Картина Священного Города 10 глава

Он старался отплыть, толкая доску, которая была очень широка и трудно повиновалась ему, а между тем каждая секунда была дорога -- и полсекунды могли спасти или погубить его. В разгар этих усилий на расстоянии одной руки от него блеснул шлем. Затем показались две руки с вытянутыми пальцами -- здоровые и широкие руки, которые, раз ухватившись, уже не выпустили бы своей добычи. Бен-Гур, устрашенный, старался избежать их. Шлем поднялся из воды, показалась и голова, прикрываемая им, затем руки стали дико бить по воде, голова опрокинулась назад, и можно было разглядеть лицо. Широко раскрытый рот, открытые, но невидящие глаза, мертвенно бледное лицо, как у утопленника, -- словом, нечто страшное. И тем не менее при виде его крик радости вырвался из груди Бен-Гура, и когда голова собралась вновь погрузиться в воду, он поймал страдальца за цепь, спускавшуюся от шлема под подбородок, и подтащил его к доске.

Человек этот был трибун Аррий.

Вода сильно пенилась и бурлила вокруг Бен-Гура, и ему пришлось употребить сверхъестественную силу, чтобы не упустить доску и в то же время удержать голову римлянина над поверхностью воды. Галера промчалась, не задев их своими веслами, несясь мимо тонущих людей, мимо голов в шлемах и без них и оставляя за собой сверкающее огнями море. Глухой треск, сопровождаемый страшным криком, заставил его еще раз отвернуться от того, кого он спасал, и сердце его наполнилось дикой радостью. "Астрея" была отомщена.

После этого битва быстро пошла к концу. Сопротивление сменилось бегством. Но на чьей стороне победа? Бен-Гур хорошо понимал, насколько от этого обстоятельства зависела жизнь трибуна и его, Иуды, освобождение. Он подтолкнул под Аррия доску и старался, чтобы тот держался на ней. Рассвет приближался медленно. С надеждой приветствовал он признаки близившегося утра, хотя страх по временам и закрадывался в его душу. Кого принесет с собой утро? Римлян или пиратов? Если последних, то гибель трибуна неминуема.

Наконец рассвело. Дыхание ветерка не нарушало спокойствия воздуха. Налево показалась земля, но слишком далеко, чтобы пытаться достичь ее. Там и сям на поверхности воды виднелись люди. Местами чернели обуглившиеся и кое-где курившиеся обломки галер. Вдали виднелась одна из них, брошенная, по-видимому, на произвол течения и ветров, -- с растерзанными парусами, безжизненно свесившимися со сломанной реи. Весла ее лежали на бортах. Еще дальше различались двигавшиеся точки. Быть может, это преследуемые или преследующие суда, а то и просто испуганные белые птицы.

Прошел час, и все оставалось по-прежнему. Боязнь Иуды возрастала. Если помощь явится нескоро, Аррий умрет. Иногда по тому, как он спокойно лежал, казалось, что он уже умер. Иуда снял с него шлем, с большими усилиями стащил кирасу (металлические латы, надевавшиеся на спину и грудь воина) и почувствовал, что сердце еще бьется. Этот признак жизни вселил в него надежду. Теперь ему оставалось только ждать и, по обычаю его народа, молиться.

Победа за Appиeм

Возвращение к жизни для утопленника сопряжено с большими муками, чем сама смерть в воде. Пройдя через все эти муки, Аррий, наконец, к великому удовольствию Бен-Гура, смог заговорить.

От несвязных вопросов о том, где он, кем и каким образом спасен, он постепенно перешел к мысли о сражении. Сомнение в победе окончательно возвратило ему сознание, этому способствовал и долгий отдых, насколько, разумеется, то позволяло их неудобное прибежище. Спустя немного времени он разговорился.

-- Я вижу, что наше спасение зависит от исхода сражения. Вижу я и то, что ты сделал для меня -- ты спас мне жизнь, рискуя собственной. Я открыто признаю это и, что бы ни случилось, благодарен тебе. Если счастье будет мне благоприятствовать и нам удастся благополучно отделаться от этой опасности, я сделаю для тебя все, что может сделать римлянин, имеющий в руках власть и возможность доказать на деле свою благодарность. Однако остается неизвестным, действительно ли ты оказал мне благодеяние, руководствуясь добрым намерением. Обращаясь к твоей доброй воле, я потребую от тебя, если понадобится, оказать мне самую большую услугу, какую только человек может оказать человеку, и ты должен сейчас же обещать мне это.

-- Если то, что мне предстоит сделать, не запрещено нашим законом, я сделаю, -- ответил Бен-Гур.

Аррий смолк.

-- Действительно ли ты сын Гура? -- спросил он немного спустя.

-- Да, как я уже сказал тебе.

-- Я знал твоего отца...

Иуда придвинулся к нему ближе, так как голос трибуна был слаб, и напряг слух.

-- Я знал и любил его, -- продолжал Аррий.

Опять произошла пауза, в продолжение которой мысль говорившего была отвлечена чем-то другим.

-- Невозможно, -- продолжал он, -- чтобы ты, его сын, не слыхал о Катоне и Бpyтe. To были великие люди, своей смертью более всего доказавшие свое величие. Своей смертью они установили то, что римлянин не может пережить своей славы. Слушаешь ли ты?

-- Слушаю.

-- Знатные римляне имеют обыкновение носить кольца. На пальце у меня есть одно. Возьми его. Надень его себе на палец.

Бен-Гур сделал это.

-- Безделка эта пригодится, -- сказал Аррий. -- У меня есть и деньги, и имущество. Даже в Риме я считаюсь за богача. Семейства у меня нет. Тебе стоит лишь показать это кольцо отпущеннику, заведующему в мое отсутствие моими делами, а его можно найти на вилле близ Мизенума, и сказать ему, каким образом оно очутилось у тебя, и ты можешь просить у него что угодно, и он не откажет тебе в просьбе. Если я останусь жив, я сделаю для тебя больше: я освобожу тебя, возвращу твоему семейству и твоему народу, и ты будешь в состоянии отдаться тому, что тебе более всего по сердцу. Так обещайся же именем богов...

-- Не так, добрый трибун, я еврей.

-- Ну, именем Бога или именем того, что для тебя наиболее священно, обещай мне сделать то, что я скажу тебе сейчас, и исполнить так, как я скажу.

-- Благородный Аррий! По твоему тону я вижу, что дело идет о предмете величайшей важности. Скажи сначала, что тебе нужно от меня?

-- Хочешь ли ты дать обещание?

-- Могло бы случиться, что, дав обещание, я... Благословен Бог отцов моих! Идет судно!

-- Есть ли на нем флаг?

-- Пока не могу разобрать.

Аррий замолк, по-видимому, глубоко задумавшись.

-- Судно идет в одном и том же направлении? -- наконец спросил он.

-- Все в том же.

-- Посмотри, не видать ли теперь флага?

-- На нем нет флага. Паруса у него спущены, оно трехвесельное, идет очень быстро. Вот все, что я могу сказать о нем.

-- Римлянин, торжествуя победу, украсил бы судно флагами. Это судно неприятельское. Так слушай же, -- сказал Аррий, снова принимая строгий вид, -- слушай, пока я еще могу говорить. Если эта галера окажется неприятельской, твоя жизнь спасена. Они могут не дать тебе свободы, могут снова посадить тебя на весла, но не убьют.

Трибун колебался.

-- Клянусь Поллуксом! -- продолжал он решительно. -- Я слишком стар, чтобы подвергаться бесчестью. Пускай в Риме говорят, что Квинт Appий, как и подобало римскому консулу, со своим судном вторгся в неприятельские пределы. А вот о чем я хотел просить тебя. Если галера окажется неприятельской, столкни меня с доски и утопи. Слышишь ли? Клянись исполнить это!

-- Я не дам в этом клятвы, -- твердо сказал Бен-Гур, -- и не совершу убийства. Закон, постановления которого для меня важнее всего, делает меня ответственным за твою жизнь. Возьми, трибун, свое кольцо, -- Иуда снял кольцо с пальца, -- и с ним все милостивые обещания на случай твоего избавления от гибели. Приговоренный пожизненно быть гребцом, рабом, я все-таки не раб и тем более не твой отпущенник. Я сын Израиля и хоть в этот момент могу распоряжаться собой. Возьми назад свое кольцо.

Аррий не шевельнулся.

-- Ты не хочешь? -- продолжал Иуда. -- Так знай, что не из гнева или досады на тебя я бросаю твой подарок в море, но делаю это, чтобы не быть связанным обещаниями. Трибун, смотри!

Он бросил кольцо в море. Аррий слышал плеск в том месте, где оно упало и потонуло, но не взглянул в ту сторону.

-- Ты сделал глупость, -- сказал он. -- На твоем месте так поступать безрассудно. Я сумею умереть и без тебя. Жизнь -- это такая нить, которую я могу порвать и без твоей помощи, а если я сделаю это, что станется с тобой? Люди, решившиеся умереть, предпочитают погибнуть от руки другого только потому, что душа, приписываемая нам Платоном, возмущается при мысли о самоубийстве. Если судно окажется неприятельским, я покончу с собой. Мое намерение твердо: я -- римлянин, а для римлянина успех и честь важнее всего. Я хотел быть тебе полезным, ты этого не пожелал. В данном положении единственным ценным свидетельством моей воли было кольцо. Теперь мы оба погибли. Я умру, унося с собой сожаление о вырванной у меня победе и славе, ты же останешься жить, чтобы вскоре последовать за мной с сожалением, что некому исполнить над тобой священный обряд, предписываемый твоей религией. Мне жаль тебя.

Теперь Бен-Гуру яснее представлялись последствия совершенного им поступка, но это нимало не поколебало его.

-- За три года моего рабства, трибун, ты первый взглянул на меня ласково. Нет, нет, был и еще один.

Голос его стал тише, на глазах выступила влага, и перед ним как живое встало лицо юноши, давшего ему напиться у старого колодца в Назарете.

-- По крайней мере, -- продолжал он, -- ты первый поинтересовался, кто я, и если, когда я настиг и схватил тебя, уже закрывшего глаза и готового в последний раз погрузиться в море, у меня и мелькнула мысль о том, как ты можешь мне быть полезен, то все-таки не одна только корысть руководила мной. Прошу тебя, верь этому. К тому же я говорю это перед лицом Бога: те цели, о которых я мечтаю, должны быть достигнуты только праведными путями. Уверяю тебя, я согласился бы скорее умереть с тобой, нежели стать твоим убийцей. Мое решение так же неизменно, как и твое, хотя бы ты предложил мне целый Рим и в твоей власти было бы сдержать это слово, -- и тогда я не убил бы тебя. Твои Катон и Брут -- малые дети в сравнении с Моисеем, закону которого мы должны повиноваться.

-- Но если я потребую, ты...

-- И если бы даже в твоей власти было потребовать, то и тогда ты не заставил бы меня сделать это.

Оба замолчали в ожидании.

Бен-Гур часто посматривал на приближавшееся судно. Appий с закрытыми глазами оставался равнодушен.

-- Ты уверен, что судно неприятельское? -- спросил Бен-Гур.

-- Думаю, что так, -- был ответ.

-- Оно останавливается и спускает лодку.

-- Виден ли флаг или нет?

-- Нет ли других признаков, отличающих римское судно?

-- У римского судна на вершине мачты бывает шлем.

-- Так радуйся: я вижу шлем.

Но это не показалось Аррию достаточно убедительным.

-- Лодка подбирает плывущих людей: пираты не отличаются человеколюбием.

-- Быть может, им нужны гребцы, -- заметил Appий, вероятно, припоминая те случаи, когда и ему приходилось поступать так же.

Бен-Гур наблюдал за движениями неизвестных людей.

-- Судно отходит, -- сказал он.

-- В какую сторону?

-- Направо от нас есть галера, на которой, мне кажется, нет экипажа. Судно направляется к ней. Вот уже поравнялось. Оно высаживает людей на ее борт.

Тогда Appий раскрыл глаза, и спокойствие его исчезло.

-- Возблагодари своего Бога так же, как я благодарю своих богов, -- сказал он Бен-Гуру, взглянув на галеру. -- Пират утопил бы то судно, а не стал бы спасать его. По этому поступку и по шлему на мачте я узнаю римлян. Победа за мной! Фортуна не изменила мне. Мы спасены. Маши рукой, кричи им, зови их скорее. Теперь я стану дуумвиром, а ты... Я знал твоего отца и любил его. Он был настояний князь. Он доказал, что евреи не варвары. Я сделаю тебя своим сыном. Благодари же своего Бога и зови моряков! Спеши! Нужно продолжить преследование. Ни один разбойник не избежит расплаты. Торопи их.

Иуда, встав на доску, махал руками и кричал изо всех сил. Наконец, он привлек к себе внимание, и они были взяты на борт.

Аррий встречен был на галере со всеми почестями, по праву принадлежавшими ему как герою, любимцу Фортуны. На палубе, отдыхая на ложе, он выслушивал подробности конца битвы. Собрав всех оставшихся в живых, рассеянных по морю, и захватив добычу, он снова развернул флаг главнокомандующего и поплыл на север с целью присоединиться к флоту и укрепить победу. Через некоторое время пятьдесят судов, спускавшихся вниз по каналу, сразились с убегавшими пиратами и совершенно разбили их: ни одному судну не удалось уйти. В довершение славы трибуна двадцать неприятельских галер были взяты на буксир.

По возвращении Аррия на моле Мизенума ему была устроена теплая встреча. Молодой человек, сопровождавший его, очень скоро обратил на себя внимание друзей, собравшихся встречать Аррия, и на вопросы о нем трибун в самых трогательных выражениях рассказал историю своего спасения и познакомил их с Иудой, тщательно скрыв все относящееся к его прошлому. К концу рассказа он подозвал Бен-Гура и сказал, дружески положив ему руку на плечо:

-- Дорогие друзья, рекомендую вам, мой сын и наследник: прошу вас называть его моим именем, ибо он будет владеть всем моим имуществом, если богам будет угодно, чтобы после моей смерти что-нибудь осталось. Прошу вас любить его так же, как вы любите меня.

Вскоре усыновление было оформлено. Итак, честный римлянин сдержал слово, данное Бен-Гуру. Через месяц по возвращении Аррия в театре Скавра была отпразднована победа. Одна сторона здания была убрана военными трофеями, из них вызывали всеобщее удивление двадцать корабельных носов с соответствующими украшениями, срезанных со стольких же галер. Над ними на виду всех восьмидесяти тысяч зрителей крупными буквами была сделана следующая надпись: "Отняты у пиратов в Эврипском заливе КВИНТОМ АРРИЕМ, дуумвиром".

Часть 4

Возвращение в Иудею

А л ь б а. Если бы король оказался

несправедливым и теперь...

К о р о л е в а. Тогда мне осталось бы ждать,

пока придет сама справедливость.

Как счастливы те, чья совесть спокойна

и кто легко может ожидать своего суда.

Шиллер. Дон Карлос (акт IV, сцена XV)

Теперь мы попросим читателя перенестись в Антиохию, эту царицу Востока, которая была в то время едва ли не самым населенным и сильным после Рима городом в мире. Был июль месяц 29 года по Р. X. Господствует мнение, что крайнее сумасбродство и распущенность того века исходили из Рима и уже оттуда распространялись по всей империи, что большие города только подражали нравам своего властелина. В этом можно, однако, усомниться. Кажется, что побежденные, наоборот, оказали воздействие на нравы завоевателя. Последний нашел готовые образчики разврата в Греции и Египте. Человек, изучающий те времена, исчерпав все относящееся к этому предмету, закроет книги с уверенностью, что поток деморализующего течения направлялся с Востока на Запад и что именно Антиохия, одно из старейших местопребываний ассирийской власти с ее блеском и великолепием, была его главным источником.

Пассажирская галера входила из голубых вод моря в устье Оронта. Был полдень. Несмотря на сильный жар все привилегированные пассажиры были на палубе. Между ними находился и Бен-Гур.

За пять лет молодой человек успел сделаться совершенным мужем. В его внешности было что-то необыкновенно привлекательное. Более часа он сидел на скамье в тени паруса. За это время некоторые из пассажиров безуспешно пытались вступить с ним в разговор. Он отвечал им на латинском языке, коротко, хотя и с утонченной вежливостью. Чистота его произношения, благовоспитанность, сдержанность -- все это еще более подстрекало их любопытство. Наблюдавшие его вблизи поражались несоответствием между его поведением, непринужденным и любезным, как у настоящего патриция, и некоторыми особенностями его облика. Руки его, например, были непропорционально длинны, и когда он, желая удержаться на месте от сильной качки судна, хватался ими за соседние предметы, то размеры кистей его рук и их видимая мощь вызывали всеобщее внимание. Вот причина, по которой к желанию узнать его настоящее примешивался интерес к подробностям его прошлого. Другими словами, лучше нельзя описать его наружность, как сказав про него, что у этого человека было прошлое.

Как-то галера пристала к одному из портов Кипра и приняла на палубу еврея самой почтенной наружности, спокойного, сосредоточенного, похожего на патриарха. Бен-Гур осмелился задать ему несколько вопросов -- ответы вызвали его доверие, и у них завязалась продолжительная беседа.

Когда галера, направляясь от Кипра, входила в бухту Оронта, с ней повстречались два судна, видневшиеся еще на море, -- они вместе с ней вошли в реку. Незнакомые суда выкинули маленькие флаги ярко-желтого цвета. Эти сигналы вызвали на галере множество догадок. Наконец, один из пассажиров за разрешением их счел нужным обратиться к почтенному еврею.

-- Да, я знаю, что значат эти флаги, -- отвечал он. -- Они указывают на то, что суда принадлежат одному известному мне собственнику.

-- А много у него судов?

-- Много.

-- И вы знаете его?!

-- У меня были с ним дела.

Пассажиры взорами выражали желание слушать дальше. Бен-Гур с интересом прислушался.

-- Он живет в Антиохии. Его громадное богатство дало ему известность, и, как всегда бывает в таких случаях, о нем много говорят, не всегда только хорошее. Когда-то в Иерусалиме был князь очень древнего рода, по имени Гур.

Иуда старался казаться спокойным, но сердце его сильно забилось.

-- Князь этот был в то же время гениальным купцом. Он вел сношения и с Востоком, и с Западом. Во всех больших городах у него были торговые фактории. Одной из них, а именно в Антиохии, заведовал Симонид, грек по имени, но в действительности еврей, о котором говорили, что он принадлежит к слугам дома Гура. Глава дома погиб в море. Дела же его не прекратились и шли едва ли менее успешно. Некоторое время спустя после его смерти семью Гуров постигло новое несчастие. Единственный сын князя, еще юноша, на одной из иерусалимских улиц совершил покушение на жизнь прокуратора Грата. Оно едва ему не удалось, но с тех пор о нем ничего не слышно. Правда, месть римлянина распространилась на целое семейство: в живых не осталось ни одного человека, принадлежавшего к этому дому. Дворец был опечатан и по сейчас представляет развалину, служащую убежищем только для голубей. Было конфисковано все имущество, все носившее на себе малейший след принадлежности к дому Гура. Прокуратор залечил свою рану золотом.

Пассажиры рассмеялись.

-- Вы намекаете на то, что все имущество он удержал у себя? -- спросил один из них.

-- Говорят, что так, -- ответил рассказчик. -- Слушайте дальше. Симонид, бывший представитель князя Гура в Антиохии, вскоре открыл торговлю силами своей фактории и в невероятно короткий промежуток времени сделался первым купцом в городе. Так же, как и его бывший хозяин, он посылал караваны в Индию, а на море у него и сейчас столько галер, что они могли бы составить царский флот. Говорят, ему удается все: верблюды его издыхают только от старости, суда не терпят крушений, каждое судно, спущенное им на реку, доставляет ему золото.

-- Как давно он ведет дело?

-- Еще нет и десяти лет.

-- Должно быть, у него был исходный капитал?

-- Да, говорят, что прокуратор из собственности князя воспользовался только тем, что было у него под рукой: его лошадьми, скотом, домами, землей, судами, имуществом. Денег же не могли отыскать, хотя и их, нужно полагать, было немало. Что сталось с ними -- глубокая тайна.

-- Только не для меня, -- с иронией заметил один из пассажиров.

-- Понимаю вас. И другие думали так же. Общее мнение таково, что Симонид разжился с них. Прокуратор того же мнения -- если не теперь, то по крайней мере прежде он был того же мнения, ибо два раза в продолжение пяти лет арестовывал купца и подвергал его пыткам.

Иуда крепче и крепче сжимал веревку, за которую держался.

-- Говорят, -- продолжал рассказчик, -- что в теле этого человека не осталось ни одной целой кости. Когда я видел его в последний раз, он сидел в кресле, подпертый со всех сторон подушками, калека, лишенный человеческого образа.

-- Так его измучили! -- в один голос воскликнули несколько слушателей.

-- Болезнь не могла так обезобразить человека. Но признания у него вырвать не удалось. Все, что он имеет, приобретено им законным путем и употребляется на законные цели -- вот все, чего они добились от него. В настоящее время его больше не преследуют. Он имеет торговое свидетельство за подписью самого Tибepия.

-- Я полагаю, кругленькую сумму он заплатил за него.

-- Суда эти принадлежат ему, -- продолжал пожилой господин, не обратив внимания на замечание. -- У его матросов есть обыкновение при встрече приветствовать друг друга, выкидывая желтые флаги, как будто этим они хотят сказать, что совершили счастливое плавание.

Этим закончился рассказ. Когда галера вошла в реку, Иуда обратился к говорившему:

-- Как звали хозяина этого купца?

-- Бен-Гур, князь Иерусалимский.

-- А что сталось с семьей князя?

-- Юноша сослан на галеры. Можно сказать, он умер, так как обыкновенно люди, подвергшиеся такому наказанию, больше года не живут. О вдове и дочери ничего не слышно: кто знает о них -- молчит. Наверное, они погибли в одной из иудейских тюрем.

Иуда прошел к лоцманскому отделению. Он был настолько поглощен мыслями, что почти не замечал берегов, покрытых роскошными фруктовыми садами и виноградниками, в тени которых прятались виллы, по великолепию не уступавшие виллам Неаполя. Не замечал он и судов, бесконечными рядами мелькавших перед ним, не слышал ни пения, ни криков, несшихся с них. Небо было залито солнечным блеском, земля и вода задернулись под его лучами туманной дымкой, кругом все было радостно. Он один ни в чем не находил веселья.

Только раз он вышел из этого состояния, пробужденный мимолетным интересом, когда кто-то из пассажиров указал на рощу Дафны, мелькнувшую при повороте реки.

В Антиохии

Когда показался город, все пассажиры высыпали на палубу, жадно рассматривая малейшую подробность открывшейся картины. Картину пояснял публике все тот же знакомый читателю почтенный господин:

-- Здесь река поворачивает на запад, -- говорил он, как бы отвечая всем сразу. -- Я помню еще то время, когда она омывала основание городской стены, а мы, как римские подданные, жили мирно, и торговля, как всегда в подобных случаях, процветала. Нынче же вся поверхность реки покрылась пристанями и доками. Это, -- говорящий указал на юг, -- гора Казия, или Оронтские горы, как привык их называть народ, а напротив через реку на севере брат ее Амнус, между ними же лежит Антиохийская равнина. Дальше Черная гора, откуда царские каналы наполняются чистейшей водой для утоления жажды и орошения улиц. На них еще сохранились изобилующие птицами и зверями непроходимые леса.

-- А где озеро? -- спросил кто-то.

-- Там, на севере. Если вы желаете посмотреть на него, вам нужно будет отправиться верхом, еще лучше, впрочем, в ладье, так как оно соединяется каналом с рекой.

-- Роща Дафны! -- сказал он третьему вопрошавшему. -- Никто не в состоянии описать ее, но только берегитесь: Аполлон предпочитает ее даже Олимпу. Народ идет туда, чтобы хоть разок взглянуть на нее, и остается в ней навсегда. О ней сложилась поговорка: "Быть червем и питаться шелковицей Дафны лучше, чем быть гостем царя".

-- Так вы советуете мне избегать ее?

-- Я? Нет. Сделайте одолжение, идите. Туда все идут: и циник философ, и мужественный юноша, и духовенство -- решительно все. Я уверен, что и вы пойдете, и вперед даю вам совет. Не нанимайте квартиры в городе -- напрасная трата времени, а прямо ступайте в селение, помещающееся на окраине рощи. Дорога туда идет через сад, все время под брызгами фонтанов. В городе под портиками, на улицах и в тысяче его укромных уголков вы встретите такие нравы и обычаи, такую утонченность и любезность, каких не встретить вам нигде во всем мире. А городская стена! Вот оно, это образцовое произведение, мастера крепостной архитектуры.

Все глаза последовали за его указательным пальцем.

-- Она была воздвигнута по приказанию первого из Селевкидов. За триста лет стена срослась со скалой, на которой стоит.

Крепость оправдывала эту похвалу. Высокая, крепкая, со множеством смелых углов, она извивалась в южном направлении, пока не терялась из виду.

-- На ней четыреста башен, и каждая из них служит резервуаром для воды. Смотрите туда! Из-за стены виднеются два холма, могущие поспорить с гребнями Сульпиyca. Постройка, воздвигнутая на дальнем холме, -- цитадель, круглый год занятая римским легионом, составляющим гарнизон. А напротив нее храм Юпитера, ниже него дворец, резиденция легата со множеством должностных лиц, в то же время служащий крепостью, против которой бессильны как народные толпы, так и южный ветер.

В это время матросы начали убирать паруса, и рассказчик с чувством воскликнул:

-- Все ненавидящие море, глядите и готовьтесь посылать проклятия, а все, связавшие себя обетами, готовьтесь молиться! Тот мост, по которому пролегает дорога в Селевкию, отмечает границу плавания. На этом месте судно бросает свой груз и верблюд подхватывает его на свою спину для дальнейшей перевозки. Выше моста начинается остров, на котором Калиник построил себе новый город, связав его пятью большими виадуками, столь крепкими, что ни время, ни вода, ни землетрясения не могут разрушить их. О самом городе я могу сказать только одно: те, кто видел его, будут счастливы этим всю остальную жизнь.

Когда он кончил говорить, судно сделало поворот и медленно подошло к пристани. Наконец сложены весла: плавание окончено. Тогда Бен-Гур отыскал почтенного человека.

-- Позволь, прежде чем попрощаться, на минуту побеспокоить тебя.

Мужчина в знак согласия наклонил голову.

-- Твой рассказ о купце возбудил во мне желание повидать его. Ты называл его Симонидом? Где я могу найти его?

Прежде чем ответить, новый знакомый проницательно взглянул на молодого человека.

-- Я могу избавить тебя от неприятности получить отказ: он не ростовщик.

-- Да и я не из тех, что берут взаймы, -- с улыбкой сказал Бен-Гур.

Тогда мужчина поднял голову, немного подумал и сказал:

-- Можно предположить, что у богатейшего в Антиохии купца и дом соответствует его богатству, однако это не так: он живет в строении, более похожем на стенную подпорку, нежели на жилище человека. Ты его разыщешь, если пойдешь по реке до того моста, где находится его пристань: она у самых дверей его жилища. Пристань эта постоянно загромождена сгруженной или готовой к погрузке кладью. Флот, стоящий там на якорях, принадлежит тому же купцу. Словом, ты без труда разыщешь его.

-- Благодарю тебя.

-- Мир наших отцов да будет с тобой.

-- И с тобой также.

С этими словами они расстались.

На пристани два уличных носильщика, взявшие багаж Бен-Гура, получили от него указание куда идти. По выбранному им направлению можно было заключить, что в город его привели военные цели.

Две большие улицы, пересекаясь, делили город на кварталы. В конце одной из них, тянувшейся с севера на юг, возвышалась обращавшая на себя внимание огромная постройка, называвшаяся Нимфеумом. Иуда, несмотря на то что прибыл прямо из Рима, был поражен великолепием представившейся перспективы. Направо и налево высились дворцы, а между ними тянулись в два ряда бесконечные мраморные колоннады, отделявшие пешеходную дорогу от дороги, по которой ехали колесницы и шли животные. Воздух здесь освежался непрестанно бьющими фонтанами.

Но Бен-Гур не был расположен долго наслаждаться зрелищем. История Симонида не выходила у него из головы. Достигнув Омфалуса, монумента с четырьмя сводами, просторными, как улицы, с превосходными украшениями, который воздвиг себе Епифан, восьмой из династии Селевкидов, он внезапно изменил намерение.

-- Я сегодня не пойду в цитадель, -- сказал он носильщикам. -- Проведите меня в гостиницу, ближайшую к мосту на Селевкийской дороге.

Носильщики вернулись и скоро привели его в гостиницу, хотя и невзрачную на вид, но вместительную, лежавшую на расстоянии полета камня от моста, у которого жил старый Симонид.

Всю ночь Иуда, лежа на крыше, не смыкал глаз. В голове его была одна неотвязная мысль: "Наконец-то я услышу о моей матушке и дорогой маленькой Тирсе, и если они живы, то разыщу их".

Симонид и Эсфирь

Ранним утром на другой день Бен-Гур, не обращая внимания на город, отправился искать дом Симонида. Войдя через зубчатые ворота, он очутился перед целым рядом пристаней: идя отсюда вверх по реке, посреди толкущегося делового люда, он дошел до Селевкийского моста. Здесь он остановился и осмотрелся.

Дом купца был прямо напротив моста. Эта громада из серого нетесаного камня походила, как верно заметил попутчик Иуды, на подпорку для стены, к которой она была прислонена. Две огромные двери вели на набережную. Несколько отверстий почти под самой крышей, с крепкими решетками, служили окнами. Из трещин росла трава, и черный мох местами покрывал когда-то совсем голые камни.

Двери были раскрыты настежь: в одни принимали товар, в другие выдавали, и около них давка была сильнее. На набережной возвышались груды всякого товара, около которого суетились толпы полуобнаженных рабов. Ниже моста стоял флот из нагруженных и пустых галер. Над каждой мачтой развевался желтый флаг. От флота к пристани, от пристани к флоту и от судна к судну с криками и шумом двигались рабы купца.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: