ВЫТЕСНЕНИЕ: ПЛЮСЫ И МИНУСЫ

Причуда моей памяти: помню отрывок, но не могу сказать, кому он принадлежит.

«Человеческая память обладает еще не объяснимым свойством навсегда запечатлевать всякие пустяки, в то время как самые важные события оставляют еле заметный след, а иногда и совсем ничего не оставля­ют, кроме какого-то общего трудно выразимого душев­ного ощущения, может быть, даже какого-то таинствен­ного звука. Они навсегда остаются лежать в страшной глубине на дне памяти, как потонувшие корабли, обра­стая от киля до мачт фантастическими ракушками до­мыслов».

Совершенно несомненно: у Рая и Ада — громадная власть над памятью. Но вместе с тем в наглей памя­ти есть и что-то идущее вопреки естественному принци­пу значимости. Совершенно невозможно, например, за­помнить сильное наслаждение. «Желудок старого доб­ра не помнит». И это вполне оправдано: если бы он не был неблагодарным органом, мы бы быстро умерли с голоду. Если бы мы могли одной лишь памятью вос­производить Рай с тою же интенсивностью, что и в не­посредственном действии, отпала бы необходимость в реальных удовлетворениях. Это было бы вполне рав­ноценно неограниченному доступу к самораздражению мозга. В одном газетном очерке я прочел о египетском рабочем, который, расставаясь с возлюбленной, нароч­но старался забыть ее черты. Вероятно, он был муд­рым влюбленным. Но подобные вещи происходят са­ми собой и с памятью Рая, и с памятью Ада.

Одно из самых плодотворных для психологии и клиники наблюдений Фрейда — феномен, очень удач­но названный им «вытеснением».

В грубо приблизительном значении это просто за­бывание неприятного. Забыто имя человека, с которым не хочется иметь дело; забыт тягостный эпизод дет­ства... С завидной зоркостью Фрейд проследил это и в некоторых повседневных мелочах, и в неврозах, и в сновидениях. Он показал, что вытесненные воспомина­ния могут проникать в сознание в завуалированном, порой причудливом виде, и всю изощренную технику психоанализа направил на выявление и «отреагирование» скрытых воспоминаний, которые назвал «комплек­сами». Вспомнить, чтобы забыть...

К сожалению, в своей общей теории психики Фрейд круто обошелся и с вытеснением, сведя его главным об­разом к сексуальным конфликтам. И это есть, но не в том масштабе... Тем не менее проблема не перестает волновать психологов и клиницистов. И конечно, как и почти все фундаментальные явления психики, вытесне­ние множество раз открывалось и переоткрывалось и до Фрейда и после.

Вот, пожалуй, простейший случай. Вы по нечаянно­сти вляпались в нечистоты, ну вот случилось же. Бр!.. Скорее очиститься, смыть. Все. До «комплекса» дело не доходит. В первый момент сознание ситуации обо­стрено, но дальше весь разговор идет между Адом и безотчетной памятью, и сходятся они на том, что га­достные следы надо замести как можно скорее. При этом, однако, между сторонами возможно и несогла­сие, и отвратительное воспоминание может еще эхо-подобно вернуться разок-другой...

В вытеснении в самом общем смысле не остается ничего непонятного, если мы вспомним о психофизио­логическом принципе минимизации Ада. Как могло быть иначе у существа, несущего в своей голове та­кой огромный груз избыточной памяти? Вытеснение и есть минимизация Ада в памяти: первейший механизм психологической защиты. Представьте, что было бы, если бы все адские воспоминания оставались всю жизнь действенными, — сплошная пытка. И не было бы никакого движения, никакого риска, и род людской, вероятно, прекратил бы свое существование. Не будь вытеснения, ни одна женщина, перенесшая муки родов, не согласилась бы рожать второй раз. Во время студен­ческой акушерской практики, наблюдая роженицу, я то и дело слышал клятвы, что «больше никогда, ни за что...». Такое настроение может длиться два часа, ме­сяц, год, но потом...

А разве могли бы люди жить вместе? Разве могли бы вновь и вновь мириться поссорившиеся?

Вытеснение — это не уничтожение, не стирание сле­дов памяти, а только их блокада, торможение, подав­ление. Доказывается это возможностью воспроизведе­ния, которое происходит либо само по себе (как, на­пример, у депрессивного больного, который вдруг вспо­минает малейшие грешки своей жизни), либо с по­мощью специальных приемов. С уверенностью можно сказать, что тождественно вытеснению и забвение, вну­шенное в гипнозе.

Но куда же они вытесняются, эти следы?

В подсознание, отвечал Фрейд. Куда-то в «оно», в ту преисподнюю, где беснуются неизрасходованные вле­чения...

Вот тут уже начиналась фрейдовская психологиче­ская метафизика. В представлениях Фрейда подсозна­ние выступало в виде какого-то темного подвала или резинового баллона, который растягивается, раздувает­ся — но чем больше, тем сильнее внутреннее давление и тем сильнее приходится давить извне «цензуре» со­знания... Здесь соблазн логической четкости явно вы­теснял из сознания Фрейда сложность неизведанной реальности. Да и не только в этом дело: представлять себе подсознание в виде какого-то пространственно отделенного помещения просто удобно. И в этой книге, говоря о подсознании, мы пользуемся подобными пред­ставлениями. Важно только не забывать об условности..

Фрейд ничего не знал о механике свертывания и развертывания мозговых эхо, да и мы сейчас, несмот­ря на обилие новоявленных гипотез, не ведаем, в ка­ком виде живет в мозгу вытесненное воспоминание,

Мы знаем лишь, что это «нечто», способное при слу­чае развернуться, то есть воспроизвестись. Но ведь раз­ное дело непроявленная пленка и фотография, семечко и дерево. Употребив слово «вытеснение», мы еще не по­стигаем, что за ним скрывается.

Однако явление есть, и термин, как говорят, работа­ет. По тому, что и как вытесняется, можно, очевидно, строить и типологию людей. Очень похоже, например, что те, кого зовут меланхоликами, обладают относи­тельно слабой способностью вытеснения, а сангвиники наоборот. Великолепный пример вытеснения — эпизод из «Войны и мира», когда Николай Ростов, типичный сан­гвиник, с искренним воодушевлением рассказывает о своей храбрости на поле боя... В действительности про­изошло обратное. Но он уже сам верил в свой подвиг.

Механизм вытеснения действует в миллионах психи­ческих частностей. Чтобы сказать «да», надо вытеснить «нет». Чтобы сесть, надо вытеснить «стоять». Любое действие в своей предварительной мозговой модели проходит через фильтр «то — не то», в котором участву­ют Рай и Ад. И многие из ненормальносгей, смешных и страшных, которые мы наблюдаем у тяжелых душев­нобольных, можно объяснить тем, что у них не сра­батывает вытеснение вариантов поведения, относимых к разряду «не то»... Это динамический, обратимый про­цесс: эпизоды нормального и ненормального могут сме­нять друг друга с потрясающей скоростью. То, что было действенным и актуальным долгие годы, может вытес-ниться мгновенно, а давно вытесненное может неожи­данно всплыть в сновидении, под действием галлюци­ногена или другой «встряски» мозга.

«Доктор Аберкромп рассказывает о больном, впав­шем в беспамятство вследствие ушиба головы... Когда ему стало лучше, он заговорил на языке, которого ни­кто в больнице не знал; это оказался язык валлийский. Оказалось, что больной тридцать лет не был в Валли-се (Уэльсе — В. Л.), совершенно забыл свой родной язык и вспомнил лишь под влиянием болезни. Выздо­ровев, он опять совершенно его забыл и заговорил по-английски» (из Корсакова).

«Некто испытавший кораблекрушение рассказывал следующее: «Уже в продолжение четырех часов я одино­ко носился по волнам; ни один человеческий звук не мог коснуться моего слуха; вдруг я услышал произнесенный голосом моей матери вопрос: «Джонни, это ты съел ви­ноград, приготовленный для твоей сестры?» За тридцать лет до этого момента, будучи тогда одиннадцатилетним мальчишкой, я съел тайком пару виноградных кистей, назначенных матерью для моей больной сестры. И вот на краю погибели я внезапно услыхал голос моей мате­ри и тот самый вопрос, который был обращен ко мне за тридцать лет перед тем; а между тем в последние два­дцать лет моей жизни, как я положительно могу утверж­дать, мне ни единого раза не приходилось вспоминать о моей только что упомянутой ребяческой проделке».

А вот еще один случай.

«Одна молодая женщина, страстно любившая своего мужа, во время родов впала в продолжительный обмо­рок, после которого забыла все касающееся периода супружества. Всю остальную свою жизнь до замужества больная помнила прекрасно. В первые минуты после об­морока она с ужасом отталкивала от себя своего мужа и ребенка. Впоследствии она никогда не могла вспом­нить период своей замужней жизни и все те события, ко­торые случились в течение его. Родителям и друзьям удалось, наконец, убедить ее авторитетом своего свиде­тельства в том, что она замужем и имеет сына. Она по­верила им, потому что ей легче было думать, что она утратила память о целом годе, нежели признать всех своих близких обманщиками. Но ее собственное убеж­дение, ее внутреннее сознание нимало не участвовали в этой вере. Она глядела на своего мужа и своего ребен­ка, не будучи в состоянии представить себе, каким вол­шебством достался ей этот муж и как родила она ребен­ка». Может, женщина эта смогла бы вспомнить своего мужа под гипнозом.

Уже из корсаковского описания больного адвоката видно, что разница между органическим «стиранием» памяти и вытеснением нечеткая: есть какие-то переход­ные грани, одно переходит в другое. На краткосрочном полюсе памяти вытеснение тождественно переключению внимания. Вас гнетет какая-то неразрешимая неприят­ность, тягостное ожидание. Никак не можете отключить­ся. Но вот происходит чрезвычайное событие, потребо­вавшее от вас интенсивной работы, напряжения, раз­мышлений, даже какая-то другая неприятность — но та, прежняя, пока вы действовали в новой ситуации, куда-то отошла... Клин клином, так бывает сплошь и рядом.

Все очень просто: вы отвлекаетесь и на короткое время, нет, не совсем забываете о той неприятности, а просто отключаетесь, .она ненадолго покидает сознание и ослаб­ляет свое адское действие. После этого может стать ли­бо лучше, либо, по маятнику, еще хуже, но во время са­мого отвлечения, очевидно, произошло вытеснение... А вот старик, вспоминающий в своей молодости только хорошее (и время было лучше, а главное, мы сами были лучше), — у него тоже происходит вытеснение, очень стойкое и сильное. Оно связано уже с глубокими плас­тами долгосрочной памяти.

Это многоликий механизм, заслуживающий присталь­ного изучения. Упорное выталкивание из памяти ученика неинтересного, но обязательного материала... Очень ча­сто материал становится неинтересным лишь потому, что он обязателен (один из моих корреспондентов на­звал это «избирательной тупостью»). Важный факт для педагогической психологии, конечно, не прошедший ми­мо психологов, но, к сожалению, еще мало учитываемый в школе...

Есть и другие виды «избирательной тупости». Вы с кем-то спорите, но за!мечаете, что говорите словно на разных языках: ваши доводы «не доходят». Ваш оп­понент вполне искренне уверяет вас и себя, что ему хо­чется понять. Ваши аргументы доходят, но, увы, вытес­няются: приказы «не принимать во внимание» исходят из подсознания. Энтузиаст-исследователь, вполне честно получающий результаты, которые ему ужас как хочется получить, удачливый телепат, фанатик односторонней идеи. Мы видим здесь и обманываемого, который, как кажется и другим и ему, ничего не замечает, и обман­щика, который вытесняет свою совесть.

Вытеснение — тут уже, может, лучше употребить слово «недопускание» — действует не только на уровне примитивных адских позывов, но и в самых высоких сферах ума. Как быть с неразрешимыми противоречия­ми? С проблемой смерти, например?

Только два выхода: либо исследовать их и примирять, рационализируя в какой-то новой логической схеме, либо игнорировать, вытеснять. Либо (чаще всего) то и другое одновременно. Человек не может жить в конфликте с са­мим собой. Есть какая-то норма внутренней правоты. Быстрее всего забывается не то плохое, что причинил тебе мир и люди, а то, что причинил ты другим или себе.

И обыкновеннейшее человеческое свинство — неблаго­дарность — тоже связано с вытеснением. С огромной силой вытесняются все разновидности зависти, бесчис­ленные варианты комплекса неполноценности...

Человеку, который начинает вглядываться в эту меха­нику, становится непросто с людьми и с самим собой. Но страусиная политика — не выход. Во всяком случае, очевидно, что ответ: хорошо это — вытеснение, или плохо, — не может быть однозначным.

ЗАБЫТЬ, ЧТОБЫ ВСПОМНИТЬ

— Погодите, сейчас... Вертится на языке... Сейчас вспомню...

Знакомая ситуация «Лошадиной фамилии», повто­ряющаяся с каждым чуть ли не каждый день. Иног­да это удается, а чаще нет: срочно вытащить из подсоз­нания нужное слово, фамилию, телефон. Ведь знаю же, но сейчас, как назло, забыл! И какое удовлетворение, коротенькое, но интенсивное, когда все же выскакивает.

Что же происходит, когда мы безуспешно силимся что-нибудь вспомнить?

Думается, в этом случае преграждает путь к воспо­минанию именно Ад, его маленькая нетерпеливая вспышка, возникающая из-за неполучения результата немедленно. Очевидно, это кратковременное непроиз­вольное вытеснение. Очень похоже на ситуацию, когда надо быстро открыть замок, а у вас целая связка ключей, и неизвестно, какой подходит. Вы судорожно тычете то одним, то другим, раздражаетесь, пытаетесь чуть ли не взломать явно неподходящим и в результате просто те­ряете время. Куда уж тут до оптимальной стратегии.

Особенно драматично это получается на экзаменах и ответственных выступлениях, например у актеров на сцене, когда Ад подстегивается жестким лимитом време­ни, а промедление и растерянность смерти подобны. Сбился, забыл — пропало, если не выручает мгновенная замещающая импровизация...

Нет, Ад не обвинишь в том, что он только подавляет память, это было бы несправедливо: отчаянное напря­жение иной раз позволяет вытащить из мозга невероят­ное. Зачем же Ад упрямо отталкивает явно необходимое, без чего сам же рвет и мечет?

Наверное, все дело в этой неотрегулированной сти­хийной избыточности...

Самый разумный и довольно часто непроизвольно применяемый метод вспоминания недающегося — все то же отвлечение. Убедившись, что усилия бесполезны, луч­ше прекратить всякие попытки вспомнить и переклю­читься на что-нибудь другое. Чрезвычайное положение отменяется, напряжение Ада ослабляется, внимательный центр сознания занимается другими вещами, но на пе­риферии его остаются вестовые, прислушивающиеся к подсознанию. А тем временем там, в смутной мозговой автоматике, продолжается перебор зхо-ключей. И вот наконец в один поистине прекрасный момент вестовой кричит: эврика!..

На этот раз — забыть, чтобы вспомнить. Таким мето­дом вспоминают не только слова, фамилии или номера телефонов. Так ищут идеи, так идет охота за мыслью у изобретателей, литераторов, математиков, и многие рассказывали об этом. Так подлавливают вдохновение. Разница только в масштабах времени и усилий. У твор­ческого человека, в сущности, нет момента, когда бы он не работал, даже если он уверен, что отдыхает. Если верно замечание Чайковского, что вдохновение — гостья, которая не любит посещать ленивых, то так же верно и то, что она боится чрезмерно приставучих. Раскачка подсознания — вот чем занимаются творческие люди всю жизнь и неподчинение суровым законам этого дела мстит за себя жестоко. Не идет книга (картина, теория, пьеса). Хватит, не насиловать себя, отложить. Дать от­стояться. Усилия, казавшиеся бесплодными, не пропадут: в свой час они вернутся из подсознания с ясной готов­ностью, и из груды разрозненных кирпичей, с огромной скоростью встанут почти готовые постройки, только успе­вай ставить. Так с благодарностью возвращаются эхо, отпущенные на свободу (а подпирают эхо из глубины еще и отмашки эмоционального маятника).

Но выжидательный метод, конечно, применим лишь в случае, когда вы располагаете достаточным временем и терпением. В жизни обычно приходится вспоминать срочно...

К сожалению, рецептов срочной мобилизации памяти пока нет, в основном приходится полагаться на стихию игры между сознанием и подсознанием. Но из того, что мы только что сказали, следует одна непреложность: Ад к деликатной механике памяти подпускать нельзя. Пе­ребор эхо-ключиков должен производиться четко и уве­ренно. Чтобы увеличить вероятность воспоминания, надо как-то мобилизовать Рай, так хорошо умеющий при­тягивать...

Моделью может служить пошловатый азарт анекдотчика. Если вы засмеялись одному анекдоту, он обяза­тельно расскажет вам следующий, и не остановится, по­ка не проиграет всю свою пластинку, ибо с этим у него связана стойкая цепная реакция удовольствия. Везет же кому-то... Если б уметь полноценно использовать это ве­ликое естественное умение мозга засылать Рай вперед искомого, испытывать предвосхищающее ощущение, что уже получается, хотя на самом деле еще все под вопро­сом, уже получилось, хотя только еще началось...

И этот механизм работает на различных уровнях, на­чиная от примитивной физиологии и кончая самыми вдохновенными взлетами мысли.

А КАК ЗАБЫТЬ!

Если есть вытеснение, этот механизм убегания от Ада памяти, почему же он не всегда срабатывает? По­чему никак не удается забыть обиду, поражение, не­счастную любовь, травмирующую ситуацию?..

— Вы сознательно хотите забыть это?

— Да, сознательно. ■— В том-то и беда.

Здесь нет никакого парадокса: ведь приказывая себе забыть нечто, вы тем самым и припоминаете. Исподтиш­ка проверяете себя, спрашивая где-то внутри: а забыл ли я это, и именно этим внутренним вопросом опять вспоминаете, включаете эхо. Получается заколдованный круг, воспоминание только укрепляется.

Нет, чтобы забыть, надо забыть незаметно. Созна­тельная заинтересованность в забывании только мешает, если нет заинтересованности подсознательной. А разо­браться в ее механике и овладеть ею не просто, здесь-то уж всегда нагромождение парадоксов и противоречий, ибо в игру вступает Двуликий Янус. Лучше всего идти испытанным, хотя и нелегким путем отвлечения, и тогда рано или поздно срабатывает та подсознательная (как ее лучше назвать?) воля, та автоматическая минимиза­ция Ада, которая пронизывает все наше существо.

ГЛАВА 4

ИЗ ОТКРОВЕНИЙ

СОННОГО ЦАРСТВА

(гипноз без гипноза)

НОЧНАЯ СМЕНА

ЗАЧЕМ?

О ТОЛКОВАНИИ СНОВ ФЛЮИДЫ ГОРИЛЛЫ

ЗАБЫТЫЕ СНЫ

ГИПНОЗ БЕЗ ГИПНОЗА

ВЫКАРАБКИВАЯСЬ ИЗ ПОДСОЗНАНИЯ

НОЧНАЯ СМЕНА Ф

Спящий мозг, как мы уже знаем, электрически от­нюдь не молчит: нескончаемые волны ритмов свидетель­ствуют, что в нем продолжается работа. А электроды по­ведали, что примерно половина нейронов, молчащая днем, оживленно разговаривает ночью, и наоборот. Зна­чит, в мозгу есть ночная смена, которая вершит какие-то свои таинственные дела. Длительные записи биотоков спящих людей и животных показали, что дела эти со­вершаются в довольно строгой последовательности.

Глаза закрыты, но сна еще нет: на электроэнцефало­грамме господствуют бодрственные ритмы дневной сме­ны. Но вот они начинают путаться и перемежаться какими-то неправильными зигзагами: это первая легкая дремота, полузабытье. «А? Нет, не сплю...»

Еще несколько минут, и писчики энцефалографа начи­нают вырисовывать веретенообразные кривые: дремо­та углубляется, внешний мир уплывает... Пошли круп­ные, медленные дельта-волны. Это уже глубокий, или «медленный», сон, практически бессознательное состоя­ние. Ночная смена трудится вовсю. Падает температура тела и самого мозга, замедляется пульс, снижается кро­вяное давление, все органы и эндокринные железы ра­ботают в сонном режиме. Дельта-волны укрупняются, отключение все глубже, все телесные признаки сна на­растают максимально...

И здесь начинается странное. Словно спохватившись, что зашел слишком далеко, мозг начинает быстро воз­вращаться к исходному уровню температуры и электро­активности. На электроэнцефалограмме появляются ритмы бодрствования. Нет, спящий не просыпается, мышцы его тела даже еще больше расслабляются. Но под плотно закрытыми веками начинают двигаться глазные яблоки, могут дернуться брови, рот, рука... (Собаки в это время слегка перебирают лапами, иногда пошевеливают хвостом, даже взлаивают.)

Это фаза так называемого парадоксального, или «быстрого», сна с бодрствепнымн биотоками. Она длит­ся от 8 до 30 минут, и затем электрические события в мозгу снова идут в прежней последовательности. Начи­нается новый сонный цикл. Так происходит четыре-пять раз за ночь. А пробуждения испытуемых в разных фазах циклов убедили экспериментаторов, что всякий раз, только когда начинается быстрый сон, человек видит сновидение.

Это большое открытие, внесшее ясность в туманное высказывание: «Он уже видит десятый сон». Десять снов за ночь обычно посмотреть не удается, но четыре-шесть — обязательно, даже если вы уверены, что не видели ни одного. Вы просто успеваете забыть их, прежде чем к ним подключаются и продолжают в своих эхо бодрственные системы памяти. Жизнь в мире снови­дений составляет 20 процентов от всего сна и, стало быть, довольно солидную часть всей жизни.

Но самым большим открытием стало другое. Оказа­лось, что можно по многу раз будить человека во время медленного сна, и к утру он все равно будет чувствовать себя выспавшимся. Не то происходит, если будить в са­мом начале быстрого сна. Человек, которому так и не дали посмотреть за ночь ни одного сновидения, утром заявляет, что спал ужасно, вообще не спал и отврати­тельно себя чувствует... Уже в первую такую ночь за­метно, что биотоки быстрого сна появляются чаще, слов­но мозг стремится возместить их во внеурочное время. Они появляются и днем. Если так продолжается, психи­ческое состояние в конце концов действительно становит­ся ужасным, возникает раздражительность, вялость, ослабление памяти, расстройства влечений: могу г по­явиться и галлюцинации — все как у людей, которые ради эксперимента на много дней лишали себя сна. Исследователи пришли к выводу, что человеку нуж­ны сновидения.

ЗАЧЕМ?

Люди, жалующиеся на абсолютную бессонницу, в большинстве все-таки спят ночью хотя бы три-четыре часа — к такому выводу пришли в лаборатории сна, ру­ководимой профессором А. М. Всйном. Но фаза быстро­го сна в подобных случаях, как правило, нарушена. Очевидно, это и лишает «чувства сна». Соотношение фаз сна изменяется у людей, страдающих неврозами и психозами, различно оно у «жаворонков» — легко засы­пающих с вечера и бодрых утром, — и «сов», у которых все наоборот. Снотворные, большинство из которых да­ет «тяжелый» сои, тоже либо не действуют на нарушения быстрого сна, либо усугубляют их Изменяет быстрый сон и алкоголь, то уменьшая его, то, наоборот, увеличи­вая. А ЛСД, хорошо знакомый нам психотомиметик, порождает биотоки быстрого сна во время бодрство­вания.

Когда быстрого сна слишком много, от алкоголя, на­пример, это тоже неприятно: «Всю ночь видел сны, сум­бур какой-то, все время просыпался...»

Мало снов — плохо, много — тоже плохо. .

Но уж кто, судя по биотокам, видит больше всех снов — новорожденные котята, почти все время сна у них «парадоксальное». Интересно, что же они видят? И что видиг эмбрион, который большую часть своей внутриутробной жизни проводит в быстром сне? Может быть, галлюцинации? Проникнуть в эти тайные видения нам пока не дано.

Наверное, сновидения не имеют никакой цели и сами по себе не нужны, хотя и могут здорово пригодиться, как, например, Менделееву, который увидел во сне пер­вый черновик своей периодической таблицы. Они лишь побочный продукт («эпифеномен») периодических фаз быстрого сна, которые — вот это уже определенно — нужны мозгу.

Так зачем же?

Ни одна гипотеза пока не сводит концы с концами. Правдоподобно предположение, что парадоксальный сон способствует созреванию мозга, особенно у плода и но­ворожденных. Хотя бы потому, что у них этого сна осо­бенно много. Предварительный перебор связей между нервными клетками, импульсное проторение путей...

А может быть, быстрый сон действительно нужен, чтобы сонное состояние не заходило слишком уж дале­ко, — периодическая тонизация, встряска, дозор бодр­ствования, напоминающий, что главное — это актив­ность? Все те же качания маятника...

Как есть парадоксальный сон, так есть и парадоксаль­ное бодрствование — периоды нашей деятельной днев­ной жизни, когда на электроэнцефалограмме можно об­наружить намеки на сон. Правда, такие периоды менее регулярны, но это легко объясняется тем, что во время бодрствования на ритмы мозга накладывается несрав­ненно больше внешних влияний. Если работа монотонна, периодическое снижение бодрственного тонуса прояв­ляется колебаниями внимания и оперативной памяти. В это время машинистки делают серии опечаток.

Маятниковый нейронный механизм сонно-бодрственного цикла устроен принципиально так же, как и мно­жество других маятников организма: та же качка и те же отмашки. Очень много общего с маятником вдоха-выдоха: та же гибкость поверхностного произвольного регулирования и та же могучая, все сметающая непроиз­вольность, когда дело доходит до серьезного. Только более растянутая шкала времени... И каковы бы ни были гипотезы о значении разных фаз сна, основная его цель несомненна: возместить биохимический расход, который во время бодрствования не восполнялся, прибраться, привести все основное в порядок и новую готовность.

Если бы на нашей планете стоял вечный день или вечная ночь, мозг скорее всего работал бы в пульсирую­щем ритме, наподобие сердца. Но нет никакого смысла бодрствовать в то время, которое не может быть исполь­зовано для полноценной мирской деятельности: организ­му гораздо целесообразнее заняться внутренними дела­ми. Человеку эволюционно пришлось выбрать дневной образ жизни. Основной ритм планеты навязал себя моз­гу, закрепился генетически. В условиях полярного дня и ночи люди в общем продолжают спать и бодрствовать, как обычно. Однако на общую схему цикла наложилась масса частных отклонений. Похоже, например, что некий процент «сов» среди людей — намеренный ход эволю­ции: на ночных стоянках первобытных групп, в которых сформировался современный человек, нужны были бодр­ствующие часовые, которым не хотелось спать в это время. Необходимо было и сохранение достаточной гиб­кости сна у всех: дикая жизнь полна неожиданностей и ночных беспокойств. У большинства людей мозг спо­собен переходить на разные режимы сна.

Но природа все делает вчерне и вслепую. Мозг пло­хо подготовлен к жесткому режиму цивилизации. Нерав­номерная избыточность у одних проявляется в излишке бодрствования — бессоннице, у других в сонливости...

Есть болезнь нарколепсия, при которой периодиче­ски или в самое разнообразное время возникают присту­пы сна; человек может внезапно заснуть среди полного бодрствования. Являются ли эти приступы результатом мгновенного включения «ночной смены» или отключения «дневной», пока неясно. Удивительный случай из практи­ки моего друга-коллеги: ему удалось вылечить от нарко­лепсии иностранного дипломата, который впадал в сон на ответственных дипломатических приемах; помогло внушение в гипнотическом сне.

При поражении бодрственных центров ствола возни­кает летаргический сон, длящийся иногда десятки лет. Болезненные очажки находят обычно около стенок внутримозгового канала. Здесь несомненно: отключение бодрственных центров отдает мозг во власть тормозных. Экспериментальная модель «сонной болезни» получена на животных, у которых прицельно разрушали или изо­лировали часть сетевидного образования. Но в некото­рых случаях летаргического сна никакого поражения бодрственных центров не обнаруживается... Это случаи «психогенной» летаргии: сон наступает сразу же после психического потрясения. Так засыпали некоторые ма­тери после известия о гибели детей. 22 ноября 1963 года заснула 19-летняя мексиканка Мария Элена Тельо, по­трясенная сообщением об убийстве президента Кеннеди, и спит до сих пор. Быть может, это сверхкрайний случай вытеснения — непроизвольное подавление всей памяти, пронзенной Адом.

О ТОЛКОВАНИИ СНОВ

В сновидении нет ничего невозможного. Здесь мы плачем и смеемся, летаем, умираем и вновь рождаемся, совершаем подвиги и аморальные поступки, встречаем­ся со множеством существующих и несуществующих лиц и с собственными двойниками, превращаемся в ко­го угодно...

Если осторожно посветить фонариком в лицо спяще­му, ему может присниться ослепительный летний день, яркое звездное небо, пожар, костер, электросварка, на­езжающий поезд или автомобиль с горящими фарами, экран кино или телевизора с передачей детективного фильма и множество всякого другого, но яркий свет будет присутствовать в сновидении почти обязательно. Если приложить к ногам холодную железную пластин­ку — приснится морозный зимний день, прогулка на лы­жах, купание в проруби, путешествие в Антарктиду...

Подобные вещи были известны уже Аристотелю. Сходными приемами некоторые современные исследова­тели программируют сновидения спящих. «Заказ» и сно­видения иногда и в самом деле близко совпадают, это облегчается и предварительным изучением психики ис­пытуемых. И все-таки мозг импровизирует на заданную тему с громадной долей непредсказуемости. Можно не­сколько раз увидеть очень похожие сновидения, но дваж­ды одно и то же нельзя. Как-то во время ночного де­журства в больнице Кащенко на плечо мне села огром­ная птица и с отвратительным клекотом и хлопаньем крыльев начала терзать конями; просыпаюсь, меня тря­сет за плечо санитарка: «Доктор, вставайте, срочный вы­зов» (телефон в дежурке не работал). В следующий раз точно в такой же ситуации мне приснилось, что я выступаю на соревнованиях по самбо, и как раз, когда я собирался провести какой-то прием, противник желез­ной хваткой схватил меня за плечо...

Сновидение «мыслит» образами и сюжетными сценами. Но используются при этом не только и не столько провоцирующие сигналы извне, сколько то, что продол­жает копошиться в самом мозгу. По некоторым под­счетам, за время ночного сна мозг успевает до 10 тысяч раз перебрать все эхо событий прожитого дня. Но этот перебор не ограничивается только что прожитым днем, он захватывает и гораздо более давние и глубокие сле­ды. Наблюдения над сновидениями в течение всей ночи показали, что в первых сновидениях производится «пе­ретряска» актуального, только что пережитого: неред­ко человек, ведущий напряженную жизнь, едва успев заснуть, просыпается от кошмара, содержание которо­го близко ситуации, в которой он находится. Последу­ющие сновидения все дальше смещаются к глубоким пластам долгосрочной памяти, так что к рассвету по­являются шансы увидеться с давно потерянными близ­кими.

А как возникают вещие сны?..

Мать увидела во сне гибель сына. Наутро телеграм­ма... Человек видит сон: его куда-то ведут близкие лю­ди. Внезапно все исчезают, он остается один в пустой комнате... Вскоре заболевает и умирает.

В огромном большинстве таких случаев оказывается, что уже до вещего сна у человека были основания пред­чувствовать событие. Но основания эти не поступали в сознание.

Один химик, знакомый С. С. Корсакова, вернувшись из лаборатории домой, лег подремать. Не успел он за­снуть, как увидел, что горит лаборатория. В тревоге проснулся и, быстро одевшись, не отдавая еще себе яс­ного отчета, зачем и почему, направился в лабораторию. Там он увидел такую картину: пламя от свечи, которую он забыл погасить, уже передвигалось по краю зана­вески.

Случай этот хорош тем, что исключает всякие раз­говоры о телепатии и ясновидении и вместе с тем очень напоминает их. Горящая свеча, разумеется, ничего не могла «телепатировать» на расстоянии.

Это типичная ситуация-шесознайка», ставшая до­ступной самоотчету только благодаря сновидению. Смут­ное воспоминание о непогашенной свече или просто чув­ство «я что-то забыл сделать», очевидно, осталось в подсознании и, усиленное, уже как образ явилось в сновидении. Причем самое главное: явилось вовремя.

И это имеет свое объяснение. В подсознании у каж­дого из нас есть «часы», производящие вероятностную прикидку времени. Она основывается на усвоенном опыте примерной продолжительности известных собы­тий. А внутренним счетчиком времени может служить множество периодических событий, происходящих в ор­ганизме и самом мозгу.

Не ставя под сомнение достоверность факта, можно объяснить и знаменитый сон Ломоносова, в котором он увидел гибель своего отца на одном из островов Бело­го моря. Этот пример приводится как классический слу­чай телепатии. Мозг умирающего отца посылал мозгу сына «телепатему». Но была ли сама ситуация абсолют­но неожиданной для Ломоносова? Конечно, нет. У его подсознания были основания прогнозировать вероят­ность такого события: ведь сам Ломоносов ходил в мо­ре и знал, что это такое. Любовь к отцу, постоянная тревога за него... Точность места (именно тот остров) может быть объяснена все тем же знанием моря. Точ­ность времени...

Здесь две возможности. Одна — простое совпадение. Вероятно, Ломоносов не раз и не два видел подобные сны, и вот наконец один роковым образом оправдался. Одно оправдавшееся предчувствие для эмоций наших, как известно, действеннее ста неоправдавшихся, кото­рые вытесняются очень быстро. В своей стихийной эхо-игре подсознание бывает мудрым провидцем, но гораздо чаще все-таки зряшным паникером и перестраховщиком. Однако сознание прощает ему этот недостаток более чем снисходительно...

Вторая возможность. По каким-то мелким, косвенным признакам, по неосознаваемым, но реальным и вос­принятым деталям хода событий вероятность прогноза несчастья увеличилась. Быть может, это были какие-то погодные знаки или что-то другое. Будущее отбрасыва­ет свои тени — есть такое английское изречение.

Будущее, конечно, ничего не отбрасывает, но зато настоящее действительно всегда содержит в себе заро­дыши будущего.

Есть и еще одна, более редкая разновидность вещих снов: с удивительной точностью предсказываются мало­вероятные события, как будто бы не затрагивающие эмоций. Мне самому, например, много раз снились лю­ди знакомые, но довольно далекие от меня. Я не имел основания ни ждать, ни желать встречи с ними, но вскоре, обычно в тот же день или на следующий, эти встречи происходили. Одно время это повторялось так часто, что я перестал удивляться, но объяснить по-прежнему не мог. Может быть, это просто действие статистического закона «кучности» редких событий?

Моей двоюродной сестре однажды приснился во всех деталях экзамен, предстоявший дня через три (правда, это уже был сон, эмоционально окрашенный), тот самый номер учебной комнаты, тот самый номер би­лета. И даже экзаменатор, ранее незнакомый, с тою же именно физиономией, какая приснилась... Подобные «ясновидящие» сны снились ей и еще несколько раз.

Здесь в поисках чуда очень нужно и очень трудно исключать одно коварное явление — обратные обманы памяти, подобные тем состояниям «уже виденного, уже пережитого», которые иногда возникают самопроизволь­но или при раздражении гиппокамповой системы. О яс­новидении во сне можно всерьез говорить лишь после того, как будет набрано достаточное число опытов со сле­дующей экспериментальной процедурой: содержание сновидений фиксируется сразу же после сна, а затем проверяется совпадение-несовпадение. Надо исключить и поступки, внушенные самим сновидением.

Это скучно, но что поделаешь...

Фрейд производил психоаналитическое толкование снов по принципу образно-ассоциативной символики. В его толкованиях много остроумных догадок и много произвольного и надуманного. Вытесненные побуждения действительно могут проникать в сновидения, но как раз здесь это обычно происходит с гораздо большей откровенностью, чем в жизни. Приведу лишь один пример.

Один из моих читателей, Д. Г., уже пожилой чело­век, поведал мне о «второй жизни» в сновидениях.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: