К чему призывают нас святые? 4 глава

Вскоре на «Северный Орел» прибыл бывший некогда на русской службе контр-адмирал Джон Эльфинстон, командовавший в 1770 году Второй средиземноморской эскадрой в знаменитой Архипелагской экспедиции Русского флота. Зная непреклонный характер русских командиров, и стараясь уберечь их от возможного конфликта с англичанами, он сообщил Козлянинову:

– Из Портсмутской гавани скоро выйдут три корабля. Как Вам известно, в водах Его Величества, им надлежит салютовать при спущенном вымпеле. По сему не лучше ли будет Вам удалиться в сторону от предлежащего им пути?

– Сэр Джон, но ведь и Вам известно, что, по нашим узаконениям, делать сего не позволяется.

– Господин Козлянинов, я лишь считал своим долгом предупредить Вас, чтоб из сей распри не вышло сражения.

Козлянинов, внимательно выслушав британского адмирала, с места все же не сошел. Однако, чтобы и впрямь не довести дело до конфликта, он велел заранее опустить грот-брам-стеньгу (верхнюю часть средней мачты) якобы для ремонта, а на самом деле, чтобы находившийся на ней вымпел был не столь приметен. Англичане, со своей стороны, также не стали испытывать судьбу, поэтому прошли на заметном удалении от русских фрегатов. Инцидента, таким образом, удалось избежать.

Через день фрегаты вновь вступили под паруса. Но не успели дойти до Гибралтара, как из Константинополя в Петербург пришло тревожное сообщение: чрезвычайный поверенный и полномочный министр А. С. Стахиев писал, что турки отказываются пропустить русские суда в Черное море.

Прочитав послание Стахиева, глава внешнеполитического ведомства граф Н. И. Панин сожалеючи произнес:

– Не в нашей уже воле остановить явление сих судов в Константинополь...

Надо было действовать. Российскому посланнику в Константинополе была составлена срочная депеша, помеченная 4-м июля. В ней говорилось: «Должны вы употребить возможные старания и домогательства к извлечению от Порты свободного прохода в Черное море по крайней мере тем пяти судам, кои в образе торговых придут в Константинополь с действительными коммерческими грузами, естьли уже нельзя будет исходатайствовать равной свободы прикрывающему их военному фрегату, которому в случае упорного отказа можно возвратиться сюда первым его путем».

Александру Стахиевичу были предложены на его выбор два способа достижения поставленной цели: «1-е, чтоб употребить коррупцию, израсходовав на сей предмет довольно знатную сумму казенных денег... Другим пособием представляется здесь ясное и откровенное изъяснение самого дела министерству турецкому».

Панин понимал, что у турок возникнут вопросы по поводу размеров судов и того, что команда состоит из военных моряков. Поэтому Никита Иванович рекомендовал Стахиеву отвечать примерно так: «Ее Императорское Величество соизволила пожаловать некоторым коммерсантам пять судов из своего флота, да и снабдить оные на первой случай экипажами своей службы, но не в таком количестве, каковое требовалось бы в военном их снаряде... Сии экипажи, употребляясь теперь в партикулярной навигации, получают от оной настоящее свое содержание, почему теперь и не могут инако почитаемы быть, как партикулярными же мореходами... Таким образом сии суда превратились совершенно из военных в торговые, следовательно же, принадлежа теперь частным людям и будучи нагружены их собственными в Константинополе и других турецких пристанях на продажу назначенными товарами, не могут никак по справедливости исключены быть от свободного прохода в Черное море»[44].

Глава Коллегии иностранных дел так уверенно диктовал все это министерскому писарю, что, очевидно, и сам считал те суда торговыми. А потому с видимым раздражением произнес:

– Разве не властна Россия уступить подданным своим для торговли не нужные ей для военной службы суда?..

Но провести турок оказалось не так то просто.

– Порта знает различность между военными и купеческими кораблями, какое бы старание приложено не было к уподоблению первых последними, – резонно заметил реиз-эфенди.

Между тем во второй половине августа фрегаты миновали Гибралтар и прибыли в Порт-Магон. Участник событий А. С. Шишков, находившийся вместе с Ф. Ф. Ушаковым на фрегате «Северный Орел», так описывал свои ощущения после многодневного и утомительного перехода вокруг Европы:

«Не можно себе представить всех удовольствий, какие после долговременного плавания, пришед в спокойное пристанище, вкушает мореплаватель! Мы перестали бороться с ветрами и волнами; беспрестанное колыхание фрегата, столько нам надоевшее, утихло; вместо покрытой седыми скачущими буграми беспредельной равнины, взоры наши увеселились одетыми лесом и зеленью холмами и долинами; вместо единообразия синеющейся воды представились очам различные зрелища: высокие здания, дома, сады, горы, луга с обитающими в них людьми, зверями, птицами; появилась свежая пища, плоды, молоко и тысячи таких вещей, которых человек на море иметь не может; словом, страх наш переменился в безопасность, заточение – в свободу, уединение – в сообщество, скука – в веселье, сухоядие – в лакомство»[45].

Прибытие русских фрегатов весьма удивило местных жителей. Русские коммерческие флаги они приняли за голландские и никак, поэтому, не могли понять, почему три «голландца» гонятся за одним русским фрегатом? Русские «купцы» радушно были приняты губернатором.

Федор Ушаков с удовольствием и нескрываемым удивлением ходил по острову, с любопытством разглядывая диковинную природу. Особенно непривычными оказались для него здешние ночи – темные, но очень теплые. Высокие берега, освещенные луной, представляли величественное зрелище. Чистая вода бухты, приведенная в движение проходящей шлюпкой, переливалась наподобие усыпанной серебряными искрами широкой ленты.

Не менее интересной стала встреча алжирскими пиратами. Их «зверские лица» да и весь внешний вид внушал ужас. Высокорослые усачи, вооруженные кинжалами и пистолетами, с крепкими, обнаженными по плечи руками и покрытой обильной растительностью грудью, вызывали стремление зарядить и направить в их сторону ружья и пушки.

Проведя на острове две недели, устранив повреждения, отряд Козлянинова снова вышел в море.

12 сентября «Северный Орел» и «Павел» подошли к порту Ливорно, а «Григорий» и «Наталия», как предписывала инструкция Адмиралтейств-коллегии, еще из района Корсики, по приказанию командира отряда, направились к острову Эльба, где им назначено было рандеву с «Северным Орлом».

«Северный Орел» и «Павел», бросив якорь в трех милях от гавани, вскоре были окружены лодками с местными музыкантами и певцами, которые, за умеренную плату приветствовали русских моряков. На другой день, съехав на берег, командование и офицеры, переодетые в партикулярные платья, были поочередно приняты русским консулом Камалая, губернатором, а потом и английским консулом. В последующие несколько дней русские моряки являлись непременными участниками балов и почетными зрителями театральных представлений. При этом Т. Г. Козлянинов, что называется, положил глаз на старшую дочь российского консула.

Согласно предписанию капитан-лейтенант Федор Федорович Ушаков вступил в командование фрегатом «Св. Павел». «Констанцию», по приказанию Козлянинова, принял капитан-лейтенант Владимир Матвеевич Ржевский. Ну, а поскольку для придания этим фрегатам вида торговых судов, требовалось время и немалое, капитан 2 ранга Козлянинов принял решение, не дожидаясь их, следовать с «Григорием» и «Наталией» в Константинополь, оставив в Ливорно и «Павла».

Перед отходом Козлянинова два офицера Морского кадетского корпуса – Александр Шишков и Василий Тимирязев, – желая подольше побыть в Ливорно, обратились к капитану 2 ранга с просьбой приписать их к остающимся фрегатам. Тимофей Гаврилович внял их увещеваниям и направил Шишкова на «Павел» к Скуратову, а Тимирязева – на «Св. Павел» к Ушакову.

Не имея иных обязанностей на корабле, кроме несения вахты во время похода, они съехали на берег и поселились в одном из трактиров, дабы не ездить всякий раз ночевать на фрегаты, проводя время в казино, кофейнях и театрах, а также в поездках по историческим достопримечательностям Италии. Александр Шишков, кроме того, накупил книг, нанял учителя и принялся осваивать итальянский язык. Но Скуратов и Ушаков, привыкшие к ежедневному упорному труду и не терпевшие у себя на борту бездельников, с нарочитой твердостью напоминали Шишкову и Тимирязеву об офицерском долге.

Вскоре на этой почве окончательно испортились отношения Скуратова и Шишкова. Александр Семенович впоследствии вспоминал: «Беспокойный нрав и сварливость моего начальника наводили мне много скуки и огорчения; не было никакой возможности с ним ужиться; никакая осторожность не помогала; никакого терпения не доставало»[46].

В 20-х числах ноября, когда фрегаты «Григорий» и «Наталия» были уже у входа в Царьградский пролив, «Св. Павел» и «Констанца» все еще продолжали готовиться к выходу в море. Для их сопровождения капитан 2 ранга Козлянинов развернул «Северный Орел» и взял курс обратно к Италии. «Григорий» и «Наталия» направились в столицу оттоманов.

Входу русских судов в Дарданеллы предшествовала упорная дипломатическая подготовка. И, кажется, Порта начала более снисходительно относиться к их проходу в Черное море. 10 декабря советник российского посольства встретился наедине с известным султанским лекарем Гобисом. Блюсти государственные интересы Турции Гобису было не с руки, а потому за определенную плату он с удовольствием поделился имевшимися у него сведениями. Убедившись, что никто из турок его не видит и не слышит, он торопливо сказал, что капудан-паша не возражает относительно пропуска фрегатов в Черное море, полагая, что дальность пути извиняет их большие размеры.

Сообщение Гобиса подтвердилось письмом самого капудан-паши Газы Джезаирли Гассан-паши, который писал Стахиеву, что русские суда пойдут в канал «один за одним», но «по прибытии в Константинополь будут осмотрены: точно ль купеческие?»[47].

14 декабря фрегат «Григорий» вошел на Константинопольский рейд, о чем переводчик Пизаний официально уведомил реиз-эфенди. Тот, в свою очередь, немедленно направился с докладом к верховному визирю, уведомляя его, что названный фрегат меньше, чем прибывшие с ним французский и венецианский купеческие корабли. Но, посоветовавшись, турки решили, что «поздно оным фрегатам на Черное море следовать», а потому посчитали возможным нанять их для хлебного перевоза. Идею поддержал и верховный визирь, Дервиш Мегмет-паша:

– Таким способом скорее и удобнее всего истребится подозрение у нашего безрассудного народа, и он, привыкнув единожды к их зрению, избавит министерство свое от всяких хлопот и опасности[48].

Через два с половиной месяца стоянки в Ливорно вышли в море фрегаты «Павел», «Св. Павел» и «Констанца», взяв курс на Мессину. При слабых ветрах потребовалось две недели, чтобы дойти до Сицилии. На подходе к Мессинскому проливу с отрядом наших фрегатов произошла необыкновенная история. На идущем впереди фрегате «Павел» вахтенный начальник и рулевой в ночной темноте неожиданно заметили яркую вспышку прямо по курсу. Капитан-лейтенант Скуратов, дабы не испытывать судьбу, приказал убрать паруса и до утра лечь в дрейф. Наутро же оказалось, что фрегаты шли прямо на вулканический остров Стромболи, огненные вспышки с которого были настолько редки, что даже не все местные жители на своем веку их видели. Как бы то ни было, но только Небесный Промысел спас наших моряков, трое из которых впоследствии станут известными адмиралами, а один из пассажиров – генерал-фельдмаршалом.

Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, раненый в бою с турецким десантом в районе Алушты летом 1774 года, находился на излечении в Европе. В указе Екатерины II по этому поводу говорилось: «Уволить его для излечения ран к теплым водам, считая с 1 января будущего 1776 года, на год без вычета жалованья»[49]. Срок отпуска подходил к концу, и надо было возвращаться на родину. А тут подвернулась оказия – фрегаты, следующие, как все думали, в Крым. Так и попал будущий прославленный полководец на корабль, которым командовал Федор Ушаков – в будущем не менее прославленный флотоводец...

В Мессине наши суда пополнились запасами свежей воды, продовольствием и только что сорванными с деревьев фруктами. Офицеры, сойдя на берег, с удовольствием осматривали город, бывали в театре, ужинали, как правило у одного купца, жена которого недурно играла на клавикордах и пела. Однако наслаждаться спокойной стоянкой оставалось недолго. Вскоре в бухте ошвартовался и «Северный Орел».

На пути к Константинополю фрегат «Констанца» сначала отстал от отряда, а потом, не появившись в точке встречи, ушел вперед. В ожидании его три фрегата встали на якорь в предместьях Афин. Пользуясь уникальной возможностью, Федор Федорович вместе с другими офицерами часто сходил на берег и любовался памятниками древней Эллады, о которых лишь читал в книгах и представить себе не мог, что когда-нибудь увидит всю эту дивную красоту воочию.

Однако, увидев следы надругательства над православными святынями, причем не турков, а «просвещенных» французов, Ф. Ф. Ушаков пришел в подавленное состояние. Его попутчик А. С. Шишков вспоминал: «Мы видели также несколько новейших греческих часовен с написанными на стенах их изображениями святых и не могли надивиться буйству и злочествию безбожных французов, которые, заходя иногда в сей порт, не оставили ни одной часовни без того, чтоб не обезобразить лиц святых и не начертать везде насмешливых и ругательных подписей. Удивительно, до какой злобы и неистовства доводит развращение нравов! Пусть бы сами они отупели в безверии, но зачем же вероисповедание других, подобных себе христиан, ненавидеть? Для чего турки не обезобразили сих часовен? Для чего не иной какой язык читается в сих гнусных надписях, как только французский? За то мы видим и плоды от того прекрасные!»[50].

13 января 1777 года фрегаты снялись с якоря и в сопровождении целого стада дельфинов, летящих гагар и чаек продолжили свой путь к турецкой столице. 22 января в 10 часов пополудни они втянулись на Константинопольский рейд. Взору мореплавателей предстали окутанные туманом высокие минареты и толстые мечети, окруженные великим множеством мелких домов, разбросанных на семи изгибистых холмах.

По приказанию капудан-паши на русские фрегаты тотчас же явились досмотрщики с длинными железными шестами, которыми начали прощупывать днища: нет ли там пушек? Хотя звук железа о железо явственно прослушивался сквозь песчаную толщу, но звук подаренного им золота заглушил звук меди и чугуна.

На «Св. Павле» «оглохшей» таможенной командой было зафиксировано: «Кирпичу красного двадцать тысяч, свинцу семьдесят две штуки, серы горючей сорок бочек, бумаги пищей тридцать восемь тюков, дроби – шестнадцать бочонков и, наконец, двадцать сосновых досок»[51].

Как и положено, капитан-лейтенант Федор Ушаков подал рапорт российскому посланнику о том, сколько на вверенном ему фрегате «состоит разных чинов служителей и имеется в наличии морского провианта и какие погружены для ввозу в Константинополь товары»[52].

На фрегате Федора Ушакова оказался еще один офицер с тем же именем и фамилией, что и его командир, – поручик морских солдатских батальонов Федор Ушаков. Генерал-майор И. А. Ганнибал направил его морским путем из Ливорно в Крыма, чтобы уже оттуда он следовал в Санкт-Петербург. Но, похоже, тезка Федора Федоровича выбрал не самый короткий путь...

Немногим ранее в Константинополь прибыл ушедший вперед фрегат «Констанца». А «Григорий» стоял уже выгруженным и готовился к выходу в Мраморное море за хлебными припасами*. Фрегат «Северный Орел» из-за категорических возражений капудан-паши был остановлен у входа в Дарданеллы в порте острова Тенедос, совершенно неприспособленном для зимней стоянки.

Через день А. С. Стахиев прислал на фрегаты срочное уведомление о том, что происками французских дипломатов Порта настроена против пропуска русских судов в Черное море. Еще до прихода русских фрегатов онивнушили туркам подозрение в том, что наши суда нагружены пушками, порохом и прочими боеприпасами и что под видом торговых судов русские хотят провести через проливы военные корабли. На основании этой информации турки еще в Ливорно подослали на фрегаты своего лазутчика, хорошо говорящего по-русски. Тот сказал, что бежал из алжирского плена, а теперь просит убежища на русских судах. Он был принят, но сразу по прибытии в Константинополь бежал и, явившись в Диван показал, что русские суда начинены порохом и что все находящиеся на них матросы осуждены на смерть и посланы в Черное море для того, чтобы получить прощение за свои преступления; при чем, в случае воспрещения прохода, им будто бы велено сжечь оттоманскую столицу. Турецкое правительство, напуганное ужасным известием, сначала решило напасть на наши суда, снять с них рули, а экипажи арестовать и посадить в башню.

Сообщение посланника встревожило и русских моряков. На всех российских фрегатах было не более 30 пушек и около 400 человек команды. Никто не знал, что делать. «С одной стороны, – вспоминал А. С. Шишков, – столь малые силы посреди толь многолюдной столицы представляли невозможность обороняться, а с другой, народная гордость и стыд покориться без всякого сопротивления такому народу, который мы всегда побеждать привыкли, казалось, покроет нас вечным срамом и укоризнами»[53].

Слух о готовящемся нападении на русские суда мгновенно распространился по городу. Иностранцы любопытствовали, будут ли русские обороняться? Поскольку не было никакого указания от российского дипломатического представителя, капитаны вольны были поступать по своему усмотрению. Некоторые предпочитали лучше умереть, чем сдаться без боя, другие, напротив, считали неблагоразумным устраивать шум и давать туркам лишний повод к войне: обстановка из-за ввода русских войск на Перекоп и без того была накалена.

Ночью капитан-лейтенант Федор Ушаков, находясь на палубе, заметил вблизи султанского дворца, необычную суету. Множество людей бегало вокруг, размахивая фонарями и крича. Он решил, что турки начинают нападение, и дал оповещение на остальные суда. На фрегате «Наталия» по команде капитан-лейтенанта Мосолова тотчас подняли якорь, обрубили чалки, зарядили пушки картечью. Фрегат начал отходить на середину канала, в готовности к отражению нападения.

Но, как оказалось, в городе всего лишь произошел очередной пожар, на который, по обыкновению, приехал сам султан. Поэтому все обошлось без кровопролития. Более того, вскоре турки стали более лояльно относиться к присутствию русских судов у себя в проливе. Трудно судить, что могло быть причиной смягчения позиции Порты: может, рассказы турецкого лазутчика о том, что русские моряки – люди отчаянные и что, скорее, погибнут сами, но при этом, разнесут в щепки и султанский дворец с прилегающими к нему строениями. Как бы там ни было, но вскоре все успокоилось. Более того, русским морякам было дозволено свободно ходить по городу и посещать храмы.

В одну из таких прогулок случился невероятный случай, после которого, очевидно, турки еще более утвердились в мыли об отчаянности русских моряков.

Произошло же вот что. По древнему обычаю турки с закатом солнца заперли улицы города, а ключи отнесли в комендатуру. Один матрос со «Св. Павла» не сумел попасть на корабль. «Не ведая о сих басурманских порядках», служивый решил было разнести закрытые ворота. Однако в этом ему воспрепятствовал турецкий военный патруль, состоявший из офицера и двенадцати воинов. Офицер хотел объяснить моряку, что тот должен пройти с ними к коменданту за ключи, но матрос его не понял. Патрульные решили отвести его в комендатуру, но не тут-то было. Матрос подумал, что нечестивые хотят его «потурчить» (обратить в мусульманство), и, сжав кулаки, тяжелыми ударами уложил наземь добрую половину своих обидчиков, включая офицера. Однако силы были неравными: морячка связали и доставили к коменданту.

На следующее утро о ночном происшествии доложили самому султану, который повелел отвести матроса на корабль и требовать от капитана его публичной казни. На счастье бедолаги наказание оказалось не столь суровым: его всего лишь высекли кошками (веревками). При этом Ушаков объяснил турецкому чиновнику, что за подобный проступок в русском флоте это самое тяжкое наказание.

Прибытие российских судов в Константинополь совпало с очередными перестановками в правящих кругах Турции. Еще при встрече с российским советником лекарь Гобис по секрету сообщил, что «визирь давно бы свергнут был, если бы его банкир Сканави не был должен трех тысяч мешков (300 рублей. – Авт.) султанской сестре, которые тот банкир по большей части употребил на визиря потребы». Как оказалось, Гобис располагал достоверной информацией: 24 декабря Дервиш Мегмет-паша был сменен и отправлен в ссылку в Галиполь, а на его место заступил кегая-бей Деренделы Мегмет-ага.

9 февраля 1777 года А. С. Стахиев вместе со своей свитой и офицерами с российских судов сделал первое церемониальное посещение нового верховного визиря.

Выйдя из дома, посланник сел на свою 14-велельную баржу и в сопровождении восьми шлюпок с русских фрегатов и пяти наемных турецких лодок переправился на противоположный берег. При прохождении фрегатов матросы, расставленные по реям, дружно приветствовали российского посланника троекратным громогласным «Ура!»

На пути к Порте российский кортеж растянулся на полусотню шагов. Его порядок был следующим:

«1. Калауз чауш.

2. Шесть янычар в своем парадном платье.

3. Двенадцать чегодарей в своем парадном платье.

4. За шталмейстера актуариус Яковлев, а за ним

5. три заводные лошади в турецких богатых уборах, веденные тремя чегодарями.

6. Три заводных лошади в европейских богатых уборах, тремя чегодарями веденные.

7. Швейцаров, а за ним

8. двенадцать лакеев в парадной ливрее по два в ряд.

9. Четыре камердинера в парадном платье и между ними

10. Дворецкий.

11. Четыре унтер-офицера, а именно: толмач Зверев, Мольенинов, Горчинский и Петров.

12. Два баратера: армянский купец Иванес и жид Измаиль.

13. Актуариусы и студенты по два в ряд:

14. Морские кадетские офицеры:

15. Переводчики:

16. Посланник верхом.

17. Сын его верхом же с некоторою уступкою на левой стороне

18. За тем:

19. Купцы:

Церемония приема была обставлена с восточной пышностью. По прибытии в султанский дворец на его крыльце посланника встретил переводчик Порты. Церемониймейстер проводил Стахиева в специальную комнату, а через несколько минут – в аудиенц-зал, наполненный множеством народа. После некоторого ожидания отворились двери, и в зале в сопровождении двух приближенных появился верховный визирь, окутанный богатыми шубами. Турки троекратно приветствовали визиря здравицами, и он сел на свое место, поставив по правую руку кегая-бея, а по левую рэис-эфенди и других чиновников Порты. Российскому посланнику визирь предложил сесть напротив него. Слуги подали кофе, кальян и разные угощения.

Справившись о здоровье посланника, визирь выслушал его приветствие, прочитанное драгоманом на турецком языке, после чего велел своему драгоману зачитать ответ на русском языке. Обе речи наполнены были уверениями в дружбе и желанием сохранять мир. Четверть часа продолжалась любезная беседа, в конце которой А. С. Стахиеву и его сыну по турецкому обычаю были поднесены платки. Вскоре визирь покинул присутствующих, и русская делегация тем же порядком направилась в обратный путь.

С этого времени отношение турок к русским морякам стало более доверительным. Особенно приятно было слышать добрые воспоминания бывших пленных, которые с удовольствием рассказывали о своем пребывании в России. Завидев русского моряка, некоторые из них кричали по-русски: «Русский человек, куда идешь? Здорово брат!» А бывало, даже запевали русскую песню.

Но одним из самых сильных впечатлений у Федора Ушакова осталось от посещения мечети, бывшей некогда величественным православным храмом Святой Софии. С восхищением он взирал на знакомую архитектуру, угадывая места, где некогда был алтарь и приделы, и думал, что «праведно обратить назад то, что с великою неправдою было отнято».

Наступил март. К этому времени турки обещали пропустить русские фрегаты в Черное море. Однако ввод российских войск в Крым и смена там хана, произошедшая 29 марта, осложнили положение русских моряков в Константинополе. Оно усугублялось еще и тем, что корабли дали течь, а офицеры за неимением денег терпели крайнюю нужду. В этих обстоятельствах местная чернь вновь начала поговаривать о войне.

На требования российского посланника принять решение о пропуске фрегатов Порта уклончиво заявляла, что не отказывает в пропуске, но просит еще немного подождать. Меж тем, капудан-паша получил приказание о вооружении турецкого флота и об отправлении его в Черное море.

7 сентября 1777 года в Петербурге был подписан и на следующий день отправлен Стахиеву указ. В нем говорилось о необходимости принять меры для подготовки фрегатов к возвращению и о подаче Порте мемориала с протестом против нежелания турок пропустить суда в Черное море[55].

Близился октябрь, а Порта упорно стояла на своем. Она выдвинула новое условие для прохода русских судов в Черное море: вывести войска из Крыма и отказаться от поддержки крымского хана Шагин-Гирея.

Подобные условия вызвали протест с российской стороны, и А. С. Стахиев немедленно подал второй мемориал, тем более что пора к отправлению фрегатов на Черное море миновала. Оставаться в здешних водах также было небезопасно «по усугублению с некоторого времени вероломных и смутных обстоятельств, от которых, по всем соображениям и заключениям пожилых здесь людей, надобно напоследок или внутреннего в здешней столице бунта, или же военных предприятий, на что народ теперь от ненавистников мирной тишины неусыпно поджигается разными клеветами как на всевысочайший двор, так и на крымскаго хана»[56].

Вскоре вышел султанский фирман, разрешавший русским фрегатам выйти в Средиземное море. Однако выпустить сразу все русские суда турки не решились. Первым вышел к Дарданеллам фрегат «Наталия», за ним – «Павел», а потом – «Григорий».

Ранним утром 22 октября при благоприятном ветре отдал приказ сниматься с якоря и Федор Ушаков. Через некоторое время, наполнив паруса, «Св. Павел» и фрегат «Констанца» направились в Мраморное море. В районе острова Тенедос, где некогда находилась древняя Троя, они встретились с сопровождавшим их фрегатом «Северный Орел». Федор Федорович не заметил даже и малейших следов далекой цивилизации, но в воображении представлял описанные Гомером картины битвы Ахиллеса с Гектором и, конечно, исполинского троянского коня.

24 декабря российские фрегаты пошли далее в Средиземное море, в порт Ливорно. А Порта торжествовала. Придав огласке российский мемориал, турки заговорили о том, что наконец-то российский двор «ощутил неправость своего прежнего настояния о пропуске оных фрегатов на Черное море»[57].

14 января 1778 года фрегаты пришли в Мессину, однако сойти на берег русским морякам не дозволили по причине объявленного им карантина. Через десять дней после выхода из Мессины фрегаты подошли к Ливорно, где «Северному Орлу» надлежало выстоять в карантине 21 день, остальным фрегатам под торговыми флагами – 40. Лишь по особым договоренностям была разрешена встреча с русскими дипломатическими представителями в специальном карантинном доме. Однако, даже находясь в одном помещении и дыша одним воздухом, присутствующим категорически воспрещалось касаться друг друга. Можно себе представить, какая тоска напала на наших моряков. Но выхода не было, приходилось терпеть.

Наконец фрегаты вошли в порт и команды смогли сойти на берег. Офицеры собрались в гостеприимном доме российского консула Камалая. Дом этот на время стал что-то вроде кают-компании. Особенно частым гостем там стал командир отряда капитан 2 ранга Т. Г. Козлянинов, которому была явно небезразлична старшая дочь консула – Жанина.

В это же время в Ливорно находился марокканский посланник, которого Козлянинов, без высочайшего на то изволения, решил доставить в Гибралтар. Для этих целей был снаряжен фрегат «Павел» под командованием капитан-лейтенанта Скуратова, которому был придан и небольшой фрегат «Констанца». Уже после отправки фрегатов Козлянинов получил уведомление от графа И. Г. Чернышева с повелением немедленно возвращаться в Россию. Выполнить этого требования, не дождавшись своих фрегатов, Козлянинов не мог. К тому же у Тимофея Гавриловича была и личная причина не спешить с отбытием: он посватался за дочь Камалая. Консул не отказал кавторангу, однако ж, поставил условие, что непременно должен дождаться ответа от графа Чернышева с его мнением об отправке фрегатов с марокканским посланником.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: