Счастье вечного ученичества

ЛЕВИ Владимир Львович

"КУДА ЖИТЬ"

Запев. ПРЕДВОДИТЕЛЬ СОЛНЕЧНЫХ ЗАЙЧИКОВ

Проще всего быть счастливым,

не зная о том, как дитя,

но кто же сказал,

что самый простой способ счастья —

самый доступный?..

Солнышко рисовала с натуры Маша Леви 2 лет

Районный психодиспансер внутри плюгав, снаружи сер. Я в этот дом служить засел, а мир на волоске висел, как и сегодня. Не одарить, не удивить, а лишь слегка приприноровить да потихоньку придавить пятой Господней…

Книги я начинал писать в обшарпанной комнатушке с вывеской на двери «психотерапевт», за легким столистоликом, под уютное посапывание моих загипнотизированзагипнотизированных пациентов… Минут через сорок я должен был их шешевелить, поднимать. Шли следующие… Можно было успеть настрочить пару страниц, выпить чаю… Или тоже попропопробовать прикорнуть, до щелчка в виске…

Во мраке просыпаясь, звуки шлю тому, кого не знаю и люблю, кого люблю за то, что не познаю. Ты слышишь?..

Мы живем на сквозняке. Рука во тьме спешит к другой руке, и между ними нить горит сквозная… Ты чувствуешь? Душа летит к душе. Как близко Ты, но мгла настороже. Закрытых окон нет, глаза закрыты… Во мраке просыпросыпаясь, звуки шлю тому, кого не знаю и люблю, и верю, и ищу, как знак забытый…

…Кабинетик мой смотрел на проходной двор, где в сообщество брито-стриженых тополей угнездилась троица общественных учреждений: милиция, баня и вытрезвивытрезвитель. Рядом скромно алела дверь агитпункта с лозунгом:

«Все для человека, все во благо человека».

Прямо по курсу выпячивалась вываливающимися потрохами помойка, куда попозже пришастывали, вороворовато оглядываясь, два сумеречных окрестных кота.

А во двор приходило Солнце. Приходило по своему расписанию и усмотрению, сообразно погоде. Летними вечерами, умиротворенное, посещало мое занавешенное окно, начинало сквозить, просвечивать, вызывать…

Если обстоятельства позволяли, я присаживался на подоконник, приотодвигал занавеску — и —

зайчиком из кабинетной своей норы тревожил потрескавшийся потолок и пространство над документами начальника паспортного стола, щекотал парившихся, приветствовал протрезвевавших, после чего взмывал круто вверх, к последнему этажу насупротивной пятиэтажки, где всегда в это время виднелась в окошке одиодинокая женская фигурка…

А вы в детстве не забавлялись, не баловались, не озорничали хоть раз эдак вот?.. Потрясающая возвозможность — поймать прямо в руку Солнце и запустить лучевой стрелой куда хочешь, послать легким взмахом кому вздумается, на кого Бог пошлет, совершенно безбезвредно, совершенно секретно и совершенно бесплатно!..

Уж зайчик-то солнечный наверняка не причинит ниникому неудобств, разве что отвлечет и чуть подслепит на миг, маленькое изумление… Напоминание, что живем мы в государстве Его Светлейшества, под вездесущим присмотром… Если кто-то рассердится, вознегодует на нарушение неприкосновенности Своего Темнейшества — что ж, пусть разрядится…

Случалось ли вам затаить дыхание, замереть от невыносимости чуда, увидев, как живо дрожат, как ликуют, как пляшут блики, отражаемые водой, по листве или отражаемые листвой — по воде?..

Как танцуют и кувыркаются брызги света по мрамору у фонтана, в фонтане под смехом ветра, как обнимаются, скачут, хохочут?..

Во дни школьйые, притаившись за свалкой, на солнечном пятачке двора, вооруженные осколками разбитых зеркал, мы с дружком запускали своих летучих посланпосланцев в мрачную полутьму чистопрудненских коммуналок, в чадные кухни, беременные бельем… Да, я солнцепоклонник, друзья мои, я верноподданнейший Его Сиятельнейшего Светлейшества, иногда берущий на себя и обязанности Кофечайного Полуночного Посла!..

Сорок лет практики

И уже поболее — сорок с лишним на сегодняшний день за плечами, более сорока лет работы врача и психолога.

Столько вот лет лет подряд принимаю людей, наблюдаю, выспрашиваю, обследую, изучаю, стараюсь лечить, помопомогать, поддерживать, объяснять, утешать, направлять…

Вижу и обдумываю, что из этого получается, что выходит, что не выходит…

А еще всемирная многовековая деятельность всех тех, кто занимался и занимается тем же, но по-другому — стараюсь хотя бы главное узнавать, сравнивать и осмысливать… А еще жизнь собственная, коротенькая, но моя.

А еще жизнь несобственная, жизнь всевозможная — и попытка мыслить, длящаяся и во сне…

Опыт, скажете вы. Опыт большой. После десяти лет работы и я так полагал. А теперь знаю: это начало.

Только начало опыта и всегда только начало.

Не скромничаю, поверьте. Допустим, ты общепризнанный мастер, великий профессионал. Допустим, ты досконально изучил за жизнь миллионов пять человек — цифра фантастическая, но допустим.

А на Земле людей сколько миллиардов — есть, было и будет?.. И у каждого что-то свое, в каждом — новое, небывалое, каждый начинает сначала — иначе бы и зачем нас столько?.. Какого опыта хватит, чтобы объять эту ненеобъятность?.. На какой ступеньке Бесконечной Лестницы ни стоишь — она первая, всегда только первая.

Профессионализм в деле складывается из двух соссоставляющих: 1) понимания предмета; 2) умения исполнять профессиональную роль.

Второму — с внешней, по крайней мере, стороны — в медицине и психологии можно научиться довольно быстро, а при хороших актерских данных почти мгновенно, в этом и состоит искушение шарлатанства.

Ну, а первое — главное — даже при гениальных споспособностях требует долгого времени для постижения, третребует — доскональности.

Профессионал человекознания, как и любой иной, имеет дело с повторностями. Все люди смертны и по этой главной причине в основном одинаковы. Наука имеет понятия Статистической Достоверности и Представительной Выборки — той самой ложки, которой довольно, чтобы узнать о содержимом котла…

Виды-типы-классы-разряды есть у всего на свете, и у людей тоже…

Вот и превратился мой мозг какой-то своей частью в компьютер для вычисления человека: одного взгляда, одного звука голоса, двух-трех слов письма достаточно, чтобы определить, кто это, что с ним— какой тип, чем болеет, чем занимается, какие проблемы, на что способен…

Но в том и дело, что этого недостаточно. Это только начало — начало видения. Это еще вовсе не понимание.

В том и дело, что человек конкретный, вот этот живой человек — Человек Единственный, а не статистический: никогда не было такого. И нет, и не будет!..

Я занимаюсь точной наукой о человеке и точной помощью, я стараюсь, по крайней мере, заниматься именно этим. Иначе и смысла нет, иначе — халтура.

Вот почему многие из своих текстов — и целые книги—я время от времени перебеливаю-переписываю.

«Зря, — некоторые говорят, — лучше пиши новое, дважды войти в одну воду нельзя…». В том и дело.

Вхожу с того же мостка — вода всякий раз иная…

Счастье вечного ученичества

…Там, в обшарпанном гипнотарии, я постигал с каждым пациентом снова и снова, со сквозной ясностью: основная причина наших трудностей и страданий — наше невежество и неумение думать. И смерти причина — в начале начал и в конце концов — неумение думать.

Хочу передарить тем, кто захочет принять подарок, свое несказанное счастье — быть пожизненным учеником мира, вселенским студентом. Нет ничего чудеснее должности простого подопытного кролика жизни, который, однако же, не только дрыгает ножками и верещит, но и пытается соображать.

Человек испытал все, если не жизнью, то смертью.

К чему не пробилась Мысль, то постигла Вера. Чего не открыл ученый — пропел поэт, зашифровал миф, изъяснила музыка. Мир изведан своим бытием, все вселенские тайны открыты — мы ощущаем в себе их дыхание…

Но нельзя тайной пользоваться без уплаты собой.

Каждая капелька человечности, каждый лучик душевного света, каждая жилка живого, откуда бы ни исходили, наполняют нас счастьем встречи и одновременно горечью расставания.

Так смотришь на закат солнца.

Так разглядываешь свои детские фотографии и веришь, что это ты, и не веришь. Так расстаешься с откровением сновидения…

Наши чувства и наши знания разобщены, разбрызганы, как дождинки по ненасытному солончаку, иссыхают и разлучаются, как и мы…

Но есть в мире Сила Соединения, есть…

Как беспробудно эта ночь темна.

О жгучий холод, злой отец,

спасибо,

ты научил нас

разводить огонь.

Глава 1. ДОКТОР ТОРОБАН

ПОЧЕМУ У НАС НE ПОЛУЧАЕТСЯ ЖИТЬ

…гремел Гомер,

шептал Экклесиаст:

все суета, и пошлостью воздаст

величие, и пыль покроет имя…

Трудами и победами своими

мы можем лишь самих себя растить,

и нужен полный свет, чтоб осветить

наживку демагога — чувство долга.

Как медленно прозрение. Как долго

я сочинял ненужного себя,

как будто, заикаясь и сипя,

искал волну детекторный приемник,

как будто полз

к святым местам паломник

и вдруг его настиг крылатый конь,

и Бог живой, смеясь, простер ладонь…

…Все тлен и прах,

но есть необходимость

преобразить в вещественность и зримость

восторг души, ночующей во мне,

как ласточка

в простреленной стене…

У моего старинного Великого Стола две цены. Одна — рыночная, для всех: стоит столько-то. Сколько именно — знать не знаю и не хочу.

Другая цена — моя личная, деньгами не измеряемая.

Венецианский шедевр в стиле то ли позднего барокко, то ли раннего рококо (всегда их позорно путаю), львино-лапый красавец в золотистом литье.

Такой стол мебелью не назовешь, это уже существо.

Дух изысканно-живой, беззаботный, пьющий на брудершафт с Вечностью, сотворил это произведение руками неведомого мастера и теперь звучно приветствует меня всякий раз, как зашелестит строчка прозы, зашевелится зачаток стиха…

Милостиво разрешает присаживаться пациентам, выслушивает их снисходительно-умудренно, иногда проборматывает некие напоминания, благоволит усилиям понимания… Но не выносит, когда на нем пишут рецепты или деловые бумаги. Что такое, вопрошает, к чему эта буфетная суета, эта возмутительная возня?.. Стыдно и оскорбительно. Я и так многое претерпел…

Это правда: Великий Стол пережил восемь войн и по меньшей мере три революции. Гнутые ореховые ноги уже лет сто восемьдесят взывают о скорой помощи; грудастые бронзовые рожицы побурели; врезная, цвета спелой маслины кожа столешницы изуродована царапинами и вмятинами, кое-где вспухла; на черной тисненой кайме зияет кошмарный шрам, выжженный сигаретой, — увековечил себя мой подвыпивший приятель с подружкой…

Реставрировать недосуг, да и не по карману…

…И молча, как рыба, ныряя на дно,

вдыхаю миазмы чужих природ —

несчастий так много, счастье — одно,

а надо бы наоборот…

В скудный наш дом этот ссыльный аристократ перекочевал из Старой Европы, из Бельгии, где в приморском граде Антверпене родилась моя мама. Такой же точно — близнец? — я увидал мельком в кинохронике: в роскошном королевском дворце (Версале?) за ним сидел президент де Голль, подписывал договор…

Плохо это, неправильно — зависеть от вещей, знаю и понимаю — глупо, унизительно для души…

А я от Великого Стола явно зависим. Сейчас, правда, уже не настолько сильно, как раньше, когда, бывало, и месяца не мог прожить где-нибудь в отдалении, чтобы не затосковать, не возжаждать снова и снова притронуться рукой, глазом, дыханием к добротному дружелюбному дереву, к звонко зовущим извилистым вензелям, к гениально-легким литым фигуркам…

Я терял без него работоспособность и вдохновение жить. Спрашивал себя, в чем же дело, почему я готов отдать за этот музейный экспонат если не жизнь, то пожалуй, ногу, а то и руку. Эстетическая ценность — да, я к красоте чувствителен; средоточие родовой памяти — да, и это… Но и еще что-то…

Личная значимость, внутренняя цена, привязанность и зависимость — вот мы и начали разговор об этом.

Самая что ни на есть конкретная психология.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: