Сделай Сам Свою Работу на 5

Карты века сданы, карта мира раскрашена 4 глава





Ситуацию определяли не интересы России. По точному выражению одного комментатора деятельности Ламздорфа, «посуду били другие». Однако, несмотря ни на что, к началу XX века треть русского экспорта шла в Германию: зерно, сахар, мясо, масло, лес. И четверть германского экспорта – машины, оборудование, химические изделия – шла в Россию. Промышленное оборудование – это не «Шанель № 5», не «Кока-кола». Промышленные машины – это основа суверенитета, и их поставляла нам Германия.

Русский сбыт товаров в Германию укреплял русский рубль, немецкий сбыт в Россию развивал русскую экономику и обеспечивал стабильный рост экономики немецкой. Тем не менее Витте тормозил перезаключение торгового русско-германского договора вплоть до того, что сам кайзер вынужден был написать личное письмо Николаю II, где предложил покончить с волокитой.

Договор был продлён. Немцы предоставили нам крупный заем, но в общей политике это не меняло уже почти ничего. Любителей помогать русским бить немецкие «горшки» прибавлялось в Европе со всех сторон. Россию разворачивали к Франции очень мощные силы внутри и вне страны.



Ламздорф был одним из них. В 1905 году он писал послу в Париже Нелидову: «Для того, чтобы быть в действительно хороших отношениях с Германией, нужен союз с Францией. Иначе мы утратим независимость, а тяжелее немецкого ига я ничего не знаю».

Ламздорф не знал, что самый страшный хомут – тот, в который запрягают для поездки на войну. А в такой «хомут» запрягала нас Франция, ведя себя крайне высокомерно после неудач России в русско-японской войне. Тот же Нелидов предупреждал офицеров Генштаба капитанов Половцева и Игнатьева, приехавших в Париж в служебную командировку: «Учтите, что здесь в моде mot d'ordre (лозунг) „La Russie ne compte plus!“ („С Россией больше не считаются“).»

 

* * *

 

Так обстояло дело на континенте. Но оставалась же ещё и Англия… Со времен друга Ротшильдов – Дизраэли-Биконсфилда – еврейское видимое, то есть личностное, участие в политической жизни британцев становилось все более ощутимым, хотя история его уходила как минимум во времена Оливера Кромвеля.

Эта новая политическая черта английского общества проявилась не только в прижизненной роли Дизраэли, но еще более зримо – в посмертном его почитании. День его смерти – 19 апреля 1880 года – на десятилетия стал для королевского двора и тори-консерваторе в «Днём подснежника». Почивший лорд особенно уважал этот цветок.



Лейб-публицист Сесиля Родса – редактор иоганнесбургской «Star» Монипенни – скорбел о Дизраэли лишь чуть меньше, чем лейб-публицист самого Дизраэли – многолетний редактор «Times» Бакли. Что все это означало для Англии в канун нового века?

Ну, во-первых, усиление транснациональных, то есть для Англии – антинациональных тенденций во внешней политике. То, что было выгодно лондонским Ротшильдам, было выгодно и Ротшильдам парижским, и Варбургам берлинским, и Варбургам заокеанским. Но далеко не всегда было выгодно даже всем английским лордам. О народе можно было и не говорить.

Между прочим, Гилберт Кийт Честертон – не только создатель образов патера Брауна и Хорна Фишера, но и самобытный философ, писал: «Бенджамен Дизраэли справедливо сказал, что он на стороне ангелов. Он и был на стороне ангелов – ангелов падших (то есть, напомню, – Сатаны. – С.К.). Он не стоял за животную жестокость, но он стоял за империализм князей тьмы, за их высокомерие, таинственность и презрение к очевидному благу».

Особую пикантность словам Дизраэли о его приверженности ангелам придавало, пожалуй, то, что лорд встал на их сторону во времена бурных споров, вызванных опубликованием «Происхождения видов» Чарльза Дарвина. Тогда-то лордом и было заявлено, что по Дарвину-де человек либо обезьяна, либо ангел, и сам Дизраэли – «на стороне ангелов».



Если вспомнить, что дьявола порой именуют «обезьяной Бога», то с поправкой Честертона вся эта история приобретает дополнительную, хотя и несколько забавную глубину.

Политика князей тьмы, «обезьян Бога», становилась политикой Дизраэли, а та становилась политикой Англии, то есть политикой еврейских космополитических банкиров.

Вот, читатель, любопытная история… Суэцкий канал, обошедшийся в 400 миллионов франков и 20 тысяч жизней египетских феллахов, был официально открыт для судоходства 17 ноября 1869 года. Проект канала принадлежал французу Лессепсу, строили канал французы и преимущественно французы им владели – к крайнему неудовольствию Англии. 44 % акций (176 600 штуками из 400 000) владел египетский король – хедив Измаил-паша.

Суэцкие акции были «золотыми», но «вдруг» в 1875 году Дизраэли «неожиданно узнает» о том, что хедив готов свою долю акций продать. Кредиты на закупку можно было провести через парламент, но разве мог Дизраэли забыть о Ротшильдах! Вместо государственного беспроцентного финансирования деньги под проценты взяли у них – якобы в целях ускорения сделки. За 100 миллионов франков английское правительство стало вначале совладельцем канала частично, а после оккупации Египта англичанами в 1882 году – фактически полностью. Советская «История дипломатии» резюмировала: «Теперь… контроль над каналом был английскому правительству обеспечен».

Так-то оно так, но вот правительству ли? Граф Арчибальд Филипп Примроз Розбери был влиятельным лидером либералов. С 1892 по 1895 год он – вначале министр иностранных дел, а потом премьер-министр Англии. Граф относился к группе «либералов-империалистов», был сторонником репрессивных мер в Южной Африке, обеспечивавших интересы… Кого? Да все тех же Ротшильдов.

И ещё бы Розбери не хотел войны с бурами! Ведь в тридцать лет, в 1878 году, он стал мужем единственной дочери всесильного Ротшильда Лондонского – Ганны. Вот почему через полтора десятка лет граф Ламздорф сетовал 22 мая 1895 года: «Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может это делать без лондонского Ротшильда, а тот, будучи родственником Розбери, имеет собственные замыслы».

К слову, читатель, кроме лондонских и парижских были еще и Ротшильды венские, где они через крупнейший банк «Кредит-Анштальт» контролировали экономику Австро-Венгрии.

В 1895 году кабинет Розбери пал, но новый кабинет Солсбери тоже был связан с Ротшильдами если не родственными, то дружескими и деловыми связями. Такой ротшильд-фактор почти автоматически пристегивал английскую политику к американской.

Конечно, развернуть тяжеловесный дредноут Альбиона к бывшей его колонии было делом непростым и нескорым, но для ротшильдов и варбургов совершенно необходимым, потому что Североамериканский континент, надежно укрытый от военных потрясений, уже давно рассматривался ими как будущая главная резиденция мирового капитала.

Для британской Англии долговременные нормальные (как минимум – нейтральные) отношения с Германией были бы разумными. Для ротшильд-Англии – абсолютно недопустимыми. Борьбой этих двух мощных тенденций и определялась непоследовательность и раздвоенность английской политики…

Американка Барбара Такман, написавшая в 1962 году интересную книгу о начале Первой мировой войны «Guns of August» («Пушки августа»), считает, что Германия могла бы иметь союз с Англией, если бы не отвергла «заигрывания министра колоний Джозефа Чемберлена».

Советский автор книги о Джозефе и его сыновьях Лев Кертман убежден в обратном: ни о каком согласии не могло быть и речи, потому что, мол, Германия была «главным империалистическим конкурентом Великобритании». Неправы тут, нужно сказать, оба.

Кстати, тезис Кертмана еще раньше высказал академик Тарле. Он также считал, что союз Германии с Англией неизбежно делал бы Германию «солдатом Англии на континенте» с перспективой войны против России постольку, поскольку Россия-де была связана союзом с Францией.

Если Евгений Викторович что и доказал, так только то, насколько вредной и неестественной для России была ее ориентация на Францию. Ведь без союза с Францией не могло быть и резкого ухудшения отношений с немцами.

Возможный же союз немцев и англичан, хотя был бы не лучшим для России вариантом, но и не смертельным, Конечно, в таком случае России, например, были бы закрыты пути в Персию и еще кое-куда… Ну и что? Нам нужен был иной путь – в глубь России, в глубь себя…

 

* * *

 

Объективные условия для сближения Англии и Германии были, но не на той базе, которую имели в виду Такман, да и сам Чемберлен. Чемберлен раз за разом считал, что возможно «генеральное соглашение между Германией, Англией и Америкой». Однако смысл имел бы лишь союз Англии и Германии против Америки.

Как бы то ни было, Англия развивалась естественно. И хотя она крепла за счет колоний, но из своего дома она выходила во внешний мир сама. Германия тоже развивалась и крепла, используя внутренние силы прежде всего собственного народа. Это же можно было сказать и о других народах Земли, кроме… двух – еврейского, саморассеявшегося по планете, и американского. Америка создавалась как своего рода «черная дыра», в которую проваливались части разных народов, всемирные ресурсы и золото… Своими успехами Америка была обязана чужим народам как минимум не меньше, чем собственному.

Англия же и Германия оказались наиболее развитыми странами мира благодаря качествам самих английского и немецкого народов. Обе нации имели право сказать: «Мы развили нашу Родину сами, даже если средства для этого брали у других!». Американский же человеческий «коктейль» мог лишь драчливо заявлять: «А пошли вы все к черту!», потому что Америка развивалась в условиях искусственных, тепличных и уже поэтому неестественных. Объединение англо-немецкой европейской естественности против еврейско-американской искусственности дало бы могучий потенциал развитию нового мира.

Также естественно (пусть и медленно, с задержками и просчетами) развивающаяся Россия могла бы вскоре стать в таком мире той третьей опорой, которая окончательно придала бы устойчивость подлинному прогрессу человечества.

Возможна была и иная последовательность: вначале германо-русский союз, а потом уже – присоединение к нему Англии.

И если и был в таком возможном раскладе «четвертый лишний», так это – Франция.

Когда Чемберлен нащупывал возможности союза с рейхом, Вильгельм II сообщил об английском предложении Николаю II и поинтересовался, что он может получить взамен от России, если откажется от «английского варианта»? Было ясно: Вильгельм хотел знать, не отойдет ли Россия от ориентации на Францию? Увы, советчики царя придерживались твердого мнения относительно Франции.

Профранцузско-антигерманская линия русской политики постепенно укреплялась. И все тот же Тарле позже был уверен, что царь поступил верно, не попавшись на удочку германского кузена, ведь немцы же всерьез о германо-английском заговоре против Европы и не помышляли, поскольку, мол, в этом случае Германия становилась континентальным наемником бриттов.

Как знать! Если бы царь договорился с кайзером, то даже англо-германский союз мог означать всего лишь изоляцию Франции. Россия имела бы выгоду от упрочения отношений с немцами и от роли «третейского судьи», потому что, «отстранившись» от Франции, Россия оказывалась бы в положении естественного арбитра – регулятора европейской ситуации. Россия могла бы стать той «осью», на которой висело бы коромысло европейского равновесия, где колебались германская и английская «чаши весов».

Иными словами, любой союз, скрепленный российско-германским рукопожатием, означал бы европейский мир, умаление Франции, ограничение инициативы Англии и гегемонию Германии в Европе. А почему бы и нет? Германия этого заслуживала, а России это не вредило бы. Наоборот, ей это было бы только выгодно!

Неестественные, но могучие силы кажущегося прогресса сопротивлялись такому возможному будущему и сознательно, и инстинктивно. И их сопротивление было тем успешнее, чем больше разногласий возникало между великими европейскими народами.

Англо-германские противоречия были, конечно, налицо. Если раньше «мастерской мира» считалась Англия, то теперь это определение подходило уже скорее Германии. Германский экспорт рос так быстро, что к концу XIX века удивление англичан, смешанное с досадой, сменилось, по их собственному признанию, паникой. Англичане мешали немцам в Турции, а немцы им – в Южной Африке.

И такие конфликтные точки множились: Дальний Восток, Китай, Стамбул и Багдад. Расстояния на земном шаре оставались прежними, но резко выросли скорости перемещения людей, грузов, оружия и информации. Конфликт между двумя соседями мог возникнуть за тысячи миль от них и стать известным в столицах враждующих сторон не позднее чем через сутки. И раз уж Британская империя была всемирной, а Германский рейх стремился к тому же, то и сталкивались они лбами постоянно.

Пангерманский союз был настроен решительно антианглийски (он, правда, вообще был настроен «анти-…» по отношению к любой стране, кроме собственной), а лондонская «Сатердей ревью» не менее категорично утверждала: «Германия должна быть уничтожена»…

Всё это так. Однако объективно главным империалистическим конкурентом и Англии, и Германии оставались все-таки Соединенные Штаты. Конечно, Англия могла попытаться решительно ослабить Германию, столкнув ее с Францией, но тогда она оказалась бы один на один с Америкой, надежно защищенной океаном от военного нападения.

Конечно, Германия могла утверждать себя в Европе и далее силой меча. Но в конце концов она проигрывала бы той же далекой Америке, не растрачивающей силы в истощающей лихорадке войны.

Америка была за океаном. Германия же и Англия находились друг от друга на расстоянии почти вытянутой руки. Их конфликт мог легко перерасти во взаимное уничтожение. Вариант не самый разумный с любой точки зрения.

Увы, как раз разума даже не гуманистического, а практического, дальновидного) у англичан и немцев не хватило, хотя они не раз вступали в переговоры и даже заключали временные соглашения. 29 марта 1898 года переговоры Джозефа Чемберлена с германским послом графом Паулем фон Гатцфельдом проходили в… лондонском доме банкира Ротшильда. Но это ничего не меняло в главном.

А Ротшильд в роли миротворца? Ничего удивительного и противоречивого не было и тут, если понимать, что дело было исключительно в тактике, а не в стратегии извлечения при былей.

Ротшильды – это южно-африканская золотая и алмазная промышленность. Крупный бирмингемский промышленник Джозеф Чемберлен – второе лицо в кабинете после премьера Солсбери, был также связан с нею. Значит волей-неволей и с теми же Ротшильдами.

Лорд (лорд, читатель!) Ротшильд стал покровителем безжалостного энтузиаста «империи желудка» Сесиля Родса и одним из основателей Британской южно-африканской компании. Это было чуть ли не государство со своим знаменем, гербом, почтовыми марками. Но коммерческой «империи» Ротшильда мешала независимость бурских республик. На Трансвааль и его бурского президента Крюгера давили политически и оружием.

У Германии же на Африку был собственный расчет, и кайзер Вильгельм II поддерживал буров. Его приветственная телеграмма Крюгеру после неудачного набега англичан на Трансвааль наделала в Европе много шума. «Нация никогда не забудет этой телеграммы», – восклицала английская «Morning Post», словно Вильгельм поздравлял не людей, отстоявших свою свободу, а поработителей.

Но в тот момент Ротшильду нужно было срочно договориться с немцами, и его компаньон-министр Чемберлен оказывался отличным вариантом, тем более что дело заключалось не в одной лишь Африке. Интересы акционера «Королевской компании Нигера» Чемберлена конфликтовали и с французскими колонизаторами, мешавшими и немцам. А кроме того ближайшего союзника в кабинете Чемберлена – герцога Девонширского – обеспокоило состояние дел в Китае, потому что на китайском рынке оперировали текстильщики Ланкашира, а в этот текстиль вложил свои капиталы герцог. Положение же Германии в Китае было очень прочным.

При таком переплетении корыстных интересов временные союзы стали неизбежными, и такие «высокие государственные соображения» не могли не быть приняты во внимание министрами то ли Его Величества короля, то ли Его могущества капитала. Подобные перипетии придавали «высокой политике» и «высшим государственным интересам» дополнительную многозначность и противоречивость.

Так, в начале XX века Родс и Ротшильды решили-таки провести и провели победоносную войну с бурами. Германия отнеслась к ней спокойно. Почему? Да потому, что «в обмен» английские финансовые воротилы не возражали против планов «Дойче банк» и германского правительства построить Багдадскую железную дорогу и усилить германское влияние в Турции.

Немец Сименс едет в Константинополь с дочерью, а за компанию с ними и дочь Джозефа Чемберлена. 10 марта 1899годав Берлин приезжает злейший враг буров Сесиль Родс, а кайзер Вильгельм благосклонно его принимает…

Ничего особенно нового здесь не происходило. Эгоистичность верхов была от них неотделима испокон веку. Но масштабы возможностей были теперь так по-новому велики, что изменяли общество неузнаваемо. Стратегическая цель не менялась: постоянная и максимальная выгода. Тактические средства тоже оставались прежними – временные союзы. А вот стратегическое средство вырисовывалось ранее небывалое: мировая война. И достаточно скоро.

15 декабря 1887 года Энгельс написал в Лондоне слова, на званные Лениным через тридцать лет пророческими: «Для Пруссии–Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы война невиданного ранее размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, – сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите, крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, – крах такой, что короны дюжинами валяются на мостовой. Такова перспектива, если доведенная до крайности система конкуренции в военных вооружениях принесет, наконец, свои неизбежные плоды. Вот куда, господа короли и государственные мужи привела ваша мудрость старую Европу».

Это вам не наивные причины Дебидура – «честолюбие какой-либо династии или необдуманный порыв народа», а проникновение в суть. И проникновение тем более выдающееся, что серьезный англичанин Генри Ноэл Брейлсфорд даже в марте 1914 года в книге «Война стали и золота» ошибся, написав: «Эпоха завоеваний в Европе закончилась; и если не считать Балкан и, может быть, окраин Австрийской и Российской империй, то можно с максимально возможной в политике достоверностью сказать, что границы наших современных национальных государств установлены окончательно. Лично я полагаю, что между шестью великими державами не будет больше войн».

Что же, «ура» Энгельсу? Безусловно, но… Но Энгельс был несправедлив к Германии – никакая война, кроме всемирной, была уже невозможна и для Англии, Франции, а особенно для Америки. Более того – не Германия стремилась к войне в первую очередь. Неумно лезла в мировую свару и царская Россия, но она лишь дополняла общую картину. Хотя у России была только ей присущая особенность – она заведомо рассматривалась как «серая скотинка» для «убоя». А старались для этого многие.

Скажем, в российской исторической традиции Витте считают фигурой крупной и патриотической. Ссылаются и на мнение Ленина, хотя оценка Лениным деятельности Сергея Юльевича такова: «Блестящий бюджет Россия уже видала (при Витте). Тоже была „свободная наличность“, тоже было хвастовство перед Европой, тоже усиленное получение займов от европейской буржуазии. А в результате? Крах».

Крах – слово точное. Перед войной в 1914 году России только для оплаты французским пайщикам очередных купонов займов требовалось полмиллиарда франков в год! Для того чтобы расплатиться, организовывались новые займы. Проценты нарастали на проценты. Общая сумма долга России Франции достигла 27 миллиардов франков. А для народного хозяйства денег не хватало.

Да и хозяйство-то было не впечатляющим, что бы там кто ни говорил о мощном-де «прогрессе» России в начале XX века. В 1988 году в Нью-Йорке была опубликована брошюра Бориса Бразоля «Царствование императора Николая II в цифрах и фактах». Автор пытался доказать, что после революции Россия оказалась, якобы, в упадке – даже железных дорог строила всего по тысяче километров в год, а при царе – по 1 575 километров!

Верно… Но вот грузооборот вырос уже к 1940 году почти в 7 раз, пассажирооборот – в 5 раз… А новое станционное хозяйство? А мосты? А тысячи километров по тундре, пустыне, тайге? А заново построенные дороги после войны?

Бразоль сообщал, что «царский» километр железной дороги стоил дешевле «советского» – всего 74 тысячи рублей. Но «Статистический сборник МПС за 1913 год» давал цену кило метра в 117,3 тысячи рублей для 1910 года и в 123,4 тысячи рублей для 1913 года. Однако царские дороги стоили действительно относительно недорого, потому что были плохи: легкие рельсы, слабый балласт, плохие шпалы…

Главное же – Россия вообще строила не так уж и много – городов, домен, больниц, жилых домов. Россия билась, но все больше запутывалась в паутине и внешних, и внутренних кровососов. И хотя конторы и офисы этих финансовых «пауков» находились по разные стороны государственной границы, обе их разновидности были одинаково чужды России и ее интересам.

Витте порой ставят в заслугу введение в России золотого обращения. Одним из реализаторов идеи был приглашенный Витте из Австро-Венгрии А. Ротштейн, который практически этим и занимался. Но вот слова Государственного контролера Петра Христофоровича Шванебаха: «Переход к золотому обращению совершился у нас главным образом путем накопления золота внешними займами». И поддерживать такой «успех» можно было тоже только новыми займами. Что получалось? Золотой запас был, вроде бы, солидным. Золотое обеспечение бумажных денег составляло около 120 %! В результате Запад… высасывал русское золото, а для кредитования национальной промышленности средств не хватало.

Все это было настолько очевидно, что мнения Ленина и Шванебаха, как видим, практически совпадали.

Тогда же Ленин писал о казенном публицисте Гурьеве из правительственного официоза «Россия». Газета «Земщина» определяла его как «публициста с еврейско-либеральным оттенком», и Ленин издевался: «Неужели и официальная „Россия“ является еврейско-либеральным органом?». Ленин же пояснял: действительный статский советник Гурьев был личным секретарем у Витте. А редактором «России», к слову, был бывший профессор права Демидовского лицея… Илья Яковлевич Гурлянд. Так что оттенок определялся все же верно.

 

* * *

 

С именем Витте часто связывают рост железных дорог и реже – рост пьянства на Руси. А ведь это он (правда, он ли один?) провел весьма занятную финансово-социальную новацию с казенной монополией на водку. Вот как описывал ее последствия потомственный монархист В. Шульгин: «Картины, разыгрывавшиеся перед магазинами „монопольки“, были отвратительны. Раньше люди пили в кабаках и корчмах. Там они сидели за столами и кое-чем закусывали. И как-никак не только орали пьяные песни, но иногда и беседовали. Кабак был в некотором роде клубом, хотя и низко пробным. После реформы кабаки закрылись. Потребители водки пили ее прямо из горлышка на улице, и упившиеся лежали тут же»…

Итак, до Витте простому человеку было где выпить и закусить. После Витте можно было только «налакаться». Замечу в скобках, что примерно по той же схеме уже в советское время с какого-то момента запретили употребление спиртного в столовых. Социальный результат этой меры очень напоминал «виттевский».

Стараниями Витте бюджет становился все более паразитическим и наполнялся не столько за счет прироста производства, сколько «пьяными» доходами. Чистый доход винной монополии возрос с 188 миллионов рублей в 1900 году до 675 миллионов в 1913 и составил около 30 % доходной части воистину «пьяного» бюджета.

Бывший Председатель Совета Министров и министр финансов Российской империи Владимир Николаевич Коковцов в своих воспоминаниях пишет, как весной 1913 года Витте одно время морочил ему голову с неким проектом отрезвления России, но так никакого проекта и не представил. Зато в конце года разразился в Государственном совете по этому поводу чисто истерической, по словам Коковцова, речью, закончив ее истошным «Караул!»… Речь, конечно, была чистым камуфляжем и явно предназначалась «для истории» – мол, не Витте споил Россию, он ее «отрезвить» хотел.

«Это слово „караул“, – вспоминал Коковцов, – было произнесено таким неистовым, визгливым голосом, что весь Государственный совет буквально пришел в нескрываемое недоумение не от произведенного впечатления, а от неожиданности выходки, от беззастенчивости речи»…

Пожалуй, в представленном кратком наброске с натуры личность Витте обрисована до забавного точно. Сергей Юльевич был хамелеоном – в жизни, в политике, в воззрениях. Возможно, именно его абсолютная бессовестность в сочетании с быстрым умом и дворянским происхождением привлекли к нему внимание еврейской буржуазной элиты в России уже на ранних этапах карьеры будущего графа… Ведь Витте пришел в государственную политику России с частной службы в акционерном обществе Юго-Западных железных дорог. А российские железные дороги – это еврейские магнаты Блиох, Гинцбурги, Варшавский, Поляковы. За свою долгую карьеру Витте не раз вступал в видимые конфликты с еврейскими деловыми кругами (с тем же Поляковым), но без теснейшего и теплого с ними сотрудничества его карьера просто не состоялась бы.

Причем, если пойти по пути авантюрных предположений, то прорыв Витте на высшие ступени официальной бюрократической лестницы можно представить как очень хитрую много ходовую комбинацию железнодорожной элиты. Комбинацию, где Сергей Юльевич сыграл роль пешки, уверенно продвигаемой опытным игроком в ферзи.

Витте сделал молниеносную карьеру. Закончив математический факультет Новороссийского университета в Одессе (!), он почти сразу начал служить на частных железных дорогах. В 1888 году тридцатидевятилетний Витте – управляющий Юго-Западными железными дорогами, где председателем правления был Блиох. По этим дорогам нередко ездил сам император Александр III – из Петербурга в Крым и обратно. Литерный царский поезд ходил со скоростями курьерскими. Ходил из года в год, и никаких происшествий с ним не случалось.

Рассказ о том, что произошло далее, абсолютно достоверен – он взят из мемуаров самого Витте.

По службе Витте приходилось такие поезда сопровождать, но к особе императора его не допускали. Все, что мог узреть Сергей Юльевич, – так это заношенные штаны Александра, которые латал ночами царский камердинер Котов (царь обнов не любил и занашивал одежду до ветхости).

Всё шло заведенным порядком и особого внимания на служащего Блиоха никто не обращал. Причем даже с Витте «на борту» поезда скорости не сбавляли.

И вдруг… Вдруг в августе 1888 года управляющий дорогами Витте начинает категорически требовать снижения скорости хода императорского поезда, ибо иначе он-де не гарантирует безопасности. Казалось бы, есть сомнения, проведи нужные дорожные работы. Но нет – Витте требует снижения хода, и министру путей сообщения адмиралу Посьету приходится переделывать график движения, увеличив его на три часа. В результате в Фастове на Витте обращается непосредственно высочайшее неудовольствие. Вначале, впрочем, его передает начальник царской охраны генерал Черевин, но Витте начинает возражать Черевину в тонах чрезмерно громких. И тогда… И тогда из салона выходит САМ Александр III и перебивает «ретивого служаку»:

– Да что Вы говорите. Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость, а на Вашей дороге нельзя ехать просто потому, что Ваша дорога жидовская.

Витте примолк, зато заговорил Посьет:

– Дорога Ваша, голубчик, не в порядке. На других же дорогах мы ездим быстро и никто государя везти медленно не осмеливается.

И тут Витте взвился:

– Знаете, Ваше высокопревосходительство, пускай делают другие как хотят, а я государю императору голову ломать не хочу, потому что кончится это тем, что Вы таким образом государю голову сломаете!

И исполнилось по его слову! Прошли два месяца. Срок до статочный для того, чтобы не вызывать лишних подозрений, но недостаточный для того, чтобы «усердие» Витте забылось. И 17 октября 1888 года около станции Борки под Харьковом (конечно же, не на Юго-Западной, а на Харьково-Николаевской дороге) поезд с Александром III и его семьей полетел под откос…

Витте, назначенный одним из экспертов, описывая происшедший инцидент, сочинил целую былину о том, как богатырь-император на своей спине удерживал крышу столового вагона, спасая домашних и прислугу. Эта живописная картина кочует из книги в книгу, но в действительности царскую семью вместе с императором спасли стены вагона, сдвинувшиеся «домиком» и задержавшие падение крыши.

Таким же живописным оказалось и экспертное заключение Витте в целом. И с ним не согласились ни А. Кони, при ехавший из Петербурга, ни директор Харьковского технологического института, инженер-технолог и профессор механики В. Кирпичев.

Витте печатно оспаривал мнение Кирпичева, заявляя, что тот-де «не знает железнодорожной практики». А ведь инженерное чутье у оппонента Витте было заложено, что называется, в генах. Кирпичевы – целая династия ученых-инженеров. Брат Михаил – химик, сотрудник Менделеева. Брат Нил – генерал, профессор Николаевской военно-инженерной академии, а в советское время – преподаватель Военно-инженерной академии имени В. Куйбышева. Сын Михаил – советский ученый, теплотехник, академик. Так что насчет «некомпетентности» Кирпичева наводил Сергей Юльевич тень на плетень.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.