Как я стерла этот мир, а затем придумала заново 4 глава

Мое пугливое вслушивание прервал охранник:

- Что ты торчишь в дверях, девочка? Дуй домой! И другим путь не задерживай.

Он подтолкнул меня в спину, и я вылетела на злосчастное крыльцо.

Надо сказать, к тому времени меня уже не встречал после занятий шофер на мерсе – я вытребовала право возвращаться домой самостоятельно. Благо, наша последняя школа находилась в пятистах метрах от дома. В тот день я впервые пожалела о проявленной самостоятельности.

Домой я вернулась на час позже, с настроением на уровне минус сто. Нет, ничего ужасного со мной не сотворили: не избили и не искалечили - так, попугали. Сорвали вязаную шапочку и извозили в грязи. Проорали несколько похабных частушек, прыгая вокруг, как павианы. Под злорадное улюлюканье вывели на лбу той самой кисточкой с тем самым лаком матерное слово (этим занималась по праву потерпевшей Аллочка, а остальные дружно инструктировали). Ее подначивали расписать и мое новенькое пальто – взамен испорченной кофточки, но она не решилась, видимо, опасаясь возможных разборок с моими родителями.

И хотя кости мои остались целы и я не получила ни одной оплеухи, было на редкость тошно. От мысли, что завтра придется тащиться в школу и вновь встречаться с торжествующими истязателями, не хотелось жить.

Подходя к нашему дому, в надвинутой до бровей грязной шапочке, я увидела Рина, сидевшего на подоконнике моей комнаты. Он свистнул и помахал рукой. Я втянула голову в плечи: вот уж с кем мне совсем не хотелось видеться! Разве не популярность моего братца виной моих несчастий и унижений?

Хотелось одного: прошмыгнуть незамеченной в свою норку, стереть ацетоном грязное слово на лбу и забраться, прямо в одежде, под одеяло. И скулить, скулить о несправедливости мироздания – пока не полегчает. Поэтому поднималась я с твердым намерением выставить Рина за пределы своей территории и от души предаться унынию.

В комнате было очень холодно – что естественно при распахнутом настежь окне. При моем появлении брат обернулся с самым жизнерадостным выражением физиономии.

- Рэна, с такой кислой миной надо наняться в помощники стоматолога: глядя на тебя, пациенты не будут бояться зубодробительной дрели, понимая, что их проблемы – мелочь в сравнении с твоими.

- Слушай, отвянь, а? Не до тебя. И вообще, что ты здесь потерял? Иди и морозь свою комнату.

- Сестренка сегодня не в духе. Проблемы во взаимопонимании со сверстниками?

Он подмигнул, спрыгнул с подоконника и закрыл окно. Но не ушел, а плюхнулся на тахту, приняв расслабленную позу.

- Раз ты и так все знаешь, зачем издеваешься? Что за утонченный садизм? В школе говорят, что ты меня стыдишься, что я затюканная и никчемная. И то, что мы с тобой родственники – самое большое недоразумение в мире. Ты меня даже не защищаешь, как братья сестер! Зачем вообще нужен старший брат, если он не защищает, а смеется и называет дурой, и все остальные…

Я замолчала на полуслове, почувствовав, как тяжелеют веки и окружающий мир дрожит в линзах вырастающих слез. «Ну вот, сейчас он наконец уйдет, и я смогу нареветься вдоволь!..»

- Значит, так! – Рин выпрямился. Лицо было уже не веселым, но злым и сосредоточенным. – Прекращай истерику. Приводи себя в порядок и спускайся в холл, я буду ждать. Есть одна идея.

- Как их наказать?.. – спросила я с глупой надеждой.

- Не совсем. Это было бы слишком скучно – разбираться с твоими идиотами- одноклассниками. Кстати, они не индиго случайно?

- Почему индиго?

- Ты разве не в курсе, что сейчас время детей-индиго? Эти детки за гранью добра и зла. Они могут убить, если кто-то стоит на пути к их цели. Я читал статью о них, она называлась "Убийцы с нимбом Иисуса Христа".

Я растерялась. И тут же обозлилась.

– Никакие они не индиго! У индиго есть сверхспособности, они мысли читают и исцеляют, а у этих – только о шмотках и тачках все разговоры!..

- Ну и славно. Значит, гибель от их рук тебе не грозит.

- Слушай, убирайся, а?.. – Я всхлипнула.

- Ладно, так и быть: даю тебе полчаса, чтобы выреветься. Если не уложишься в этот срок, пеняй на себя: буду развлекаться без тебя.

- Да не нужны мне твои развлечения, и сам ты мне на фиг не нужен, - но это я пробормотала еле слышно и в уже закрывшуюся дверь.

В полчаса я уложилась. Минут десять ревела, столько же оттирала лоб. Шапочку просто выкинула в мусорное ведро. Параллельно с этим перебрала все известные мне ругательства – даже такие, какие прежде не осмелилась бы произнести и про себя, будучи благовоспитанной девочкой. В первую очередь они были обращены к Рину, во вторую – к Аллочке и ее команде. Но также досталась и бывшим «подружкам»-старшеклассницам, и родителям, уродившим меня такой некрасивой и никчемной, и слякотной серой весне с ее грязью и лужами.

Дурное настроение после этих процедур не исчезло, но приобрело рациональный привкус. «Хорошо, пусть я имею полное право обидеться на Рина до смерти и никогда больше с ним не разговаривать, - уныло резюмировала я. - Но этим я накажу себя, а не брата. Рину плевать, по большому счету, общаюсь я с ним или нет, а я останусь без самого интересного в жизни. Ну да, он никак не подарок – насмешливый, равнодушный, жестокий. Но что если, не будь он именно таким, не было бы его волшебных глаз, его удивительных способностей? Конечно, старший брат, который бьет морды всем, кто косо взглянет на его сестренку, это здорово. Но ничего необычного в этом нет – такое встречается на каждом шагу. А вот на чудесности, которые творит Рин, больше никто не способен. И они дураки – Аллочка и все остальные, болтающие, что брат меня стыдится и издевается надо мной. Ведь только меня впускает он в свой волшебный мир, и никого больше. Может, он даже любит меня? По своему, как умеет».

- Ты пришла раньше на целых три минуты, поздравляю! Видимо, зависишь от меня сильнее, чем я предполагал.

- Тебе не удастся испортить мне настроение больше, чем оно уже испорчено. Можешь не стараться!

- Спорим, удастся? До сих пор сомневаешься в моих способностях?

- Это и будет развлечением, в котором ты предложил мне поучаствовать?

- Было бы слишком просто: ты на редкость предсказуема. Нет, в чем-то это забавно и даже бодрит, но сегодня хочется чего-нибудь поизысканнее. Давай для начала заберемся на крышу. Там и дышится легче, и в мозгах просторнее.

- Но там же холодно и сыро! И уже темнеет.

- Значит, ты остаешься?

Не дожидаясь моей реакции, Рин выскочил в прихожую и стал натягивать куртку. Демонстративно фыркнув, я поплелась следом.

Было еще светло (насчет темноты я покривила душой), но серо, пасмурно. Небо обхватило нас со всех сторон сырыми объятиями, когда, одолев пожарную лестницу, мы уселись, прислонившись к трубе и уперев ступни в новенькие красные черепицы.

Вид с трехэтажной высоты открывался безрадостный: дома казались облезлыми и сонными после долгой зимы, голые деревья покачивались на ветру. Лишь проносившиеся авто яркими нездоровыми пятнами вырывались из общего фона. Да еще реклама.

- Ты ведь не любишь раннюю весну, верно?

Брат поерзал, устраиваясь по-турецки.

- А за что ее любить? Мокро, грязно, слякотно. Чистота и белизна зимы кончились, а летняя жара еще не наступила. Я просто ненавижу это унылое время года.

- Вот как. А что еще ты ненавидишь?

- Ты хочешь, чтобы я всё перечислила?

- Да, было бы неплохо.

- Я ненавижу школу, одноклассников, учителей. Ненавижу родителей – да-да, потому что им нет до нас с тобой никакого дела.

- Не надо объяснений, просто перечисляй.

- Ненавижу раннее утро – когда нужно просыпаться. Тебя! Потому что…

- Я же сказал: объяснения не нужны.

- Хорошо. Ненавижу… весь мир, можно сказать.

- Замечательно! – Рин хлопнул себя по колену. – Какая ты, оказывается, злюка. Весь мир тебе не угоден! Ладненько. Давай, ты все это сотрешь?

- Как сотру?

- Очень просто. Будешь думать о том, что тебе не нравится – и оно будет стираться.

Я вгляделась в ехидную физиономию. Волосы брата шевелились от ветра, как пламя травы, сжигаемой по весне. Оттопыренное ухо нетерпеливо подрагивало, в радужках побежали знакомые волны.

- Знаешь, если ты это взаправду, то стоит поберечься: в первую очередь я могу стереть своего единственного братца!

- А вот этого не советую: я ведь буду помогать тебе совершать сию операцию. Мою персону лучше оставить напоследок. – Рин сложил руки в мольбе и жалобно заморгал. – Не убивай меня сразу, Иванушка, я тебе еще пригожусь!

- Ладно, - я милостиво кивнула. – Сразу не буду.

- Тогда с чего начнем? С весны – грязной, мокрой и мерзкой?..

- Давай с весны. А она и вправду сотрется?

- Почему нет? – Он пожал плечами. – Как и все остальное. Этот мир не слишком хорош, видишь ли. Стереть творение старикашки Йалдабаофа – одно удовольствие.

- Кого-кого?

- Так называли древние гностики демиурга, сотворившего наш мир. Но тебе еще рано, все равно не поймешь. Приступим?..

Я поколебалась, но недолго. Была не была!

- Что надо делать?

- Подумай о ней, о противной весне, скажи: «Исчезни!» и сделай жест, словно вытираешь доску от мела. Как-то так, наверное.

- Исчезни! – Я послушно исполнила требуемое, представив самые яркие признаки нелюбимого времени года.

Вышло машинально и сухо, и в первый момент я решила, что не получилось.

Но нет, получилось! Все стало по-другому. Как именно? Трудно объяснить. Ранней весны не стало – духа ее, образа, хотя и снег, и грязь, и голые деревья – всё присутствовало. Времени года вообще не было, никакого. Было безвременье. И еще – значительно потеплело и исчезли многие звуки.

- А… куда она делась? – спросила я шепотом, потрясенная случившимся.

- Понятия не имею. Но вышло забавно.

- А смогу я потом вернуть всё обратно, или это навсегда?

- Об этом следовало подумать прежде.

Я не на шутку испугалась того, что натворила, и вцепилась в рукав брата.

Рин усмехнулся, разжал мои пальцы и поменял позу, вытянув ноги.

- Что, жалко стало грязной, мокрой весны?.. Не плачь. Всё, что ты можешь вспомнить и представить, сможешь и вернуть, я думаю.

У меня вырвался вздох облегчения. Грязная-то она грязная, но ведь за весной следует лето…

- А почему ты не сделал этого сам, а доверил мне?

- Самому не так интересно. Да и пришлось бы затратить больше усилий. Для каждого сложного процесса нужен катализатор. Продолжим?

Я осмотрелась. Что бы еще стереть?

- Исчезни! - Пафосный жест в сторону полуоплывших серых сугробов прямо под нами и проступившей кое-где земли.

Не то чтобы они сильно мне досаждали – но любопытно было взглянуть, что появится на их месте. Не появилось ничего! Пустое белесое пространство, в котором повисли деревья и дома. Стали видны корни и подземные коммуникации, и это было так необычно и ни на что не похоже, что у меня закружилась голова.

Воодушевившись, я убрала тучи, надеясь, что вместо них появится солнце, но тучи сменила та же белесая хмарь. Словно я и впрямь стирала окружающее, как рисунок мелом со школьной доски или фломастером с пластика. И теперь пребывала в наполовину уничтоженной – или недописанной – картине.

Чтобы не вызвать новый приступ головокружения, прежде чем приступить к машинам и людям, я стерла деревья (которые, в общем-то, никогда мне не мешали). Отчего-то сразу за этим одинокие столбы электропередач и узоры проводов вызвали у меня спазм паники, и пришлось быстренько с ними расправиться.

- Послушай, а как быть с людьми? И с животными? Стирать каждого по отдельности или всех разом?

- А не утомишься – если каждого по отдельности? Знаешь, сколько на планете людей или, там, комаров?

- Да нет, я имела в виду знакомых!

- Можно начать с отдельных личностей, которые тебе особенно досадили, а закончить мыслью «все человечество». Или «вся флора и фауна» - за исключением тех, кого ты захочешь оставить.

- Тогда пусть сперва исчезнет мой класс! Вернее, сначала сотрется Аллочка, потом ее компания, а потом скопом все остальные.

Это было не так, как с тучами или весной. Я увидела комнату нашей «модели», занавески в полосочку, ноутбук с каким-то чатом и ее саму, возлежавшую животом на подушке в розовой пижаме. Сначала растворилось ненавистное лицо и влажные после душа волосы – размазались, стали белесым пятном. Кажется, она успела что-то почувствовать, потому что дернулась и вскочила. Затем - плечи, руки, ноги (они шевелились и дрожали, что было очень противно). Пижама осталась, розовыми холмиками застыв на ковре.

С четверкой ее «подельников» я церемонилась меньше, лишь на пару секунд выхватывая лицо каждого, прежде чем отправить в белесое небытие. Еще быстрее разделалась с остальными одноклассниками. Затем пожелала исчезнуть учителям, директрисе и завучу и стерла здание школы. На этом ненависть моя утихла. В душе разлилось приятное умиротворение.

- Можно на этом закончить! – объявила я Рину. – У меня отличное настроение: вполне довольна собой и окружающим миром.

- А при чем тут ты и твое настроение? – удивился брат. – Нельзя бросать дело на полдороге. Не получится написать новую картину на грязном холсте.

- А разве нельзя оставить так, как получилось? – Я обвела рукой странноватый пейзаж с проплешинами и пустотами. – Да, выглядит непривычно, но тем забавнее.

- По-моему, ты просто ленишься. Нет, так не пойдет! Если за дело возьмусь я, могу напрочь забыть про тебя – в творческом запале, когда стану выдумывать новый мир. И останешься ты неведомо где и незнамо в каком виде.

- Ах, вот как? Ты мне угрожаешь? Хорошо. Я сделаю это, только прошу отметить, что вынуждена так поступить под гнетом диктатуры и угрозой жестокой расправы.

Заключительную часть аннигиляции я начала с машин и домов. Потом людей – единой партией. Птиц, рыб, теплокровных… Когда я призадумалась, Рин напомнил мне о грибах, моллюсках, беспозвоночных – и я стерла их одной фразой:

- Исчезни, вся разнообразная мелкая хрень, на море и на суше!

Одной фразой были стерты растения, другой – промышленные и жилые постройки. Крыша под нами ухнула в небытие, но мы продолжали сидеть. Вдвоем, в мутно-молочной пустоте.

Было тихо, спокойно и сонно.

- «Джон Донн уснул. Уснуло все вокруг, уснули стены, пол, постель, картины… - Брат монотонно забормотал шедевр Бродского, без смены интонаций, как сомнамбула. – В подвалах кошки спят, торчат их уши…»

- Теперь твоя очередь? – осторожно вклинилась я в бесконечное стихотворение.

Рин кивнул, не прекращая декламации.

- «…Лисицы, волк. Залез медведь в постель. Заносит снег у входов нор сугробы…»

- Исчезни!

Я провела ладонью вдоль контура его лица, наблюдая, как вслед за пальцами тянется белесая пустота. Вот растворилось левое ухо – то, что выше правого, и упавшая на него прядь ярких волос… воротник рубашки, тонкая шея… Я стрела руки, грудную клетку, а затем и все туловище, вытянутые длинные ноги в тупоносых ботинках… Лицо оставила напоследок. Полюбовалась какое-то время висевшей в пустоте физиономией, сосредоточенно бубнящей, уставившейся в пространство. Рука дрогнула, когда заставила ее дотронуться до лба, бровей, подбородка… Губы продолжали бормотать:

- «…Мышь идет с повинной…»

На слове «с повинной» решилась стереть и их. Сразу стало очень тихо.

Долго (как показалось мне, очень долго) не решалась притронуться к глазам – с их искристыми волнами и неизъяснимым выражением. Рин, как назло, смотрел уже не в пространство, а на меня. Зрачки затягивали в свои пучины, гипнотизировали, звали. Чеширский мальчик, чьи глаза висят в воздухе, когда самого мальчика уже нету…

Тут он подмигнул. Пальцы дернулись и всё стерли – резким взмахом.

И я осталась одна.

Поначалу не было ни страшно, ни одиноко. Только очень захотелось спать. Или не спать, а забыться? Наверное, так выглядит непроявленное бытие, Ночь Брамы. (Это сейчас я нахожу нужный образ, а в то время, конечно, ни о чем таком не помышляла - просто отмечала, что мне тепло и комфортно.) Со сном я боролась, подозревая, что в такой ситуации он может оказаться беспробудным, а покоем и расслаблением наслаждалась.

Спустя недолгое время пустота и небытие наскучили. Захотелось определенности, проявленности (Дня Брамы). Потянуло к своей комнате, к компу с мерцающим монитором, к чашке шоколада перед сном и постельному белью в синий цветочек с запахом ириса. Пожалуй, поиграли – и хватит!

В первую очередь я решила вернуть брата: по большому счету, он являлся главной ценностью моего бытия. Зажмурившись, представила как можно отчетливее вздыбленные рыжие пряди, ассиметричные уши, светлые брови щеточкой, подвижные губы с вечно кривящей их усмешкой. Не забыла и одежду: салатного цвета рубашку с дюжиной карманчиков и заклепок и черные джинсы. Звонко воскликнула: «Появись!», широко и красиво взмахнув правой дланью.

Но никого и ничего не появилось! Та же молочная пустота и полное одиночество.

Решив, что неправильно подобрала «волшебное» слово, принялась варьировать: «Возникни!», «Пробудись!», «Воскресни!», «Проявись!», «Будь!», дойдя до слезливой мольбы: «Ну приди же, ну оживи, ну не будь такой сволочью, ну пожа-алуйста…»

Нулевой эффект. Чтобы не поддаться панике, принялась представлять всех подряд: маму, папу, Тинки-Винки, учителей. От людей перешла к предметам: тахта, монитор, ролики, плюшевая обезьянка у меня на подушке… Но и это не срабатывало.

И тут я по-настоящему испугалась. До состояния соляного столба, в котором бухает огромное сердце, и это звук – единственный на всю вселенную.

Из остолбенения бросилась в иную крайность: исщипала себе руку, надеясь, что наваждение пройдет, как сон. Обратившись к гипотетическим небесам (задрав голову, хотя «небеса» вполне могли оказаться и под ногами), торжественно поклялась НИКОГДА больше не участвовать в авантюрах моего сумасшедшего брата – если только выберусь из этой.

«Что я буду делать, совсем одна? Умру от жажды, от голода? От жажды быстрее, но мучительнее… А там, куда я всех отправила, наверняка есть и еда, и горячий шоколад, и мое любимое одеяло. Там есть всё – кроме меня… А что если попробовать стереть себя? Я проявлюсь там, где весь остальной мир, или уничтожусь? Соединюсь со всеми, либо стану никем и ничем. Ох, жутковато…»

В последний раз попытавшись представить (нашу кошку Мару) и убедившись, что ничего не выходит, я решилась. Хуже того, что есть, не будет, ведь так?

Зажмурившись, я провела ладонями вдоль лица и тела.

- Исчезни!!!

Накрапывал мелкий, холодный, занудливый весенний дождик. Он мгновенно изгнал из меня тепло. Под ногами была красная черепица, а рядом восседал, скрестив длинные ноги в тупоносых ботинках, Рин.

- Долго же ты.

- Почему ты не сказал, что так получится?! Знаешь, как я испугалась, когда твердила как заведенная: «Появись!», и ни черта не появлялось?..

- Получится что? Ты и впрямь решила, что уничтожила мир? Такое даже мне не под силу.

- Тогда что это было?!

- Ты вывернула всё наизнанку. Точнее, я вывернул – с твоей небольшой помощью. И побыла одна на невывернутой стороне. Знаешь, что теперь всё поменялось местами и правое стало левым, а левое правым? Только никто этого не заметит: ведь всех людей с их мозгами тоже вывернули. Правда, забавно?

- Ну, ты и козел! – с чувством выплеснула я. – Потрясающе забавно, ну просто: ха-ха-ха-ха!.. Знал бы кто, как я перепугалась. Всё, больше никаких экспериментов, никаких чудес! Знаю, что ты врешь, и ничего на самом деле не выворачивал, но все равно - сыта по горло. Клянусь!

- Поздравляю: уже через несколько дней ты станешь клятвопреступницей.

- Ни за что! Я дала клятву небесам, между прочим. Там, в пустоте.

- Ты умудрилась отыскать небеса в пустоте?!

Рин зашелся в хохоте, стуча кулаками и подошвами по черепице, и едва не скатился с крыши.

Больные сны

Решение, что, закончив школу, Рин поедет учиться в Штаты, было принято давно. На так называемом «семейном совете». Куда была приглашена и я, но, разумеется, в виде манекена без права голоса. Родители надеялись, спровадив сына в Гарвард, подышать спокойно. Ему же, казалось, было безразлично, где обитать и чем заниматься – в свободное от основного, таинственного и непонятного никому бытия, время.

Расстраивал его отъезд лишь меня. Если, конечно, не брать в расчет влюбленных и готовых на все девушек, зачастивших в наш дом, лишь только брат решил, что пришла пора стать мужчиной. Они так часто менялись, что воспринимать их всерьез было нелепо. Через постель Рина прошла даже Тинки-Винки, резко похудевшая и похорошевшая к пятнадцати годам. (После случившегося я долго не могла с ней разговаривать, но она, кажется, не сильно расстраивалась по этому поводу.)

Я переживала и мучилась заранее, стараясь делать это незаметно для окружающих и самого объекта мучений. Казалось, мой мир умрет с отъездом Рина. Я так привыкла к необычностям и чудесам, что нормальная жизнь виделась бесцветной, пресной, а главное - лишенной смысла. Я не влюблялась, подобно сверстницам – ни в киноактеров, ни в одноклассников. Была малоэмоциональной и даже аутичной (как определила бы теперь), но это совершенно не касалось брата. Что будет, когда его не станет рядом? Верно, спрячусь, как улитка, в свой домик и перестану реагировать на внешние раздражители. Подобная перспектива не радовала…

После Нового года, когда до отъезда Рина оставалось меньше шести месяцев, мое вдумчивое и глубокое горевание стало выплескиваться из берегов. Скрывать эмоции было все труднее. Я плохо ела, шмыгала носом в подушку, смотрела на брата глазами брошенного пса. Рин, естественно, все замечал и злился. Однажды выдал мне с яростью:

- Я еще не умер, а ты меня не только похоронила, но и всю могилу усыпала цветами и залила потоками горючих слез! Противно, честное слово.

Я не ответила и даже почти не обиделась. Старалась быть рядом при каждом удобном случае – напитаться им, как верблюд водой, впрок. Верно, смахивала на восторженную фанатку рядом со своим кумиром. Его быстро меняющиеся подружки терпеть меня не могли и подчеркивали это при каждом удобном случае. Рина тоже раздражало мое постоянное пребывание под боком, но почему-то он меня не гнал. Ни до, ни после тех дней не проводили мы столько времени вместе - хотя хамил и ехидничал он с не меньшей силой.

- Скажи, зачем я тебе вообще нужна? Зачем ты со мной общаешься? – спросила я как-то, не выдержав, после очередного спича на тему моей неприметности и обыкновенности. – Родственные чувства тебе неведомы, интереса к моей личности ты не испытываешь – тогда какой смысл?..

- Видишь ли, Рэна, - он скорчил многозначительную мину, - ты для меня вроде катализатора. Знаешь, что такое катализатор, из химии?

Я хмуро кивнула.

- Ну да, ты же отличница. Я заметил этот феномен давно, в деревне, когда ты скулила от страха – помнишь? И у меня получилось придумать тех забавненьких существ. Как их там…

- Дожки.

- Дожки… Это было начало. Не знаю, отчего так происходит, но я не могу пока быть таким с другими. И наедине с собой не могу. Уверен, это дело времени, когда-нибудь обязательно научусь. Но пока могу творить самые интересные штуки лишь в твоем обществе.

- А что будет потом? Когда ты научишься, я стану тебе не нужна?

- Видимо, да. Нафиг ты нужна, если я смогу сам? – Он едко и весело подмигнул. Отчаянье на моем лице было столь явным, что каменное сердце смягчилось. – А может, ты всегда будешь мне нужна. Не для одного, так для другого. Как знать? Давай не будем загадывать.

Весна в том году выдалась поздней и нервной. У нее не хватало сил справиться с холодом, и короткие оттепели сменялись надоевшими заморозками и снегопадами. В конце марта на реках и озерах еще стоял крепкий лед, и на выходных Рин со своей очередной пассией решили выбраться за город – покататься на коньках по глади лесного озера. (Подозреваю, то была идея Рина, а пассия послушно подчинилась.) Я напросилась с ними.

Дорога в лес прошла в траурном молчании. Пышноволосая красавица, старше брата года на три, демонстративно меня игнорировала. Понять ее было можно: мое присутствие для девушки оказалось неприятным (и нелогичным) сюрпризом. Как же поцелуи на заднем сидении и все то, ради чего была затеяна прогулка? (Лесное озеро ей хотелось считать предлогом, не слишком удачным.) Вдобавок, как я подозревала, ее обижало полное невнимание Рина к ее тачке – новенькому серебристому ситроену, которым она управляла весьма ловко. Девушка, верно, не успела еще узнать, что Рин терпеть не мог автомобили. (Когда наш отец заикнулся о том, что, если он получит аттестат зрелости без троек, станет владельцем престижной тачки, брат громко взмолился: «Лучше деньгами!»)

Рин устроился на заднем сидении и рассматривал заснеженные виды, ткнувшись носом в тонированное стекло. В тот день брат был излишне сдержан и немногословен – даже для своего фонового состояния, не отличавшегося избытком болтливости. Светской беседы не поддержал, и девушке после двух-трех попыток что-то мелодично промяукать, пришлось заткнуться, покусывая накрашенные лиловым губы и сдувая с лица шаловливую прядь.

Последний километр до нужного места, как выяснилось, нужно было одолевать своим ходом.

- Как ты себе это представляешь? Всю ночь шел снег, поверх льда будет лежать толстенный слой! И как по нему кататься?.. – бурчала, семеня и оскальзываясь на узкой тропинке, пассия (звавшаяся то ли Леной, то ли Людой, точно не помню, но буква «л» определенно присутствовала).

Ее угораздило нацепить в лес сапоги на шпильках и обтягивающие красивую плоть голубые лосины. Похоже, красавица до последнего момента рассчитывала на автомобильную прогулку, но никак не на штурм сугробов.

- Там будет чисто.

- С чего ты так уверен? Ты что, сбегал туда и расчистил?.. – Она захихикала, но тут же охнула, промахнувшись мимо тропинки и увязнув по колено в снегу.

- Если ты сомневаешься в моих словах, лучше сразу отправляйся обратно.

- Да ладно тебе, милый, я же просто спросила! Сердитый какой… Просто зубастый львенок! Нет-нет, взрослый могучий лев!..

С усилием вытащив ногу, она подобострастно прижалась к независимой сутулой спине. Я заметила, как дернулось левое ухо Рина – признак раздражения. Интересно, зачем он встречается с девицами, от которых его тошнит? Я поставила себе зарубку в памяти – на досуге спросить об этом.

Наконец, мы добрели до места. Озеро было покрыто прозрачным зеленоватым льдом – и никаких сугробов. (В чем я, собственно, не сомневалась.) Деревья казались еще чернее и еще стройнее от свежего снега, венчающего их ветви. Было тихо, морозно и волшебно. (Негромко и подспудно волшебно, а не как в чудесах Рина.)

Впрочем, тишина и дыхание сказки рассеялась быстро – от кокетливых визгов Леночки (или Людочки? – поскольку это неважно, буду называть ее Леной), умиленно щебетавшей, натягивая коньки, какой Рин молодец и какая она дурочка, что лезла со своим недоверием.

На льду парочка смотрелась грациозно и ловко. Девица когда-то занималась фигурным катанием, о чем поведала еще по дороге, а Рину не нужно было ничему учиться: способности ко всему на свете таились у него в крови. Я же вставала на коньки только пару раз, в раннем детстве, потому чувствовала себя неуклюжим парнокопытным. Мне не удавалось одолеть и десяти метров, чтобы не шлепнуться на пятую точку, и уже через четверть часа мучений она ощутимо заныла. А Рин с подружкой со свистом взрезали зеленый лед и беспечно смеялись. И самое обидное, что даже не надо мной – меня для них просто не существовало.

Я сто раз прокляла себя за дурацкую идею провести с братом выходные. Ведь знала же, что будет именно так: с посторонними людьми он меня обычно не замечал.

Не выдержав одинокого монотонного процесса скольжения-шлепанья-вставанья и возжелав присоединиться к общему веселью, я повернула к парочке. Рин в пируэте пронесся мимо. Пытаясь приостановить его и не справившись с управлением, я мешком рухнула ему под ноги. Брат, тоже не удержав равновесия, грохнулся рядом, проехавшись ладонью по лезвию моего конька.

Не помню, упоминала ли я, что Рин не переносил боли, а от вида собственной крови мог свалиться в обморок или озвереть. Поэтому, увидев, как брат изучает алый разрез на руке и лицо его становится еще более ассиметричным и диким, я предпочла отползти подальше, не тратя времени на вставание - на четвереньках.

- Ринат, что случилось? – Грациозная Лена притормозила возле раненого и присела на корточки. - Какой ужас!.. Впрочем, ничего страшного: царапина. Давай перевяжу: у меня чистый платок есть.

Со своими пышными желтыми прядями она была вылитая Мария Магдалина, склонившаяся над ногами Учителя, чтобы омыть их слезами и просушить волосами.

- Отвали!.. – В голосе брата была даже не злость, а животная ярость.

От растерянности Лена отшатнулась и шлепнулась – совсем, как я – на пятую точку.

- Что?..

- Не расслышала?!

Рин поднялся, держа ладонь растопыренной, расцвечивая лед алыми кляксами, и шагнул ко мне. Я зажмурилась, вжав голову в плечи. Было очень страшно: прежде мне не случалось причинять ему боль, потому и представить было нельзя, что сейчас последует.

- Посмотри! – Он сунул раненую руку мне под нос.

Повеяло тяжелым соленым запахом. Помню, я испытала удивление: человеческая кровь вроде бы так сильно и резко пахнуть не должна.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: