Сделай Сам Свою Работу на 5

Алат и окрестности Фельпа 23 глава





Робер Эпинэ прижался спиной к белому стволу, не в силах отвести глаз от цокающих тварей. Они были такими, как ему почудилось на лесной дороге. В точности такими! Выходит, он видел пегую смерть раньше? Тогда где?! Во сне? В бреду?

Иноходец собрал в кулак все, что осталось от его воли, и оторвался от умершего дерева. Трястись за спинами тех, кто видел его в первый раз и все равно защищал, недостойно. Нужно встать рядом, и он встанет! Ноги не желали слушаться, но Робер все же потащился вперед, туда, где, положив руку на холку рыжего коня, стоял кто-то высокий с льняными волосами. Между ним и пегой кобылой оставалось не больше четырех шагов. Сейчас все и решится. Зачем-то Робер потащил из ножен кинжал, не шпагу, а именно кинжал, и тут же поляна осветилась ослепительным лиловым светом. Во имя Астрапа, молния! Откуда?!

Рогатая огненная стрела пропорола безоблачное небо и вонзилась в белый ствол. Пламя охватило мертвую ель раньше, чем до земли долетел удар грома. Дерево полыхнуло, залив поляну странным, тревожным светом, и ему ответили четыре вспышки. Огонь с победным ржаньем взмыл вверх, молотя в воздухе огненными копытами. Четыре багровых жеребца, оторвавшись от воющих костров, бросились к четырем кобылам.



– Лэйе Астрапэ! Саидери!

Он не понимал, что прокричал светловолосый, и одновременно понимал. Откуда-то взялся Дракко. Несмотря на ночную скачку, конь был свеж и весел, Робер ухватился за растрепанную гриву и оказался в седле. Охотники один за другим вскакивали на коней. Стройный юноша, чем-то похожий на Ворона, поднес к губам янтарный рог, над поляной зазвенела странная песня, древняя и гордая, как сама ночь.

– Эгда ра Отония! Эгда ра Кэртиэн!

Конь предводителя сорвался с места, и кавалькада рванулась в сверкающую бездну, Робер завертел головой, но не увидел ни пылающей ели, ни пегих тварей, ни пламенных жеребцов, только золотую вьюгу, частью которой стали они с Дракко.

Золото листьев, золото пламени, золото плащей и конских тел, древняя песня и полет сквозь осенние звезды! Дракко мчался бок о бок с предводителем, под ногами коней пела дорога, в лицо бил ветер, он был жив, свободен и пьян от жизни и свободы; пьян и счастлив, потому что эта скачка и была счастьем, невозможным, невероятным, неожиданным. В сумасшедшей ночи звенело «Эвоэ, лэйе Астрапэ!», трубили рога, кричали ловчие птицы, торжествующе выл ветер, и с ним сливались волчьи голоса, оповещая мир о том, что пришла осень.



Они мчались, не разбирая дороги, кони топтали осеннее золото, перелетали через ручьи и реки, вновь неслись по лунной тропе. Робер полной грудью вдыхал пахнущий дымом и опавшей листвой воздух, не загадывая о грядущем и почти ничего не помня, – только где-то на самом краю сознания билась мысль о Клементе, а летящие навстречу искры казались глазами Лауренсии.

Мысли скользили, как паутинки, слишком легкие, чтобы причинить боль, и слишком заметные, чтобы забыть об осени, а охота мчалась по сжатым полям и ржавым перелескам. Вдали и сбоку мелькали огоньки, показалась и исчезла большая вода, в которой дрожала окруженная ледяным ореолом луна, а в небе смеялся ее двойник, за которым они и гнались. Сколько это продолжалось? Вряд ли долго, ведь даже лучшая лошадь не вынесет подобного бега, а Дракко и так досталось.

Скоро все кончится, и он проснется в чужом доме среди чужих людей. Только бы не забыть об этом полете, о том, как мчится навстречу земля, а с безоблачного неба бьют невозможные лиловые молнии. Иноходец не знал, откуда пришли его спутники и что ожидает его самого, но разве это важно, когда поет охотничий рог и ржут обгоняющие время кони… Вечно мчаться, не разбирая дороги, не знать ни прошлого, ни будущего, а лишь бег, стремительный и неукротимый! Если и есть под этими звездами счастье, то это или любовь, или вечная погоня!



Он навеки запомнит эту скачку, начавшуюся ужасом, перетекшим в дикую, неистовую радость, к которой примешивалась боль проигранной любви и последней утраты. Мэллит и Лауренсия, золото и зелень, чужое золото и ушедшая весна…

Кони мчались все тем же бешеным наметом, но небо неумолимо светлело, предвещая рассвет. Потускневшая луна ушла за горизонт, счастье догорало, подергиваясь пеплом неизбежности. Сумрак над дальними холмами стал прозрачным, горизонт окрасился кровью, в полыхающем небе закружились птицы. Куда они скачут? Чем закончится этот бег? Рассветными Садами? Закатом? Почему утреннее пламя – благо и награда, а вечернее – кара за грехи, не все ли равно, в каком огне сгореть??

Впереди что-то замаячило. Башня! Та самая, из снов. Охота повернула прямо к ней. Значит, все-таки Закат, ну и пусть! Он не свернет, не отступится, не предаст своих спутников, они приняли его к себе, и он их до последнего вздоха, до последней мысли.

Над острыми зубцами кружили черные птицы. Скоро он поднимется на площадку, кого он там встретит? Эгмонта? Адгемара? Рамиро-Предателя? Древних демонов? Самого Леворукого?

Дракко не выдержал гонки и начал отставать. Сначала незаметно, потом сильнее и сильнее. Страх грядущей потери вынудил Робера пришпорить коня. Дракко безропотно бросился вперед, это было преступлением: он и так бежал всю ночь; пусть это четырежды сон, подлость и во сне остается подлостью. А спутники мчались вперед, к башне, не замечая, что один из них отстает. Робер закричал, но его не услышали.

Рассветный ветер взъерошил золотистые волосы предводителя, с его плеча сорвался и взмыл ввысь ловчий ястреб, смешавшись с кружащей в небе стаей. Теперь охота мчалась не по дороге, а по воздуху, поднимаясь выше и выше. Дальше гнаться за мечтой не имело смысла, Робер осадил коня, и в тот же миг люди и лошади рассыпались золотыми искрами, нет, не искрами – стихающий на глазах ветер кружил пронизанные солнцем листья, заметая дорогу золотом и багрянцем, а впереди на пологом холме маячил замок.

Светлые стены, шестнадцать башенок, разлапистый каштан у моста, каштан, на котором он так часто сидел в детстве… Эпинэ! Лэйе Астрапэ, как?!

Робер опустил глаза и увидел измученного Дракко. Полумориск с трудом держался на ногах, у него не было сил даже застонать. Будь все бредом и сном, пусть даже предсмертным, но издеваться над лошадью он не станет. Робер соскочил на землю и принялся торопливо обтирать взмокшего жеребца сухой травой, а перед глазами все еще мчались Осенние Всадники.

Дракко благодарно фыркнул, Робер обнял коня, вдыхая запах увядающей гербы [73]. Дальше он поведет Дракко в поводу. Пока они дойдут до ворот, конь остынет, его можно будет напоить… Напоить коня и поднять на башне флаг. Наследник Повелителей Молний вернулся домой. Или умер, а за коваными воротами его ждут то ли Рассветные Сады, то ли закатное пламя. Дом… Он ведь может быть и адом, и раем…

 

Глава 8

Сакаци. Эпинэ

 

 

«Le Deux des Deniers & La Dame des Coupes & Le Cinq des Coupes» [74]

 

 

Заявись он в родимый замок ночью, решил бы, что его приняли за выходца. Во всяком случае, физиономия у старика Роже была именно такая.

– Роже, – Робер постарался не обращать внимания на побледневшее лицо, – не узнаешь?

– Сударь! – выдохнул бедняга. – Живой!

– Пока, – уточнил Иноходец. – Возьми Дракко.

– Хорош, – старик расплылся в восхищенной улыбке.

– Не то слово. Я успел?

– Сударь? – Роже выпучил и без того рачьи глаза еще больше.

– Как дед?

– Ой, – брови Роже подскочили до середины лба, – да ведь его почитай два месяца, как схоронили.

Два месяца? Сколько же шло письмо?! И когда б он добрался, если б не Золотая Ночь?

– Мать здорова?

– Маркиза-то? Как всегда… Сердце у нее слабое, а так ничего… С покойным герцогом они, уж вы простите, не ладили.

Раньше мать с дедом не ссорилась, она вообще ни с кем не ссорилась.

– Сударь, – Роже выглядел смущенным, – просим прощения, вас видали? Ну, когда вы в замок заезжали…

– Я сквозь стены ходить не обучен.

– Да я про Маранов этих, чтоб им лопнуть! Лучше б ехали вы, а? Я Демона заседлаю, ваш-то с ног валится. Этьен вас в надежное место проводит, а то как бы беды не было.

– Надоело мне бегать, – махнул рукой Робер.

Роже хотел возразить, но Робер быстро спросил о Демоне. Просто так, чтоб перебить разговор. Конь Мишеля, если жив, седьмой год таскает какого-нибудь «навозника», но в Эпинэ всегда были жеребец по кличке Демон и кобыла, которую звали Молния.

– Где, говорите? – переспросил старый плут. – Да вон он!

Робер ожидал увидеть какого-нибудь двухлетку, но Демон оказался тем самым! У Робера подкосились ноги, когда к нему потянулся игреневый красавец, вбирая ноздрями позабытый запах.

– Он молодец, – Роже с гордостью потрепал жеребца по холке. – А уж сынок у него – закачаешься!

Демон коротко заржал, изогнул шею колесом, и время повернуло назад. Сейчас скрипнет дверь, вбежит Мишель, засмеется, сунет коню лакомство…

– Как его нашли? – выдавил из себя Робер.

– Сынок барышни Арлетты привел. Тот, который генералом опосля стал. Он и коней привел, и шпаги привез… Ворон приказал. Он, хоть и тварь закатная, обычай понимает, не то что эти!

«Этими» могли быть только дядюшка Альбин с тетушкой Амалией, ну и пошли они к кошкам! Значит, Ворон вернул оружие погибших не только Окделлам. Хогберд углядел бы в этом издевательство, но Роберу так не казалось. Иноходец вспомнил адуанскую палатку, синие прищуренные глаза, серебряную фляжку в длинных пальцах. «Если кто-то воображает себя барсом, а других – скотиной, рано или поздно он нарвется на охотника…» Дед вообразил и нарвался, погубив и сыновей, и внуков. Восстание было несусветной глупостью, теперь это ясно даже Клементу, верней, было бы ясно, не останься его крысейшество в Алатских горах…

– Робер, какая радость! – тетушка Амалия в ядовито-розовом плаще стояла у денника Дракко и улыбалась во всю пасть, но радости в глазах у нее было не больше, чем у Матильды при виде Хогберда. – Мы так давно, так давно не виделись.

– Вы рано встали, тетя, – Робер отступил за спину Роже, дабы избежать родственного поцелуя. Надо же, а он забыл, как ненавидит Амалию. Стерва. Стерва, тля и зуда. Заела Альбина до полного отупения.

– Ты похудел, – сообщила тетка, – и очень, очень повзрослел. Создатель, у тебя седина. Откуда?

Седая прядка надо лбом осталась Роберу в память о суде Бакры, но говорить Амалии правду Иноходец не собирался. Та, впрочем, уже вовсю разглядывала Дракко.

– Какая чудесная лошадь. Это линарец?

– Мориск.

Полумориск, но Колиньяры в лошадях понимают как бакраны в арфах.

– Понимаю…

И про «понимаю» он тоже забыл. Рыцарский кодекс запрещает убивать женщин. Неужели, когда его принимали, в мире не было амалий? Жаль, Клемент далеко, самое бы время его выпустить.

– Какое странное клеймо, – палец с рубиновым кольцом ткнулся в плечо Дракко. Конь, хоть и был измотан до предела, мотнул головой и клацнул зубами. Умница! Но на золотистой шерсти и впрямь выделялся какой-то знак. Еще вчера его не было. Робер пригляделся и едва не грохнулся на пол. Во имя Астрапа, молния! Такая же, как на оставшемся у истинников браслете.

– Ничего особенного, – Эпинэ старательно пожал плечами, – личное клеймо торговца.

– Понимаю… Но тебе надо отдохнуть, переодеться… Я прикажу приготовить твои комнаты.

Вообще-то герцогу Эпинэ надлежит жить в Южной Башне, но забираться в апартаменты деда…

– Благодарю.

Противное словечко, но говорить с Амалией по-человечески он не может. Бедная мать, семь лет смотреть на эту рожу! Робер потрепал Дракко по клейменному плечу. Тавро выглядело старым, еще одна небывальщина.

– Я пойду к матери.

– Понимаю…

Понимаешь? Да что ты, увези тебя пегая кобыла, можешь понимать?! Семь лет назад у матери были муж и четверо сыновей. Вернулся один… Вернулся и не знает, что говорить. Лэйе Астрапэ, он вообще ничего не знает!

 

 

 

Замок дрых. Еще бы, столько вылакали! Другое дело, что начали за здравие, кончили за упокой. Матильда с тоской глянула в сереющее окошко. Голова была тяжелая, но спать не хотелось. Принцесса с грехом пополам поднялась и воровато глянула в сторону зеркала. Нет уж, в ее годы да после эдакой ночки на себя лучше не смотреть! Матильда медленно оделась, на ощупь пригладила волосы, хватила предусмотрительно припасенной касеры, спустилась во двор.

Вицу с Балажем давно унесли, у башни Матяша догорал последний костер, валялись пустые бочонки, перевернутые котлы, разбитые кружки, а на помосте для музыкантов вертела головой сорока, за которой наблюдала кухонная кошка. Сорок Матильда терпеть не могла – сплетницы, воровки и вообще бабы! Принцесса оглянулась по сторонам в поисках палки или камня, приметила откатившуюся в сторону кружку-шутиху, бросила в огонь, отошла. Кружка лопнула, выплюнув сноп оранжевых искр, сорока, издав возмущенный стрекот, убралась, кошка с укоризной глянула на испортившую охоту дуру и шмыгнула в подвал. Двор залила вязкая тошнотворная тишина. Вот и повеселились, твою кавалерию!

Делать было совершенно нечего, самым умным казалось вернуться в спальню, хватить пару бокалов и уснуть, но Матильда побрела к хозяйственным дворам, где шевелились наиболее ретивые слуги. На душе было тошно. То ли от вчерашнего, то ли от того, что Робер уехал и один Леворукий знает, вернется ли. Что он там говорил про Альдо и про своих приятелей? Чтоб они его ждали? Внучек приедет, она из него вытрясет, куда это он наладился…

– Ах ты, старое брехло! Скот безрогий, в гробу я тебя видела, зенки твои бесстыжие…

Визгливый голос, без сомнения, принадлежал ключнице Шаре, а отчитывала она, разумеется, мужа. Надо полагать, за вчерашнее!

Матильда прислушалась. Ссоры между прислугой ее никогда не занимали, просто хотелось перебить пакостные мысли.

– Ну, чего уставился? – неистовствовала Шара. – Так я тебе и поверила!

– Говорю же, уехала она! – огрызнулся хриплый бас. Точно, Калман. – С гици уехала! Своими глазами видел!

– Сдурел, старый пень? Как она могла уехать!

– А я говорю, уехала, – настаивал Калман. – Я еще из ума не выжил, не то что некоторые.

– А кто ж тогда в церкви лежит? Аполка?!

– Не, Аполка в церкви лежать не может…

Матильда наподдала ногой подвернувшееся ведро и шагнула вперед. Супруги прервали перебранку и уставились на хозяйку.

– Так кто уехал с гици? – в упор спросила Матильда.

– Вица, – пробормотал Калман. – Вот лопнуть мне на этом самом месте, Вица! Видел прям как вот ее, – конюх ткнул пальцем в Шару. – Живая, здоровая, только зареванная. С Балажем своим погавкалась.

– И Робер ее взял?

– Упросила она его. Барич спервоначалу не хотел, потом взял…

– А как же она назад вернулась?

– Дак я и говорю, не возвращалась она, – выпалил Калман. – Солнце село, мост и подняли. Сами знаете, Золотая Ночь…

Да, в Золотую Ночь все за текучую воду, живой огонь да заговоренные травы прячутся. Не вернулся до заката, сиди за воротами до полуночи.

– Да врет он все, – сплюнула Шара. – Никуда она не ездила и ни с кем не ссорилась. Видела я ее, с подружками шушукалась, веселая… И то сказать, замуж брали!

И не кто-нибудь, а первый красавец Сакаци. Выходит, повариха права, а Калман просто хватил лишку?

– Калман, ты один их видел?

– Еще чего! – возмутился конюх. – Их и приворотник видал, и Янчи с Пиштой…

Хлопнула дверь, раздались шаги. Ласло Надь! Решение пришло само собой.

– Ласло!

– Хозяйка! – Глаза доезжачего запали, щеки покрывала щетина. О том, на что походила она, Матильда почла за благо не думать.

– Калман видел, как Вица уезжала с Робером, – Матильда говорила, а Ласло слушал так, словно не они вчера чуть было не перешли грань между госпожой и слугой. – И другие видели.

– Святой Матяш! – широкие плечи вздрогнули. – Быть такого не может!

– Не может, а было, – взъелся Калман. – Я еще из ума не выжил.

Ласло молчал, только на скулах перекатывались желваки.

– Ох, не к добру это, – завыла Шара, – как есть не к добру.

Надо думать… К добру люди не умирают и собаки не воют.

– Седлай коней, – рявкнула Матильда, – поднимай парней и свору возьми. Проедемся до Яблонь.

– Слушаю, хозяйка.

Почему она вспомнила агарисское кладбище?! Не вспоминала, не вспоминала и вдруг вспомнила?

 

 

 

Мать молчала, только смотрела широко раскрытыми черными глазами. Надо было о чем-то говорить, но Робера хватило только на то, чтоб опуститься на колени.

– Зачем ты вернулся? – Голос маркизы Эр-При звучал спокойно, но по щекам катились слезы. Как же она изменилась… Это не старость, это что-то более страшное. В Агарисе, в резиденции Эсперадора, висит святая Валерия [75]работы Диамни Коро. У нее такой же взгляд.

– Я получил ваше письмо.

Он не может называть ее «матушка», как положено по этикету. В детстве, подражая отцу, они все называли ее Жозиной, а она поддерживала эту игру. Потом Жозину сменила «эрэа Жозефина», как же давно это было.

– Мое письмо? – в провалившихся глазах застыло робкое удивление, словно она опасалась, что не расслышала. – Я давно не писала… Не знала куда…

Как же так? Это был ее почерк, ее печать, ее манера писать…

Робер вытащил смятый листок. Надо было взять футляр, но он не подумал. Мать замерла, вглядываясь в темные строки. Бледное лицо, потухшие глаза, совершенно белые волосы. Когда они уезжали, у нее были черные косы.

– Это подделка, – она утерла слезы. Алый платок с черно-белой каймой… Родовые цвета, он их почти забыл. – Тебе не следовало приезжать.

– Но я тут.

– Конечно, – маркиза Эр-При улыбнулась, но слезы продолжали течь. – Все Эпинэ – Иноходцы, как я могла забыть… Ты стал так похож на Мишеля.

Больше всех она любила Мишеля… И отец тоже, и слуги. Они с Арсеном и Сержем не ревновали – Мишеля нельзя было не любить, уж таким он уродился, но выжил Робер. Что поделать, лучшие выживают редко.

– Сын Эгмонта меня принял за Мишеля…

– Так похож, – то ли она не расслышала, то ли ей не было дела до наследника Окделлов. – Даже страшно… Мне показалось, но… Из Рассвета не возвращаются.

И из Заката тоже. Смерть – это навсегда. Остальное, к счастью, проходит.

– Я… Я не смогла вас остановить, – прохладные пальцы коснулись его подбородка, заставляя поднять голову. Робер узнал это прикосновение и вздрогнул, лишь сейчас осознав, что он дома. – Должна была, но не смогла. Я слишком… слишком стала тенью Мориса. А Морис был тенью отца.

Грешно винить мертвых, но как я могу простить, Ро? Эр Гийом убил моих детей. И своих тоже. Эр Гийом, и никто другой… Мы жили под одной крышей, я и убийца. Ро, он так ничего и не понял, он ненавидел Олларов, Дорака, Алву, а я ненавидела его!..

Мать наконец заплакала, закрыв лицо руками. Так же безнадежно рыдала на залитом грязью берегу бирисская старуха. Ее детей тоже убили… Как легко проклинать нажавших на курок, как трудно признать, что виноват ты сам. Ты и твои близкие.

– Жозина, – Робер сам не понял, как с языка слетело детское прозвище. – Не надо, Жозина… Не надо!..

– Уезжай, – мать схватила его за руки, – немедленно уезжай! Я не дам убить еще и тебя.

Смерть не спрашивает разрешения. Варастийцы были готовы разодрать его на куски и разодрали бы, если б не Ворон и бакраны. Как часто ему казалось, что так было бы проще… Подонок, он совсем забыл о матери.

– Я уеду, – Робер вскочил и рывком обнял мать. Впервые в жизни. Раньше ее защищали отец, Арсен, Мишель, теперь остался только он. – Уеду…

– Ночью, – Жозина уже справилась с собой. – Эти не должны знать, куда ты поедешь. Тебе надо в Ургот.

Робер был согласен на что угодно, но что он забыл в Урготе? Фома дохлых лошадей не скупает.

– Сядь, – мать указала на скамеечку у своих ног. Раньше это было место Мишеля, а они с Сержем сидели на подоконнике. – Ты знаешь, в юности я дружила с Арлеттой. Нас было три подруги, три фрейлины ее величества Алисы… Мы всегда были вместе…

Это Робер помнил. Три фрейлины в одно лето вышли замуж за троих друзей по Лаик. Арлетта Рафиано стала графиней Савиньяк, Каролина Борн – графиней Ариго, Жозефина Ариго – герцогиней Эпинэ. Переворот Диомида превратил друзей во врагов. Эпинэ остались верны Алисе, Савиньяки пошли за победителями, Ариго повисли между молотом и наковальней… Дети друзей выросли врагами. Глупо, вернее, было бы глупо, если б одни не топили других в крови. У Ренквахи Савиньяки были с Алвой, а Эпинэ – с Окделлом. Робер заставил себя улыбнуться.

– Я помню Арлетту Савиньяк.

– Лионель теперь маршал, – с каким-то удивлением произнесла мать. – Арлетта говорит, он лицом в Арно, а головой в Рафиано. Его брат, тот Савиньяк во всем.

Близнецы Савиньяк… Робер знал Эмиля, оба служили в одном полку, оба понимали в лошадях, на чем и сошлись, обоим не было дела до политики. Зато политике было дело до них. Из Эпинэ пришло письмо – вызов к больному деду. Дед был здоров, но в полк теньент Эпинэ больше не вернулся.

– Я служил с Эмилем, а Лионель был в столице.

Но несколько раз приезжал к брату. Один раз они отправились на разведку, хотя их никто не просил, и поймали дриксенского капитана. Второй раз забрались на постоялый двор и устроили потрясающую пьянку. Теперь они враги, как глупо…

– Арлетта сейчас не в Савиньяке, а в Сэ… Думаю, по просьбе Лионеля. Он к ней приезжал, а потом Арлетта была у меня, – мать подняла ставшие сухими глаза. – Робер! Постарайся меня понять. Дело не во мне, я… Я думала, ты тоже погиб. Вместе… вместе с отцом и братьями. И я не умерла, не понимаю почему. Я живу без Мориса, без детей, в моем доме хозяйничают ызарги… Прости, я опять не о том. Неужели ты не видишь, что это бессмысленно?

Он видел, но все-таки спросил. Чтобы ей было легче.

– Что, Жозина?

– Эти ваши войны… Вам не победить.

Не победить. Это он понял окончательно и бесповоротно. Более того, он не хочет победы, только другой дороги у него нет. Эгмонт, отец, братья выбрали за него, а Матильда и Альдо протянули руку изгою. И еще неизвестно, кто держит крепче, мертвые или живые.

– На все воля Создателя.

Почему мы говорим о высшей воле, когда надо оправдать собственное безволие?

– Создатель не может хотеть, чтобы его дети убивали друг друга! – Мать никогда так не кричала, она вообще никогда не кричала.

– Прости…

Прости, что не обещаю уцелеть. Я постараюсь. Ради тебя, но я ничего не могу обещать. У меня есть сюзерен, и я теперь – Повелитель Молний.

– Робер, – она все понимает, но не может принять, – послушай. Дорак не хотел отдавать Эпинэ Альбину, этого никто не хочет. Кроме Колиньяров. Поезжай к Эмилю, он в Урготе с Вороном. Напишите оттуда Фердинанду, тебе позволят вернуться… Мертвых надо хоронить, иначе начнется чума. Морис… Твой отец был для меня всем, он и дети. Семеро, Робер… Остался только ты… У меня должны быть внуки, Ро, и они должны жить здесь.

 

Глава 9

Эпинэ

 

 

«Le Sept des ?p?es & La Dame des ?p?es & Le Huite des Deniers» [76]

 

 

Как заманчиво. Спрятаться за Эмиля и, скажем прямо, за Ворона, отречься от прошлого, от друзей и вернуться. Его и впрямь могут простить и даже наверняка простят. Лионель пошел в дядюшку-экстерриора, слов на ветер не бросает. Дорак не хотел усиления Колиньяров? Похоже на то. А Ворон с Дораком всегда были заодно, не потому ли он и выпустил пленника? Судьба как нанялась отводить от Робера Эпинэ пули: Ренкваха, Сагранна, Агарис, Алати…

Говорят, Леворукий гонит от себя тех, кто не дорожит жизнью. Если так, Иноходцу Эпинэ грозит бессмертие. Свинья, он опять забыл о Жозине: чтобы она умерла спокойно, он обязан ее пережить. Хотя бы на день. Выходит, Ургот? А что сказать Альдо? Попросить подождать? Смешно, сюзерен взорвется и наделает глупостей. Его нельзя пускать в Гальтару и вообще оставлять без присмотра. Матильда ничего не знает, а Мэллит Альдо не указ. Тот, кто любит, не удержит равнодушного. Умереть с ним и за него – это да, но не остановить.

– Сударь, завтрак подан.

– Я сейчас, Мари.

Мари… Она постарела, как и мать. Надо спросить, куда делась Берта, наверное, вышла замуж. За Гастона или нет? Робер с робостью взялся за торжественно разложенную одежду, пахнущую лавандой и сундуком. Завтрак в тихом семейном кругу – он, мать и родичи… Твою кавалерию, как сказала бы Матильда.

Жозина младше принцессы на четыре года и тоже потеряла всех, кроме одного, но Матильда и смирение – понятия несовместные, а мать превратилась в тень. И она не хочет мести, как Мирабелла Окделлская. Матери нужно, чтоб он вернулся, женился и жил вместе с ней. Арлетта обещала помочь, значит, поможет, Рафиано никогда не бросались словами. Так же как и Савиньяки. У него есть шанс вырваться из ловушки, в которую их всех затащил дед. Жозина права – хватит с Талига восстаний и гражданских войн, только как загнать в один денник двух морисков?

Даже если гоганы и «истинники» отступятся, Альдо с Диконом полезут в Гальтару, и один Леворукий знает, что они там раскопают. Если доберутся туда живыми, разумеется. А если «рыжие» и «серые» продолжат игру, польется кровь. Как в Варасте и Сагранне.

Куда ни кинь, всюду клин, или это он не видит выхода, а Лионель его найдет? От поездки в Урготеллу беды не будет. Нужно попробовать, хотя бы ради Дика и других мальчишек, которых швыряют в огонь собственные семьи. Если Раканы, Эпинэ и Окделлы пойдут на мировую, хогбердам и кэвендишам конец. И войнам конец, по крайней мере внутренним, а с Гайифой и Дриксен Алва справится.

– Ро, что с тобой? – мать, и когда только вошла, пыталась улыбнуться, но к исхудавшему лицу прилипла тревога.

– Я поеду в Ургот, Жозина, – твердо сказал Робер, – и попробую договориться! Эмиль был моим другом, а с Вороном мы… встречались. Он не так уж и страшен.

– Слава Создателю, – она по-детски шмыгнула носом. – Прости… Я все время плачу… Раньше этого не было.

Раньше они скрывали от Жозины все, что могло ее расстроить, потом стена в одночасье рухнула, и она осталась одна на восьми ветрах. Вдова и мать мертвых сыновей… Мэллит тоже одна, Жозина б ее не обидела.

– Идем завтракать, – Робер учтиво предложил матери руку. – Я постараюсь никого не убивать. Даже Амалию.

– Я ее боюсь, – призналась маркиза Эр-При. – Ты не представляешь, как она хочет заполучить Эпинэ. Для Жюстена.

– Пустое, – Робер улыбнулся как можно беззаботней. – Я поеду не к границе, а в Сэ. Пускай ищут.

– Правильно, – мать сжала его пальцы. – Арлетта что-нибудь придумает. Она тоже говорит, что герцог Алва не сделает дурного.

– Госпожа Амалия просили передать, – молоденькая служанка присела в низком реверансе, – они беспокоятся. Мясо может…

– О да, – перебил внезапно развеселившийся Иноходец, – бросать мясо на произвол судьбы – преступление. Мы уже идем.

 

 

 

Собаки поджимали хвосты и жались к храпящим лошадям. Они не желали идти ни к Яблоням, ни к Белой Ели. Враз покрывшиеся пеной кони тоже упирались. Матильда до боли сжала хлыст, хмуро оглядела примолкших алатов и спрыгнула на землю.

– Только не говори, что дело плохо, сама вижу.

– Хозяйка, – Ласло последовал ее примеру, и на том спасибо, хотя кому и идти, если не ему. У него брат умер, у нее Робер пропал. – Не пойдут они.

– Вижу. Мы не лошади. Мы пойдем.

– До Яблонь же хорн восемь, – не понял доезжачий.

– Зато до Белой Ели близко, а мерзость эта то ли от Ели к Яблоням гуляла, то ли наоборот. В Сакаци она не совалась.

– Точно, – хмуро кивнул Ласло Надь. – До поворота чисто все было. Только, сударыня, садитесь в седло. Я сам посмотрю.

Сам он! Так она его и отпустит!

– Тебя не спрашивают, – Матильда сунула поводья в руки Герге. – Идем, пока не полило.

– Выждать бы, – подал голос какой-то псарь. – Пусть дождик божий погань смоет.

– Погань смоет, следы тоже, – прикрикнул Ласло. – Ждите. Если не вернемся, до дождя туда не суйтесь.

Псари смущенно закивали. И рады, что их к нечисти в пасть не тащат, и стыдно, что рады. В Черной Алати хлебом не корми, дай про нечисть потрепаться, а тут готовая сказка. Золотая Ночь, двое влюбленных… Красивая пара была. Что же с ними случилось? Отравили? Чем? Таких ядов она даже в Агарисе не видала!

Ласло плюнул через плечо и свернул к Белой Ели, Матильда двинулась следом. Тропа как тропа, никаких следов, точно и не ездил никто. И на дороге ничего, а земля сырая: заяц проскакал бы, и то заметно б было. И как тихо! На погосте и то веселей.

Справа и слева чернели облепленные ядовитыми ягодами кусты, за ними торчали пожелтевшие за одну ночь лиственницы. Рыжая хвоя, черные ветки, серые тучи, за которыми то ли есть небо, то ли нет. Сейчас полдень или что-то вроде того, а кажется, вечер. Хоть бы ветер поднялся, все легче было бы.

– Не ехал тут никто, – подал голос Ласло. – То есть никто живой… Упыри, они следов не оставляют.

Матильда промолчала. Чего спорить? Следов и правда нет, но их и на большой дороге не видно. До развилки есть, а дальше как корова языком. Ничего они не найдут, ничего и никого, хорошо, если сами живыми выберутся. Надо вернуться, дождаться дождя и ехать в Яблони. Если Робер там был, его запомнили, а к Белой Ели его занести не могло, с кем бы он ни поехал.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.