Первый рассказ, написанный мисс Клак, племянницей покойного сэра Джона Вериндера 8 глава

— Нет, мы прежде займемся краской. Вопрос о краске потребует двух слов: да или нет, — это недолго. Вопрос о женской юбке — длинен. В котором часу служанки были в этой комнате вчера утром? В одиннадцать часов? Знает ли кто-нибудь в доме, сыра или суха была краска в одиннадцать часов утра?

— Племянник миледи, мистер Фрэнклин Блэк, знает, — сказал я.

— Он здесь?

Мистер Фрэнклин был очень близко, ожидая удобного случая быть представленным знаменитому Каффу. Через полминуты он был уже в комнате и давал следующее показание:

— Эту дверь рисовала мисс Вериндер под моим наблюдением, с моей помощью и составом моего изобретения. Этот состав высыхает, с какими бы красками ни употребили его, через двенадцать часов.

— Вы помните, сэр, когда было закончено то место, на котором теперь пятно? — спросил сыщик.

— Помню очень хорошо, — ответил мистер Фрэнклин. — Это место было окончено последним. Нам надо было кончить к прошлой среде, и я сам закончил его к трем часам пополудни или вскоре после этого.

— Сегодня пятница, — сказал сыщик Кафф, обращаясь к инспектору Сигрэву.

— Вернемся назад, сэр. В три часа в среду это место было окончено. Состав должен был высохнуть через двенадцать часов — то есть к трем часам утра в четверг. Вы производили здесь следствие в одиннадцать часов утра. Вычтите три из одиннадцати, и останется восемь. Эта краска была суха уже восемь часов , господин инспектор, когда вы предположили, что женские юбки запачкали дверь.

Первый жестокий удар для мистера Сигрэва! Если б он не заподозрил бедную Пенелопу, я пожалел бы его.

Решив вопрос о краске, сыщик Кафф с этой минуты словно забыл о своем товарище по профессии и стал обращаться к мистеру Фрэнклину, как к более надежному помощнику.

— Вы дали нам ключ к тайне, сэр, — сказал он.

Не успели эти слова сорваться у него с губ, как дверь спальни распахнулась и мисс Рэчель неожиданно появилась перед памп. Она заговорила с сыщиком, словно не замечая или не обращая внимания на то, что он был ей совершенно незнаком.

— Вы сказали, — спросила она, указывая на мистера Фрэнклина, — что именно он дал вам ключ к тайне?

— Это мисс Вериндер, — шепнул я сыщику.

— Очень возможно, что именно этот джентльмен, мисс, — проговорил сыщик, внимательно изучая лицо моей барышни своими стальными серыми глазами, — дал нам в руки ключ.

Мгновенно она повернулась и сделала попытку взглянуть на мистера Фрэнклина. Я говорю «сделала попытку», потому что она тотчас же опять отвернулась, прежде, чем глаза их встретились. Она была, по-видимому, чем-то странно встревожена. Она покраснела, потом опять побледнела. Вместе с бледностью на ее лице появилось новое выражение — выражение, испугавшее меня.

— Ответив на ваш вопрос, мисс, — сказал сыщик, — я прошу у вас позволения в свою очередь задать вам вопрос. Здесь, на вашей двери, есть пятно. Известно ли вам, когда оно было сделано или кто его сделал?

Вместо того чтобы ответить ему, мисс Рэчель продолжала говорить свое, как если б сыщик ни о чем не спросил ее или она ничего не слышала.

— Вы новый полицейский офицер?

— Я сыщик Кафф, мисс, из следственной полиции.

— Как вы думаете, стоит ли вам выслушать совет молодой девушки?

— Очень буду рад выслушать его, мисс.

— Так исполняйте вашу обязанность сами и не позволяйте мистеру Фрэнклину Блэку помогать вам!

Она сказала эти слова с таким озлоблением и с такой яростью, с таким необыкновенным взрывом недоброжелательства к мистеру Фрэнклину в голосе и в выражении лица, что, хотя я знал ее с младенчества, хотя я любил и уважал ее больше всех после миледи, мне сделалось стыдно за мисс Рэчель первый раз в моей жизни.

Сыщик Кафф не отрывал от ее лица своего неподвижного взгляда.

— Благодарю вас, мисс, — сказал он, — не знаете ли вы чего-нибудь об этом пятне? Не сделали ли вы его нечаянно сами?

— Я ничего не знаю об этом пятне.

Ответив так, она отвернулась от нас и опять заперлась в своей спальне.

На этот раз и я услышал, как услышала прежде Пенелопа, что она зарыдала, лишь только осталась одна. Я не мог решиться взглянуть на сыщика и взглянул на мистера Фрэнклина, который стоял ближе всех ко мне. Он казался еще более огорченным, нежели я, тем, что случилось.

— Я говорил вам, что тревожусь за нее, — шепнул он, — теперь вы понимаете, почему?

— Мисс Вериндер, кажется, не в духе из-за пропажи ее алмаза, — заметил сыщик, — это вещь ценная… Весьма естественно.

Извинение, которое я придумал за нее вчера (когда она забылась при инспекторе Сигрэве), сделал за нее сегодня человек, не принимавший в ней такого участия, как я, потому что он был посторонним ей человеком.

Холодная дрожь пробежала по мне, — почему, я тогда не знал; думаю, что в ту минуту у меня, должно быть, мелькнуло первое подозрение о новой мысли (и мысли ужасной), которая появилась у сыщика Каффа, — лишь на основании того, что он усмотрел в мисс Рэчель и услышал от нее при этом первом их свидании.

— Язык молодых девиц имеет свои особенности, сэр, — продолжал сыщик, обращаясь к мистеру Фрэнклину. — Забудем о том, что произошло, и приступим прямо к делу. Благодаря вам мы знаем, когда краска высохла. Теперь остается узнать, когда в последний раз эту дверь видели без пятна. У вас , по крайней мере, есть голова на плечах, и вы понимаете, о чем я говорю.

Мистер Фрэнклин постарался успокоиться и с усилием оторвал свои мысли от мисс Рэчель.

— Кажется, я понимаю. Чем более мы ограничим вопрос о времени, тем более мы ограничим поле розысков.

— Именно так, сэр, — ответил сыщик. — Вы смотрели на вашу работу в среду, после того, как кончили ее?

Мистер Фрэнклин покачал головой и ответил:

— Не помню.

— А вы, — обратился сыщик Кафф ко мне.

— И я также не могу сказать, сэр.

— Кто был последним в этой комнате вечером в среду?

— Я полагаю, мисс Рэчель, сэр.

— Или, может быть, ваша дочь, Беттередж, — вмешался мистер Фрэнклин.

Он обернулся к мистеру Каффу и объяснил, что моя дочь была горничной мисс Вериндер.

— Мистер Беттередж, попросите вашу дочь сюда. Постойте, — сказал сыщик, отводя меня к окну, где нас никто не мог услышать. — Сигрэв, — продолжал он шепотом, — дал мне подробный отчет о том, как он вел дело. Между прочим, он, по своему собственному признанию, рассердил всех слуг, а для меня очень важно помириться с ними. Кланяйтесь от меня вашей дочери и всем остальным и скажите им, что, во-первых, я не имею еще доказательств перед глазами, что алмаз был украден; я только знаю, что алмаз пропал. И во-вторых, обращение мое к слугам заключается просто в том, чтобы просить их помочь мне.

Зная, какое действие произвело на женскую прислугу запрещение, наложенное инспектором Сигрэвом на их комнаты, я поспешил спросить:

— Могу ли я, мистер Кафф, сказать женщинам еще кое-что? Могу ли я им сообщить, что вы приказали им кланяться и сказать, что они свободно могут бегать по лестницам взад и вперед и заглядывать в свои комнаты, когда это им вздумается?

— Можете, — сказал сыщик.

— Это их всех тотчас смягчит, сэр, — заметил я, — начиная с кухарки и кончая судомойкой.

— Ступайте же и сделайте это немедленно, мистер Беттередж.

Я сделал это менее чем в пять минут. Было только одно затруднение, когда я дошел до спален. Мне, как главе слуг, понадобилось употребить всю свою власть, чтобы удержать всю женскую прислугу от попытки влететь наверх вслед за мной и Пенелопой в качестве добровольных свидетельниц, горячо желавших помочь сыщику Каффу.

Сыщику, по-видимому, понравилась Пенелопа. Он стал несколько менее сух, и на лице его появилось точно такое же выражение, какое было в то время, когда он приметил белую мускатную розу в цветнике. Вот показание моей дочери, взятое у нее сыщиком. Она дала его, мне кажется, очень мило, но ведь она вся в меня! В ней ничего нет материнского; слава богу, в ней ничего нет материнского!

Пенелопа показала, что ее весьма заинтересовала разрисовка двери и что она помогала смешивать краски; она приметила место под замком, потому что его раскрашивали последним; видела его несколько часов спустя без пятна; оставила его в двенадцать часов ночи без пятна. Простившись со своей барышней в этот час в ее спальне, она слышала, как часы пробили в «будуаре»; она держалась в это время за ручку разрисованной двери; знала, что краска сыра (так как помогала смешивать краски, как было выше сказано); особенно старалась поэтому не дотрагиваться до двери; могла присягнуть, что подобрала подол платья, и что тогда не было на краске пятна; не могла присягнуть, что ее платье случайно не коснулось двери, когда она выходила; помнила, какое платье было на ней, потому что оно было новое, подарок мисс Рэчель; отец ее тоже помнил и тоже мог это подтвердить; он подтвердил это и сам принес платье, бывшее на ней в тот вечер; юбку понадобилось рассматривать долго, ввиду обширности ее размеров, и ни одного пятнышка на ней нигде не оказалось.

Потом сыщик стал расспрашивать меня, нет ли у нас в доме больших собак, которые могли бы вбежать в комнату и размазать краску своим хвостом.

Услышав, что это было невозможно, он послал за увеличительным стеклом и попробовал разглядеть пятно с его помощью. На краске не виднелось следа человеческой руки. Все видимые признаки показывали, что краска была размазана чьим-то платьем. Тот, на ком было это платье, судя по показаниям Пенелопы и мистера Фрэнклина, чтоб сделать это пятно, должен был находиться в комнате между полуночью и тремя часами утра в четверг.

Доведя следствие до этого пункта, сыщик Кафф вспомнил, что в комнате еще находится инспектор Сигрэв, и, в назидание своему товарищу по службе, сделал следующий вывод из произведенного им следствия.

— Эти ваши пустяки, господин инспектор, — сказал он, указывая на пятно, — сделались довольно важными после того, как вы видели их в последний раз.

В том положении, в каком находится теперь следствие, это пятно должно привести к трем открытиям. Следует, во-первых, узнать, есть ли в этом доме одежда, запачканная такою краской. Во-вторых, выяснить, кому эта одежда принадлежит. В-третьих, добиться объяснений от этой особы; почему она была в этой комнате и как сделала это пятно между полуночью и тремя часами утра? Если эта особа не сможет дать удовлетворительного объяснения, то вам незачем искать далеко руку, похитившую алмаз. Я сделаю это сам, с вашего позволения, а вас не стану больше отрывать от ваших городских занятий. Я вижу, что у вас здесь есть один из ваших подчиненных. Оставьте его мне на всякий случай и позвольте мне пожелать вам всего доброго.

Уважение инспектора Сигрэва к сыщику было велико, но уважение его к себе самому было еще больше. Метко задетый знаменитым Каффом, он отразил удар не менее ловко.

— До сих пор я воздерживался от высказывания своего мнения, — сказал инспектор все тем же нисколько не изменившимся воинственным тоном. — Теперь мне остается заметить, оставляя следствие в ваших руках, что из мухи очень легко сделать слона. Прощайте!

— Легко также совсем не заметить мухи тем людям, которые слишком высоко задирают голову.

Ответив на комплимент своего собрата в таких выражениях, сыщик Кафф отвернулся от него и отошел к окну.

Мистер Фрэнклин и я ждали, что будет дальше. Сыщик стоял, засунув руки в карманы, глядел в окно и тихо насвистывал про себя мотив: «Последняя летняя роза».

Позднее я заметил, что только этот свист выдавал работу его мысли, шаг за шагом продвигавшейся к цели. «Последняя летняя роза», очевидно, помогала ему и ободряла его. Вероятно, она чем-нибудь соответствовала его характеру, напоминая ему, видите ли, о любимых розах; и насвистывал он эту песенку на самый заунывный мотив.

Постояв у окна минуты две, сыщик дошел до середины комнаты и остановился в глубокой задумчивости, устремив взгляд на спальню мисс Рэчель. Через несколько мгновений он опомнился, кивнул головой, как бы говоря: «Так будет лучше!», и, обратясь ко мне, изъявил желание поговорить десять минут с моей госпожой, как только миледи сможет.

Выходя из комнаты с этим поручением, я слышал, как мистер Фрэнклин задал сыщику вопрос, и остановился на пороге двери выслушать ответ.

— Вы еще не догадываетесь, — спросил мистер Фрэнклин, — кто украл алмаз?

— Никто не крал алмаза, — ответил мистер Кафф.

Такой необыкновенный взгляд на дело заставил нас вздрогнуть, и мы оба стали убедительно просить его объяснить, что он хотел этим сказать.

— Подождите немного, — ответил сыщик.

Глава 13

Я нашел миледи в ее кабинете. Она вздрогнула, и на лице ее выразилось неудовольствие, когда я заметил, что мистер Кафф желает говорить с нею.

— Неужели я обязана его принять? Не можете ли вы заменить меня, Габриэль?

Мне это показалось непонятным, и, наверное, недоумение отразилось на моем лице. Миледи соблаговолила объясниться.

— Я боюсь, что мои нервы несколько расстроены, — сказала она. — В этом лондонском полицейском есть что-то, внушающее мне отвращение, — не знаю почему. Я предчувствую, что он внесет расстройство и несчастье в мой дом.

Очень глупо и очень несвойственно мне , но это так.

Я не знал, что ей ответить на это. Чем больше я наблюдал сыщика Каффа, тем больше он мне нравился. Миледи, высказавшись передо мною, тотчас взяла себя в руки; как я уже говорил вам, она была по природе женщиной высокого мужества.

— Если необходимо увидеться с ним, делать нечего, — сказала она, — но я не могу решиться увидеться с ним наедине. Приведите его сюда, Габриэль, и оставайтесь здесь все время, пока останется он.

Это был первый приступ мигрени у моей госпожи с тех самых пор, как она еще была молодою девушкой. Я воротился в «будуар». Мистер Фрэнклин вышел в сад к мистеру Годфри, время отъезда которого приближалось. Сыщик Кафф и я прошли прямо в комнату моей барыни.

Уверяю вас, миледи чуточку побледнела, когда увидела его. Однако она овладела собою и спросила сыщика, не имеет ли он чего-либо против моего присутствия в комнате. По доброте своей она прибавила, что я не только ее старый слуга, но надежный советчик, и что во всем, относящемся к домашним делам, она привыкла со мною советоваться. Сыщик вежливо ответил, что смотрит на мое присутствие как на помощь, потому что он должен сказать кое-что о слугах вообще, и нашел уже мою опытность в этом отношении полезною для себя. Миледи указала на два стула, и мы немедленно приступили к совещанию.

— Я уже составил свое мнение об этом деле, — начал сыщик Кафф. — Прошу у вас, миледи, позволения оставить его пока при себе. А сейчас я должен упомянуть о том, что нашел наверху, в гостиной мисс Вериндер, и чем решил — с вашего позволения, миледи, — заняться прежде всего.

Он рассказал о пятне на двери и о сделанном им выводе, который только что, лишь в менее почтительных выражениях, сообщил инспектору Сигрэву.

— Одно несомненно, — добавил он в заключение, — алмаз пропал из ящика шкапчика. Несомненно также и другое: следы от пятна на двери должны находиться на одежде, принадлежащей кому-нибудь в этом доме. Мы должны отыскать эту одежду, прежде чем сделаем следующий шаг.

— Это приведет, вероятно, к открытию вора? — спросила моя госпожа.

— Извините, миледи, — я не говорю, что алмаз украден. Я только говорю сейчас, что алмаз пропал . Если найдется запачканная одежда, то это может повести к отысканию алмаза.

Миледи посмотрела на меня.

— Понятно ли вам это? — спросила она.

— Сыщик Кафф понимает, миледи, — ответил я.

— Каким же образом вы собираетесь отыскать запачканное платье? — спросила госпожа моя, опять обращаясь к сыщику. — Стыдно сказать, но сундуки и комнаты моих добрых слуг, много лет живущих у меня, уже были обысканы первым следователем. Я не могу и не хочу позволить оскорблять их вторично!

Вот это так госпожа! Вот это так женщина, единственная на десять тысяч!

— На это я и хотел обратить внимание вашего сиятельства, — отозвался сыщик. — Первый следователь причинил много вреда следствию, дав понять слугам, что он подозревает их. Если я дам им повод думать, что их подозревают во второй раз, неизвестно, какие еще препятствия будут они нам чинить, особенно женщины. А между тем сундуки их должны быть обысканы опять, — по той простой причине, что первый осмотр имел в виду алмаз, а второй будет иметь в виду запачканное платье. Я совершенно согласен с вами, миледи, что следует пощадить чувства слуг. Но я также совершенно убежден, что гардероб слуг должен быть обыскан.

Мы были, по-видимому, в тупике. Миледи высказала это в выражениях более изысканных, чем я.

— Мне пришел в голову план, разрешающий это затруднение, — сказал сыщик Кафф. — Если вы, миледи, согласитесь на него, я намерен объявить об этом слугам.

— Женщины сейчас же вообразят, что их опять подозревают, — прервал я его.

— Не вообразят, мистер Беттередж, — ответил сыщик, — не вообразят, если я скажу им, что буду обыскивать гардероб всех , — начиная с миледи и тех, кто ночевал в доме в среду. Это простая формальность, — прибавил он, взглянув искоса на мою госпожу, — но служанки подумают, что их ставят наравне с господами, и вместо того чтобы мешать следствию, сочтут за честь содействовать ему.

Я должен был признать, что он прав. Миледи, когда прошло ее изумление, также это признала.

— Вы уверены, что такой обыск нужен? — спросила она.

— Это кратчайший путь к цели из всех, какие я вижу, миледи.

Госпожа моя встала, чтобы позвонить горничной.

— Мы поговорим со слугами, как только ключи от моего гардероба будут в ваших руках.

Сыщик Кафф остановил ее неожиданным вопросом:

— Не лучше ли нам прежде убедиться в согласии на это других дам и джентльменов, находящихся в доме?

— Единственная другая дама в доме — мисс Вериндер, — ответила моя госпожа с удивлением. — Единственные джентльмены — мои племянники, мистер Блэк и мистер Эбльуайт. Нечего опасаться отказа с их стороны!

Я напомнил миледи, что мистер Годфри уезжает. Не успел я произнести эти слова, как мистер Годфри сам постучался в дверь, чтобы проститься; вслед за ним пришел и мистер Фрэнклин, собиравшийся проводить его до станции.

Миледи объяснила им наше затруднение. Мистер Годфри тотчас его решил. Он крикнул Самюэлю в окно, чтобы тот опять внес наверх его чемодан, а потом сам отдал ключ сыщику Каффу.

— Мои вещи можно переслать ко мне в Лондон, — сказал он, — когда кончится следствие.

Сыщик принял ключи с приличествующим извинением:

— Мне жаль, что я ввожу вас в хлопоты, сэр, из-за пустой формальности, но пример господ примирит и прислугу с обыском.

Мистер Годфри с большим чувством простился с миледи, прося ее передать его почтение мисс Рэчель, в выражениях, доказывавших, что он не принимает ее «нет» за окончательный отказ и намерен снова посвататься к ней при первом удобном случае. Мистер Фрэнклин, уходя вслед за своим кузеном, сообщил сыщику, что все его вещи готовы для осмотра и что все принадлежащее ему никогда не запирается. Сыщик Кафф изъявил ему свою признательность. Заметьте, что план его был принят с чрезвычайной готовностью как миледи, так и мистером Фрэнклином и мистером Годфри.

Осталось только получить согласие мисс Рэчель, прежде чем созвать слуг и начать поиски запачканного платья.

Необъяснимое отвращение миледи к сыщику как будто еще усилилось после их ухода.

— Если я пришлю вам ключи мисс Вериндер, — сказала она, — полагаю, вам пока ничего более от меня не нужно?

— Прошу извинения у вас, миледи, — сказал мистер Кафф. — Прежде чем мы начнем, мне хотелось бы заглянуть в бельевую книгу, где записывается нательное белье. Запачканная одежда, может быть, относится к белью. Если эти поиски не приведут ни к чему, я попрошу сообщить мне обо всем белье, находящемся в доме, и обо всем белье, отданном в стирку; если какой-нибудь вещи недостанет, можно будет предположить, что именно на ней осталась краска и что эта вещь с умыслом припрятана вчера или сегодня тем лицом, которому она принадлежит. Инспектор Сигрэв, — прибавил Кафф, обернувшись ко мне, — обратил внимание служанок на пятно, когда они столпились в комнате в четверг утром. Может быть , мистер Беттередж, и это окажется одною из многочисленных ошибок инспектора Сигрэва.

Миледи велела мне позвонить и приказать принести бельевую книгу. Она оставалась с нами до тех пор, пока не принесли эту книгу, на тот случай, если б, просмотрев ее, сыщик Кафф опять захотел спросить о чем-нибудь.

Книгу для записи белья принесла Розанна Спирман. Эта девушка пришла к завтраку страшно бледная и расстроенная, но, очевидно, достаточно оправившаяся от своего вчерашнего нездоровья, чтобы приняться за работу.

Сыщик Кафф пристально вгляделся в нашу вторую служанку и в ее лицо, когда она вошла, и в ее уродливое плечо, когда она вышла.

— Имеете ли вы еще что-нибудь сказать мне? — спросила миледи с нетерпением, желая поскорее освободиться от общества сыщика.

Знаменитый Кафф открыл книгу, разобрался в ней в полминуты и опять закрыл ее.

— Я осмелюсь обеспокоить вас, миледи, только одним вопросом, — сказал он. — Молодая женщина, которая принесла сюда эту книгу, служит у вас так же давно, как и другие слуги?

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что, когда я видел ее в последний раз, она сидела в тюрьме за воровство.

После этого ничего не оставалось, как сказать ему всю правду. Госпожа моя распространилась о хорошем поведении Розанны в ее доме и упомянула, что надзирательница исправительного дома была о ней самого лучшего мнения.

— Надеюсь, вы не подозреваете ее? — в заключение и очень серьезно прибавила миледи.

— Я уже говорил вам, миледи, что до настоящего времени никого в доме не подозреваю в воровстве.

После этого ответа миледи встала, чтобы отправиться наверх, за ключами мисс Рэчель. Мистер Кафф опередил меня, поспешно открыв перед нею дверь и отвесив ей низкий поклон. Миледи задрожала, проходя мимо него.

Мы ждали, ждали, а ключей все не было. Сыщик Кафф не сделал мне никакого замечания. Он обратил к окну свое меланхолическое лицо, засунул в карманы свои худощавые руки и уныло насвистывал про себя «Последнюю летнюю розу».

Наконец вошел Самюэль, но не с ключами, а с запиской ко мне. Я неловко и с трудом надел очки, чувствуя, что унылые глаза сыщика неотступно устремлены на меня.

На клочке бумаги рукою миледи были написаны три строчки карандашом. Она сообщала мне, что мисс Рэчель наотрез отказалась показать свой гардероб.

Я понял нежелание миледи встретиться с сыщиком Каффом после подобного ответа ее дочери. Не будь я слишком стар для юношеской конфузливости, мне кажется, я покраснел бы от мысли, что должен на него взглянуть.

— Известие о ключах мисс Вериндер? — спросил сыщик.

— Барышня не соглашается на обыск своего гардероба.

— А!

Голос его не был подчинен такой совершенной дисциплине, как его лицо.

Когда он сказал: «А!» — это было сказано тоном человека, который услышал то, что ожидал услышать. Он и рассердил и испугал меня, — почему, сказать не могу, но это было так.

— От обыска придется отказаться? — спросил я.

— Да, — ответил Кафф, — от обыска придется отказаться, потому что ваша барышня не соглашается подвергнуться ему наравне с другими. Мы должны или осмотреть все гардеробы в доме, или не осматривать ни одного. Пошлите чемодан мистера Эбльуайта в Лондон с первым же поездом, а книгу для белья возвратите с моим поклоном и благодарностью молодой женщине, которая принесла ее.

Он положил книгу на стол и, вынув перочинный ножик, стал чистить себе ногти.

— Вы, кажется, не очень обманулись в своих ожиданиях? — спросил я.

— Да, — ответил сыщик Кафф, — не очень.

Я постарался заставить его объясниться.

— Зачем же мисс Рэчель препятствовать вам? — спросил я. — Кажется, ее интересы требуют, чтобы она вам помогала.

— Подождите немножко, мистер Беттередж, подождите немножко.

Головы поумнее моей могли бы понять смысл его слов. Или человек, менее привязанный к Рэчель, чем я, мог бы видеть, куда он метит. Отвращение миледи к нему могло означать, — как я понял уже впоследствии, — что она видела, куда он метил.

— Что же теперь делать? — спросил я.

Сыщик Кафф кончил чистить ногти, посмотрел на них минуту с меланхолическим интересом и спрятал свой перочинный ножик.

— Пойдемте, — сказал он, — поглядим на розы.

Глава 14

Ближайший путь из кабинета миледи в сад вел через известный вам кустарник. Для того чтобы вы лучше поняли дальнейшее, я должен прибавить, что дорожка в кустарнике была излюбленной прогулкой мистера Фрэнклина.

Когда он исчезал из дома и его нигде не могли найти, мы обыкновенно находили его там.

Надо признаться, читатель, я довольно упрямый старик. Чем упорнее сыщик Кафф скрывал от меня свои мысли, тем упорнее старался я в них проникнуть.

Когда мы свернули в кустарник, я попытался провести его другим способом.

— При настоящем положении вещей, — сказал я, — на вашем месте я стал бы в тупик.

— При настоящем положении вещей, — ответил Кафф, — на моем месте вы пришли бы к выводу, который уничтожил бы всякое сомнение. Оставим этот вывод пока в стороне, мистер Беттередж. Я привел вас сюда не за тем, чтобы вы подкапывались под меня, как барсук; я привел вас сюда для того, чтобы получить от вас некоторые сведения. Конечно, вы могли бы сообщить их мне и в доме. Но двери и слушатели взаимно притягивают друг друга, и люди моей профессии иногда имеют полезное для здоровья пристрастие к свежему воздуху.

Немыслимо было провести этого человека. Я уступил и стал терпеливо, насколько мог, ожидать, что последует дальше.

— Не будем вникать в причины поведения вашей барышни, — продолжал сыщик, — пожалеем только, что она отказывается мне помочь, потому что, поступая так, она делает следствие более трудным, чем оно могло бы быть.

Мы должны теперь постараться без ее помощи разрешить тайну пятна, которое, верьте моему слову, является также и тайной алмаза. Я решил повидать слуг и исследовать их мысли и поступки, мистер Беттередж, вместо того чтобы обыскивать их гардеробы. Однако, прежде чем приступить к этому, я хотел бы задать вам два вопроса. Вы человек наблюдательный; скажите, не заметили ли вы какой-нибудь странности в ком-либо из слуг, — кроме, разумеется, весьма естественного испуга и волнения, — после того, как обнаружилась пропажа алмаза? Не было ли между ними какой-нибудь особенной ссоры? Например, не рассердился ли кто-нибудь совершенно неожиданно? Или не занемог ли вдруг?

Я вспомнил о внезапной болезни Розанны Спирман за вчерашним обедом, но не успел ответить, как сыщик вдруг уставился на кустарник и пробормотал про себя:

— Ага!

— Что случилось? — спросил я.

— Опять приступ ревматизма, — ответил сыщик громким голосом, словно желая, чтобы нас услышало третье лицо. — Должно быть, к перемене погоды.

Еще несколько шагов, и мы очутились у дома. Круто повернув направо, мы вышли на террасу и спустились по ступенькам в нижний сад. Сыщик Кафф остановился на открытом месте, откуда все хорошо было видно на большом расстоянии.

— Невероятно, чтобы эта молодая девушка, Розанна Спирман, с такой наружностью имела любовника, — сказал он, — но в интересах этой девушки я должен спросить у вас сейчас, не обзавелась ли она, бедняжка, обожателем, по примеру остальных?

Что означал его вопрос при данных обстоятельствах? Вместо ответа я вытаращил на него глаза.

— Дело в том, что я приметил Розанну Спирман, прятавшуюся в кустах, когда мы проходили мимо, — сказал сыщик.

— Это когда вы сказали «ага»?

— Да, когда я сказал «ага». Если у нее есть обожатель, такое поведение не означает ничего. Если же нет, то, при настоящем положении дел в доме, это крайне подозрительно, и, как мне ни жаль, я буду вынужден действовать соответствующим образом.

Что мог я ему сказать? Я знал, что кустарник был любимой прогулкой мистера Фрэнклина; я знал, что, по всей вероятности, он пойдет по этой дороге, возвращаясь со станции; я знал, что Пенелопа не раз заставала тут свою подругу и всегда уверяла меня, что Розанна хотела привлечь к себе внимание мистера Фрэнклина. Если дочь моя права, Розанна могла тут поджидать возвращения мистера Фрэнклина как раз в то время, когда сыщик заметил ее, Я был поставлен перед трудным выбором — или упомянуть о фантазиях Пенелопы, как о своих собственных, или предоставить несчастной девушке пострадать от последствий, от очень серьезных последствии, возбудив подозрения сыщика Каффа. Из чистого сострадания к девушке — клянусь честью и душою, из чистого сострадания к девушке — я дал сыщику необходимые объяснения и сказал ему, что Розанна имела неосмотрительность влюбиться в мистера Фрэнклина Блэка.

Инспектор Кафф не смеялся никогда. В тех немногих случаях, когда что-нибудь казалось ему забавным, углы его губ слегка кривились, и только.

Они слегка покривились и сейчас.

— Не лучше ли было бы вам сказать, что она имела неосмотрительность родиться безобразной и служанкой? — спросил он. — Влюбиться в джентльмена с наружностью и обращением мистера Фрэнклина кажется мне не самым большим сумасбродством в ее поведении. Однако я рад, что все выяснилось. Как-то легче на душе, когда хоть какая-нибудь загадка разрешается. Да, я сохраню ото в тайне, мистер Беттередж. Я люблю обращаться нежно с человеческими недугами, хоть мне в моей профессии не так уж часто представляется такой случай. Вы думаете, мистер. Фрэнклин Блэк не подозревает о склонности этой девушки? Поверьте, он скорехонько узнал бы о ней, будь девушка недурна собой. Некрасивым женщинам плохо живется на этом свете; будем надеяться, что они получат награду на том. А у вас премиленький сад, и как хорошо содержится луг! Посмотрите сами, насколько красивей кажутся цветы, когда их окружает трава, а не песок. Нет, благодарю. Я не сорву розу. У меня болит сердце, когда их срывают со стеблей, так же, как у вас болит сердце, когда что-нибудь неладно в людской. Вы не заметили что-нибудь необычное для вас в слугах, когда узнали о пропаже алмаза?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: