыслов.

Мне кажется, что, учитывая ситуацию текущего момента, мы должны спорить не о том, что лучше, а должны искать такой способ отрыва от жизненного мира, который можно теоретически оформить. То есть заниматься какими-то реальными проблемами, а не уходить в постоянную схоластику. Я, например, не возьму аспиранта, который приходит ко мне с диссертацией на тему «Выбор». Меня не интересует некий общий выбор, меня интересует социальный выбор. В научном плане мы испытываем те же затруднения. Сейчас у нас выходит книга, которая называется «Новые идеи в социальной философии». Мы просто растерялись, мы сами были удивлены, когда ясно увидели, что теоретическое концептуализирование должно преодолеть внутренний кризис и обратиться к реальным проблемам. Какие проблемы обсуждаются у нас в этой книге? Очень близкие к тем, которые ставит Константин Семенович в своем учебнике: проблема ускользающего социального; отождествление социального с тем, как оно представлено в теории или философской концепции; проблема новых категорий. Мы рассматриваем понятие иноязычия как одну из философских категорий, и поднимаем более общий вопрос о систематизации категорий. Обсуждаются проблемы, связанные с общественным богатством, с развитием капитализма, с теорией прогресса. Затем мы переходим к антропологическому повороту, который происходит в философии. В конце концов, мы находим очень необычный жанр, который меня сильно поразил. Это жанр микросоциальной философии. Человек пишет философский текст о коммуне Макаренко. Мы вынуждены вводить новый ряд жизненных проблем, которые пытаемся концептуально представить на философском уровне с точки зрения первопринципов. Таким образом, чистая традиция Монтень — Розанов имеет право на существование, и мы не можем не похвалить Константина Семеновича за то, что он продолжает линию Монтень — Розанов, так же, как мы не можем не похвалить Юрия Михайловича или Момджяна за то, что они строят теоретические концепции в философии. Если брать конкретно учебник, мне кажется, это интересно. Я имела опыт видеть реакцию студентов. Возможно, студенты-философы нуждаются еще в нескольких учеб-

никах. Учебник Константина Семеновича авторский, что ценно. В нем выражен индивидуальный взгляд. Конечно, его никто не утвердит в качестве всеобщего учебника, это ясно, поскольку в нем представлен только монтеневско-розановский мир философского размышления. Но мир объективных тенденций, процессов, прогресса, глобализации, модернизации, изменения общественных форм в нем отсутствует. Отсюда соединение с теорией оказывается затруднено. Что же касается попытки феноменологического истолкования, то я удивлена, что она спутывается с постмодернистской. Феноменология и постмодернизм — слишком разные и совсем не близкие вещи, потому что феноменология имеет очень четкие представления о социальных структурах, об институционализа-ции. Если вспомнить Шюца или Бергера и Лукмана, то они подробно рассматривают процедуры институционализации, хабитулизации (опри-вычнивания) и легитимации, до которых постмодернизму нет никакого дела. Что утверждает феноменология? Она утверждает первенство жизненного мира, строит свои категории с опорой на понятие жизненного мира. Например, Шюц является автором таких работ, как «Посторонний», «Возвращающийся домой», «После Первой мировой войны». Он писал не только о том, что первичная социализация дома разрушена у солдата, побывавшего в боях, и что семья не сможет воспринять его новой идентичности. Он также утверждал то, что они столкнутся, что они не поймут друг друга. Щюц выступал по радио, доказывая это. Постмодернизм берет всю существующую плюральность как данность. Чем более шгорально, тем лучше. Феноменология не такова.

По моим представлениям, учебник Константина Семеновича – хороший учебник, интересный студентам, особенно студентам нефилософских специальностей. Он соответствует микросоциально-философскому анализу, который любит проводить Константин Семенович в своих исследованиях. Однако пропущен большой пласт, который данным методом понять нельзя. Это пласт объективных социальных процессов развития. Собственно, откуда взялись и кризис идентичности, и аномия, и преступность, и девиации? Происходит сильная социальная трансформация. А чтобы говорить о социальных трансформациях, надо иметь аппарат для разговора о них. И тут на уровне субъективного чувственного восприятия мы уже не сможем их охарактеризовать.

B.C. Кржевов

Я рассматриваю философию как строгое систематизированное знание, а всякие проблемы, условно говоря, персонажного свойства считаю маргинальными проблемами. Способы их решения зависят от принятой философской парадигмы. Я могу обозначить два мотива. Надеюсь, всем памятен «Театральный роман» М.А. Булгакова, а именно – та знаменитая сцена, когда генерал Комаровский-Бионкур, посидев на спектакле МХАТа, врывается к режиссеру Ивану Васильевичу с покаянным воплем «Научите, как жить». Если хотите, это своеобразная метафора философствования, которая мне лично абсолютно чужда. Потому что если мы говорим, что философия – это знание о ценностях, то возникает неизбежный вопрос: это изучение ценностей? Тогда нужно вспомнить Вебера, который говорил, что отнесение к ценности как к объекту влечет за собой утрату самой оценки. Ценность и норма утрачивают свое непосредственное значение для исследователя. А если это предписание ценности, то тогда философия — это проповедь, и совершенно непонятно, почему нам нужно с одним проповедником соглашаться, а другого отвергать. Это вопрос что, личного согласия? Тогда философия перестает быть знанием интерсубъективным и утрачивает то, что, скажем, Шопенгауэр считал главным признаком философского знания. Он говорил, что философское мышление начинается с того момента, когда оно осуществляется под знаком необходимости. А необходимость человеческим произволом не отменяется. Даже если человек декларирует свое неприятие необходимости, то она от этого не перестает быть сама собой. В этой связи я

Кржевов Владимир Сергеевич – кандидат философских наук, доцент, доцент философедры факультета МГУ им. М.В. Ломоносова (Москва).

хочу попутно сделать одно замечание относительно очень интересного пассажа по поводу сингулярности. Все, что Вы сказали, в принципе описывается очень простым термином флуктуации, которые не отменяют более высоких уровней порядка, а рассматриваются только в их контексте. Мысль не новая, но тем не менее она не утратила своей актуальности. Поэтому я сразу прошу мои последующие соображения не считать претензией на требование единомыслия. У меня пафос другой. Одна из книг, посвященных истории математики, имела очень хорошее и характерное название: «Кризис математики: утрата определенности». Я сильно подозреваю, что наша философия претерпевает кризис того же само-то порядка. Никак не отменяя плюрализма мышления, я полагаю вместе с тем, что от некоторых философских текстов, заявленных в аудиторию, требуется все-таки определенность.

Да простит меня автор, одним из недостатков его книги я считаю то, что она в значительной степени несет на себе печать эклектики. Это, в частности, можно проиллюстрировать, разбирая ее структуру. Нам предлагается в качестве второй главы рассуждение о методе социальной философии. По логике это значит, что социальная философия обладает некоторым единым методом, который специфицирует именно социальную философию, отличая ее от других отраслей философского знания. Что очевидным образом неверно, потому что последующее изложение четырех типов философствования свидетельствует, что есть разные методы социальной философии. Единство социальной философии задается единством проблемного поля. А вот методы изучения этого поля и концептуализации могут быть совершенно разными. Я считаю, что учебник должен быть написан с определенных концептуальных позиций. Поэтому если возвращаться к структуре, то я бы, например, этот типологический обзор (а правильнее сказать, историко-философское введение, в кото-Ром рассматриваются основные концептуальные подходы к разрешению задач философского знания) предпослал основному тексту. А сам текст, авторское видение социальной реальности, индивидуальности и пр. я бы Уже изложил с той позиции, которая мне представляется наиболее последовательной. В этой связи возникает проблема принципа дополнительности и принципа комплементарности. Мне кажется, что комплементарность или, точнее сказать, равноправие концепций существует только в самом первом шаге, когда они рассматриваются как равноправные участники конкуренции за истину. А дальше равноправие исчезает, дальше начинается логика. Докажи, что твое построение наиболее удовлетворительным образом разрешает проблемы, которые являются для всей социальной философии общими. Дай основание для предпочтения. На-

верное, аудитории этого института памятно название работы Елены Аркадьевны Малышевой «Проблема выбора научной теории». Такая проблема существует и для философских концепций, только она неизмеримо более трудная, потому что всякая философская концепция неизбежно доказывает свои собственные преимущества в опоре на саму себя. Нам отсюда деваться некуда, из этого круга мы не выйдем. Но, тем не менее эта проблема есть, и я хотел бы провести еще одну параллель, которая мне представляется в высшей степени уместной, в том числе и по композиционным совпадениям. Выготский в свое время написал замечательную книгу «История и уроки психологического кризиса», где он сравнивал четыре основные модели психологических наук, которые тогда выстраивались. Достоинство этой его работы заключается в том, что он как раз показывал различные способы концептуализации психической реальности и следствия, которые вытекают из постановки вопроса. Напомню его замечательную мысль, что разрешимость задачи наполовину зависит от способа постановки вопроса. Это все, на мой взгляд, является нормативно обязательным для всякого автора, который предлагает ученому или педагогическому сообществу результаты своих изысканий.

В этой связи я позволю себе довольно резкое замечание, за что заранее прошу прощения у автора. Мне представляется, что эта книга – в высшей степени интересная, содержательная и богатая мыслями — ни в коей мере не может быть отнесена к жанру учебника. По одной простой причине, о которой уже говорили: в ней нет полноты проблемного поля, нет охвата. Если представить себе ситуацию, что я студентам даю возможность сдать экзамен по этому учебнику, то они мне экзамен не сдадут, потому что остается масса вопросов, на которые они, опираясь на этот учебник, не ответят. Я рассматриваю это как курс лекций, что представляет собой вполне, кстати, правомерный педагогический жанр. Или, еще точнее, это интереснейшая эссеистика, которая излагает взгляды очень эрудированного и мыслящего человека, чрезвычайно интересные студентам, аспирантам, педагогам, коллегам, но которые с точки зрения педагогической дидактики не отвечают многим требованиям. Речь не идет, разумеется, о том, чтобы запрещать или низвергать. Речь идет о том, что в этом случае принцип дополнительности очень уместен. Книга должна быть дополнена работами иного порядка. И последнее, что я бы хотел заметить в этой связи. К сожалению, одним из уже содержательных недостатков это

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: