ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ СИНТЕЗ ИСТОРИИ 1 глава

Планы практических занятий.

Раздел 2. История социологии в России

Практикум по работе Л.И. Мечникова Цивилизация и великие исторические реки.

Мечников Л. Цивилизация и великие исторические реки.

Содержание

Глава первая. Что такое прогресс?

Глава вторая. Прогресс в истории

Глава третья. Географический синтез истории

Глава четвертая. Человеческие расы

Глава пятая. Среда

Глава шестая. Великие исторические периоды

Глава седьмая. Область речных цивилизаций

Глава восьмая. Нил

Глава девятая. Тигр и Евфрат

Глава десятая. Инд и Ганг

Глава одиннадцатая. Хуанхэ и Янцзы

Примечания

Указатель имен

Глава первая

ЧТО ТАКОЕ ПРОГРЕСС?

Общие понятия цивилизации и прогресса. — Философия истории. — Научное

определение понятия прогресса по отношению к истории. — Масса как

механический или количественный критерий прогресса в неорганическом мире

неприложима в области биологии. — Дифференциация — биологический

показатель прогресса — не имеет значения в области социологии. — Личность и

общество в мире растений и животных. — Увеличение взаимной зависимости и

социальной связи среди растений и животных.

Человеческая история, лишенная идеи прогресса, представляет лишь

бессмысленную смену событий, вечный прилив и отлив случайных явлений,

которые не укладываются в рамки общего мировоззрения.

Во все эпохи, у всех народов и во всякой среде безумие, лицемерие и

преступление чередуются с тоскливой монотонностью. Наоборот, примеры

самоотверженности и добродетели вообще, когда случайно мы встречаем

упоминание о них в истории, зачастую облекаются в странные и иногда даже в

бессмысленные формы — стоит вспомнить только Курция, бросившегося в порыве

благородных чувств в пропасть, или Манлия, обезглавившего своего сына за

простое неповиновение.

Уважение потомства — эта запоздалая награда мученикам истории —

никогда не проявляется в прямом количественном отношении с истинным

величием некогда совершенного подвига. В памяти людей остается лишь то, что

ослепляет; но истинные благодетели человеческого рода остаются в тени. Имена

людей, научивших людей употреблению огня, искусству приручения животных и

возделывания хлебных злаков, навсегда останутся неизвестными. Пантеон истории

населен только извергами, шарлатанами и палачами.

Любопытно отметить также и тот факт, что ошибки и заблуждения нередко

играли в истории человечества большую роль, чем значение или величие

характера. Так, например, Христофор Колумб, олицетворяющийся легендой как

борец за науку против суеверий и умственной слепоты своего времени, обязан

своей славой своему заблуждению относительно размера земного шара, и это

заблуждение дало ему возможность открыть Америку.

Большинство ученых подразделяют всех обитателей Земли на две группы:

группу исторических, или культурных, народов и группу диких народов —

«дикарей», или варваров. Однако при более тщательном изучении народов и их

быта мы должны будем признать, что подобное разделение покоится на слишком

неясных определениях, благодаря чему возможны очень грубые ошибки.

Наиболее несчастные и дикие племена, описанные современными или

прежними путешественниками, все же обладают кое-какими орудиями, они

знакомы с употреблением огня, имеют своих фетишей, подчиняются какому-

нибудь, хотя самому элементарному политическому и семейному строю, они,

наконец, владеют хотя и примитивным, но все-таки членораздельным языком. Все

это скромное культурное «имущество» является наследием многих поколений, оно

составляет сумму приобретенных благ; народ, обладающий этими благами, уже

имеет свою историю, правда неписаную, а следовательно, имеет право на

причисление себя к семье цивилизованных народов.

Но если, с одной стороны, цивилизация, как бы ни был низок ее уровень,

охватывает безразлично все элементарные общественные группы, третируемые с

высоты нашего собственного величия как варварские, то с другой стороны, это

варварство мы видим всюду; нет ни одного человеческого общества, как бы оно

высоко ни стояло по своему культурному развитию, которое было бы вполне

свободно от всех пережитков варварства и дикарства. Между дикарем, стоящим на

наиболее низкой ступени развития, и наиболее высоко стоящим цивилизованным

человеком существует длинная и непрерывная связь. Когда приходится сравнивать

два крайних или весьма друг от друга отдаленных звена этой цепи, то огромные

различия между ними слишком ослепляют наблюдателя и эти звенья сами собой

невольно выделяются в самостоятельные группы, несмотря на то что мы отлично

сознаем, что в природе развитие никогда не идет по прямой линии. Между

англичанином, например, и новозеландским маори, между дикарем африканского

племени батеке и самым просвещенным чиновником Бельгийского Конго

существует не только разница, при помощи которой мы отличаем «цивилизацию»

от «варварства», но существуют наравне с этим и другие различия, которые

затемняют вопрос и усложняют дело.

При переходе от крайних звеньев, форм и оттенков к промежуточным,

средним количество затруднений еще более увеличивается и мы в своих

наблюдениях подпадаем все более и более случайности и под влияние наших

субъективных симпатий и тенденций, окончательно делающих нашу оценку

недоказательной, противоречивой и произвольной.

В самом деле, изучая определенный социальный строй, как можем мы

отличить, что является существенной частью цивилизации и что является

наследием примитивного варварства?

Но прежде всего попытаемся установить, что такое цивилизация, что следует

понимать под этим словом.

Понятие цивилизации, говорит П.Мужольii, является одним из самых

сложных; оно охватывает собою совокупность всех открытий, сделанных

человеком, и всех изобретений; оно определяет сумму идей, находящихся в

обращении, и сумму технических приемов; это понятие выражает также степень

совершенства науки, искусства и промышленной техники; оно показывает данное

состояние семейного и социального строя и вообще всех существующих

социальных учреждений. Наконец, оно резюмирует состояние частной и

общественной жизни, взятых в их совокупности.

Рассматривая прогресс, совершенный человечеством в течение всего своего

«крестного» исторического пути, мы можем указать на одно несомненное

доказательство существования прогресса — это усовершенствование техники. В

самом деле, сравнивая современную технику и промышленное развитие с тем, чем

была техника и индустрия в предыдущие периоды, мы должны будем признать

колоссальный рост человеческой мощи, гигантский рост власти человека над

силами природы, над временем и пространством — этими двумя космическими

врагами человека.

Однако, как ни бесспорен факт, что технический прогресс является одним из

главных составных элементов общего прогресса, тем не менее одним техническим

прогрессом понятие общего прогресса далеко не исчерпывается. Какое дело

страдающей и мыслящей личности до того, красив ли памятник, воздвигнутый на

ее могиле, или хорошо ли оружие, которым ее убивают. Кроме того, технический

прогресс происходит толчками, скачками и, следовательно, не может служить для

нас верным критерием общего прогресса и мерой для оценки прогрессивной

степени последовательных фазисов исторической эволюции. Накануне последнего

собрания Генеральных штатов во Францииiii техника стояла почти на том же

уровне, как во времена римских императоров Антониновiv. Если сравнить «эпоху

пирамид» с эпохой Декарта, то можно, пожалуй, даже констатировать небольшое

движение назад.

Более несомненное доказательство существования общего прогресса в

истории дает нам непрерывная эволюция социальной связи между людьми и факт

нарастания общечеловеческой солидарности. Вот почему только эти факты, по

нашему мнению, и заслуживают быть признанными в качестве критерия и

признака общественного прогресса.

В области геологических явлений вулканические извержения, сотрясение

почвы и вообще все явления, носящие название катаклизмов, унося с собою массу

жертв, сильно поражают человеческое воображение и приковывают к себе

внимание. Но, в общем, эти катаклизмы вызывают только поверхностные

изменения на поверхности нашей планеты. Это, скорее, последствия, результаты, а

не причины.

Истинные, творческие силы, создающие глубокие изменения на поверхности

нашей планеты, — это дождевые капли, ручьи, звонкие и прозрачные потоки,

воздушные течения, беспрерывные и постоянные колебания температуры, смена

тепла и холода — одним словом, целый легион агентов, которые своей незаметной,

но беспрерывной и продолжительной деятельностью разрушают гранитные утесы и

создают, откладывал песчинку за песчинкой, целые острова и даже огромные

материки.

Точно так же и в истории человечества незаметный труд многочисленных

поколений, живших до нас, является творцом исторических формаций, но эта

работа безвестных поколений ускользает от исследователя; мы видим лишь

результаты этого труда.

Летописи человечества заносят на свои скрижали только исключительные,

необычайные явления, лишь те факты, которые поражали умы. Памятники,

оставленные нам прошлыми веками, представляют, за редким исключением, храмы

и дворцы, т. е. здания, не имевшие почти никакого отношения к жизни

большинства, здания, в которые это большинство допускалось лишь в

исключительных случаяхv. Но те скромные жилища, где народ проводил свою

обыденную, тусклую и монотонную жизнь, где он медленно погибал под ярмом

тяжкого труда, — эти жилища всегда и всюду были слишком непрочны для того,

чтобы противостоять разрушающему действию времени. Если бы не сохранились

кое-какие смутные воспоминания и отголоски старины среди самих народных

масс, пожалуй, для нас оказалось бы совершенно невозможным восстановить

картину былой жизни даже в самых общих чертах.

С начала исторической эпохи судьбы отдельных народов и человечества в

целом столько раз подвергались коренным изменениям, века невежества и нищеты

столько раз сменяли эпохи мирного развития, расцвета наук и искусств, что теперь

нам весьма трудно разобраться во всем историческом лабиринте.

Прагматическая история, т.е. история, довольствующаяся занесением на свои

страницы фактов и деяний главнейших народов земного шара во всем их

хронологическом беспорядке, не может служить для обоснования теории

прогресса, она может лишь доставить материалы для истории прогресса, но не

больше. Задачу создания этой теории прогресса, задачу отыскания ариадниной

нити, необходимой для нашего руководства в запутанном лабиринте исторических

фактов, подлежащих исследованию, надлежит выполнить более абстрактной науке,

которую принято теперь называть философией истории.

Но существует ли философия истории? Такой вопрос был поставлен

французским философом Булье vi.

«Я тщательно исследовал, — говорит он, — системы и теории, носящие

название философии истории, и мне не удалось извлечь из всех этих систем ничего,

что заслуживало бы серьезного внимания. Существует только один исторический

закон — это закон прогресса... Выше всех законов и обобщений, которым древние

и современные писатели пытались подчинить историческое движение, выше всех

«циклов», всех исторических «приливов и отливов», выше всех теорий о

прямолинейном, криволинейном, спиральном движении истории или движении

зигзагами, по которым якобы развивается человечество, стоит этот великий закон

прогресса, конечно, истинного прогресса, освобожденного от всех ошибочных и

ложных понятий, делающих идею прогресса ложной, смешной или опасной. На

этой идее прогресса приходят в согласие между собою большинство пишущих по

вопросам философии истории. Почти все историко-философы соглашаются

признать закон прогресса наивысшим законом жизни, некоторые же ученые даже

делают из этого закона своего рода божество и слово «прогресс» пишут всегда с

большой буквы. Но если все согласны признать закон прогресса в истории, то

какое различие и какая масса ошибок в понимании прогресса различными

философскими школами! Согласно утверждениям одних, прогресс проявляется

фатальным образом, как и все космические законы; согласно другим, прогресс

является неизбежным потому, что входит в планы провидения».

С той точки зрения, на которой стоим мы, для нас не важен вопрос, откуда

исходит и какими путями проявляется в истории прогресс. Существенной задачей

для нас является определить, в чем состоит прогресс и по какому точно

определенному признаку можно узнать, прогрессирует ли данное общество, не

употребляя при этом никакого субъективного произвола, никакого предвзятого

мнения, обыкновенно выставляемого различными социологическими теориями.

Для ученого автора, которого я только что цитировал, «прогресс» обозначает

не просто движение вперед, к достижению общего блага. «Существо, не

обладающее ни разумом, ни свободой, может переходить из одного состояния в

другое, может развиваться, эволюционировать, но ни в каком случае не может

прогрессировать». На каком основании, спрашивает Булье, жидкое состояние

земного шара (взятое само по себе) по отношению к газообразному или же твердое

состояние по отношению к жидкому могут считаться прогрессивными? Без

сомнения, нам ответят, говорит Булье, что этот последующий ряд изменений

прогрессивен потому, что он подготовил появление человека на Земле, или же,

другими словами, потому, что этот ряд явлений составил условие, необходимо

долженствовавшее предшествовать появлению человека. Но ведь между сценой, на

которой должны появиться актеры, лишь только она окажется готовой, и самими

актерами слишком огромная пропасть, чтобы ее можно было заполнить ничего не

говорящими словами. Поэтому не будем смешивать прогресс с развитием

материальных условий существования человечества на Земле и сохраним это

великое название прогресса только для определения разумного, сознательного и

свободного движения к общему благу.

Булье, по-видимому, не замечает, что предлагаемая им произвольная очистка

идеи прогресса не может быть принята без некоторых оговорок. В самом деле,

безусловное принятие ее повело бы не только к отрицанию прогресса в философии,

но также к отрицанию прогрессивного значения за бесспорными завоеваниями

человеческого разума, сделанными за последнюю четверть века в области точных

наук. Булье требует непременно «свободного и разумного» стремления к общему

благу. Но мне кажется, что определить долю участия элемента свободы и разума в

истории весьма затруднительно. Только с большим трудом мы сможем отыскать в

истории улучшения жизненных условий, осуществленные добровольными и

сознательными усилиями людей, сознательными притом настолько, что

предусматривались бы все возможные последствия совершаемых поступков.

По мнению Герберта Спенсера, часть прогрессивного движения, вызванная

сознательными и разумными причинами, очень незначительна в сравнении с общей

массой прогрессивного движения, происходящего, так сказать, фатально, благодаря

стечению непредвиденных обстоятельств, а также из столкновения интересов,

страстей и бессознательных или внушенных мелкими эгоистическими

соображениями поступков. Говоря вообще, прогресс был бы очень непрочным

явлением, если бы его единственной причиной, а следовательно, и единственной

гарантией его осуществления являлась бы добрая воля немногих избранников.

Строго точное применение того определения, которое рекомендует Булье, при всем

том сообщило бы самому понятию прогресса смутный и неопределенный характер.

Оно создало бы пропасть между природой и человеком, а несомненно, ни история,

ни философия не выиграли бы от этого разрыва между естественными науками и

науками философскими.

Наоборот, понятие прогресса приобрело точное, свободное от всяких

метафизических ухищрений и произвольных толкований определение именно с

расцветом естествознания и с торжеством дарвиновских идей эволюции. В области

естественных наук под прогрессом понимают ту дифференциацию явлений

природы, которая в каждой последующей фазе эволюции проявляется с большей

интенсивностью. Явления считаются прогрессивными, если каждый из их

составных элементов, воспроизводя отличительные свойства всех предыдущих

ступеней развития, содержит в себе еще какой-нибудь новый элемент, еще не

проявлявшийся в предыдущих фазах, и если при всем том новая стадия в состоянии

зародить еще новые, способные к эволюции элементы.

Растение, например, представляет прогрессивно высшую форму организации

по сравнению с минералами: в растении мы наблюдаем все явления

неорганического мира плюс специальные способности питания, роста и

размножения.

Животное в свою очередь является прогрессивно высшей формой

организации по сравнению с растением, потому что к способностям растения

прибавляется еще способность движения и ощущения. Наконец, человек стоит

выше всех остальных позвоночных животных по интенсивности своей

интеллектуальной жизни, достигающей в нем такой высоты, какой она не

достигает ни у одного животного.

Мы можем даже ответить Булье, что отвердевание земной коры

как необходимое условие для появления на Земле человека носит

также прогрессивный характер, так как оно обусловливает такую

интенсивность жизни, какая была несовместима с жидким или

газообразным состоянием нашей планеты.

В высших фазах эволюции в областях, неправильно называемых мертвой

природой, или «неодушевленной», химический состав тел относительно прост и

однороден; развиваемая в этих телах энергия находится в прямом соответствии с

массой данного тела, т.е., говоря другими словами, энергия тел здесь прямо

пропорциональна количеству материальных частиц. Вот почему в течение многих

веков науки о неорганической природе знают только одну силу — молекулярное

притяжение, только один закон — ньютоновский закон притяжения и только один

критерий — тяжесть. Интересно отметить, что в области неорганической природы

наиболее индифферентный газ — водород — является в то же время и наиболее

легким, тогда как углерод, элемент, заслуживающий названия наиболее

прогрессивного благодаря своей роли в органических соединениях, по своему

удельному весу превосходит большинство газов.

В области биологии дело обстоит несколько иначе.

Химический состав тел становится здесь все сложнее и разнообразнее.

Высокая интенсивность жизни и энергии организма перестает зависеть

исключительно от количества молекул и начинает главным образом

обусловливаться разнообразием и сложностью молекул, а также степенью

совершенства разделения труда между различными органами тела. Организм в

биологии считается тем выше и совершеннее, чем при данной массе тела он

развивает более жизненной энергии. Несколько граммов мозгового вещества —

этой наиболее прогрессивной органической ткани — обладают физико-химической

энергией, более могущественной, чем какой-нибудь гранитный утес в несколько

сот кубических метров. Таким образом, по-видимому, сразу устанавливается

пропасть между мертвой природой и органическим миром. Но в действительности

эта пропасть существует лишь в нашем воображении благодаря нашему способу

рассмотрения вещей и оценки явлений с человеческой точки зрения. Наука не

видит строго определенной границы между «неживой» и «живой» материей, равно

как между животным и растительным миром.

В области биологических явлений жизнь проявляется в таких разнообразных

формах, что нам для общего понятия необходим объединительный синтетический

принцип и отличительный признак прогрессивности. В биологии критерием

прогрессивности не может быть вес или тяжесть; при вступлении в область

биологии наблюдатель-исследователь принужден переменить свои орудия

исследования, подобно тому как приходится откладывать в сторону ртутный

термометр, когда хочешь измерить слишком высокие или слишком низкие

температуры.

Со времени Чарльза Дарвина большинство ученых считают, что

специфическим законом биологии должен быть признан закон борьбы за

существование, или, говоря другими словами, закон жизненной конкуренции,

направляемый и поддерживаемый отбором (selection). Но еще до великого

английского натуралиста русский ученый Карл Бэр доказал научным образом, что

в мире органических явлений прогресс определяется морфологическим критерием,

а именно степенью дифференциации. Дифференциация состоит в том, что в

организме все более и более увеличивается количество отдельных органов,

которые постепенно и специализируются на выполнении какой-либо, строго

определенной части общей работы организма. Каждый орган выполняет свою

особую функцию, и совокупность этой коллективной работы всех органов

составляет общую жизнь организма.

Теперь, когда биология окончательно и в высшей степени ясно

формулировала оба эти принципа, ее можно не без оснований рассматривать как

вполне установившуюся точную науку, независимую от метафизических фикций и

предвзятых партийных мнений.

Цивилизация, как мы уже видели, характеризуется прогрессивным ходом

человеческих обществ, жизнь и деятельность которых неизмеримо сложнее жизни

и деятельности животных и растений. Согласно утверждению французских

позитивистов и английских эволюционистов, наука, занимающаяся изучением

явлений общественной жизни, т.е. социология, по отношению к биологии занимает

такое же место, какое занимала сама биология по отношению к наукам

неорганическим. Биология может считаться и зависимой и независимой наукой от

наук физико-химических, смотря по тому, с какой точки зрения мы будем

рассматривать ее. Она тесно связана со всеми физико-химическими науками, так

как изучает высшие фазы прогрессивной серии, начинающейся элементарно

простыми явлениями, входящими в область физико-химических наук, и затем без

перерыва поднимающейся вплоть до самых сложных проявлений жизни. Но в то

же время биология представляет совершенно независимую и самостоятельную

науку, так как она имеет свой особый предмет изучения — жизненные явления — и

рассматривает эти явления со своей собственной точки зрения.

Таким образом, если социологии в свою очередь суждено стать точной

наукой, то для этого она должна ясно и определенно установить специфический

закон социальной жизни и дать свой собственный критерий, при помощи которого

в области социальных явлений мы могли бы определить прогресс столь же

безошибочно, как это делает биолог в своей области, определяя степень

дифференциации данного организма.

Наиболее характерной чертой всякой социальной жизни является

кооперация. Если в области биологии существа более или менее

индивидуализированные, начиная от простейшей клетки и до человека, ведут

борьбу за существование, т.е. за достижение каких-нибудь эгоистических и личных

целей, то в области социологической, наоборот, отдельные особи объединяют свои

усилия для достижения общей цели. Пусть в действительности очень часто

кооперация, объединение усилий, является только необходимым и логическим

результатом борьбы за жизнь; не важно, что стремление к кооперации зарождается

в живых существах под влиянием эгоистических интересов; существенно для нас

то, что принцип кооперации совершенно отличен и противоположен

дарвиновскому принципу борьбы за существование, насколько этот принцип сам

отличается от более общего принципа — ньютоновского закона всеобщего

тяготения.

Безразлично, заключают ли отдельные особи союз для обороны или

нападения, все же принцип соглашения совершенно отличен от принципов борьбы.

Разграничение областей биологии и социологии не представляет,

следовательно, никаких затруднений. Биология изучает в области растительного и

животного мира явления борьбы за существование, социология же интересуется

только проявлениями солидарности и объединения сил, т.е. фактами кооперации в

природеvii.

«Общество есть организм», — утверждали Огюст Конт и Герберт Спенсер.

Ослепленные этим определением, самые выдающиеся ученые утверждали и

утверждают до сих пор, что дарвиновский закон борьбы за существование

составляет не только основной закон биологии, но является и главным законом

социальной жизни. В действительности, однако, положение «общество есть

организм» представляет собою только фигуральное выражение, утратившее еще со

времен Менения Агриппы viii даже оттенок оригинальности.

Такое определение общества, впрочем, можно допустить при одном условии,

чтобы не выводить отсюда заключения, что законы биологии вполне достаточны и

для разрешения социальных проблем. Конечно, общества представляют организмы,

так же как и все тела представляют собою своего рода организмы; но не следует

забывать, что организмы растений или животных бесконечно более сложны, чем

минералы, и не с помощью простых физико-химических формул наука смогла

осветить запутанные вопросы эволюции. Дарвин и Бэр дали объяснение для всех

биологических явлений при помощи закона борьбы за существование и закона

дифференциации. Но так как общества суть явления несравненно более сложные,

чем организмы растений и животных, то логично и естественно допустить, что

только одними биологическими законами нельзя разрешить вопросы социологии.

Герберт Спенсер, как мне кажется, признает эту точку зрения. Во-первых, он

считает социологию наукой автономной и зависимой от биологии только

постольку, поскольку последняя сама зависит от наук неорганических. Во-вторых,

он различает три вида эволюции: механическую, органическую и

надорганическую. Наконец, он различает индивидуализированные организмы,

способные к наиболее развитой дифференциации своих частей, от организмов

социальных, в среде которых дифференциация возможна лишь в узких рамкахix.

Социологи всех эпох и всех направлений обращали усиленное внимание на

отношения между личностью и обществом на различных ступенях социальной

эволюции. Но когда этими отношениями заинтересовались натуралисты,

привыкшие к точному языку и определенной терминологии естественных наук, то

они не замедлили обнаружить, насколько смутны и неопределенны наши понятия

об индивидууме и обществе. Единственный бесспорный индивид-неделимое — это

клетка, ибо, разделяя ее, мы получим уже бесформенную материю. Эти

абсолютные индивиды рассеяны в громадных количествах всюду, где только

возможна жизнь; микроскоп открывает наблюдателю мириады таких индивидов;

они живут изолированно эгоистической жизнью, растут и размножаются, ведут

борьбу за свое существование на свой страх и риск, не прибегая к высокому и

благотворному принципу кооперации и солидарности.

Но, с другой стороны, существуют другие мириады организмов, которые под

влиянием некоторых условий, сущность которых нам абсолютно неизвестна,

объединяются в общины и колонии. Эти коллективные, или многоклеточные,

организмы могут быть рассматриваемы двояким образом: в их совокупности

можно видеть организмы высшего разряда, а с другой точки зрения, в них можно

видеть только составные части, ткани и органы новых образований еще более

высшего порядка.

С точки зрения современной биологии человек, отношения которого к

обществу (по терминологии Ж.Ж. Руссо) регулируются социальным договором,

является тоже своего рода коммуной, составленной из многочисленных индивидов

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: