Старшая преподавательница балета 9 глава

- Эй! – закричала Меган. Миссис Герран перестала играть.

Что? Я осмотрелась. Питер был слева и очень далеко от меня… а я стояла рядом с Меган… перепутав стороны… - Боже, мне жаль, - сказала я ей. Будь она чуть ближе, я могла бы ударить её по голове ногой… о Боже, у меня никогда не было проблем с тем, в какую сторону двигаться… в голове дико билась боль. Сильно зажмурившись, я прижала ладонь ко лбу. Почему она не может просто прекратиться?

Я открыла глаза, когда боль снова стала привычной пульсацией. И чуть не ахнула. Прямо передо мной стоял Эдвард, с беспокойством глядя на меня и хмурясь.

- Что с вами? – спросил он меня.

- Я в порядке, - быстро ответила я.

- Что-то с головой? – он кинул взгляд на руку, которую я всё ещё прижимала ко лбу.

Я сглотнула и повторила:

- Я в порядке.

Эдвард скептически приподнял бровь. На меня нахлынула еще одна волна головокружения. Я на мгновение покачнулась, чувствуя, как тошнотворно сжимается желудок.

- Голова кружится? – спросил Эдвард.

Я чувствовала себя совершенно обессиленной, но всё равно сказала ему:

- Всё хорошо.

- Неправда, - ответил он.

Я подняла подбородок, хотя вряд ли смогла бы выглядеть выше него.

- Думаю, я знаю, когда со мной всё в порядке, а когда нет, сэр, - было так странно, непривычно называть его «сэр».

Эдвард устало вздохнул.

- Развяжите пуанты, - сказал он.

Я нахмурилась.

- Что?

- Развяжите свои пуанты, мисс Свон.

- Но почему? – спросила я. Они были завязаны идеально.

- А почему нет? – парировал он. Я недоумённо опустилась на пол, думая, чего же он добивается. Как только я распустила узел, ленты на левой пуанте тут же упали на пол. Потом я сделала то же самое с правой и выжидательно посмотрела на него.

- А теперь снова завяжите их, - сказал он, указывая на пуанты. Когда я взяла в руки ленты, в голове снова запульсировала боль.

Завязав их, я подняла взгляд на Эдварда.

- И в чём был смысл?

Эдвард смотрел на мои ноги, подняв брови. Потом кивком указал на них.

- В том, чтобы доказать вот это.

Я посмотрела вниз. Ленты не были аккуратно перекрещены и не обхватывали мою лодыжку кольцом, которое я с такой лёгкостью умела завязывать. Вместо этого они бесполезно, свободно болтались на моих ногах спутанной массой… прямо как утром. Я вздохнула, неожиданно почувствовав себя совершенно вымотанной. Я была не в состоянии различить правую и левую сторону, не могла вспомнить движения своего соло, не способна была двигаться под музыку, не сумела даже завязать свои пуанты! Что, черт возьми, со мной происходит?

- Миссис Герран, вы не присмотрите несколько минут за классом? – спросил Эдвард. Она поправила очки и согласно улыбнулась.

Эдвард снова посмотрел на меня. И протянул мне руку, которую я нерешительно приняла.

Внезапно мою ладонь будто ударило током, и наши с Эдвардом взгляды встретились. В этом не было ничего от отношений между учеником и преподавателем. В то мгновение казалось, что мы с Эдвардом были вместе, как одно целое… что один взгляд сделал нас равными… равными и привязанными друг к другу… но это было невозможно… казалось, эта мысль пришла нам обоим, и мы одновременно вышли из своего транса.

Он помог мне подняться и как можно быстрее отпустил мою руку, после чего развернулся и стремительно подошёл к двери. Всего на секунду мне показалось, что он вновь, как и в прошлый раз, выскочит из студии. И в груди уже ожила боль, но он снова повернулся, держа дверь открытой для меня. Я поспешно вышла мимо него в прохладный коридор. Сдернула с ног слабо завязанные пуанты и взяла их в руки, чувствуя себя сбитой с толку и немного… ослеплённой.

Эдвард на секунду заглянул в студию.

- Когда я вернусь, комбинация должна выглядеть гораздо лучше, ясно?

- Да, сэр, - услышала я слаженный хор голосов.

Он захлопнул дверь. Неожиданно коридор стал странным, незнакомым местом. Эдвард пошёл вперёд. Мне пришлось делать широкие шаги, чтобы поспеть за ним, пока мы вместе шли к лестнице.

- Куда мы идём? – спросила я, чувствуя себя ребёнком.

- В кабинет доктора Хилла, - ответил он коротко.

- Мне будет лучше, - сказала я. Последнее, что мне сейчас было нужно, это доктор Хилл, освобождающий меня от занятий даже на один день. Я не могла пропустить занятие по хореографии, только не в тот момент, когда моё соло распадается на кусочки. – Мне не нужно туда идти.

- Нужно, - резко сказал Эдвард, когда мы дошли до лестницы.

- Я не могу, - сказала я, останавливаясь.

Он обернулся и недоверчиво посмотрел на меня.

- Почему нет? У тебя сотрясение, тебе нужно поговорить с врачом.

Я закусила губу, опустив взгляд на свои ступни в одних чулках.

- Вы не знаете точно, есть ли у меня сотрясение.

Эдвард кивнул, соглашаясь. А потом поднял на меня взгляд.

- Именно поэтому мы и идём к врачу – чтобы выяснить, что с тобой.

Я раздражённо вздохнула и молча продолжила спускаться по лестнице.

На третьей двери справа от лестницы была прикреплена табличка:

Доктор Мартин Хилл, специалист по лечебной физкультуре.

Эдвард постучал в дверь.

- Входите, - послышался мужской голос.

Эдвард открыл дверь, и мы вошли. Кабинет выглядел так же, как и любая другая приёмная врача: высокая кровать, накрытая бледно-голубой простынёй, пара кресел, несколько шкафов и множество плакатов на мятно-зелёных стенах. Я посмотрела на некоторые из них:

Балет: артисты артрита;

Расстройства питания для ваших эшапе;

Пуанты: розовая угроза;

Вся правда о пачках;

Балет - друг булимии;

Тандю и тендинит.

Что это такое, скажите на милость? С каких пор подобные постеры оказываются в балетных школах?

Доктор Хилл сидел за столом в углу кабинета, глядя на стоящий перед ним ноутбук. Он развернулся в своём кресле.

- А, Эдвард Мэйсен, - сказал он, поднимаясь на ноги. На его носу были роговые очки, а аккуратная каштановая бородка была тронута сединой, как и редеющие волосы. Лицо врача было толстым и круглым, но не казалось неприятным. Правда, он был очень маленького роста, лишь немногим выше меня. – Очередная порванная мышца? – осведомился он.

Эдвард поморщился и покачал головой. Порванная мышца? Из-за этого ему пришлось бы воздержаться от танцев на несколько месяцев…

- У мисс Свон сотрясение, - сказал он.

Доктор Хилл повернулся ко мне.

- Здравствуйте, мисс… Свон, верно? – я вяло улыбнулась ему. Он кинул на меня взгляд поверх очков, внимательно изучая меня своими чернильно-чёрными глазами. – Скажите мне, мисс Свон, разминались ли вы сегодня?

- Да, сэр, - кивнула я. Уж это мне удалось сделать.

Он с неприязнью покачал головой.

- Разминка крайне опасна, - сказал он, - и делать ее без учительского надзора, как принято в вашей академии, просто нелепо. – Я покраснела и опустила взгляд на свои руки. Он помолчал ещё одно мгновение. – Присаживайтесь. - Я с благодарностью опустилась в кресло. Эдвард сел рядом со мной, но на достаточном расстоянии, так что наши плечи не соприкасались. – Итак, - начал врач, садясь в своё кресло и скрещивая ноги, - как вы получили сотрясение?

- Возможно, у меня его и нет, - сказала я ему. – Просто головная боль.

Он презрительно сжал губы.

- И как долго вас мучают головные боли?

- С завтрака, кажется, – я пыталась понять, чувствовала ли что-то ночью… если и было что-то, от чего я хотела избавиться – это была головная боль.

- Испытывали ли вы головокружение или тошноту?

Я закусила губу.

- Да.

Он медленно кивнул, записывая что-то на планшете, который извлёк, казалось, из ниоткуда.

- Ударялись ли в последнее время головой?

- Нет, - сказала я ему.

- Никаких падений или, может быть, драк?

Я покачала головой.

- Нет, - но слово «падение» кое о чём мне напомнило. Анжела, это она упала. Теперь я вспомнила: она покачнулась и столкнулась, столкнулась прямо с… о Боже… Я неуверенно посмотрела на доктора Хилла. – Я не могу точно вспомнить, что произошло… но, кажется, вчера, когда Анжела упала, я потеряла сознание… она столкнулась с моим партнёром, он выпустил меня из рук, и я упала… но он поймал меня, а потом… - я нахмурилась. Что было потом?

- Подожди, ты что, тоже участвовала в этом происшествии? – недоверчиво спросил Эдвард.

Я кивнула. Прежде чем Эдвард успел сказать что-то еще, вмешался доктор Хилл.

- Временная потеря памяти – это признак сотрясения мозга. Если вы упали, то, скорее всего, ударились головой об пол.

- Насколько это серьёзно? – спросил Эдвард.

Доктор Хилл пожал плечами.

- Учитывая, что у мисс Свон не было дальнейших обмороков, я бы сказал, что сотрясение максимум второй степени тяжести. Потеря памяти немного настораживает, но мы ничего не можем сделать, чтобы восстановить ее. Вас не рвало? – спросил он меня.

- Нет, - ответила я.

Потянувшись к ящику стола, он достал из него фонарик.

- Наклонитесь вперёд, пожалуйста. - Я подчинилась, и он направил луч света сначала в мой левый глаз, затем в правый. Удовлетворившись осмотром, он выключил фонарик и положил его обратно в ящик. – Явные последствия сотрясения скоро исчезнут. Отдохните хотя бы до субботы, и вы будете в порядке.

- Вы хотите сказать, никакого балета? – спросила я резко, хотя, конечно, понимала, что именно это он и имеет в виду.

- Никакого, - сказал он, после чего указал на один из плакатов. – Каждый день воздержания от балета прибавляет вам год жизни.

- Но я не могу так долго отсутствовать на занятиях, - сказала я ему, мысленно закатив глаза, когда прочитала чёртов плакат. Именно этого я и опасалась. Это не могло произойти, только не перед ревю.

- И всё же придётся, мисс Свон. Предписание врача, - он криво улыбнулся. – А теперь я пойду и выпишу вам Тайленол. – Поднявшись на ноги, он вышел в дверь за своим столом. На двери висела табличка «Только для персонала». Как только она захлопнулась, Эдвард накинулся на меня.

- Какого чёрта ты никому ничего не сказала? – требовательно спросил он. – Я понятия не имел, что кто-то кроме Анжелы и Бена пострадал!

Я фыркнула.

- Думаю, девушка, которая кричала, лёжа на полу со сломанным плечом, была немного важнее.

Эдвард с недоверием уставился на меня.

- Сотрясение могло быть настолько же серьёзным.

- Но это не так, - заметила я. – Со мной всё в порядке. И не я лежу в больнице.

Он сжал пальцами переносицу, закрыв глаза.

- Прямо как с Майком. Я не мог поверить, что ты ему ничего не сказала.

- Я не знала, как всё должно быть! Я никогда раньше не танцевала в паре!

- Боже, все знают, что обязаны сообщать, если что-то пошло не так!

- Неужели? – выпалила я. – После прошлой недели я решила, что вместо этого можно просто выйти за дверь.

Услышав это, он тут же умолк и уставился в пол. Наконец он поднял на меня взгляд.

- Я вышел, потому что понял, что заставил тебя делать движения, не соответствующие твоему уровню.

- Что, ты подумал, что я не справляюсь?

- Ты вряд ли справилась бы даже с простым подъёмом, который хотела увидеть мадам Райт: я видел страх на твоём лице. А я выполнил высокую поддержку, безо всякого предупреждения, к тому же с первокурсницей. И, что ещё хуже, с первокурсницей, у которой не было никакого опыта ни в парном танце, ни в доверии и эмоциях, что сопровождают его.

- Какого чёрта? – воскликнула я. – Значит, ты просто решил, что я…

- Какие интересные беседы ведёте вы, танцоры балета, - доктор Хилл вернулся из соседней комнаты, неся в руке баночку с таблетками. Свободной рукой он указал на плакат: Променяете ли вы душевное равновесие на гибкость?

Совершенно вымотанная этим приступом злости, я встала и нетерпеливо протянула руку за таблетками.

- Принимайте одну каждые два часа, не меньше. Если станет совсем плохо, примите две. И помните: никакого балета до субботы. Я всё объясню вашим учителям.

- Спасибо, сэр, - сказала я механически, затем развернулась на пятках и выскочила за дверь, стремясь как можно скорее убраться подальше от него. Вестибюль заполняли люди, спешащие на ужин. Сделав глубокий вдох, я попыталась успокоиться и начала пробираться сквозь толпу учеников, спускающихся вниз по лестнице.

Пуанты были у меня в руках, а iPod лежал наверху, в чемодане. Расправив плечи, я вздёрнула подбородок.

К вечеру воскресенья я докажу Эдварду Мэйсену, что не являюсь неопытной, невежественной первокурсницей.

Глава 11

Я знала, что использовать студию без разрешения - серьезное нарушение правил, но почему-то не думала, что мадам Кокс будет возражать против моего пребывания здесь – во всяком случае, если она еще не знает о моем сотрясении. Я медленно шла по тихому коридору. Все студии были свободны; ведь наступило время ужина. Найти незапертую студию удалось только почти в самом конце коридора.

Перед тем как войти, я бросила взгляд на последнюю дверь слева. Ту самую, через которую я посмотрела в тот день и увидела самое яркое и прекрасное зрелище, какое только мне когда-либо приходилось наблюдать. Эдвард Мэйсен тогда выглядел совсем иначе, чем сейчас… Я тряхнула головой и стремительно вошла в другую дверь. Во мне снова кипели гнев и раздражение. «Первокурсница», - сказал он так, словно это что-то ужасное, будто мне грош цена, будто я ничего не понимаю.

Боже милостивый, я докажу, что он неправ!

Я подсоединила свой iPod к стереосистеме и включила его. Внезапно из колонок полились тихие красивые звуки рояля. Я глубоко вдохнула, напряжение ушло с первыми же нотами. Рука инстинктивно поднялась и опустилась, как прошлым вечером… образ тускло освещенной студии, последней слева, появился перед моим мысленным взором. Затаив дыхание, я как будто снова следила за полетами и приземлениями, сильными и уверенными движениями, совершенным лицом...

Я резко надавила на кнопку паузы, открывая глаза, хотя даже не сознавала, что закрыла их. Меня непреодолимо тянуло потанцевать под эту музыку, но я с усилием подавила это желание. Эта мелодия больше не была моей – только не с теми воспоминаниями, которые теперь были с ней связаны. Я переключила устройство на свой балетный плей-лист и нашла пьесу для ревю. «All of Me» . Установила режим «повторение», нажала на пуск и начала разминку, не потрудившись даже надеть пуанты. Я не вслушивалась в музыку, пока сидела, разрабатывая голеностопные суставы.

Как он смеет быть таким самонадеянным? Ведь он только дважды видел, как я танцую, причем сегодняшний раз вообще вряд ли можно учитывать, потому что он не обращал на меня ни малейшего внимания. Разве мог он за такое короткое время составить обо мне верное представление? Я потянулась вперед и без труда обхватила ладонями пальцы ног, радуясь ощущению жара в мышцах. Интересно, знает ли он, когда я начала заниматься балетом? Может быть, подобно Чарли и маме, он не считает возможным, чтобы кто-то вроде меня смог хотя бы приблизиться к достаточно высокому уровню…

Я сердито фыркнула и схватила свои пуанты. На этот раз мне удалось завязать их, но я все еще внимательно контролировала плетение лент. Потом я встала и переключила iPodна начало пьесы.

У меня должно получиться лучше, чем утром!

Я старательно подняла ногу в арабеск и удерживала его. Отсчитала нужное количество тактов, потом поменяла ногу. С какой стати он взялся судить, справляюсь я или нет? Я не упала на пол с криками, ничего подобного. Раз-два-три-четыре… и наклон… я неаккуратно поставила ногу на всю ступню и приготовилась к прыжку. Он вел себя так покровительственно! Я опустилась в жесткое плие, еще раз подпрыгнула и вскинула вверх прямые руки. Он говорил со мной, как с ребенком, только потому, что я на первом курсе. Ради Бога, мы с ним, скорее всего, ровесники! Я докажу это, я покажу ему…

После заключительного прыжка я приземлилась с громким «уф». Я безнадежно разошлась с музыкой и остановилась, поняв, что совершенно не слушала ее, а думала о чем угодно, но только не о том, что должна была выразить хореография мадам Кокс.

Я еще раз включила музыку сначала. Мне необходимо сосредоточиться! Я должна доказать ему! Я встала в арабеск, на этот раз удержав идеальную позу. Потом перевела ногу в passé, проследив за тем, чтобы коснуться ею другой ноги сбоку чуть ниже колена. Шесть-семь, затем наклон… и пируэт… а потом… Я посмотрела на себя в зеркало, чтобы проверить правильность позиции. Сердце мое упало от разочарования. С позицией все было в порядке… хорошо, как всегда… но я поняла, что выгляжу совершенно безжизненно. Как… ну, как Питер.

На сей раз я сделала все движения идеально, но при этом была подобна одной из деревянных балерин, что поддерживают перила на главной лестнице. Более того, насколько я могла припомнить, они были куда выразительнее меня.

«Никакого понимания эмоций…»

Я упала на пол. Гнев иссяк, осталась только боль в груди – боль отчаяния и разочарования. Все было бесполезно. Я была бесполезной. Я не чувствовала связи с музыкой, ни эмоционально, ни ритмически. Не могла установить эту связь, пока была скована по рукам и ногам собственными проблемами.

Я подтянула колени к груди, сворачиваясь в тугой комок. Казалось, я нахожусь не на своем месте, как будто музыка слишком отличалась от меня, чтобы вообще позволить мне танцевать под неё. Я была выжата, как лимон. Во мне не было ничего от настоящей балетной танцовщицы. Я допустила, чтобы все происходящее навалилось на меня удушающей массой. Истинная балерина должна уметь откинуть прочь все остальное, когда она танцует, и проникнуть в самую глубину музыки, движений… Стать той, о ком рассказывают эта музыка и эти движения.

А я могла лишь думать о своем собственном положении, разрешив гневу и разочарованию, которые я испытывала по отношению к Эдварду, завладеть мной и молясь только о том, чтобы мышцы сами вспомнили нужные движения. Или же, позволив душе погаснуть, превратиться в бесстрастного балетного критика, который следит за собственными движениями, но не замечает при этом ничего, кроме плохой осанки или ошибок, – и никогда не стать такой танцовщицей… и не исполнить тот танец так, как следует это сделать. Я провалюсь. Мыслями я обратилась к тому времени, когда еще не поступила в Force. К тому времени, когда еще даже не начала заниматься балетом.

Я училась тогда в седьмом классе, и мама, пытаясь быть более заботливой, вместо того чтобы запереться в кабинете, проверяя домашние задания, купила билеты в театр Финикса на «Лебединое озеро» в исполнении русской балетной труппы. Вероятно, она не стала бы этого делать, если бы знала, к чему это приведет…

Я очень хотела пойти туда. Мне нравился блеск театра – до этого я смотрела там несколько шекспировских пьес – нравились и костюмы, и церемонность, и волнение. То, что я собиралась смотреть балет, ничего, в сущности, не меняло. Единственным запомнившимся мне к тому времени знакомством с балетом была сцена в «Титанике», когда Роуз встает на пальцы без пуант. Я подумала, как, должно быть, это больно, но осталась равнодушной ко всему остальному. У меня было смутное представление о том, что все парни в балете геи, а девушки страдают анорексией, - но дальше мои знания, опыт и интерес не заходили.

Я с увлечением посмотрела первое действие – сцену с принцем в королевском дворце. Мне понравились перестроения, происходившие на сцене, то, как артисты без единого слова рассказывали историю, и, конечно же, то, что принц был очень красивым.

Но в начале второго акта я почувствовала, как что-то во мне всколыхнулось. Я выпрямилась в своем кресле, потому что зазвучало центральное адажио из «Лебединого озера» - в то время оно было моим любимым музыкальным произведением, больше него я любила только одну пьесу… я часто слушала это адажио и, признаться, мне было любопытно, хорошо ли сыграет его оркестр. Но когда на сцену вышли Лебеди, с их идеально синхронными движениями, я замерла, не в силах сдвинуться с места.

Музыка словно приобрела совсем новый смысл, поднялась на абсолютно иной уровень. Я смотрела, как они кружатся и бегут, затягивая меня и арфу в свой мир залитого лунным светом озера. Они вдруг пролили свет на то, чем была эта музыка. Как будто они полностью использовали ее и превратили во что-то до невозможности великолепное … Я досмотрела представление, затаив дыхание. И открыла для себя нечто более могущественное, чем все, что я знала раньше. Балет.

Когда я смотрела, как Зигфрид и Одетта бросились в озеро, чтобы их не могли разлучить, я чувствовала, как горячие потоки слез струятся по моим щекам, и как только занавес скрыл их, поднимающихся в небеса, я встала и начала аплодировать, все мои мысли были поглощены действом, которое только что развернулось передо мной.

Когда же занавес поднялся, я захлопала еще сильнее, но, по правде говоря, не спускала глаз с танцовщицы, игравшей Одетту, смотрела, как она склонилась в глубоком реверансе, улыбаясь публике. Я вспомнила совершенный ею невозможный подвиг - два с половиной часа на цыпочках, в специальных туфлях, которые заставляли ее выглядеть невероятно высокой и грациозной, то, как много ей удавалось выразить плавными движениями рук, вычурными позами и радостными пируэтами (единственное балетное слово, которое я знала), которые превращали ее в размытый серебристо-черный силуэт.

И из всего этого мне больше всего понравились ее танцы с партнером. Любовь, которую они выражали с помощью красивых вращений и элегантных шагов, а потом абсолютный триумф, когда он высоко поднял ее над головой и балерина, казалось, летела над миром. Все артисты балета были словно пришельцами откуда-то свыше, они как будто обладали каким-то особым пониманием… наверное, это свойственно всем умелым рассказчикам. Мои эмоции были их марионетками, и вот теперь они отпустили нити, а я осталась лежать, глядя на мир с открытым от удивления ртом и мечтая, чтобы они снова подобрали меня.

Но к моменту, когда мы добрались до дома, эта мечта уже начала меняться. Мама рада была обсудить то, каким красивым был исполнитель главной партии или какой ужасный кофе был в театральном буфете, но я вместо этого думала о балете.

Как это могло проходить мимо меня раньше? Сколько раз я видела, как Джейн Картрайт и ее подруга отпрашивались с уроков пораньше, чтобы попасть на балетные занятия? Сколько раз замечала в газете рядом с киноафишей объявления о спектаклях Seattle Ballet? Как я могла оставаться к ним равнодушной? Но гораздо более важным был ответ на единственный, золотой и, несомненно, опасный вопрос: смогу ли я стать балериной?

Я начала заниматься балетом неделей позже, сразу после возвращения в Форкс. Чарли был озадачен моим внезапным интересом к чему-либо помимо школьных предметов, но решил, что для меня может оказаться полезным заняться чем-то еще, кроме уравнений и эссе. Балетная студия Форкса занимала две комнаты в задней части дома преподавательницы, миссис Аркур.

Она не так уж сильно радовалась поступлению в ее класс необщительной тринадцатилетней девочки, осанка которой была «подобна увядшему цветку», но учеников было очень мало, а она нуждалась в заработке. Ее муж аккомпанировал нам на пианино, гораздо менее искусно, чем миссис Герран или мистер Вулстон, но он держал ритм, и под этот аккомпанемент я научилась делать плие и releve, выполнять тандю. Постепенно мое мастерство поднялось до очень шаткого арабеска.

В конце концов она позволила мне выучить мой первый танец. До этого момента моей мотивацией была потрясающая и подобная богине Одетта, но когда я впервые предстала перед публикой, состоявшей из моей преподавательницы, ее мужа и пятерых девочек из нашего класса, что-то изменилось.

Это была чрезвычайно простая композиция на музыку Пуччини Babbino (Прим.пер.: Вероятно, имеется в виду ария Лауретты из оперы Пуччини «Джанни Скикки») – комбинация chaînés и плие, которая заставила бы Лорен фыркать от смеха, - но она была моей собственной, и когда я кружилась по тесной студии в своей дешевой юбке, купленной в универмаге в Сиэтле, мое сердце взлетало ввысь и мне хотелось ликующе смеяться из-за ощущения, будто воздух расступается передо мной, ноги обретают новую гибкость в прыжках, руки становятся длинными… Я никогда в жизни не чувствовала себя такой грациозной, такой свободной…

Я открыла глаза, снова очутившись в элегантной просторной студии Force de la Beauté. Внезапно музыка для ревю зазвучала у меня в ушах, безукоризненно совпав с неудержимой радостью, возникшей где-то внутри меня. Я вдохнула, позволив звукам фортепиано, быстрым и плавным, окружить меня. Положила подбородок на колени, для начала просто слушая музыку. И обнаружила, что уголки моего рта приподнялись в улыбке. Мелодия была воплощением счастья - быстрые мерцающие звуки, соединяясь, лились потоком… а потом великолепная кульминация, во время которой они взмывали все выше и выше. Я представила себе пируэты… и тут музыка будто обрушилась обратно, еще раз перейдя в рефрен перед самым окончанием, когда последняя нота медленно растворилась в воздухе.

Я дождалась, пока снова стану просто Беллой Свон, какой была несколько минут назад, и на ощупь нажала кнопку, чтобы еще раз воспроизвести пьесу с самого начала.

Я даже не стала отсчитывать такты: просто поднялась в арабеск. Но, слушая скатывающиеся вниз звуки, решила, что этого недостаточно. Я постепенно поднимала ногу все выше и выше, пока голова и торс не опустились вниз, а ноги не образовали почти прямую вертикальную линию. Чуть не потеряв равновесие, я поняла, что делаю панше на пуантах! Как, ради всего святого?

Поборов острое желание посмотреть на себя, я подняла руки, как того требовала музыка, а потом шагнула, как раз вовремя, чтобы приготовиться к вращениям. У меня было такое чувство, словно я нашла себя, как будто снова была в классе миссис Аркур. И тогда я сделала еще три шага и опустилась в реверансе. Это было странно, но реверанс Одетты всегда хранился где-то в глубине моей памяти как одно из красивейших балетных движений.

Зазвучали первые быстрые ноты, и я начала пируэты, как было предусмотрено старой хореографией, но на этот раз они у меня наконец-то получились. Словно снова зазвучала Babbino и я поняла, что могу танцевать! Когда музыка стала энергичной, я превратила пируэты в фуэте, выпрямляя ногу перед каждым новым вращением, а потом снова полилась плавная мелодия, и я двигалась вместе с ней, каждая частичка моего естества перетекала в действия моего тела, побуждая меня прыгать, и вращаться, и простирать руки в пространство. Я смеялась и танцевала с безудержной радостью, и музыка уносила меня куда-то за пределы времени и пространства.

Не имело значения, что случилось в прошлом или что может случиться в будущем: я танцевала, и это было чудесно!

Когда мелодия в финале достигла кульминации, я закружилась в бесконечных пируэтах, мои руки поднимались все выше, а потом резко опустились. Несколько быстрых движений во время последнего рефрена – и наступило время окончания. Я подняла ногу, вытянула руки назад и снова встала в арабеск. И стояла так, пока не затихла последняя нота - с закрытыми глазами, прислушиваясь к отголоскам мелодии.

Потом я открыла глаза и сразу опустилась на пол, тяжело дыша и чувствуя, как по шее скатываются капельки пота. И тихо рассмеялась в тишине студии, которая только что была наполнена движением. Я дотронулась до своих улыбающихся губ, в эйфории от мысли, что мне удалось найти контакт с музыкой. Теперь нужно было только разработать для этой рассказанной в танце истории правильную хореографию… но я смогла выполнить панше! А оно лучше подходило к музыке. И мне понравилось делать реверанс… вот только мадам Кокс не очень обрадуется, если я что-нибудь изменю.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: