Генераторы разнообразия: Джейн Джекобс

369 Американо-канадский урбанист и политический активист Джейн Джекобс в книге «Смерть и жизнь больших американс­ких городов» (1966) увязала разнообразие (она его еще назы­вала «организованной сложностью»), которое способна произ­водить городская жизнь, с физической формой города.

369 Предысторией появления ее книги было послевоенное «об­новление городов» (urban renewal). Правительственные про­граммы по строительству жилья идеологически сопровож­дались критикой традиционного устройства и довоенного развития городов. Так, Е. Петерсон, редактор книги, вырази­тельно названной «Города ненормальны», обличает перенасе­ленность американских городов, заявляя, что с любой точки зрения только децентрализация городов улучшит ситуацию в здравоохранении, экономике, инфраструктуре, нравственном климате [см.: Peterson, 1946: 11],

369 Джекобс резко критиковала традицию модернистского пла­нирования городов, согласно которой идеальный город состо­ял из открытых пространств, высотных зданий, низкой плот­ности заселения и пригородов. Ее возмущала скорость, с какой пустели города, когда началось великое переселение амери­канцев в пригороды. Вместе с людьми города покидала надеж­да. Расчистка городских трущоб, строительство кварталов му­ниципального жилья (как правило, состоящих из высотных домов) — при всей социальной полезности — смущали ее тем, что угрожали разрушить естественную ткань городской жизни, внести эрозию в жизнь городских сообществ. С точки зрения Джекобс, этот процесс усиливала политика федерального пра­вительства, введшего «евклидовы стандарты зонирования», со­гласно которым города разделялись на стандартные районы, с тем чтобы снизить плотность населения и отделить друг от друга разные способы использования земли (отделение промзон от жилых кварталов и так далее).

369 Она одной из первых провозгласила, что модернистская традиция планирования не

370 принесла желаемых результатов.

370 Вместо разрыва с традицией, предложила она, есть смысл к ней присмотреться. Тогда станет понятно, что улица, а не «блок» пригородных домов — залог витальности города.

370 Джекобс считала, что традиционный («европейский») тип моноцентричного города потому столь привлекателен, что плотно заселен и социально и культурно разнороден. Она предлагает четыре главных способа усиления городского раз­нообразия: 1) короткие улицы и кварталы; 2) сочетание разных функций внутри одной улицы или района; 3) здания должны различаться по возрасту, степени изношенности, характеру использования и составу жильцов; 4) плотность заселения [см.: Jacobs, 1966: 301, 318J. Прототипом такого идеального кварта­ла была Хадсон-стрит, улица в Гринич-Вилледж, на которой Джекобс жила, когда писала свою книгу.

370 Выглядывая из окна и наблюдая за обитателями квартала, она использовала что-то вроде «индуктивного метода», обобщая паттерны поведения соседей до идеальной модели городского соседства: лавочки и магазинчики вместо супермаркетов, знание соседей по име­нам, у каждого есть своя экологическая ниша в том смысле, что такой район способен обеспечить занятость почти всех разно­образных своих обитателей, Джекобс считала, что самые раз­ные проявления разнообразия — физического, социального, культурного, экономического, временного — должны быть вза­имосвязаны между собой, создавая разные варианты использо­вания места и разные типы его пользователей. «Витальность» города виделась ей как максимально разнообразное и полное использование городского пространства сутки напролет.

370 Поскольку книга Джекобс задевала как интересы архитек­турно-планировочного истеблишмента, так и коллег — авто­ров книг о городах, ее взгляды встретили острую критику.

370 Льюис Мамфорд оспорил ее мысль, что именно улица должна являться местом разнообразных практик и социально благо­творной интеракции различных по происхождению и занята-371-ям людей [см.: Mumford, 1962].

371 Это в деревне все всех знают, напомнил он, так не получается ли, что идеальный квартал оптимален лишь с точки зрения предотвращения преступно­сти?

371 Он упрекнул Джекобс в приверженности ностальгически- романтической версии прошлого американских городов и в пренебрежении более масштабными социальными силами, сокращающими пространство городской свободы. Похожая линия критики была развита Гербертом Гансом [см.: Gans, 1994: 35].

371 Адресованные Джекобс упреки в романтизме связаны со знанием им типичных потребностей представителей средне­го класса, которых не привлекает перспектива поселиться в богемном либо рабочем квартале: они хотят растить своих детей в безопасном окружении. Поэтому не социальная пест­рота, скажем, района Норт-Энд в Бостоне (там, где он провел свое исследование) привлекает их, но либо высотные жилые дома с консьержами, либо социально однородные пригороды.

Улицы Джейн Джекобс

371 Джейн Джекобс жила на Хадсон-стрит, 55, в Гринич-Вил- ледж, в небольшой квартире в старом доме, над магазином сла­достей. Она боролась (и победила в этой борьбе) с Робертом Мозесом, который собирался построить экспрессвей в Нижнем Манхэттене, — по первоначальному его плану эта дорога дол­жна была пройти через четырнадцать кварталов Хадсон-стрит. Ее мысли по поводу городского разнообразия можно найти в тексте раздела, а фотографии позволят увидеть, как любимая Джекобс Гринич-Вилледж выглядит сегодня.

371 Иных магазинчи­ков уж нет, и люди поменялись (это сегодня очень дорогой рай­он), но все-таки сохранилось немало деталей, объясняющих, почему именно этот вариант городской жизни (включающий улицы, по которым тянет пройтись, кафе, в которых хочется посидеть, цветы, которые хочется посадить) был и остается дорог многим людям.

372 Улицы Джейн Джекобс

Город иммигрантов

373 Восемь утра. Метро «Парк культуры».

373 С трудом протиснув­шись через холл к нужному входу на эскалатор, ты слышишь голос «наблюдающей за порядком» женщины. Воплощение па­терналистской государственной политики, она с упорством автомата напоминает пассажирам отом, как нужно пользовать­ся правой и левой сторонами «лестницы-чудесницы». Но иног­да она позволяет себе импровизацию: «Улыбнитесь друг другу: ничего не поделаешь, нас тут очень, очень много в Москве». Один из настенных стендов тоже шлет примиряющее посла­ние: аристотелевское «Пород — единство непохожих» проил­люстрировано аккуратно — в виде решетки — расположенны­ми цветами. Изображения розы и вербены, пожалуй, годятся в качестве аналогии того, что ты видишь вокруг, когда дело дохо­дит до различий. Выросши, как сегодня бы сказали, в расово однородном окружении, ты фиксируешь прежде всего этни­ческие различия.

373 Отмечаешь Красивую девушку-кореянку, тща­тельно одетого азербайджанского джентльмена, усталых рабо­чих-молдаван, группку вьетнамок. Кто-то из этих людей свою этичность умело обыгрывает, тогда как для повседневных за­бот других она значения tie и мест. Есгь, конечно, и такие пред­ставители «мульти культурной» Москвы, кого ты почти никогда в метро не видишь: таджикские рабочие, к примеру. И есть немало таких, для кого повседневные маршруты чреваты не­приятностями. Перенаселенный город, привлекая многих, а потому становясь нее более и более разнообразным, входит в современную фазу развит ия, которая может быть выражена словами того же Аристотеля: «Совершен! ю справедливо, что i ic должно считать гражданами всех тех, без кого не может обой­тись государство» (Pol, III, 3,1278а, 5).

373 Зависимость городов от миграции (прежде всего из дере­вень) обозначилась в начале XIX века.

373 Если нужда городов во все новых деревенских жителях объяснялась высокой смерт-374-375-носгью среди рабочих на заводах, то самим деревенским жи­телям город сулил иную степень свободы.

374 Сколько лет должно пройти, чтобы в России стали возможны аналогичные плакаты, изображающие вьетнамцев и таджиков?

375 Комментаторов второй половины XIX века эта свобода в особый восторг не приводила: оии опасались волнений, ибо уж слишком песгра была новая городская публика. Мегафоры искры, спички, ящи­ка с динамитом, парового котла переходили из памфлета в памфлет. Поведение низших классов мыслилось как заведомо патологическое, чреватое вспышки ми преступности.

375 Настороженностью и реформаторским оптимизмом в от­ношении к иммигрантам отличались исследования авторов чикагской школы (см. об этом подробнее в главе «Классичес­кие теории города»), Роберт Парк искал пути увеличения эф­фективности социального контроля и ассимиляции иммиг­рантов, прослеживая, как все новые их волны меняют город, создавая в нем новые зоны жизни.

375 Энтони Берджес отразил в своих книгах, как с укоренением иммигрантом меняются их обиталища — от дешевых ночлежек городского центра до от­дельных домов в благополучных пригородах. При всей настороженности чикагские авторы видели, что иммиграция — мо­тор городской жизни и что новый городской порядок связан с трансформацией традиционных линий привязанности и идентичности людей.

375 Массовое переселение американцев в пригороды в нача­ле 1960-х годов привлекло внимание социологов Натана Глезе­ра и Дэниэла Патрика Мойиихэна. Не там ли, в пригородах, размещался теперь настоящий «плавильный котел» американ­ской нации, когда стандарты американской мечты оказались одинаково привлекательными (с разной степенью доступнос­ти) для представителей различных этнических и расовых групп? Назвав свою книгу «По ту сторону плавильного котла», авторы показывают на примере этнических групп Нью-Йорка, что если смешение и произошло, то отнюдь не в направлении всеобщей гомогенизации (см.: Clazer,Моупйзет, 1970].

375 Они по­лемизируют и с банальным пониманием этого понятия, и с марксистским тезисом, что в промышленных городах этничес­-376-кие различия уступают место классовым.

376 Исследовав пять эт­нических групп: афроамериканцев, пуэрториканцев, евреев, выходцев из Италии и Ирландии, они показали, что этнические идентичности успешно воспроизводятся от поколения к поко­лению иммигрантов. Впоследствии их выкладки были подтвер­ждены социологическими опросами. Так, когда в опросник национальной переписи 1980 года был включен вопрос, из какой группы предков люди происходят, лишь б % опрошен­ных сказали, что они только американцы, тогда как 83 % ука­зали как минимум еще одну группу, из которой происходили. Авторы не обошли стороной и источники межрасового напря­жения, указав, в частности, непропорционально высокий про­цент афроамериканцев и пуэрториканцев, получающих соци­альные льготы.

376 Новым феноменом стали этнически гомогенные пригоро­ды. Социолог Тимоти Фонг описывает «первый пригородный чайнатаун» — Монтерей-Парк под Лос-Анджелесом в Кали­форнии, прожив в нем больше года и используя материалы устной истории [см.: Fong, 1994]. Лицо китайской миграции в Америку сильно изменилось: часто превосходящие белых об­разованием и амбициями, современные выходцы из Китая и других стран Юго-Восточной Азии очень не похожи на своих предшественников, потевших с середины XIX века в китайских прачечных. Фонг рисует Монтерей-Парк как пересечение клас­совых, этнических и расовых конфликтов, отражающих, с од­ной стороны, нарастание антикитайских настроений во всей стране, а с другой стороны, сложности в жизни стремительно растущего города, преображенного китайцами за считанные десятилетия. Они покупали дома и кондоминиумы, с усмешкой слыша за спиной мифы о своем невероятном богатстве, но в итоге сделали этот гарод самым желанным местом жительства для китайцев, приезжающих в Калифорнию.

376 В течение 1990-х годов б исследованиях миграции, пред­принимаемых городскими географами, социологами, этногра­фами, изменились теоретические основания.

376 Раса, этичность,

377 гендер и другие категории, фиксирующие различия, стали рассматриваться как социально сконструированные.

377 Соответ­ственно, в фокус внимания вошли процессы конструирования расы и этничности социальными процессами и культурными репрезентациями. Городские географы Лаура Пулидо, Стив Сидави и Роберт Вое осмысливают расизм как процесс, про­слеживая, как в двух сообществах Лос-Анджелеса — Торрансе и Верноне — городское планирование, основанные на расе разделение труда и дискриминация на рынке жилья вплетают­ся в то, что они называют проявлениями экологического ра­сизма [см.: Pulido, Sidawi, Vos, 1996]. Белым легче обезопасить себя от выбросов токсичных веществ, а работа на нефтепе­рерабатывающих и химических предприятиях — удел лати­ноамериканцев. Авторы обращаются к анализу «расистской политико-экономической истории», чтобы показать, как со­временные проявления расизма укоренены в почти вековой истории этих городов и как бессмысленно говорить о каком- то одном всеобъемлющем расизме. Рассуждая о том, какая методология была бы оптимальной для исследования этих сложных тенденций, авторы упрекают сторонников количе­ственного анализа в том, что те придают слишком много зна­чения скорее самим расовым категориям, нежели расизму как процессу. Разнообразие проявлений расизма во времени не свести к отдельным и измеримым актам дискриминации, вот почему необходимо «археологическое», то есть принимающее во внимание эволюцию расизма вкупе с обусловливающими его социальными, экономическими и культурными факторами, изучение конкретных случаев с применением качественных методов.

377 Напряжением между конструктивистами и «эссенциалистами» отмечено и изучение городской этничности российскими исследователями.

377 Укорененности у нас эссенциализма как те­оретической установки способствовал тот факт, что долгое время велись по преимуществу этнографические исследования этничности, нацеленные на описание культурных характеры-378-стик этносов, в том числе и юродских [см.: Будина, Шмелева, 1989].

378 С другой стороны, с формированием в 1970-е годы такой специфической дисциплины, как этносоциология, изу­чение культурного и социального разнообразия в России от­мечено фундаментальной двусмысленностью: отводя этногра­фии изучение «традиционно-бытового слоя», этносоциологи претендуют на то, чтобы освещать «социальные параметры культурной деятельности» нации, оценивая соотношение в ней «современного» и «традиционного» по шкале, включающей «уровень урбанизированности» и «втянутости» именно в «со­временные экономические, социальные, политические и тд. процессы» \Арутюнян, 1992:4].

378 Этнограф и политический дея­тель Галина Старовойтова книгу «Этническая группа в совре­менном городе» [см.: Старовойтова, 1987] посвятила татарам, армянам и эстонцам доперестроечного Санкт-Петербурга.

378 Молодому читателю будет полезен небольшой историко-научный экскурс, чтобы представить себе атмосферу, в которой проходила подобного рода работа. Коллега Старовойтовой свидетельствует: «Диссертационная тема ("Психологическая адаптация нерусских групп в современном русском городе"), в книжном издании получившая название "Этническая группа в современном советском городе" (Л, 1987.174сгр.), была под­держана ученым советом института, однако отдел науки горко­ма отказался дать разрешение на массовый опрос, как того требовала тема, аргументируя это, кроме всего прочего, тем, что Старовойтова не была членом КПСС. Кроме того, руковод­ству отдела представлялось, что оно само все знает, что нужно знать в сфере межнациональных отношений, и опрос мог, яко­бы, только привлечь внимание к несуществующей теме» [Чис­тов, 1999].

378 Старовойтова рассматривала так называемые этнодисперсные группы, фиксируя развитые в них пути этнической иден­тификации, воплощающиеся в бытовых практиках и ценност­ных установках.

379 В исследовании «Русские: Этносоциологические очерки», проведенном сотрудниками Института этнологии и антропо­логии, русская нация характеризуется «высоким уровнем урба­низированное™» [Русские, 1992:42], что, по мнению авторов, объясняет стабильный приток русского населения и крупные города СССР Социологические исследования миграции этни­ческих групп включают «статусные» и «поведенческие» харак­теристики мигрантов, обитающих в различных «этнических средах». Эти среды видятся объективными «регуляторами миг­рационного поведения», тогда как субъективные регуляторы образованы этническими ценностями, например ориентаци­ей индивида на «однонациональный» или «многонациональ­ный» состав среды. Тем самым «объективное» и «субъективное» определяют друг друга. Первое ограничено трудовым коллек­тивом и кругом друзей, второе зависит от удовлетворенности жизнью. Города, в особенности столичные, «вызывают боль­шую психологическую напряженность, неудовлетворенность», от которых могут пострадать межнациональные отношения [Там же-. 73].

379 Масштабность подобного рода анализа и его объективизм, позволяющие вообще не обращаться к критике существующего социального порядка, привлекли за последние тридцать лет множество исследователей и легли в основу про­цветающей и поныне этносоциологической индустрии.

379 Приведем в качестве еще одного примера социологическое исследование межэтнических отношений в городе Пермь — «Национальный вопрос в городском сообществе» [см.: Лейбо- вич и др., 2003]. Его авторы, отмечая, что национальные мифы «становятся интегральной частью всех форм общественного сознания» [Там же. 13], подробно разбирают местные проявле­ния этничности в контексте новых тенденций социальной стратификации. Однако методология, избранная авторами, скорее социально-психологическая, так как они нацелены на реконструкцию «этнических образов» друг друга, которые есть у представителей пермских этнических групп.

379 Среди «и но на­ционалов» выделяются «продвинутые», то есть успешно осво­-380-ившие русскую культуру, и русским, утверждают авторы, кон­такты с ними полезны, так как это помогает найти свою соб­ственную идентичность.

380 Исследования такого рода исходят из существования неизменных стабильных культур, представите­ли которых могут быть более или менее «урбанизованы» или «продвинуты», то есть размещены по некоторой, очевидной для социологов этой школы, шкале социального развития.

380 Неслучайно представители противоположной, конструкти­вистской социологической школы (большинство которых работает в Санкт-Петербургском центре независимых социо­логических исследований) подвергают такой эссенциализм резкой критике, подчеркивая, что его представители недооце­нивают вероятность своего негативного влияния на горожан: «Социолог, ничтоже сумняшеся, предлагает людям (которые, возможно, до его появления даже не задумывались о столь вол­нующих исследователя вещах) оценить уровень интеллекта тех или иных "национальностей", степень их чуждости, указать, какой национальности не должен быть кандидат в мэры Пер­ми, высказать свое мнение о том, с человеком какой нацио­нальности он не одобрил бы брак своей дочери, и так далее и тому подобное. Вам не кажется, что сам факт использования авторами расистских инструментов измерения (мало чем, впрочем, отличающихся от аналогичных инструментов других "этносоциологов" и "этнопсихологов") оказывает сильное вли­яние на респондентов? Я не сомневаюсь при этом, что, укреп­ляя такими исследованиями расизм и ксенофобию в обществе, исследователи искренне считают себя борцами с расизмом» [Воронков, 2004].

380 Допуская, что автор рецензии погорячился, возлагая на пер­мских социологов вину за пробуждение в горожанах темных страстей, отметим задетый им интересный методологический аспект возможности влияния социальной мысли на обще­ственные нравы.

380 Отыскивание расистских предрассудков в текстах коллег рано или поздно приводит энтузиастов этого дела к пониманию того, что ригидность и инертность соци-381-альных и культурных стереотипов и предрассудков, прогляды­вающих в иных ученых штудиях, фактически неизменяемы.

381 Как бы проблематичны ни были чьи-то «политики идентично­сти», они могут никакого влияния на социальные изменения не оказывать. Влияние академических текстов сегодня весьма и весьма ограниченно.

381 Пытаясь сократить «расистское» влияние текстов коллег, санкт-петербургские социологи Виктор Воронков, Олег Паченков, Ольга Бредникова, Оксана Карпенко, Сергей Дамберг [см.: Этничность-, 2000, Карпенко, 2002; Бредникова, Паченкое, 2001] исследовали этнические сообщества Санкт-Петербурга, с тем чтобы продемонстрировать меру социальной сконстру- ированности самого понятия этничность. Так, например, Ок­сана Карпенко борется за политически корректное (иное, не­жели «гости нашего города») именование новых обитателей общего городского пространства. Установление связи между бытующими метафорами и определяющими их когнитивными и прагматическими факторами тем более необходимо, что, когда используется метафорическое понятие, читатель или говорящий может «не считать» его метафоричность и понять сказанное буквально (либо он может сознательно играть на смешении буквального и фигурального смыслов слова). Кроме того, метафоры могут пониматься буквально, когда говорящие и слушатели не обращают более внимания на метафорический характер выражений, буквально используя идиоматические фразы. Отсюда необходимость «критического анализа мета­фор», в традицию которого, как мне кажется, вписывается тёкст Карпенко.

381 Проведя дискурсивный анализ свыше трехсот газетных ста­тей, питерский социолог попыталась проблематизировать классический риторический ход использующийся национали­стами, «регионалистами» и многими другими, в чьи политиче­ские и практические задачи входит проведение и охрана гра­ниц между своей и чужой территориями.

381 Этот ход состоит в распространении на масштабные пространства идеализиро­-382-ванного паттерна отношений в семье и мышления о стране, городе и иной территории в терминах родного дома.

382 Социа­лизация людей как членов территориальной группы непре­менно включает усвоение ребенком этого хода, начиная с но­таций школьной уборщицы («Ты же у себя дома не соришь!»), урока истории с плакатом «Родина-мать зовет!» и кончая неиз­бежностью столкновения с разными вариантами недовольства местных жителей «понаехавшими тут». Помню, как поразила меня фраза сокурсницы, вышедшей замуж «в Москву» в 1980-е годы и к моменту моего визита наслаждавшейся новыми воз­можностями всего полгода: «Ты не представляешь, как это здо­рово, когда город закрывают. Чувствуешь себя совершенно как дома: никого лишнего, так спокойно, да и все, что хочешь ку­пить, можешь быть уверена, тебе достанется!»

382 Фиксируя раздражение, с которым жители столиц встре­чают превращение их общего дома в «проходной двор», Кар­пенко изобретательно демонстрирует, как бессознательное следование жителей и властей популярной метафоре дома проявляется в описании ими отношений между приехавшими в город давно и мигрантами. Чересчур уверенное поведение тех, кто должен бы помнить о том, кто тут на самом деле хозя­ин, мыслится как результат небрежности в охране границ дома, а конкуренция мигрантов со старожилами на рынке труда и за социальные блага — как покушение на и без того ограничен­ные ресурсы хозяев.

382 Исследовательница резонно говорит, что дихотомия местные — гости упрощает сложную картину ми­грационных процессов, позиционируя как конфликт групп те конфликты, которые часто имеют индивидуальную природу, делая все более отдаленной перспективу правового закрепле­ния прав мигрантов и решения спорных случаев.

382 Радикальный вариант социально-конструктивистской ме­тодологии реализуют Ольга Бредникова и Олег Паченков, ис­следуя повседневные практики питерских торговцев — выход­цев из Азербайджана, с тем чтобы показать, что само членение

383-384 на этносы — это навязываемая интеллектуалами категориза­ция, мало значимая для самих ее объектов.

383 Гордость, а не предубеждение — измененное название романа Джейн Остен может стать личной кампанией против предрассудков, нацеленных на других

384 Но какой бы произвольной ни казалась «этничность» с точ­ки зрения социально-конструктивистской парадигмы, все же настаивать и на ее практической иррелевантносги — слишком сильный ход: она давно стала «категорией практики», если вос­пользоваться термином Дж Брубейкера. Двусмысленность по­лученных коллегами результатов хорошо разбирает санкг-петербургский социолог Михаил Соколов, в целом скептически оценивающий итоги разработки социально-конструктивистс­кой парадигмы в России: «Даже то единственное исследование (исследование Бредниковой и Паченкова. — Я 71), которое ци­тировалось, чтобы доказать несостоятельность эссенциалистской позиции, в действительности содержит в себе массу дово­дов, которые могут быть интерпретированы в ее пользу <..,> То, что у неэссенциалистских подходов есть преимущества в ин­терпретации современной российской реальности, надо еще доказать» [Соколов, 2005].

384 Ирония состоит в том, что «эссенциалисты» и «конструкти­висты», занимая крайние полюса методологического спектра, приходят к похожим результатам, в которых единственным объектом критики оказываются коллеги-интеллектуалы. Этно- социшоги фиксируют в Москве «надэтническое» столичное самосознание «с очевидной доминантой гражданского обра­за» [Арутюнян, 2007]. Представители социального конструкти­визма также склонны скорее искать «надэтнические», то есть объединяющие людей, моменты.

384 Теоретическая необходи­мость отстоять произвольность, а потому иррелевантность этничности как маркера различий, приводит Владимира Мала­хова в статье «Этничность в большом городе», во-первых, к апелляции к общему советскому прошлому представителей всех этнических групп в современной России и, во-вторых, к утверждению, что этничность задействуется сегодня лишь в политических (представителями национальных движений) и

385 коммерческих (запрос культурного рынка на «разнообразие») целях [см.: Малахов, 2007].

385 Исследования же, основанные на разного рода статистике и социологических опросах, убедительно демонстрируют воп­лощение этнических и иных различий в социальном про­странстве крупного города. Опираясь на данные двух перепи­сей населения, архивы префектур, отделов ЗАГСов и МУВД, динамику цен на жилье, результаты социологических опросов, московский географ Ольга Вендина не только картографи­ровала «этнический ландшафт» Москвы, но и вычленила сле­дующие факторы, затрудняющие интеграцию мигрантов в московскую жизнь [см.: Вендина, 2004; 2005]. Во-первых, это внутренняя поляризация этнических групп («боссы» и «проле­тарии»), а также внутри- и межгрупповая дискриминация. Во- вторых, это произвол, вымогательства и дискриминация со стороны властей и правоохранительных органов. В-третьих, это сильный рост экономической миграции, представители которой населяютокраинныерайоныстолицыивсилуслабых перспектив вертикальной мобильности и нарастающего «окук­ливания» социальных групп, скорее всего, так и останутся в изоляции. В-четвертых, это проблематичный статус принима­ющего сообщества- низкий уровень общественной солидарно­сти, сильное и нарастающее социальное расслоение, сочета­ние прагматической эксплуатации и негативных стереотипов.

385 Продуктивными кажутся результаты рефлексии слабости либерального дискурса о миграции и попыток его популяри­зовать в России рядом других экспертов. Реалистична оценка Дениса Драгунского: «Мигранты — как любые чужаки — дегу- манизированы в глазах большинства коренных жителей. Их воспринимают не как полноправных граждан и, разумеется, не как ближних в христианском смысле слова, а как средство про­изводства или источник повышенной опасности (часто и то, и другое одновременно).

385 В Москве названия одних этносов ста­ли синонимами дешевой, безотказной и практически бесправ­ной рабочей силы, названия других — синонимами неправед-386-но нажитого богатства.

386 Названия третьих обозначают угрозу жизни и собственности местных жителей» [Драгунский, 2003].

386 Эту позицию подкрепляет результатами социологических исследований Лев Гудков: «Считают, что нужно ограни­чить проживание на территории России выходцев с Кавказа в 2004 году — 46 %, в 2005 — 50 % — это в самом общем виде. Если брать по отдельным пунктам, скажем, установить запрет на приобретение собственности, на проживание, на занятие должностей, в том числе и для граждан России, то там порог запретительного рефлекса поднимается до 60—70 % и даже выше. Резко отрицательно относятся к тому, чтобы мигранты покупали квартиры и дома — 58 %, чтобы образовывали соб­ственный бизнес (открывали кафе, магазины, автосервис) — 64 %, покупали бы земли для бизнеса или жилья — 65 %, заво­дили крупные предприятия — 74 % и т.д Запреты касаются и работы по найму, хотя, казалось бы, здесь явная ощутимая польза, выигрывают все. Тем не менее против того, чтобы ми­гранты работали в частном бизнесе, — 53 %, на государствен­ной муниципальной службе — 69 %, в правоохранительных органах — 74 %. То есть три четверти населения отличаются вполне выраженным запретительным рефлексом» [Гудков, 2006].

386 Иркутский специалист по миграции историк Виктор Дят­лов настаивает на необходимости создания институтов адап­тации и интеграции мигрантов, перспективы полной ассими­ляции которых крайне осложнены тем, что эти люди иначе социализованы и настроены на иные механизмы социально­го контроля. Контакты нередко ведут к выяснению отношений, что чревато конфликтами. Ученый ведет исследования диас­пор как нового элемента жизни сибирских городов [см.: Дят­лов, 1995; 1999а; 19996; 1999в; 2000; 2004], в том числе опи­сывая усложнение социальной организации этнических сооб­ществ на рынках, в пригородах, общежитиях как предпосылку вероятного формирования в России чайнатаунов — постоян­ных китайских общностей.

386 Так, в исследовании иркутского рынка «Шанхай» Дятлов и его соавтор Кузнецов, вызывая ассо­-387-циации с работами авторов чикагской школы, воссоздают - на основе проведенных интервью, включенного наблюдения и анализа прессы — «экологию» китайскою рынка и его функционирование в качестве «социальною организма» [смДятлов, Кузнецов, 2004].

387 «Экологические» исследования городов стали первыми проводить именно чикагские авторы (см. о них в гла­ве «Классические теории города»), предложив рассматривать социальную жизнь городов как воплощенную в географичес­кой и материальной среде.

Впечатляющие итоги анализа социальной жизни рынка Дятловым и Кузнецовым еще раз показывают, что если исполь­зование «передовой» исследовательской парадигмы (соци­альный конструктивизм) в эмпирических исследованиях не всегда приводит к успеху, то обращение к оправдавшей себя методологии не подводит. Не случайно, несмотря на очевид­ную устарелость ряда концепций чикагцев, отработанная ими методология социологического картографирования отдельно­го города продолжает активно использоваться повсеместно.

387 Дятлов и Кузнецов описывают эволюцию китайского рын­ка Иркутска с начала 1990-х годов как места встречи цивили­заций, олицетворения «желтой опасности», специфического инфраструктурного узла, источника поступлений в городской бюджет, места заработка иркутчан и демократичного шопин­га, центра снабжения всего региона, источника криминала и милицейского вымогательства, места встречи нелегальной миграции и коррумпированного государственного аппарата. Статья хороша еще и совмещением двух видов исследователь­ской оптики — извне и изнутри: того, как город видит «Шан- хайку», и того, как организована на рынке социальная жизнь. Так, один из интересных аспектов динамики сосуществования рынка и города — в том, что социальный статус горожан оп­ределяется в том числе и тем, покупают или не покупают они вещи на «Шанхайке».

387 Мне кажется, исследователи здесь нащу­пали универсальную характеристику сложной жизни постсо­ветского российского города.

387 Главный оптовый или мелкооп-388-товый рынок существует везде, китайцы заправляют на боль­шинстве таких рынков, а горожане могут оценивать свой соци­альный рост по тому, совершают ли они ответственные покуп­ки по-прежнему на таком рынке или уже могут позволить себе поход в крупный торговый центр с его бесчисленными бути­ками европейских брендов.

388 Взгляд на рынок «изнутри» позво­ляет вычленить структурирование его социальной жизни по принципу национальных блоков, в которых продаются опре­деленные виды товаров, что определяется «капитанами», «пат­ронами» — лидерами китайской общины, бизнесменами с опытом и образованием.

388 Исследование социальных сетей китайских торговцев в Иркутске перекликается с тем, что провел американский соци­олог Роджер Уэлдингер [Waldirtger, 2001], один из создателей понятия этническое предпринимательство. Изучив пять ре­гионов США, он показал, как функционируют аналогичные со­циальные сети среди мексиканцев, китайцев, филиппинцев, корейцев, кубинцев и вьетнамцев. Хорошо образованные и об­ладающие предпринимательской жилкой корейцы собирают­ся в группы, что присуще и низкоквалифицированным мекси­канцам. Повсеместно проявляется и тот принцип, что со «дна» рынка труда начинают недавно приехавшие, тогда как давно осевшие в этом месте монополизируют стратегические посты и решения.

388 Выкладки, наблюдения и исследования Вендиной, гудкова, Драгунского, Дятлова, Карпенко и ряда других авторов пере­кликаются с рассуждениями их западных коллег о необходи­мости дополнить «розовое» представление о глобализации как сулящей рост космополитического сознания горожан более реалистическим анализом взлета фундаментализма, «нативиз­ма», ксенофобии, консерватизма, новых форм адаптации во многих мировых городах — магнитах миграции.

388 Теоретичес­кое осмысление миграции в города в последние годы характе­ризуется акцентом на двойственности этого феномена; мигра­ция, с одной стороны, решает проблемы занятости и даже

389 усиливает «креативность» городов, но, с другой стороны, углуб­ляет социальную поляризацию.

389 «Город как контекст», в рамках которого нужно продолжить изучение миграции, — на таком подходе справедливо настаивает в одноименной статье амери­канский антрополог Каролин Бретель. Конкретный город представляет особое социальное поле, где сочетание его соб­ственной истории, сегодняшнего дня («депрессивный» или нет) и разного уровня сил и тенденций определит, каково в нем будет мигрантам. На этом скажется и то, какова продолжи­тельность местного опыта взаимодействия с «понаехавшими», и то, одна или несколько групп мигрантов в нем доминируют, и то, поощряют ли делом интеграцию мигрантов местные и центральные власти.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: