История возникновения эпиграфики

Вначале XVII века Пейреск и Пьетро делла Валле привезли с Востока первые коптские рукописи; римская пропаганда, заинтересованная в соединении с египетской церковью, позаботилась об отливке коптского шрифта, и началось изучение коптской письменности. Первым сторонником этого дела был живший в Риме ученый иезуит Афанасий Кирхер, немец по происхождению.[11, c.2] Пользуясь коптско-арабскими словарями, и составленной на арабском языке коптской грамматикой, он уже в первой половине XVII века положил начало изучению коптского языка. Лишь через сто лет, по мере накопления и изучения коптских рукописей, было установлено различие коптских диалектов, и был создан первый более или менее надежный коптский словарь Лакроза, изданный после его смерти (Войдом) в 1775 году, а Рафаил Туки дал первую коптскую грамматику и издал коптские богослужебные книги. В начале XIX века, благодаря деятельности таких ученых, как Соэга и Катрмер², коптская письменность стала уже в такой мере доступной изучению, что могла служить существенной помощью при дешифровке иероглифических текстов. Первые попытки объяснения иероглифических надписей восходят к середине XVII века. Материалом служили немногочисленные тогда в Европе египетские памятники, среди которых первое место занимают римские обелиски, частью вывезенные во времена империи из Египта и содержащие надписи древних фараонов, частью воздвигнутые в Риме и снабженные иероглифическими надписями в честь римских императоров (Веспасиана, Тита, Домициана и Адриана). В течение средних веков почти все обелиски, служившие в древности украшением римских цирков, рухнули от неизвестных причин; до эпохи Возрождения ими никто не интересовался.

² Соэга в 1810 г. дал ценный каталог коптских рукописей в библиотеке Борджиа.

Из всех обелисков уцелел только один — Ватиканский, с почти стершейся надписью, стоявший вблизи старой церкви св. Петра на месте древнего цирка Нерона. В 1586 г., по инициативе папы Сикста V, он был удален с прежнего места и установлен на площади перед собором св. Петра. В следующем годубыли раскопаны и установлены на разных площадях Рима еще четыре обелиска, среди них два наиболее замечательных, Латеранский и Фламиниев (на piazza del Popolo (Пьяцца-дель-Пополо)), — оба с хорошо сохранившимися иероглифическими надписями. Другие обелиски были найдены и реставрированы отчасти в XVII в., отчасти позднее, — среди них восстановленный папой Иннокентием X Памфилийский обелиск (на piazza Navona (Пьяцца Навона)), надписи которого стали предметом изучения Кирхера, не без успеха работавшего над изучением коптской письменности. Исходным пунктом для истолкования иероглифических текстов могли служить в то время исключительно сведения о характере египетской письменности, сохранившиеся у древних авторов, которые, несмотря на некоторое разноречие в частностях, сходятся между собой во взгляде на иероглифы, как на идеографическое письмо. Это ложное мнение древних объясняется, по-видимому, тем, что они черпали свои сведения о иероглифах из источников, относящихся к позднему времени, когда иероглифическое письмо приобретает до известной степени ребусный характер. Несмотря на указание Плутарха, согласно которому число египетских букв, равное числу лет Аписа, составляет квадрат пяти; несмотря на не совсем, впрочем, ясное место у Климента Александрийского, из которого можно было заключить, что часть иероглифов имела звуковое значение³, — мнение о чисто идеографическом характере иероглифов стало самым главным среди ученых XVII– XVIII вв. Этому особенно способствовал трактат о иероглифах

³ данное Летроном об'яснение любопытнаго текста воспроизведено: Сhamрol1iоn, Précis, du système hiérogl. 2 изд. 1828, с. 378 сл.

Гораполлона, содержащий объяснение значительного количества идеограмм, из коих некоторые могут быть отожествлены с иероглифами, встречающимися на дошедших до нас памятниках (см. рис. 1):

Рис. 1.

1. Страусовое перо означает «правду» или «справедливость», так как перья этой птицы все одинаковы.

2. Коршун означает «мать», так как птица эта проявляет особую нежность к своим детенышам, питая их собственной кровью.

3. Пальмовая ветвь означает «год», так как пальма пускает ежегодно 12 ветвей, по одной в каждый месяц.

4. Пчела означает «царя», роль которого в государстве соответствует роли матки в пчелином улье.

5. Собака, сидящая на ковчеге, означает «жреца», который обязан, подобно собаке, бдительно охранять священные тайны.

Как видно из приведенных примеров, Гораполлон нередко приписывает своим идеограммам действительно те значения, которые они имеют в иероглифических текстах. Но, совершенно умалчивая о наличности звуковых иероглифов, он не ограничивается передачей значения идеограмм, а пытается объяснить, почему данный иероглиф имеет то или иное значение. Эти наивные объяснения, способные вызвать улыбку у современного египтолога, имели роковое значение для ученых XVII–XVIII вв.

Нужно принять во внимание, что объясненные Гораполлоном и другими древними авторами идеограммы составляют ничтожную часть иероглифов, встречающихся на египетских памятниках. Подчеркивая символический характер иероглифов, Гораполлон вместе с тем, как бы указывал путь, при помощи которого могло быть разгадано значение остальных знаков, для которых нельзя было найти традиционного объяснения у древних. Но это был скользкий путь, открывавший широкий простор фантазии. По меткому выражению Шампольона, «изобретательность (новых) авторов заполнила пустое место, оставленное древними» в отношении необъясненных ими иероглифов. Принимая каждый иероглиф за символ, ученые XVII–XVIII вв. придавали ему сплошь и рядом произвольное значение, считаясь не столько с ролью данного знака в иероглифической системе, сколько с предполагаемым смыслом иероглифического текста. В этом отношении они находились под властью другого предрассудка, также унаследованного ими от древности, согласно которому все без исключения иероглифические тексты должны были содержать исключительно глубокомысленные рассуждения религиозно-философского мистического или, по меньшей мере, научного характера.

Все это необходимо иметь в виду, чтобы уяснить себе «метод», при помощи которого Кирхер пытался разбирать надписи на римских обелисках. Не делая принципиального различия между изображениями и иероглифическим текстом; не обращая внимания на овальные (и прямоугольные) рамки, окружающие, как известно, царские имена и титулы; принимая каждый иероглиф за самостоятельный символ и приписывая ему произвольный смысл, — Кирхер дает «перевод» иероглифической надписи, не имеющий ни малейшего отношения к интерпретируемому тексту. Достаточно сказать, что смысл чисто фонетических иероглифов, из которых составлены слова: «Цезарь—Домициан—Август», передан у него пространной латинской фразой, настолько туманной, что Шампольон, воспроизводя ее, как курьез, не решается снабдить ее французским переводом «из опасения, что ему не удастся уловить мысли Кирхера, — если допустить, что он сам придавал ей определенный смысл». Тем не менее у Кирхера оказалось немало последователей, продолжавших вплоть до времен Шампольона толковать вкривь и вкось иероглифические тексты, вычитывая из них то богословские или морально-политические рассуждения, то астрономические или другие научные трактаты, а то и псалмы Давидовы. Более трезвые суждения о характере иероглифического письма высказаны Соэга в его труде об обелисках (De origine et usu obeliscorum, 1798).

Здесь впервые установлено принципиальное различие между изображениями египетских памятников и сопровождающими их иероглифическими надписями. Далее, Соэга первый произвел подсчет всех отличающихся друг от друга иероглифов, более или менее правильно определив их число в 958 знаков. Он определенно высказался в пользу существования чисто звуковых иероглифов, впервые применив к ним термин «фонетических» знаков. Наконец, он рядом новых соображений подтвердил высказанное еще до него Бартелеми предположение, что группы иероглифов, заключенные в овальные рамки, служили для передачи собственных имен. Вместе с тем, изучение коптской письменности настолько подвинулось вперед, что Катрмер, основываясь на целом ряде неоспоримых данных и современных свидетельств, мог установить, что коптский язык есть тот же древнеегипетский язык, для передачи которого на письме египтяне, по принятии ими христианства, стали пользоваться буквами греческого алфавита.

Названные ученые были уже современниками знаменитой экспедиции Наполеона в Египет, открывшей широкий доступ изучению египетских памятников. Основанный в Каире институт, занятый изучением не только природы и современного состояния страны, но также ее древних памятников, в течение трехлетнего пребывания французской армии в Египте собрал огромный материал, легший впоследствии в основу знаменитого Description

de l'Egypte (Описание Египта) (Paris, 1809–1813). Но еще задолго до того, как материал этот мог быть обработан и опубликован, в Европе появились копии надписей Розеттского камня, найденного в августе 1799 г. французскими солдатами, производившими фортификационные работы в укреплении Сен-Жульен (близ г. Розетты). Розеттский камень, послужил исходным пунктом для дешифровки египетских письмен. Содержал в себе иероглифические и демотические надписи и греческий текст с постановлением египетских жрецов в честь Птоломея Эпифана, от 196 г. до н.э.
Заключительные слова текста, содержащие указание, что надпись высечена «священными, туземными и греческими письменами», не оставляла сомнения в том, что египетские надписи памятника соответствуют по содержанию греческому тексту. Первым, кто приступил к изучению египетской надписи Розеттского камня, был виднейший французский ориенталист того времени Silvestre de Sacy (Сильвестр де Саси), изложивший результаты своих исследований в своем Lettre au citoyen Chaptal аи sujet de 1'inscription égyptienne de Rosette (Paris, 1802). Незадолго до того Бартелеми нашел ключ к пониманию финикийского шрифта, а самому Саси удалось впервые разобрать персидские письмена времен Сассанидов; в обоих случаях исходным пунктом для дешифровки послужили встречающиеся в текстах собственные имена. Приступая к изучению надписей Розеттского камня, Саси попытался применить к ним тот же метод. Греческий текст содержит ряд собственных имен, причем некоторые из них повторяются в тексте по 2 раза и чаще; естественно было ожидать, что имена эти переданы в соответствующих частях египетских надписей. Но большинство собственных имен сосредоточено в начальной части греческого текста; соответствующая часть иероглифического текста была, очевидно, утеряна. Это обстоятельство в связи с господствующим мнением о чисто идеографическом характере

иероглифического письма заставило Саси отказаться от разбора иероглифического текста и сосредоточить все внимание на изучении демотической надписи, которую он считал составленной из чисто фонетических знаков. Выяснив повторяемость собственных имен в греческом тексте, Саси попытался отыскать в демотической надписи повторяющиеся группы демотических знаков, удаленные друг от друга промежутком, пропорциональным расстоянию между соответствующими сходными именами греческого текста. На основании просто арифметического расчёта можно было заранее предположить, что имя Александр стоит во 2-й строке демотического текста, а сходное с ним слово

Александрия должно находиться в 10-й строке; в намеченных местах, действительно, оказались две одинаковые группы демотических знаков, которые Саси правильно принял за демотические написания названных слов. Совершенно аналогичным путем он точно определил демотические группы, соответствующие именам Птоломея и Арсинои, но он не сумел правильно разложить найденные им демотические группы на составные элементы.

Считая при данных условиях разрешение проблемы научным путем невозможной, он отказался от дальнейших попыток дешифровки. Тем не менее в том же году шведскому ученому Окербладу (Åkerblad) удалось значительно подвинуть вперед дешифровку демотических письмен. Получив от Саси копию надписей Розеттского камня, он приступил к изучению демотического текста, считая, что он написан чисто фонетическими знаками и составлен на языке, близкому к коптскому. Определив, согласно с Саси, демотические группы, соответствующие именам Птоломея, Арсинои и Александра, он более или менее правильно разложил их на составные элементы, придавая отдельным демотическим знакам значения, указанные на рис.2. Большинство звуков, входящих в состав разобранных имен, попадается в них по 2 раза и чаще, что давало возможность проверить правильность чтения соответствующих демотических знаков. Из них знаки для a, е, l и t не возбуждали сомнений, повторяясь всюду на тех местах, где их ожидал найти Окерблад. Знаки для о и s определены были Окербладом не вполне точно. Для звуков п и r оказалось по 2 различных знака, но все 4 знака, были точно отгаданы, так же, как знаки для k, m и p, встречающиеся в разнообразных именах лишь по одному разу. Это лучше всего доказывалось тем, что при помощи найденного значения демотических знаков можно было свободно прочитать все остальные греческие имена демотической надписи.

Анализ греческих имен дал возможность установить значение лишь тех демотических знаков, которые служили для передачи звуков греческой речи. Стремясь пополнить свой алфавит новыми знаками, которые, по его мнению, должны были соответствовать специфически египетским звукам, Окерблад попытался прочесть несколько чисто египетских слов. Ему, действительно, удалось определить демотические группы для таких слов, как «царь», «храм», «жрец», «Египет», которые в греческом тексте повторяются по

20 раз и более. Правильно сопоставляя эти группы с соответствующими коптскими словами, он пытался разложить их на составные элементы, — но при этом наткнулся на непреодолимые для него затруднения. Окерблад упустил из виду, что египетские слова написаны совершенно без гласных; кроме того, он не мог знать о существовании детерминативов, так как он вообще не подозревал идеографического элемента демотического письма. Эти обстоятельства обрекли на неудачу его дальнейшие попытки дешифровки.

Все же составленный им демотический алфавит и удачные сопоставления отдельных демотических групп с коптскими словами являются первым крупным шагом на пути к дешифровке египетских письмен .

В настоящее время может казаться поразительным, что выяснение значения

алфавитных демотических знаков могло быть достигнуто ранее дешифровки иероглифов. Однако, сто лет тому назад все виды египетского письма были одинаково недоступны пониманию; между тем чисто курсивный характер демотических знаков, напоминавших по внешнему виду арабские или сирийские буквы, заставлял предполагать в них чисто фонетическое письмо. Строгое отделение демотики от иероглифики дало возможность Саси

и Окербладу применить к выяснению вопроса точные методы научного исследования. Но это же изолирование демотики от иероглифики предопределяло границы возможных в данном направлении достижений. Новый свет на характер демотического письма могло пролить только выяснение вопроса об отношении его к иероглифической системе, но для разрешения этой проблемы необходимо было выйти за пределы надписей Розеттского камня и привлечь к изучению более обширный и разнообразный материал.

Одновременно с Розеттским камнем в Лондон поступила значительная коллекция египетских памятников, собранных в Египте участниками экспедиции Наполеона и уступленных Англии после капитуляции французской армии; но на первых порах памятники эти были труднодоступны за пределами Британского музея. С другой стороны, разрабатывавшийся в Париже обширный материал для описания до 1809 г. Оставался достоянием тесного круга членов комиссии, подготавливающих издание. Виднейший из них, участник Наполеоновской экспедиции Jomard (Джомард )сам усердно работал над дешифровкой иероглифов, ревниво оберегая от посторонних взоров находящийся в его распоряжении богатый материал. Единственным положительным результатом его изысканий в этом направлении было, по-видимому, установление значения иероглифических знаков для единиц, десятков, сотен и тысяч дававших возможность разобрать даты и числа, встречающиеся на египетских памятниках.

Почти одновременно с Джомардом то же открытие, независимо от него, было сделано известным английским физиком и математиком Th. Young'oм (Юнг), который в 1814 году заинтересовался дешифровкой египетских письмен. Одним из важнейших открытий его является установление связи между демотическими письменами и иероглифами.

Исходным пунктом для выяснения вопроса послужили наблюдения Юнга над рядом заупокойных папирусов. Папирусы эти, как известно, содержали наряду с текстом значительное количество изображений, обычно повторяющихся в том же порядке в различных экземплярах «Книги мертвых», написанных то курсивным шрифтом, то иероглифами. Тесная связь между изображениями и сопровождающим их текстом, вполне очевидная в иероглифических папирусах, давала основание предполагать, что тексты, сопровождающие одинаковые изображения, имеют в различных папирусах одинаковое содержание. Сравнивая параллельные отрывки курсивных и иероглифических папирусов, Юнг поражен был сходством отдельных курсивных знаков с соответствующими иероглифами, в которых он впервые узнал их первообразы. Сопоставление соответствующих отрывков, написанных то иероглифами, то курсивным письмом (см. рис. 3), давало возможность не только проследить постепенный переход от иероглифов к курсивным знакам, но показывало вместе с тем, что порядок следования знаков в курсивных текстах более или менее соответствует порядку следования иероглифов, из чего можно было заключить, что курсивное письмо построено в общем по тому же принципу, что и иероглифического .

Рис. 3.

Из сделанного Юнгом открытия логически вытекают два положения:

1. Если демотическое письмо представляет собой лишь позднюю стадию развития иероглифического, то демотические знаки должны, подобно иероглифам, иметь преимущественно идеографическое значение.

2. Если, тем не менее, в демотической надписи Розеттского камня Окербладом обнаружено определенное количество алфавитных знаков, при помощи которых могли быть переданы греческие имена, то, принимая во внимание, что этим знакам должны соответствовать определенные иероглифы, служившие для них первообразами, можно заключить, что некоторая часть иероглифов имела звуковое значение. Это положение, как

увидим ниже, принято было Юнгом лишь с очень существенной оговоркой, в сильной степени обесценивавшей его значение.

Первое из установленных положений удовлетворительно объясняло, почему алфавит Окерблада оказался неприменимым для большей части демотической надписи и заставлял искать новых путей для ее дешифровки. Если демотическое письмо построено то тому же принципу, что иероглифическое и носит преимущественно идеографический характер, то безнадежно пытаться дешифровать его при помощи филологических приемов. Поэтому Юнг возвращается к «математическому» методу Саси, состоящему, собственно, в материальном сравнении параллельных текстов. Саси и Окерблад, выделив ряд демотических групп, соответствующих словам, повторяющимся десятки раз в обоих текстах, тем самым установили значительное количество точек соприкосновения между демотической надписью и греческим переводом. Пользуясь этими данными, как вехами и стремясь путем нахождения новых вех постепенно уменьшать промежутки между ранее установленными, Юнг пытается приравнять отдельные демотические группы соответствующим словам греческого текста. Результатом подобных исследований Юнга является его «гипотетический перевод» демотической надписи Розеттского камня, из сопоставления которого с английским переводом греческого текста выясняются некоторые мелкие несоответствия в стиле и порядке следования отдельных выражений между обеими текстами. Разумеется, подобный «перевод» мало мог способствовать уяснению дела, и Окерблад был прав, говоря, что он «не понимает цели этого перевода, так как задача заключается в том, чтобы найти алфавит, при помощи которого можно было бы отделить и прочитать египетские слова, а вовсе не в том, чтобы выяснить общий смысл надписи, который несомненно совпадает с содержанием греческого текста» ⁴. Но Юнг был убежден, что подобный алфавит никогда не может быть найден. Как сильно ни отличался демотический текст Розеттского камня от курсивного шрифта заупокойных папирусов, Юнг не сомневался, что и этот текст содержит множество идеографических знаков, и убеждение это основано было на целом ряде точных наблюдений. Ясно было, что изучение демотики отнюдь не представляет меньше трудностей, чем изучение иероглифов, — быть может, даже больше постольку, поскольку иероглифы, по крайней мере, представляют собой ясно различимые рисунки, которые в отдельных случаях употребляются в значении изображенных ими предметов. Таким образом,

Юнг первый приступил к изучению иероглифического текста Розеттского

⁴ Письмо Окерблала к Юпгу от 19 апр. 1818 г.—Misc. Work, III, с. 72.

камня, пользуясь тем же методом, который послужил ему для анализа демотической надписи. Но здесь дело существенно осложнялось тем, что верхняя часть памятника была сильно повреждена, так что нельзя было знать, какая часть греческого текста соответствует сохранившейся части иероглифической. Одно только имя Птоломея часто повторяется на всем протяжении греческой надписи; уже Соэга утверждал, что собственные имена в иероглифических текстах окружены овальной рамкой. На Розеттском камне оказалось шесть картушей, но только двоякого типа (см. рис. ⁴); из сличения картушей вытекало, что все они передают одно и то же имя; лишние иероглифы в более длинном картуше, очевидно, передавали титулы «живущий вечно, любимый Птахом» прибавленные к царскому имени в греческом тексте. Но если в сохранившейся части иероглифической надписи можно было обнаружить только одно царское имя, повторенное шесть раз, то вполне естественно было отожествлять его с Птолемеем, так как ни одно другое имя не повторяется достаточно часто в греческом тексте.

Дальнейшим подтверждением сделанного сопоставления послужило сравнение иероглифического написания имен Птоломея с демотическим. Причем Юнгу удалось отожествить три иероглифа картуша (первый, второй и предпоследний) с их демотическими эквивалентами, которые, согласно алфавиту Окерблада, имеют значения: p, t и i. Полагая, что написание имени Птоломея представляет собой комбинацию алфавитного и слогового письма, Юнг, обходя третий иероглиф картуша, как несущественный, произвольно придает остальным трем фонетические значения: ole, та и osh, и комбинируя их с установленными алфавитными знаками (с некоторой натяжкой) составляет из 6 иероглифов картуша имя Ptolemaios (Птоломей). Анализ имени Птоломея представляет для Юнга преимущественно тот интерес, что он дает, по его мнению, возможность проследить, каким образом звуковое письмо могло произойти от идеографического: названия предметов, изображенных иероглифами, должны содержать звуковые элементы, при помощи которых может быть составлено данное имя. Но фонетические значения присущи иероглифам лишь постольку, поскольку они служат для передачи иностранных собственных имен; принцип фонетического письма заимствован египтянами у греков. Картуш служит отличительным признаком того, что помещенные в нем иероглифы имеют в данном случае фонетическое значение. Отсюда понятно, что анализ собственных имен, даже если бы он был сделан правильно, — не мог бы послужить для Юнга (как впоследствии для Шампольона), исходным пунктом дешифровки иероглифов, которые, независимо от иностранных собственных имен, имеют, по его мнению, чисто идеографическое значение. Единственным средством для разгадки иероглифов остается для него механическое сопоставление иероглифического текста с греческим переводом. Повторение картуша с именем Птоломея, устанавливая определенные точки соприкосновения для подобного сличения, давало возможность приблизительно определить, какая часть греческого текста соответствует сохранившейся части иероглифического текста. С другой стороны, наблюдая повторяемость наиболее употребительных слов греческого текста, как, например: «жрец»,

«наос», «царь», «бог», измеряя промежутки между повторяющимися словами и перенося их пропорционально, начиная с конца, на иероглифический текст, можно было надеяться найти иероглифы, соответствующие названным словам. Таким путем Юнгу, действительно, удалось правильно отгадать значения этих 4-х иероглифов — (см. рис. 5), что давало новые точки соприкосновения для дальнейшей проверки иероглифического текста с греческим. Повторяя прием, примененный им для анализа демотического текста, Юнг имел возможность отожествить ряд отдельных иероглифов и иероглифических групп с соответствующими словами греческого перевода.

Результаты иероглифических исследований Юнга опубликованы были в 1819 г., в его статье о Египте для Британской энциклопедии, которая в свое время была истолкована как «величайшее достижение учености и проницательности, которой может гордиться современная литература». В статье дано объяснение свыше 200 отдельных иероглифов и иероглифических групп, из которых 77 впоследствии были признаны Шампольоном правильно истолкованными. Здесь мы находим, между прочим, объяснение иероглифических групп, содержащих имена богов: Ра, Тота, Осириса, Исиды, Нефтиды и Аписа. Из царских имен греко-римской эпохи Юнг, помимо имени Птоломея, открыл еще картуш с именем Вероники, но неправильно разложил его на составные элементы; картуш с титулом autocrator (самодержец) он принял за имя Арсинои. Из 30 картушей, которые Юнг более или менее произвольно сопоставляет с заимствованными у древних авторов именами египетских фараонов, правильно отожествлен только картуш с именем Тутмоса, в котором Юнг узнал иероглиф, изображающий посвященного Тоту ибиса, не отдавая себе отчета в значении остальных иероглифов. Достигнутые Юнгом результаты носят на себе явный отпечаток его метода, быть может, единственно возможного при предположении о чисто идеографическом значении иероглифов, но неизбежно влекущего за собой все ошибки, вытекающие из механического сопоставления параллельных текстов. Наиболее ярким примером является промах, допущенный им при объяснении иероглифических групп, соответствующих титулу «любимый Птахом», в котором Юнг принял за имя бога Птаха группу иероглифов, означающую слово «любимый» и наоборот. А чисто фонетически написанное имя Псамметиха он присваивает Сесострису на том основании, что римский обелиск, на котором высечен картуш, по свидетельству Плиния, сооружен был в Египте этим фараоном. Между тем, в обоих именах Птаха и Псамметиха, начальный звук передан тем же знаком, что и в имени Птоломея, где он был правильно определен Юнгом. Пренебрегая фонетическими значениями иероглифов при отожествлении собственных имен, Юнг еще менее останавливается на филологическом анализе остальных египетских слов. Устанавливая значение иероглифических групп, он обычно сопоставляет их с предполагаемыми коптскими эквивалентами, изредка правильно подобранными, но он ни разу не пытается устанавливать связь между данными иероглифами и соответствующими звуками египетской речи. Главной заслугой Юнга было установление связи между курсивным шрифтом и иероглифическим. Благодаря этому открытию, он оказался первым, кто правильно понял всю сложность проблемы, связанной с изучением демотического письма, и, доказав несостоятельность приемов Окерблада, перенес центр тяжести дешифровки в изучение иероглифов. Но было бы ошибочно думать, что то или иное из открытий Юнга навело Шампольона на правильный путь; высказанные Юнгом притязания на приоритет не могут быть признаны основательными. У Шампольона возникла впервые мысль о преобладающем значении фонетического элемента во всех видах египетской письменности и во все времена. Эта мысль, имевшая решающее значение для успеха дешифровки, является исключительным достоянием Шампольона.

В результате многолетних исканий Шампольон сильно уклонился от своей первоначальной точки зрения: попытку найти иероглифический алфавит он считает теперь безнадежной. Но стремление не отгадывать, а читать египетские письмена заставляет его сосредоточиться на греческих именах, которые в демотическом тексте Розеттского камня, бесспорно, переданы чисто фонетически. Правда, алфавит Окерблада служил, очевидно, исключительно для передачи иностранных собственных имен; Шампольон согласен теперь с Юнгом, что принцип алфавитного письма заимствован египтянами у греков. Если применение его было ограничено одной областью демотического письма, то чтение иероглифов абсолютно невозможно. Но как передано имя Птоломея в иероглифической надписи Розеттского камня? Из теории единства трех систем египетского письма вытекает, что каждый демотический знак через посредство соответствующего иератического знака восходит к определенному иероглифу, от которого он в последнем счете произошел. Это бесспорно применимо и к тем демотическим знакам, которые служат для передачи греческих имен; естественно предположить, что те иероглифы, которые послужили для них первообразами, могли также быть употреблены, как буквенные знаки, поскольку ими пользовались для передачи греческих имен. Эта мысль, которая смутно промелькнула у Юнга, проводится Шампольоном с строгой последовательностью. Сличая демотическое написание имени Птоломея с иероглифическим, он приходит к выгоду, что все семь иероглифов картуша (см.рис.6–(1), имеют чисто буквенные значения: P. T. O. L. M. I. S. Чтобы убедиться в правильности сделанного анализа необходимо установить, что предполагаемые звуковые значения этих иероглифов неизменно остаются за ними в тех случаях, когда они служат для передачи других греческих имен. Но помимо картуша Птоломея, единственного на Розеттском камне, известен только картуш Вероники (см.рис.6–(2), дающий возможность проверить значение лишь одного иероглифа для i, Шампольон ищет случая выяснить правильность чтения остальных знаков, и случай не заставляет себя долго ждать. Во вновь приобретенном для Королевского кабинета в Париже демотическом папирусе Casati он находит имя Клеопатры, в котором повторяются 4 звука (l, o, p, t) встречающиеся в имени Птоломея. Шампольон, зная иероглифические эквиваленты демотических знаков, гипотетически составляет из них иероглифическое написание имени Клеопатры, заменяя каждый демотический знак этого имени соответствующим иероглифом. Через некоторое время он получает копию иероглифической надписи небольшого обелиска, найденного в Филах, недалеко от его базы с греческой надписью, содержащей имена Птоломея и Клеопатры, В иероглифической надписи обелиска Шампольон, наряду с картушем Птоломея, находит также имя Клеопатры (см.рис.6–(3), написанное при помощи тех самых иероглифов, которые, согласно заранее сделанному предположению, должны служить для передачи этого имени. Точнее говоря, из четырех сходных звуков три (l, o, p) переданы теми же иероглифами, что и в картуше Птоломея; только для звука t, вместо ожидаемого «полукруга», оказался иероглиф, изображающий руку. Пришлось допустить, что оба иероглифа могли служить для передачи одного и того же звука; это был единственный пункт, возбуждавший сомнения, но мы увидим, что то истолкование, которое дал ему Шампольон, привело его к совершенно неожиданному и необычайно плодотворному выводу.

Он знает теперь фонетические значения иероглифов, входящих в состав двух картушей; он пытается с их помощью разобрать другие картуши, что, естественно, ведет к установлению фонетических значений новых иероглифов. Имя «Александр» встречается в демотической надписи Розеттского камня; заменяя демотические знаки их иероглифическими эквивалентами, Шампольон в состоянии разобрать картуши с именем Александра (см. рис. 6–(4); в нем звук п передан тем же иероглифом, что в картуше Вероники; но для звука k употреблен иной иероглиф, чем в картуше Клеопатры, а звук s передан в середине и в конце имени (Alksantrs- Алкасантрс) двумя различными знаками. Это убеждает Шампольона в том, что для некоторых звуков, действительно, существовало по крайней мере по два иероглифа, и он вводит для них термин «гомофонных» знаков. Установленный закон находит применение при анализе двух картушей с именем (или титулом) «Цезарь» — (Kaisaros - Каисаорс) (см. рис. 6–(5), сопоставление которых с полной очевидностью подтверждает наличность гомофонных знаков для k и s. Теперь Шампольон в состоянии прочесть имена целого ряда греческих царей и римских императоров, и на основании их составить иероглифический алфавит, но при этом оказывается, что, независимо от наличности гомофонных знаков, тексты обычно имеют k вместо g, t вместо d, р вместо f и постоянно смешивают звуки r и l; кроме того, наблюдается частое опущение и неточная передача гласных звуков.

Эти обстоятельства заставляют Шампольона серьезно призадуматься. Если найденный иероглифический алфавит, — как он сам готов был думать в первую минуту, — составлен был египтянами под влиянием греков специально для передачи греческих имен, то чем объяснить его неприспособленность для передачи звуков греческой речи? Откуда это обилие гомофонных знаков? Чем объяснить неточность в передаче гласных? Что касается согласных, то иероглифические тексты, очевидно, делают ту же замену, которая нередко наблюдается при передаче греческих слов в коптских текстах, а произвольное смешение r и l производит впечатление специфически египетской черты, давно установленной на основании изучения коптских диалектов. И подобные факты приходится констатировать Шампольону в такой момент, когда методическая разработка достигнутых ранее результатов привела его к полному отрицанию фонетического элемента во всех трех системах египетского письма. По странной иронии судьбы те памятники, которые одни могли научить Шампольона читать по-египетски стали ему известны как раз тогда, когда он только что публично отказал иероглифам в способности передавать звуки речи. Но он всегда готов был верить фактам больше, чем самому себе. И если три года тому назад он поколебался в своей первоначальной точке зрения под напором неотразимых наблюдений, то теперь та же самоочевидность фактов должна была, тем легче, заставить его отказаться от вынужденного признания чисто идеографического характера иероглифического письма. Представшая перед ним перспектива — читать египетские тексты с помощью найденного им иероглифического алфавита, должна была увлечь его в противоположную сторону. Она заставила его вновь сосредоточиться на целом ряде сделанных ранее наблюдений, которые теперь вдруг предстали перед ним в совершенно новом освещении. К этому присоединился ряд других фактов, которые теперь легко могли быть втолкованы с новой точки зрения. В конце 1821 г. Шампольон произвел параллельный подсчет всех иероглифов и соответствующих им греческих слов Розеттской надписи: оказалось, что на 486 греческих слов приходится 1419 иероглифов, среди них 166 отличных друг от друга знаков ⁵. Отсюда с уверенностью можно было заключить, что один иероглиф не мог служить для передачи определенного понятия, что противоречило идеографическому характеру иероглифов, но легко объяснялось с точки зрения звукового алфавита.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: