Глава 1. БЕСКРАЙНИЕ БОЛОТА

Жозеф Анри РОНИ-старший

Нимфеи

ЧАСТЬ I

Глава 1. БЕСКРАЙНИЕ БОЛОТА

Наша картографическая экспедиция занималась обследованием одного из белых пятен азиатского континента. Безлюдные места, по которым мы путешествовали вот уже несколько месяцев, радовали душу привольем и первобытным буйством природы.

Стаи волков, многочисленные медведи и хищники помельче при нашем приближении неторопливо скрывались в лесных зарослях; табуны диких лошадей, словно призраки, проносились по окрытым пространствам; в вышине величественно проплывали косяки журавлей, ниже мельтешила мелкая пернатая живность, по земле ходили сытые голуби, с неудовольствием вспархивая при приближении нашего каравана; в струях рек играла рыба, словно приманивая заядлых рыболовов.

Я беспредельно наслаждался красотами этой земли, дуновением ветра, блеском воды и шелестом зеленого убранства леса и трав. Внезапно дорогу нам преградили болота.

Вид местности изменился словно по мановению волшебной палочки. Куда ни взгляни, повсюду неопрятная кочковатая равнина с многочисленными протоками открытой воды между ненадежными на вид островками суши, топкие бочажины, скрытые за зарослями тростника, и кое-где султаны удушливых газов, вырывавшихся на поверхность из гниющих недр зловонного ила. Изменился и животный мир. Неподвижные силуэты цапель навевали тоску, а беспорядочная суета гигантских жаб и блестящие тела юрких змей вызывали страх. Если к этой картине добавить еще и хмурое небо, затянутое болотными испарениями, станет ясно, что подобный вид не мог добавить оптимизма немногочисленным участникам экспедиции.

Впереди замаячил призрак неизбежной лихорадки, но поскольку наш отряд еще не выполнил поставленной перед ним задачи, мы двигались вперед, тщетно пытаясь отыскать в болотах более удобный путь.

Блуждание по трясинам длилось уже три недели. Лето подходило к концу, а труднопроходимые топи все тянулись и тянулись нескончаемой вереницей, прерываемой лишь водными потоками. Когда мы в очередной раз переправлялись через реку — для этих равнинных мест на удивление быструю и порожистую — случилась беда: на одном из вьюков лопнули ремни, и вода унесла наш хозяйственный скарб, в том числе и палатки.

Людей охватило уныние, но командир отряда, капитан Дэврез, решительно приказал двигаться дальше. Наш начальник экспедиции представлял собой ту категорию людей, для которых на первом месте всегда стоял долг. Фанатически преданный науке исследователь, обладавший, казалось бы, неиссякаемой энергией, он способен был преодолевать любые трудности, борясь до конца, и требовал подобных качеств от своих подчиненных. Он твердо верил, что невыполнимых задач не существует и только смерть может помешать достижению цели. Его воля подавляла нас и заставляла беспрекословно подчиняться приказам, какими бы жесткими они ни были: больше всего на свете Дэврез презирал слабость.

Мы продолжили путь, хотя наш проводник-азиат признался, что никогда не бывал в этих краях. На своем чудовищном французском он бесстрастно — как истинный сын Востока — пояснил, равнодушно пожав плечами:

— Говорят, здесь земля злых людей…

Отряд все еще двигался вперед, но среди людей явно назревал бунт. Меня же не волновали физические трудности — куда больше я беспокоился о тяготах, выпавших на долю единственной девушки в экспедиции, дочери капитана, Сабины. Уже не раз я задавался вопросом, как ей удалось убедить отца взять ее с собой в это рискованное путешествие? По-видимому, капитан искренне считал, что нам предстоит нечто вроде увеселительной прогулки, или просто полагался на всегда сопутствовавшую ему удачу.

Так или иначе, но наши тусклые будни скрашивала прекрасная девушка, в присутствии которой парни вели себя рыцарственно, не позволяя привычных для чисто мужского общества “солдатских вольностей”. Я чувствовал, как мое восхищение перед отвагой этого хрупкого создания перерастало в более нежные чувства, и постепенно Сабина Дэврез полностью овладела моим сердцем.

После нескольких дней пути мы, похоже, добрались до твердого грунта. Капитан удовлетворенно заметил:

— Я же говорил, что когда-то эти болота должны кончиться. Пожалуй, мы вышли к зоне степей…

Но вглядываясь в затянутый плотной дымкой горизонт, я не мог разделить его оптимизм: внутреннее чутье, этот отголосок присущего нашим диким предкам инстинкта, подсказывало, что именно теперь-то и начнутся настоящие опасности. Мои дурные предчувствия вскоре нашли подтверждение: твердая почва вновь превратилась в топь, а вязкий туман сменился дождем. Временами обширные заболоченные пространства сменялись каменистой равниной, покрытой перенасыщенным водой мхом и усеянной валунами, облепленными осклизлым лишайником. Теперь караван двигался крайне медленно: лошади то с трудом вытаскивали ноги из чавкающей грязи, то спотыкались о камни, шарахаясь от снующих повсюду болотных тварей. Люди страдали от постоянной сырости, не имея возможности ни согреться у костра, ни обсушить ставшую ветхой одежду. Вода под ногами… вода, лившаяся непрерывным потоком с небес…

Одним из самых тягостных за все время нашего путешествия оказался привал, устроенный тридцатого августа на маленьком твердом холмике. Пищей нам послужили лишь размокшие от влаги сухари да превратившийся в кашу шоколад. Разве что воды оказалось предостаточно! Обстановка не располагала к беседе, и над бивуаком повисло тягостное молчание. Молчал и наш непреклонный предводитель, своим суровым видом напомнивший мне одного из ассирийских воинов, изображенных на барельефах царского дворца в Хорсабаде: именно с таким выражением лиц влекли они связанные толпы пленных в пределы своего владыки.

Однообразную серую мглу вокруг заполнял лишь шум неизбывного дождя. Неожиданно раздался милый голосок Сабины, старавшейся каким-то вопросом расшевелить отца и нарушить ставшую невыносимой тишину привала, чтобы с извечным для женщин всех времен стремлением вселить уверенность в сердца утомившихся воинов. Не могу сказать за других, но мне звуки ее голоса всегда помогали забывать об усталости и тревогах.

Так произошло и теперь: на какое-то время я забылся тяжелым сном, давая отдых натруженному за день телу. Незадолго до рассвета наши лошади вдруг забеспокоились и захрапели от страха: если бы не стреноженные ноги, они ускакали бы прочь. Проводник в панике вцепился мне в плечо и закричал:

— Он пришел всех сожрать!!!

Рывком вскочив на ноги, я выхватил карабин из промасленного кожаного чехла и взвел курки. Проводник боязливо жался ко мне, и я спросил перепуганного азиата:

— Ты что-нибудь услышал?

Он беззвучно вытянул руку, указывая направление, но в кромешной тьме дождливой ночи я ничего не смог разглядеть. Однако вскоре послышалось глухое рычание, рассеявшее всякие сомнения. К нам приближался самый крупный в мире хищник — огромный уссурийский тигр, подлинный владыка амурских лесов, встреч с которым избегали и люди, и звери. Своим жутким нравом он с успехом заменил в наши времена саблезубого тигра четвертичного периода.

Однажды мы уже сталкивались с этим зверем, когда тот почти вплотную подошел к нашему костру, надеясь поживиться кониной, а может быть, и человечинкой. Но, вовремя заметив обнаглевшего хищника, мы без особого труда прогнали его. Теперь обстоятельства изменились: он прекрасно видел нас, а мы его — нет.

Послышался голос Дэвреза:

— В каре!

Мы выполнили приказ, и мгновенно наш лагерь ощетинился множеством карабинов. В качестве заслона можно было бы использовать лошадей, но копыта обезумевших животных казались не менее опасными, чем когти подкрадывавшейся твари.

— Он уже рядом, — прошептал проводник.

Я попробовал разобрать что-нибудь за шумом дождя, но мой слух оказался менее острым, чем у азиата. Оставалось лишь ждать. Вскоре я тоже различил чавкающие звуки шагов гигантского хищника: вероятно, расплескивая лужи, он выбирал удобную позицию для прыжка… Теперь дула всех карабинов повернулись в его сторону.

И вновь наступила тишина. Можно было только гадать, что остановило тигра: то ли выбор цели — кто-то из нас или какая-то из лошадей, то ли подготовка к смертоносному полету. Послышавшийся неподалеку шорох показал, что зверь выбрал нас!

— Стреляйте на звук, Робер! — приказал мне капитан.

В военных кругах я считался не только неплохим врачом, но и метким стрелком: без излишней скромности могу подтвердить, что попадаю в цель с сотни шагов. Я выстрелил — в ответ раздался рев, и тяжелое тело, сделав три прыжка, приземлилось рядом с нами. Зверь громко, с сипением, дышал, и я понадеялся, что мой карабин продырявил его шкуру.

— Алкуэн, Лашаль, огонь! — вновь раздалась команда Дэвреза.

Вспышки выстрелов осветили громадного тигра, сжавшегося для решающего прыжка, и в ту же секунду зверь прыгнул прямо на нас. Я инстинктивно пригнулся. Тотчас позади меня послышался звук приземления массивной туши, сопроводжавшийся чьим-то болезненным криком. Зверь оказался внутри каре, и теперь никто не решался стрелять! Все замерли в беспредельном ужасе! Внезапно чуть в стороне снова кто-то закричал, а затем, наконец-то, прогремел выстрел.

В его отсвете я увидел, что на земле корчатся два человека, а оскаленная пасть чудовища повернута в сторону третьего. Этого мига хватило, чтобы взять тигра на прицел, и раздавшийся затем залп из четырех карабинов, по-видимому, поразил цель. Зверь издал ужасающий рев и… все смолкло.

— Он ранен, — прошептал проводник.

Но тут послышалось рычание, и я повалился навзничь, сбитый с ног чудовищным ударом огромных лап. Возле лица клацнули зубы — и лишь по счастливой случайности тигр не перегрыз мне горло, а вцепился в куртку, едва не придушив меня ее воротом. В ту же секунду зверь поволок меня прочь от лагеря, ни на миг не ослабляя хватку.

“Вот и все”, — промелькнуло в голове.

Полузадушенный, притиснутый к земле меховым брюхом и сжатый с боков мощными лапами, я не мог пошевелиться, инстинктивно сжимая затекшими руками карабин. Обдирая мне спину о камни, тигр стремительно тащил свою добычу в безопасное место. Но я, по-видимому, оказался слишком тяжелой ношей, и хищник остановился передохнуть, а возможно, и перекусить. Но я не дал ему такой возможности: почувствовав, что зверь остановился, я, сколько мог, приподнял дуло карабина, утопив его в роскошной шерсти похитителя, и спустил курок.

Вспышка ослепила меня, жар пороховых газов обжег лицо! Тигр отпрыгнул в сторону, выпустив из пасти куртку, и я тотчас перекатился на живот, приготовившись дорого продать свою жизнь: в карабине остался еще один заряд. Зверь рычал в отдалении, но не спешил нападать. Я выжидал целую вечность! Наконец, рычание смолкло, и наступила тишина. В темноте я едва различал неподвижный силуэт хищника. Возможно, мне только казалось… Я ждал… И в конце концов мне это надоело! Я поднялся и, вскинув карабин, медленно пошел к зверю. Из-за него показалась человеческая фигура, и голос проводника произнес:

— Он убит!

Теперь тишину болот нарушили торопливые шаги нескольких человек — ко мне спешили мои спутники. Раздался голос капитана Дэвреза:

— Все в порядке, Робер?

— Да, капитан. Жив пока! — В ответ все облегченно рассмеялись.

Мы подошли к поверженному хищнику. Я с трудом зажег намокшую спичку и, прикрыв трепетный огонек полой куртки, попытался рассмотреть зверя. Вблизи он оказался еще огромнее, чем при свете выстрелов — великолепное величественное создание, главной целью которого было убийство! Даже мертвый, он устрашал гигантскими клыками в разинутой пасти и острыми, искривленными, подобно ятаганам, когтями, вцепившимися в землю. Я благословил тьму ночи: если бы подобное чудовище напало на меня днем, я, право же, умер бы от разрыва сердца!

Проводник чуть ли не приплясывал от радости, повторяя:

— Он мертвый! Мертвый!

Оживленно обсуждая происшествие, мы вернулись к лагерю, и первое, что я услышал там, был серебристый голосок, дрожавший от волнения.

— Вы не ранены, Робер? — спросила Сабина.

— К счастью, все обошлось. Зверюга, вероятно, торопилась удрать от выстрелов и схватила меня не за горло, а за куртку. А как остальные?

Первым отозвался Алкуэн:

— Тигр приземлился прямо на меня и проехал когтями по груди. Хорошо, что вскользь…

— А потом досталось мне, — с болезненным стоном произнес другой пострадавший: я с трудом узнал голос Лефорта, так исказило его страдание. — Он вцепился мне в ногу и…

Я тут же принялся обрабатывать раны, а добровольные помощники, осыпая мерзкий дождь проклятьями, освещали “операционную” — навес, сооруженный с помощью плаща, с трудом загоравшимися спичками.

До самого рассвета мы больше не думали ни об усталости, ни о ливне: избавление от смертельной опасности наполняло нас почти радостным возбуждением. Но когда первые проблески дня вновь осветили набухшие от дождя болота, оживление покинуло нас. Место, где произошла схватка, не годилось для длительного пребывания, хотя раненые и нуждались в покое, поэтому отряд двинулся дальше.

Люди весьма болезненно восприняли переход от пережитого триумфа к безнадежному унынию нескончаемого похода. Да еще этот непрерывный, выматывающий душу дождь! Мне невольно припомнилась старинная китайская пытка капающей на выбритую голову водой: было от чего сойти с ума! Поэтому меня не удивили таинственные перешептывания и косые взгляды исподтишка, устремленные на нашего предводителя — люди, похоже, дошли до предела. Что же до меня, то я готов был отправиться за своим командиром хоть на край света. Этому способствовала не только природная выносливость моего организма, но и возвышенные чувства к

Сабине, удесятерявшие силы. Я прекрасно понимал состояние большинства участников экспедиции и поэтому обрадовался, когда на второй день после встречи с тигром мы неожиданно наткнулись на превосходное убежище. Несмотря на то что было всего четыре часа дня, Дэврез приказал устроить привал.

Впервые за все время блужданий по болотам мы набрели на нечто стоящее! Посреди равнины возвышался гнейсовый монолит, от основания до вершины которого вился, огибая скалу, пологий желоб, словно специально вырубленный в камне. Когда мы поднялись по нему наверх, то обнаружили там довольно ровную площадку, в дальнем конце которой виднелось темное отверстие пещеры. Обследовав пещеру, мы нашли ее восхитительно комфортной: просторное помещение с сухим полом, высоким сводом и узкими прорезями — “окнами” в дальней стене, дающими достаточно света.

В пещере оказались боковые ответвления, и люди — в первый раз после утраты палаток — получили возможность относительного уединения. Углубление посреди площадки, заполненное дождевой водой, представляло собой миниатюрный пруд, а широкий карниз над входом в пещеру мог служить навесом для лошадей. Все выказали желание остановиться тут на ночь, и командир согласился с этим разумным решением. Лошади легко поднялись по желобу, и вскоре весь отряд расположился наверху.

После того, как я сменил повязки и обработал раны пострадавшим, а остальные развесили сушиться одежду, все сели пообедать. В этот раз у нас был настоящий пир — мы доели вяленую оленину из неприкосновенного запаса. Ужасно не хватало лишь горячего чая, но развести костер в этом болоте — все равно что заставить гореть воду.

— Пожалуй, стоит принести сюда веток, — заметил Алкуэн.

— Все равно до утра не просохнут, — холодно взглянув на него, возразил капитан.

— Ошибаетесь! Времени хватит с избытком!

Я с удивлением обернулся на говорившего. В этот момент мы с Сабиной стояли у выхода из пещеры и с высоты рассматривали временно покинутые нами хляби. В обществе этой девушки я всегда испытывал неизъяснимое наслаждение, а нынче — и подавно: не часто удавалось вот так спокойно находиться возле нее и при этом не ежиться от непрерывных потоков воды, стекавших по лицу за воротник!

Дерзость Алкуэна поразила Дэвреза, и он резко спросил:

— Что вы имеете в виду?

Алкуэн несколько смутился, но не отвел взгляд от нахмуренного лица капитана, а решительно ответил:

— Я имею в виду то, командир, что людям требуется отдых, а Лефорту — покой для лечения ран. Условия здесь годятся для того и другого.

Столпившиеся за спиной Алкуэна участники экспедиции поддержали своего лидера одобрительным ворчанием. Не привыкший к возражениям Дэврез безаппеляционно заявил:

— Сегодня — отдых, завтра — в поход!

В толпе послышались робкие возражения, и Алкуэн пояснил свои требования:

— Задержка на пять дней ни на что не повлияет, зато и люди, и животные отдохнут. А к тому времени, может быть, и дождь прекратится…

В душе Дэвреза явно происходила борьба между сочувствием к уставшим соратникам и решением как можно скорее отыскать выход из этого гиблого места и тем самым выполнить свой долг. Увы! Победа осталась за непреклонностью командира.

— Утром выступаем!

— А если нет? — тихо спросил Алкуэн.

Лицо Дэвреза закаменело.

— Вы отказываетесь выполнить приказ?

— Нет, капитан. Мы просим отсрочки его выполнения! Люди вымотаны до предела. Экспедиция и так затянулась дольше отведенных для нее трех месяцев.

Дэврез отвел яростный взгляд от лица Алкуэна и несколько помедлил с ответом. То, что мы услышали чуть позже, только подтвердило неспособность капитана в чем-либо уступать.

— Плетью обуха не перешибешь, — мрачно усмехнулся он. — Я иду один. — В ответ повисло ошеломленное молчание. Затем командир добавил, обращаясь ко мне: — Оставляю вас за старшего. Ждите моего возвращения две недели. Если я не вернусь, поступайте по обстоятельствам.

Это решение оказалась для меня полной неожиданностью, и я не замедлил возразить:

— Я не ранен и не устал, капитан! И поскольку вы твердо решили продолжить путь, я иду с вами!

— Благодарю вас, Робер! — с несвойственным ему жаром воскликнул Дэврез. После этого он посмотрел на “мятежников” и произнес: — Я не стану составлять рапорт о вашем неповиновении, поскольку понимаю, как вы утомлены. Приказываю в течение двух недель оставаться здесь, причем за порядок отвечает Алкуэн. В случае невыполнения этого приказа буду считать вас дезертирами — со всеми вытекающими из этого последствиями. Все понятно?

— Да, капитан! — четко ответил Алкуэн, а затем, виновато опустив голову, добавил: — Мне, право же, очень жаль, но…

Деврез остановил его покаянные слова, пренебрежительно отмахнувшись от них.

Остаток дня прошел в тягостном молчании: впервые за все время общения между командиром и его командой “пробежала черная кошка”.

Глава 2. ОБЪЯСНЕНИЕ

Едва ли я спал этой ночью: мне не давали сомкнуть глаз мысли о предстоявшем походе. Те сложности, с которыми до сих пор сталкивалась наша экспедиция, могли стать непреодолимым препятствием для маленького отряда из трех человек, особенно если учесть, что одним из них была девушка. Правда, за время путешествия я убедился, что это хрупкое на вид создание обладало незаурядной выносливостью, которой мог бы позавидовать и мужчина. Надо еще добавить к этому ее недюжинное самообладание, находчивость и неиссякаемый оптимизм. Так что Сабина никогда не являлась обузой для экспедиции, а, скорее, ее украшением и примером твердости духа.

Я беспокоился за судьбу девушки и дал себе слово всячески оберегать ее, невольно признаваясь самому себе, что именно это и заставило меня вызваться сопровождать нашего капитана. Я ни минуты не сомневался, что он способен уйти в неведомое, даже не думая о том, насколько это тяжело его дочери.

Эти мысли одолевали меня, когда я, стоя у входа в пещеру, наблюдал за рождением нового дня, свет которого с трудом преодолевал потоки нескончаемого дождя.

В пещере все еще спали, и поэтому я очень удивился, услышав позади шорох осторожных шагов. Обернувшись на звук, я увидел приближавшуюся Сабину, зябко кутавшуюся в плащ-накидку. В ту же секунду мне показалось, что сквозь низкие облака проглянул солнечный луч — такой радостью наполнилась моя душа при виде любимой!

Я невразумительно пробормотал какое-то приветствие, но Сабина прервала мои потуги вести светскую беседу легкой насмешливой улыбкой.

— Мне нужно поговорить с вами, Робер, до того, как мы уйдем отсюда, — сказала она.

Я удивленно уставился на нее, даже отдаленно не представляя, о чем может пойти речь. Она же тем временем продолжила:

— Я хочу, чтобы вы знали, как мы с отцом благодарны вам за поддержку. Он не сможет сказать этого сам — вы же знаете его характер! — и я решила сделать это за него. Вы не возражаете? — С милой непосредственностью она заглянула мне в лицо. — Поверьте, мы очень тронуты вашей преданностью. И отец… и я…

Мне почудилось, что мир внезапно преобразился! Казалось, я нахожусь в каком-то райском саду. Кругом цветы, радужные стрекозы, журчащие ручейки — словом, полный набор внеземных красот. И посреди этого великолепия стоит прекрасная фея в волшебных одеяниях и протягивает ко мне руки. Каких только чудес не творит любовь!

Давно известно, что таить в себе чувства далеко небезопасно: со временем они могут перевоплотиться в нечто ужасное или погаснуть совсем!

Я давно уже думал об этом, и меня не устраивал ни тот, ни другой исход. Но до сих пор все не находил возможности поведать девушке то, что давно зрело в моей душе. И вот такая возможность появилась — а я все медлил, страшась реакции Сабины. А вдруг в ответ на признание прелестные губы сложатся в насмешливую улыбку? Пусть уж лучше невысказанная любовь согревает меня эфемерной надеждой на ответное чувство.

И тем не менее я все же сделал попытку объясниться.

— Высшей наградой для меня является уже одно то, что вы так высоко оценили мой поступок, — внезапно охрипнув, произнес я.

Сначала Сабина молча смотрела на меня, а потом смущенно опустила голову. Я не мог понять, чем вызвано ее замешательство — отзвуком ответного чувства или же скрытой неприязнью?

— Это имеет для вас такое большое значение? — наконец спросила она.

Понимая, что моя судьба висит на волоске, я с трудом заставил себя проговорить:

— Неужели вы не видите, что я готов отдать за вас жизнь? Неужели я недостоин вашего доверия?

Вот сейчас я, действительно, сказал все, и теперь от ее ответа зависела моя судьба.

Я даже не подозревал, посмеиваясь над влюбленностями друзей, как много может значить взгляд чьих-то прекрасных глаз, и за это судьба, похоже, сыграла со мной недобрую шутку: я осознал, что жизнь потеряет всякий смысл, если стоявшая возле меня девушка не откликнется на зов любящей души.

Она подняла голову, и ее лицо озарила милая улыбка.

— Девушкам постоянно внушают, что нельзя быть излишне доверчивыми, — чуть насмешливо проговорила она, — а я до сих пор так и не стала подозрительной.

В этом уклончивом ответе прозвучало полупризнание, но мне хотелось большей определенности, хотя этикет и не советовал ставить точки над “i”. Но пещера ничуть не напоминала светский салон, и поэтому я, что называется, пошел напролом:

— Я хочу всегда быть возле вас, Сабина! Что вы скажете на это?

— Всегда?

— Да! Всю жизнь!

Девушка пристально посмотрела мне в глаза, словно стремясь проникнуть в самые глубины души, а я с отчаянием обреченного продолжил:

— Как вы отнесетесь к тому, чтобы я обратился к вашему отцу с официальным предложением?

Что ж — пан или пропал!

А Сабина не торопилась с ответом. Слабый румянец смущения окрасил белизну ее щек, и девушка, наконец, решительно проговорила, взмахнув длинными ресницами:

— Хорошо, поговорите с ним.

— Так вы тоже любите меня, Сабина? — не веря своему счастью, завопил я, рискуя разбудить весь отряд.

Она рассмеялась, поднеся пальчик к губам, и насмешливо подтвердила мою догадку:

— Да. С первого дня похода. Где же были ваши глаза, Робер?

Обычно объяснения случаются в поэтические лунные ночи, на берегу реки или в цветущем саду. А ко мне образ счастья явился посреди гнилых болот, под монотонный звук унылого дождя, в забытой богом точке земного шара. Такова ирония судьбы, но это лишь подчеркивало торжество всеобъемлющей любви.

Онемев от восторга, я молча поднес к губам руку той, что отныне стала моей невестой.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: