Глава 2 Любовь – это слово похоже на ложь

Нонна, как и обещала, позвонила вечером. Динка записала имя директрисы – документы в школу надо было подать как можно скорее, – и Нонна взахлеб принялась выкладывать, как здорово ее встретили дома. Динка осторожно вклинилась:

– Нонна, ты извини, что так вышло… ну, с Никитой.

– Чего?!

– Ну, что я между вами влезла.

Нонна изумилась:

– Ты чего городишь, мать?! Я Никиту сто лет уже не видела!

– Подожди… а на вокзале?

В трубке – секундное замешательство и хохот:

– Ну, даешь! Это ж Толик был, Ванин, из нашего класса. Ты думала, Никитос? Ой, не могу, держите меня семеро! А волосы-то, а челка!

Динка сжала трубку, ощущая себя не просто круглой дурой, а дурой четырехугольной. То есть дурой особой, элитной породы. Хоть сейчас заноси в Красную книгу редчайших идиотов.

– Он на тебя запал, засекла? – хихикнула напоследок Нонна. – А Никиту маман на неделю в спортлагерь сплавила, на лыжах рекорды ставить, его вообще в городе нету. Мне папик сказал. Мой Никитос, натурально, моему папе звонил, спрашивал, когда я приеду, представляешь? Извинялся, что не встретит, просил передавать привет. И на мейле три письма. А ты думала, что Толик – Никита, ха-ха, шутка века!

Динка вздохнула. Черт ее дернул попутать черноволосого Толика и белобрысого Никиту.

– Угу, смешно… – мрачно перебила она. – Скажешь тоже – запал, ерунда, с чего бы?

– Так это ж Толик, пфе. Он всегда на новеньких западает. У мальчика семь пятниц на неделе, а так – ниче. Вообще-то он умный, только трепло. Ко мне тоже подкатывался, как видишь… Но это так, выпендреж сплошной и провокация, понты нереальной красоты. Я с ним даже не ссорилась, просто надоел, трубку в последний раз даже не кинула – нежно положила, а он сразу на колени. Это просто у него стиль такой, типа, Зорро. Он, кстати, мне звонил, телефон твой клянчил. Я не дала. Хочешь, дам?

– Нет, ты чего! Хотя… не знаю. Зачем ему мой телефон?

– Потрепаться, чего нет? Толик же прикольный, хоть и со сдвигами. А кто сейчас без нервных сдвигов?

– Ладно, можешь дать.

Потом Динка рассеянно кивала, слушая про Хельсинки, куда Нонна намылилась через два дня, рассеянно пообещала срочно занести документы в роно и повесила трубку. Подошла к своему новому столу.

Осторожно тронула три красные розы в высокой стеклянной вазе.

Зачем она Толику?

Розы молчали.

Длинный-длинный день подходил к концу.

Дел было полно, да вот хотя бы рюкзак разобрать – но делать ничего категорически не хотелось. Компьютера пока не было, а значит, Интернета тоже. Тетя выделила ей целую комнату, и теперь Динка как бы наводила тут порядок. За окном, на сиреневой ледяной горке возле черного леса, летали на ледянках дети.

Взять бы Рэньку, помчаться на улицу, гоняться друг за другом, кувыркаться в сугробах. Лес под боком, такое счастье… а разделить не с кем. Одной по сугробам прыгать неохота. Скучно. Может, все-таки на горку пойти?

– Теть Вера, я бы на улицу сбегала?

– Диночка, да ты что придумала? Поздно уж, да и холодно там, к вечеру всегда мороз, вон на градуснике – минус двадцать два, все в кружевах. А ты с дороги, после ванны – посиди уж со мной, сейчас сериал начнется хороший, а там и твои должны позвонить. Волнуются ведь, а мне до них не дозвониться, связь плохая, срывается все время, а может, я тыкаю не туда, не понимаю я этих новых телефонов… сейчас очки возьму, ты уж сама глянь – то ли набираю?

– Не надо, правда связь плохая, не срабатывает. Я тоже не дозвонилась. Ладно, сегодня дома.

– Ну, пойдем тогда к телевизору чай пить.

Динка кивнула, а сама покосилась на часы. Десятый час. На горке целый детский садик оттягивается, а ей, получается, поздно. Придется в будущем повоевать за свою независимость. Родители давно привыкли, что она с собакой гуляет по вечерам сколько хочет. Впрочем, не очень-то ей сейчас и хотелось.

Она выпила чаю, попялилась минут десять в телик, послушала зубодробительные охи-вздохи и ускользнула к себе.

Хорошо, что места много. Три комнаты, хоть на лыжах по квартире бегай. Хорошо, что комната своя. Конечно, кое-что надо переставить. Шкафы пусть остаются, диван тоже сойдет. Одно кресло, пожалуй, лишнее. Стол новый, компьютерный. Специально тетя купила, готовилась. Эх, сейчас бы комп с инетом – и никаких проблем…

Но об инете пока можно только мечтать. Динка вытащила из рюкзака толстую тетрадку, воткнула в уши плеер, щелкнула настольную лампу. Чего бы послушать? Пусть будет танго, разное… Яркий, тревожный танец, словно угли, присыпанные красным перцем.

Она представила себя с гладко зачесанными волосами, в узком черном платье, похожую на всполох темного пламени, в красных туфельках на кинжальных шпильках. Опасная женщина, женщина-лезвие, женщина-волчица с горящими глазами, полными лунного света. А навстречу, из полумрака выходит Он – охотник с красной розой в руке…

Тьфу! Лезет же в голову такая ерунда! Как в дурном кино, ей-богу, – ну какие охотники, какие черные тени, какие кинжалы? Это все Толик со своими розами… а может, просто поговорить не с кем.

Рэньке, наверно, тоже сейчас грустно. Надо найти компьютерный клуб, предкам написать, чтобы почаще с собакой гуляли… а еще пусть папа купит ей мороженое. Рэнька любит мороженое.

Динка вздохнула и открыла тетрадь.

Дневник Динки Волковой,

Январь, каникулы

Первая неделя нового, 2010 года. Первый вечер на новом месте.

Компа нет, цивилизации нет, Интернета нет – поэтому пишу сюда. Никогда не жила в маленьком городе. Но на первый взгляд – дыра дырой, боюсь, тоска тут несусветная. Познакомилась с местной девчонкой в поезде. Сейчас про нее напишу. Главное, все время вспоминаю Рэньку, вздыхаю, скучаю невыносимо…

* * *

Следующие два дня прошли в беготне.

Нонна уехала в Хельсинки, Толик так и не позвонил, встреча на вокзале забылась, утонула в повседневных заботах.

Через знакомых (тут все всех знали) тетя разузнала, какие документы нужны для школы. Но роно открывалось только на следующей неделе, поход пришлось отложить. Динка надеялась, что у нее получится записаться именно во вторую, и непременно в 10-й Б. Какая разница чиновникам, куда ее запихать? А человек, если твердо знает, чего хочет, всегда своего добьется.

Зато она нашла компьютерный магазин и заказала ноутбук. Ей давно хотелось не огромный, а современный, плоский, чтобы можно было таскать с собой, смотреть фильмы в поезде и выходить в инет даже с вершины сопки. Старый комп со здоровенным монитором она оставила папе. На время. Там видно будет. Родители согласились, что без компа в современном мире – никуда, и щедро отсыпали денег. Динка вместе с тетей торжественно сняла их с карточки. Выбор тут оказался невелик, поэтому Динка предпочла заказать по каталогу. Помучается еще несколько дней, пока не привезут, зато потом получит нормальную рабочую лошадку.

Компьютерный клуб тоже нашелся. Первым делом она нетерпеливо влезла в почту, потом – в «Контакт». Папа писал с работы, что у них все в порядке, привет тете. Динка тут же отщелкала, что у нее тоже все в порядке, тетя рада, передает ответные приветы, и – «береги Рэньку, не отпускай ее без поводка, купи ей мороженое».

«Не волнуйся, куплю», – сразу ответил папа, и она улыбнулась, представив, как он тоже сидит у компа в эту же минуту.

Было еще письмо от лучшего друга из соседнего класса – Егора. Народ из Батора разъехался на каникулы. Егор скучал и жаловался, что его одного предки не пускают путешествовать в Китай.

Тут Динка сочувственно хмыкнула. Егор был человеком будущего, абсолютным жителем мегаполиса. За городом, в глуши, он увядал, а на людных улицах из него буквально искры сыпались. Для него и Улан-Батор так, большая деревня, даром что столица Монголии. Сам из Бурятии, черноволосый, узкоглазый Егор мгновенно ввинчивался в любую азиатскую культуру. Он уже побывал на Таиланде, в приграничном Китае, и теперь вздыхал о городах-гигантах – о Токио, Гонконге, Пекине. Это он таскал Динку по всему Улан-Батору, показывал клубы, музеи, рассказывал о великом Чингисхане, которого монголы почитают, как божество.

Хороший друг.

А подружились они, потому что Динка Егора, по сути, спасла. Дело в том, что Егор… ну, полноват. Бывает. Не всем повезло шуметь стройными рябинками. Динка не обратила бы на него никакого внимания, если б не Рэнька. От неугомонной псины ничто не могло укрыться. Они гуляли тогда подальше от посторонних глаз, среди сопок, начинавшихся сразу за «русским районом».

Шпарило солнце, пылили под ногами высохшие тропки, степь горьковато пахла сухими травами. В небе кружил орел. Динка щурилась на свет и пила теплую воду из бутылки, а Рэнька, несмотря на жару, неутомимо прыгала за палкой, а потом рванула на вольный выпас, когда Динка отстегнула наконец поводок. Тут, вдали от народных масс, можно было не цеплять намордник. Собака ведь в некотором роде тоже человек, она не может все время бегать с подвязанной челюстью.

Крайние хрущевки еще просматривались за спиной, а девочка с собакой забирались все дальше и дальше. Слева осталась гудящая вышка связи, а впереди начинались дикие овраги. Вот в такой овраг, насторожив уши, внезапно свернула Рэнька. Динка следом. Щенок-злюка уже подрос, мог наворотить дел. По счастью, она успела вцепиться в ошейник – так они и влетели в ложбинку, на всех парах, как два счастливых паровоза. А там, прямо на земле, сидел черноволосый паренек, смахивающий на монгола. Он оглянулся и быстро вытер рукавом лицо.

– Ты чего? – растерянно спросила Динка, соображая на ходу – а говорит ли он вообще по-русски? – Плакал, что ли?

Рэнька угрожающе рыкнула – просто от переизбытка молодой дури.

– Тебе какое дело? – Парень глянул исподлобья.

Восточное смуглое лицо, а глаза непривычно круглые, точно черные переспелые вишенки.

Он хмуро покосился на Рэньку, и та в ответ недружелюбно набычилась, даже исподтишка показала зубы, молча приподняв верхнюю губу. За что тут же получила по ушам.

Надо было уходить, но Динка медлила, вглядываясь в незнакомца. Никто сюда не ходил, кроме собачников – откуда он, зачем? На вид ее ровесник. Может, она его мельком видела в школе? Русская школа тут одна…

Парень между тем, не поднимаясь, хмуро шевелил носком кеда песок. Рядом с ним казалось, будто в раскаленном воздухе плавает колючее облачко холода. Он сидел сгорбившись, обняв сам себя за колени, будто замерз…

И Динка неожиданно узнала в нем… себя. Она вспомнила, очень ярко, как однажды сидела на балконе, в упор разглядывая белые кирпичи, прижимая колени к животу. А в животе саднил и саднил мамин крик. Она не помнила, из-за чего поссорились, а боль ощущала до сих пор – горячую, жгучую, точно лужа расплавленного металла. Боль и белые кирпичи. Кирпичи и сейчас перед глазами, она изучила их до последней трещинки, до прошлогодней трепещущей паутинки…

Ей так хотелось тогда, чтобы кто-нибудь – хоть соседи, что ли? – заметил ее, позвонил, окликнул, спросил, что случилось. Но она была одна, совсем одна, с горячей болью внутри. И никто, никто, никто не пришел на помощь.

Динка успокоила псину, заставила ее сесть, обмотала поводок вокруг кустарника. Подошла, опустилась рядом прямо на траву:

– Мы сюда тренироваться ходим. В городе везде люди, она кидается. А все время в наморднике – тоже плохо.

Парень сидел, глядя в землю.

– Я тоже иногда плачу, – неожиданно призналась Динка. – Ничего в этом такого, честно. И тоже прячусь от всех. Так что ты… извини, ладно? Собака тебя почуяла, вот и рванула. Она молодая еще, дурная, но умная, как черт. Я ее обожаю. Хочешь водички? Только теплая.

– Меня моя девчонка бросила, – посопев, выдал парнишка, не поднимая головы. – Говорит, я толстый.

Динка молчала, долго. Рэнька легла на землю, заскучав.

– Ну и радуйся, – решила она наконец. – Значит, совсем не любила! Иначе ты бы ей все равно нравился.

– Да, радуйся, легко тебе… Меня в классе теперь задразнят. У всех девчонки, а я один. Ты бы небось тоже с таким не стала дружить, как я. Пончик. У меня погоняло такое – Пончик. А еще Чингиз. Чингиз покруче, согласись? А теперь она меня назовет Одинокий Пончик, и все будут ржать! Плевать, в общем-то… Только обидно. Мне кажется, теперь у меня вообще никого никогда не будет.

– Как тебя зовут?

– Ну Егор.

– Балда ты, Егор! А меня – Динка. А ее – Рэнька, она наполовину волк.

Так и познакомились. Ради Егора Динка потом совершила подвиг. Полгода она с азартом изображала, что она – его девушка. Понарошку. Чтобы поднять его имидж. Егор ужасно важничал, Рэнька к нему привыкла, как к родному. Потом они как бы «поссорились», но при этом «остались друзьями». Был момент, когда Динке казалось, что Егор в самом деле… ну, собирается в нее влюбиться. Она сразу насторожилась тогда – и чуть всерьез не поругалась с Егором. Любовь – это же совсем другое, это не игра, не надо смешивать. Потом у Егора появилась новая девушка, из монгольской школы, и Динка с облегчением перевела дух.

Да, было, было… Динка прищурилась. Надо описать ему городишко, расшевелить. Тут даже кинотеатра нет, а в Баторе они каждую неделю в кино бегали. Пусть ужаснется, дитя Интернета.

«Привет, Егор! Прикинь, – начала она, – тут кругом бараки, без воды, сортир на улице, о вай-фае никто не слыхал, телефон отрубается сразу за городом, аномальная зона, книжного магазина нет, сижу в компьютерном клубе, кругом мелкота, все рубятся в первобытные стрелялки…»

Тут зазвонил мобильный.

– Алло, я еще в клубе, в Интернете сижу, – не глядя ответила она, думая, что тетя.

– Рад за тебя, – отозвался незнакомый голос. – Это в «Буратино», что ли?

– Не знаю, – честно призналась Динка. – Не обратила внимания. А что, тут компьютерный клуб «Буратино» называется?

– Да это бывший детский садик, – пояснил незнакомец. – Все привыкли. Был бы садик «Березка» – и клуб звали бы «Березка». На каток пойдешь вечером?

– А вы, простите, кто? – спросила Динка, догадываясь.

– Принц датский. Пойдешь со мной на каток, принцесса Диана?

– Нонна телефон дала?

– Дала! – усмехнулся Толик. – Я вымолил его, как раб на галерах. Мне пришлось полчаса целовать порог ее квартиры. Я, можно сказать, на руках вынес ее неслабую тушку из подъезда. Вместе с креслом и чемоданами. И только сейчас она, неблагодарная, небрежно скинула мне твой номерок.

– Ааа… это я ей разрешила.

– Садистки. Значит, это из-за тебя две бессонные ночи я одиноко выл на луну? Теперь ты просто обязана со мной покататься. Пойдешь?

– Коньков нет.

– Ерунда, нароем чего-нибудь. Вон у сеструхи моей возьмем.

– У меня 37-й.

– Какое совпадение! У нее тоже.

Динка засмеялась:

– Я вижу, тебя ничто не пугает. Ладно, пошли. Только зайди за мной к тете, я ж тут ничего не знаю, запоминай адрес…

Они договорились на семь вечера.

Письмо Егору она закончила наспех, добавила только: «Скоро поставлю дома ноут, все расскажу, жди!» – и побежала собираться.

Дневник Дины Волковой,

Январь, каникулы

Говорят, все девчонки должны думать о любви. Вот я сижу тут – девчонка девчонкой – и думаю о любви. И что толку?

Что такое любовь?

Где она, любовь?

Конечно, первым делом предполагается, что любовь – это ОН.

И делать ничего не надо: сиди, жди – вот явится ОН, а с ним и великая любовь в придачу. На белом коне. Или на белом слоне. На худой конец, на белом лимузине.

Смешно, неужели кто-то до сих пор в это верит? То есть в коня?

Чем больше я смотрю вокруг, тем меньше верю в любовь. Если она есть – то где? Ведь она должна быть на каждом шагу – сколько людей, столько и любви. А что на самом деле? Нет ее нигде, ни намека, ни капли. Нигде.

Вот у меня хорошие родители, я их, наверно, люблю… И они друг друга, наверно, тоже любят… особенно когда не скандалят. Или когда мама ужин готовит. Или когда папа футбол смотрит. Это, типа, любовь? То есть все, получается, ради этого?

Разве о такой любви плачет, кричит все человечество?

Вот у нас в семье вечером за ужином:

– А кетчуп (хрен, майонез) у нас остался?

– Посмотри в холодильнике, справа, вечно ты ничего сам найти не можешь!

Это любовь? Угу, с хреном.

Или в ванной:

– Опять ты заляпал раковину пастой…

Любовь, да? С щеткой в зубах.

Или на диване перед теликом, по которому крутится «райское наслаждение-выбирай-зажигай-ты этогодостоин!», папа хочет новости, мама – нудный старый фильм… Это тоже любовь?

Разве об этом все книги, стихи и песни, вся страсть и кровь?

Я сейчас слушаю Башлачева:

Любовь – это слово похоже на ложь —

Пришитая к коже дешевая брошь…

Мой детонатор испачкан в крови —

Я еду по минному полю любви,

Я хочу каждый день умирать у тебя на руках,

Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.

Похоже, он знал, что такое любовь.

Любовь – сумасшедший поезд, который врезается прямо в грудную клетку… Может, только поэты и умеют любить по-настоящему? А у простых людей все равно получается кетчуп с яичницей и зомбоящик с зубной пастой в придачу.

Короче, нет в мире любви. В телевизоре нет любви. На нашей кухне нет. У соседей – никакого следа. Только яичница.

Где любовь, где, куда делась? Ау! Она умерла? Ее придумали с самого начала? Никто никого никогда не любил?

Не знаю.

Только знаю точно, что люблю свою собаку. Свою волчицу. Она просто часть меня, часть моей души, пусть на четырех лапах и в собачьей шкуре. Может, люди просто не умеют любить друг друга? Может, поэты умеют, а обычные люди – нет? Одна собака, зверь понимает меня, понимает так, как не поняло бы все человечество…

* * *

Толик зашел за ней вовремя, притащил с собой коньки, прикрученные к белым ботинкам, которые Динка тут же и примерила. Коньки подошли, Толик на прощание ослепил тетю улыбкой – и они сбежали.

В ее монгольской школе девчонки вообще-то дружили с парнями, часто ходили общей компанией в город, или в сопки, или в кино. Так что она не особо смущалась – ну, насколько можно не смущаться рядом с парнем, которого видишь второй раз в жизни.

Громкое имя «каток» носила старая хоккейная площадка, где, вежливо задевая друг друга плечами, ногами и клюшками, тренировалась местная подростковая команда. Под ногами у них вертелась куча мелюзги на коньках и без. Один маленький мальчик пришел с саночками, благодаря которым на скорую руку организовал игру: «Как грамотно догнать нужную девочку, уронив при этом всех остальных».

Снежные заносы давно уже завалили и высокий забор, отгораживающий площадку и все входы в нее. Попасть внутрь можно было одним способом – сначала залезть на окружающую снежную стену, а потом осторожно спуститься по крутым склонам, стараясь не воткнуться в лед головой.

Динка некоторое время сидела на вершине главного сугроба, с опаской наблюдая жизнь. Мальчик с санками лихо затормозил внизу, взметнув полозьями вихрь ледяной крошки.

– Мда… – Динка смахнула льдинки с лица. – Уж лучше бы этот маленький гоблин сразу катался на бензопиле.

– Да ладно, ерунда, – Толик первым соскользнул вниз и удачно приземлился на пятую точку. – Давай руку!

– А других развлечений тут нет? Ну там… туристические маршруты сквозь тайгу наперегонки с лосями? Или ныряние в прорубь с холодильником на шее? Или соревнование – кто первый пожмет лапу спящему медведю?

– Прорубь есть, – кивнул Толик. – После бани – милое дело. Народ купается, могу показать. И медведя неподалеку видели, шатуна. Ладно, вру, медведей в городе нет, его в Кителях видели, в поселке поблизости. Газета писала. А вот весной волчья стая прямо на наш берег приходит.

– А-а, то есть население не скучает.

– А то. Мы тоже медведю лапу пожмем, если встретим.

Динка наконец решилась сползти вниз. Толик почти успел ее подхватить. По крайней мере, помог встать и отряхнуться.

– А теперь – вперед! Как говорил первый космонавт: «Поехали!»

– Хорошо ему было, космонавту, он в ракете в гордом одиночестве стартовал. Никто плечами не толкался…

В Улан-Баторе из-за того, что снега не было, никаких зимних развлечений тоже не имелось – ни коньков, ни санок, ни лыж. И Динка здорово подзабыла, каково это – стоять на коньках. Ноги не слушались, разъезжались, а еще кто-то все время загораживал путь.

– Это каток для камикадзе. – Динка увернулась от высокого парня с клюшкой. – Что ж они все ездят-то, и все на меняаааа!

Она всем телом приложилась к забору, а сверху за шиворот тут же бухнулась кастрюлька снега.

– Привыкнешь, тут весело! Я тебя научу, – резко, с поворотом, затормозил рядом Толик. Схватил за руку и потащил за собой, набирая скорость. Мелькали лица, стены, клюшки, сугробы… Динка верещала: «Пусти-и!» – и летела по кругу, а Толик лавировал между хоккеистами и шустрыми детишками. Когда за ними погнался мальчик с саночками, Динка уже не могла ни визжать, ни хохотать. Они сделали последний круг, оторвались от адского создания и впечатались в мягкую снежную гору на месте калитки.

– Здорово! – признала Динка. – Хотя этот вампиреныш на саночках – настоящий маньяк.

– Наверное, из тех мальчиков, про которых стишки пишут, ну, знаешь: маленький мальчик нашел пулемет…

– Ага. Только тут получается: маленький мальчик санки нашел…

– Кто-то домой безголовым пришел. Или так: мальчик на санках крошил всех в лапшу…

– Встречу без санок, тогда придушу, – подхватила Динка.

– Надо же что-то с этим делать, – подмигнул Толик. – Я сейчас.

– Да ладно, не надо, куда ты?

Но тот уже крутанулся на коньках, запетлял по льду, высматривая «вампиреныша», а через пару минут мимо Динки проехал живой поезд. Толик впереди, запряженный в санки, сверху – гурьба мальчишек, сзади – цепочка малявок на коньках. Народ расступался, и даже хоккеисты уважительно съезжали с дороги.

Сделав круг, Толик разогнался, резко свернул, и санки врезались в мягкую кучу снега у хоккейных ворот. Куча-мала рассыпалась со счастливым визгом.

Толик картинно затормозил рядом с Динкой, она засмеялась. Вроде пустяк – развлек малышню, – а отчего-то стало хорошо и весело. Они влезли наверх, помогая друг другу. Переобулись, Толик запихал коньки в рюкзак. В сумерках мягко кружился снег. Лязгал вдалеке завод. Возле площади перемигивались сиреневые и оранжевые фонари. Динка остановилась на границе тени и света, задрав голову вверх.

– Смотри, снег… как будто белые бабочки с неба летят. Целая стая снежных бабочек. Я от снега отвыкла, в Монголии дубак, но без снега, а он такой красивый, оказывается. Какие тени – розовые, сиреневые…

Толик придвинулся ближе, подхватил:

– Это еще что, вот когда вьюга – с неба не просто бабочки, настоящие белые птицы летят. А в феврале, если заметет, то и снежные бомбы.

Он наклонился, обнял ее за плечи, притянул к себе…

– Не надо, перестань! – отстранилась Динка.

– Но ты мне нравишься! Хочу, чтобы ты была моей девчонкой. Девушкой в снежных бабочках…

Динка улыбнулась с холодком:

– А в снежных бегемотах не хочешь? Ты меня видел всего два раза, с какой стати?

– А вдруг… любовь с первого взгляда?

– Да ну? А со второго не хочешь? – она вдруг ощетинилась. – Бабушке своей лапшу вешай. А что такое любовь, ты знаешь? Ты ее чувствовал когда-нибудь, любовь? Ты ее видел? Слышал? Думаешь, если я с тобой пошла на каток, то меня лапать сразу можно? Тьфу, придурок!

Она сама не понимала, что с ней.

Хотелось плакать.

Хотелось толкнуть Толика изо всех сил, убежать, заорать.

Может быть, потому, что никто никогда не любил ее по-настоящему, никто никогда. И нет в мире никакой любви. А Толику просто хотелось потискать ее, вот и все. Вдруг прокатит на свежачка?

Она свирепо развернулась и быстро пошла к дому.

– Динка, подожди! – Толик рванул следом. – Я правда дурак, извини! Но ты ж симпатичная! Ты мне сразу понравилась…

Динка молча накинула капюшон, чтобы он не заглядывал сбоку в глаза.

– Эй, ты ж не можешь так сразу злиться, ну да, я хотел… но я должен был хотя бы попробовать! Не удержался. У тебя ресницы все в снегу – не удержался. Дина, остановись, я все понял. Извини меня, дурака. Ну, мир, мир! Должен же я был рискнуть!

Такая бесхитростная честность ее рассмешила.

– Ах ты, скотина, – остановилась она.

– Скотина, – тут же подтвердил Толик. – Каюсь – скотина, трижды скотина, а еще тиран, деспот и маньяк. Но стараюсь сдерживать свои дикие инстинкты.

– Ну-ну.

Динка больше не убегала.

У подъезда Толик чуть придержал ее за руку, нащупал мизинец:

– Мирись-мирись и больше не дерись. Давай просто дружить. Дружить-то можно?

Динка помедлила, но капюшон скинула.

– Ладно, проехали, можно. Спасибо, что проводил.

И ушла, не оглядываясь.

Дома она поставила перед собой вазу с розами. Лепестки чуть почернели по краям, но еще сохранили свежесть и бархатную глубину. Говорят, чем дольше простоит букет, тем больше тебя любит тот, кто подарил. Сколько он еще протянет? Два дня? Пять? Неделю?

Динка вытащила цветы, стряхнула воду со стеблей, перевязала подарочной ленточкой и полезла на стол. Зацепила букет за край карниза бутонами вниз. Теперь розы высохнут тут, под потолком, и никогда не сбросят лепестки. И она никогда не узнает, на сколько бы их еще хватило.

* * *

Она думала, что он не позвонит ей вовсе, но Толик позвонил в тот же вечер. Потом стал звонить через день, еще раз вытащил ее на каток, потом – просто прогуляться. Болтал про школу, рассказывал всякие байки, смешил ее до слез, даже сводил на городской пляж по заснеженной лесной дороге.

Динка быстро привыкла к нему. С Толиком весело, с Толиком хорошо. Других знакомых пока не наблюдалось.

Дневник Дины Волковой,

Январь, каникулы

Не писала почти неделю. Неделя прошла, семь огромных долгих дней. И что от нее осталось? Ни-че-го.

Время. Уже несколько дней о нем думаю (знала бы мама, о чем я думаю… а то все – «о мальчиках, о мальчиках»). Странная штука – время. Как вода или песок. Что толку хватать песок руками? Даже в пустыне, по колено в песке, его все равно не удержишь. Вот и время так же – стоишь по колено, а его нет.

Все говорят, что им не хватает времени. Мне тоже не хватает. А уж если инет врубить – у-у-у, как не хватит! Чаю отхлебнуть некогда.

Иногда мне кажется, что жизнь – очень длинная, а иногда – что жутко короткая. Ну что можно успеть в этой жизни? Любить? Работать? Завести семью? Иногда мне кажется, что это очень важно, а иногда, что все – какой-то огромный обман. У моих родителей есть все: любовь, семья, работа, даже я, любимый ребенок, – а что толку? Разве я хочу такой жизни, как у них?

Нет, не хочу. Все какое-то… серое.

Мне часто кажется, что настоящая моя жизнь еще не началась. Вот я сейчас пишу в дневник – а сама думаю: не-ет, это не настоящее. В настоящей жизни я буду счастлива. В настоящей жизни меня будут любить и понимать. В настоящей жизни у меня будет… ну, кто-нибудь будет.

Но когда же начнется настоящая жизнь? Думаю, когда поступлю в институт. Но иногда еще думаю: а вдруг там тоже стану откладывать на потом? И опять начнется вечное «завтра»: вот через год, вот через месяц, вот через пятнадцать минут начнется…

И черт бы с этим! Но ведь самый ужас – «завтра» никогда не наступает.

И… я вдруг подумала… почему не сегодня? Пусть настоящая жизнь наступит прямо сейчас. Да, меня никто не любит… вернее, родители любят, но это не в счет. Главное, что никто не понимает, вообще никто, кроме собаки. И у меня почти нет друзей, есть Егор, но это же несерьезно. Может, поэтому я и завела дневник? Чтобы разговаривать сама с собой?

Ведь на эту ненастоящую жизнь уходит самое настоящее мое время. А я жду, будто жизнь еще и не начиналась. А годы-то уходят, страшно представить, допустим, 25 или 29 лет… я же буду совсем старенькая.

Жалко времени. Надо попробовать быть настоящей. Там, в институте, я буду смелой, доброй, интересной, никого не буду стесняться…

Почему бы не начать? Хоть попробовать. Надо улыбаться людям, делать что-нибудь хорошее. А то дни проходят, а жизнь все не наступает и не наступает.

Глава 3 Будка и Никита

В городе она освоилась быстро, за неделю. Тут не было ни автобусов, ни маршруток – все ходили пешком, и Динка, которую поначалу это изумляло, сама вскоре стала привычно бегать по улицам, изучив тропки и короткие прямые дорожки.

Каникулы еще не кончились, так что она часами бесцельно болталась по улицам, глазела, что называется, пока ноги не заледеневали в модных меховых ботинках. Ей нравилось сворачивать в незнакомые дворы, рассматривать двухэтажные бараки с выбитыми стеклами, останавливаться, чтобы вдохнуть колкий запах печного дыма, от которого вспоминался костер, рыбалка и хруст подгоревшей картофельной кожуры.

Динка смотрела, как жители таскают воду ведрами из колонки, обламывала сосульки с невысоких крыш дровяных сараев, гуляла по лесной дорожке до кладбища. Ее завораживал снег. Она так давно не видела снега. Раньше и не замечала, какой он странный, волшебный – жемчужно-серый в безлунную ночь; а под луной – сияющий, в звездочках, в длинных сиреневых тенях. Она слушала скрип под ногами, трогала снег голой ладонью, позволяла растаять между пальцами. Она подолгу стояла под фонарем, глядя, как очумелые хлопья валятся из черноты. С шорохом – шух-шух-шух.

Это же чудо – снег. Белые бабочки.

Особенно нравилась ей тропа, уводящая вверх, сквозь лес, мимо бараков и частных избушек до самого дальнего универмага. Динка всегда старалась подгадать так, чтобы пройти по ней лишний раз. Тропу подпирали могучие сугробы, по сторонам торчали дровяники и сарайки. Дворовые псы всех мастей лаяли, бряцая цепями, и просовывали любопытные морды в дыры заборов.

– Ну-ка, тихо! – бросала Динка какой-нибудь особо настырной жучке. Уж кого-кого, а собак она не боялась ни капельки. Динка останавливалась, угрожающе рычала в ответ (у своей научилась) и угрожающе смотрела незнакомой псине в глаза. Как правило, жучка тут же начинала смущенно отводить взгляд и торопилась убраться обратно, от греха подальше. И только из-за безопасного забора позволяла себе вволю высказаться.

Динка шагала дальше, улыбаясь. Не родилась еще такая собака, которая могла бы ее напугать.

Довольно скоро окрестные псы ее запомнили и отныне провожали только уважительным осторожным подгавкиванием. Динка даже за молоком стала ходить в дальний магазин, так ей нравилось. Вот тут и появилась Будка.

Помнится, Динка тогда остановилась у колонки. Мальчик набирал воду, ледяная борода вокруг крана сверкала на редком январском солнце. И все это как будто с другой планеты – бледное небо в кайме темных туч, яркое синее ведро, пацан в огромной ушанке. Динка повернулась идти дальше и обнаружила, что за спиной у нее сидит собака, серая, похожая на исхудавшую лайку. Сидит и смотрит заискивающими глазами, потухшими, почти без надежды. Динка сунула руку в пакет – та шарахнулась в сторону.

– Бестолочь, это же тебе. На, возьми, не бойся.

На снег полетела булочка.

Серая хапнула ее в один укус.

– Ничего себе.

Динка отломила половину батона – хватило на два укуса. В три минуты она скормила молчаливой псине все, что было. Наконец пакет заметно полегчал, взгляд у серой повеселел, она сторожко подошла к девочке, ткнулась носом в дубленку – спасибо, мол! – качнула хвостом и убежала.

В следующий раз Динка специально положила в карман пачку крекеров. Собака возникла мгновенно, стоило встать у колонки. И Динка решила, что будет приходить сюда почаще.

Совсем не похожа была эта серая на ее любимую Рэньку. Тощая, несмотря на зимнюю шубу, с запавшим животом, с порванным, надломленным ухом. За неделю Динка ее прикормила, приручила так, что Будка (надо ж было как-то называть) уже позволяла себя гладить, а порой даже провожала ее немножко по лесу. Динка перестала таскать печенье и прочее баловство, а стала брать сухой корм в пакетах. Да еще печенку замороженную покупала, потому как одним сухим кормом сыт не будешь, а печенка – и дешево, и сердито. И ходить туда стала каждый день, специально, чтобы встретиться с Будкой.

Дневник Дины Волковой,

Январь, каникулы

Мне кажется, что один человек никогда не поймет другого. Это же так сложно – представить, что другой человек тоже есть! По-настоящему. Что он такой же, как я, живой. Люди не понимают друг друга вообще. Не слышат. Не видят.

Как будто кругом не люди, а зеркала. И мы видим там только себя, свои отражения. И в другом ищем то, чего не хватает нам самим.

– Мне не хватает снега, пусть ты будешь – снег.

– Но я – огонь.

– Нет, в моем мире полно огня, а снега совсем нет. Мне нужен снег, а не огонь. В моем мире ты – снег…

А потом этот снег обжигает руки.

Боже, как я устала от этого с родителями! Они видят во мне кого угодно, только не меня. Какую-то другую, придуманную девочку. И когда я пытаюсь из-под этой девочки вылезти, меня запихивают обратно. «Не спорь, мы лучше знаем, что тебе надо!» – говорят они.

Откуда они могут знать?! Я сама не знаю, что мне надо. Но они меня «любят» – поэтому вправе решать за меня, навязывать всякую чушь, утверждать, что я хочу того или сего. «Нам виднее, – говорят они хором. – Ты еще маленькая… ты ничего не понимаешь… так будет лучше».

Интересно, кому?

Завели бы себе манекен, ему было бы лучше. А у меня можно как минимум спросить, чего же я хочу – однако никто не спрашивает.

Меня от такой любви тошнит. Тошно, просто тошно. Она мучает, а не помогает. Там совсем нет меня.

Вот поэтому я люблю Рэньку. О, тут никаких сомнений – люблю, очень! Потому что для нее существую только я. С ней не надо притворяться, врать, изображать кого-то. Надо просто быть. Жить. Дышать. Она любит меня за то, что я нашла ее в этом мире. И она меня нашла. Мы обе нашли друг друга.

Какое счастье, господи, найти хоть кого-то!

Пусть даже собаку. Это уже много.

А теперь о Толике. Так. Так. Нет, я все-таки это напишу.

Неужели он в меня… влюбился?!

«Не верю!» – как говорил Станиславский, кусая соседей. Зачем я ему? Почему он не бросил меня в тот первый вечер, после катка? Ему же не обломилось…

Не понимаю.

Ну а я? Влюбилась в Толика? Хоть немножко?

Нет, конечно, глупости.

А что тогда?

Ну-у-у… ничего.

Тогда почему ты с ним?

Ну-у… с ним забавно.

А он тебе нравится?

Да, нравится.

Так, значишь, влюбилась?

Нет, мы просто дружим.

А если честно?

Ну… не знаю. Может, чуть-чуть. Самую капельку.

Толик, конечно, симпатичный. Мне с ним интересно… Наверно, потому, что у меня еще никогда не было своего парня. Конечно, я дружила с Егором. Но это совершенно точно дружба была, без всякого такого, а тут все наперекосяк, фиговина с морковиной.

Мне кажется, я про Толика совсем не думаю – в смысле, о его желаниях, о том, что он тоже есть… А просто мне хочется, чтобы у меня был парень. Боже, никогда, никогда у меня не было своего парня!

Но вот любовь ли это?

Вряд ли.

Если подумать, мне с Толиком ни жарко ни холодно. Да, я радуюсь, когда он звонит, когда мы встречаемся, но тут же забываю о нем после прогулки…

(Э-э, подруга, а почему ты тогда целый вечер о нем тут пишешь??)

Совсем запуталась. Столько вопросов в голове, а ответов – ноль.

Особенно когда о любви.

Вот моя тетушка. Она меня любит? Ну… по-своему. Как папа с мамой. Она любит какую-то придуманную девочку. Вечно у этой девочки проблемы: «Закрути шарф, не бегай по лестнице, убьешься, кушай больше, вон какая худенькая!»

Можно всю жизнь закручивать шарф, никогда не бегать и кушать, пока не лопнешь. Только зачем все это? Чтоб тетушке угодить? Разве жизнь ради этого? Кушай больше… А что дальше? Кушай больше, и станешь толстым уродливым бегемотом?

Хотя тетя меня любит, конечно… это она так заботится. По привычке всех взрослых – совсем не замечая меня.

Ладно, немножко времени я уже убила, на сегодня хватит. Обещаю, что на следующей неделе займусь чем-нибудь полезным. Надо снова начать английский учить, что ли, я же ни бум-бум. Вдруг когда-нибудь поеду путешествовать, как Егор… когда-нибудь в настоящей жизни. Так и не получилось у меня начать настоящую жизнь, все равно откладываю.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: