ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ДВИГАТЕЛЬ

Технология — основа этих удивительных экономичес­ких перемен. Это не означает, что технология — единствен­ный источник изменения в обществе. Социальные перевороты могут быть вызваны изменением в химическом составе атмосферы, изменениями климата, плодородия по­чвы и многими другими факторами. Тем не менее техноло­гия, бесспорно, — главная сила, лежащая в основе ускоряющего рывка.

Для большинства людей слово «технология» вызывает в воображении образы дымящих сталелитейных заводов или лязгающих механизмов. Возможно, классическим символом технологии все еще остается сборочный конвейер, создан­ный Генри Фордом полвека назад и превращенный в мощ­ный социальный символ Чарли Чаплином в «Новых временах». Однако этот символ всегда был неадекватным, даже вводил в заблуждение, ибо технология — это всегда больше, чем фабрики и машины. Изобретение хомута для лошади в сред­ние века привело к значительным изменениям в методах ведения сельского хозяйства и было таким же технологи­ческим шагом вперед, как изобретение Бессемеровой печи столетия спустя. Кроме того, технология включает техни­ческие приемы, а также машины, которые могут быть необ­ходимы или необязательны для их применения. Она включает способы осуществления химических реакций, раз­ведения рыбы, посадки лесов, освещения театров, подсчета голосов или преподавания истории.

Старые символы технологии еще более ложны сегодня, когда наиболее передовые технологические процессы про­исходят далеко от сборочных конвейеров или открытых то­пок. В электронике, в космической технологии, в большинстве новых отраслей промышленности относитель­ная тишина и чистота окружающей обстановки оказывают­ся характерной, а иногда существенно важной чертой. А сборочный конвейер — организация армии людей для вы­полнения простых повторяющихся функций — это анахро-

низм.Пришло время поменять наши символы технологии в соответствии с убыстряющимися переменами в самой тех­нологии.

Это ускорение часто подчеркивается кратким описани­ем прогресса в транспортных средствах. Отмечалось, напри­мер, что в 6000 г. до н. э. наиболее быстрым средством передвижения, доступным человеку для длинных расстоя­ний, был верблюжий караван, передвигающийся со сред­ней скоростью восемь миль в час. И только около 1600 г. до н. э., когда была изобретена колесница, максимальная ско­рость увеличилась приблизительно до 20 миль в час⁶.

Это изобретение было таким впечатляющим, так трудно было преодолеть этот скоростной барьер, что почти 3500 лет спустя, в 1784 г., первый почтовый дилижанс, разъез­жавший по дорогам Англии, преодолевал в среднем десять миль в час. Первый паровой локомотив, появившийся в 1825 г., смог развить скорость до тринадцати миль в час, а крупные парусные суда того времени не развивали и поло­вины этой скорости. Вероятно, не раньше 1880 г. человек с помощью более передовой конструкции парового локомо­тива смог достичь скорости сто миль в час. Миллионы лет ушли у человеческой расы на достижение этого рекорда.

Только 58 лет ушло, однако, на то, чтобы превзойти этот предел в четыре раза, и к 1938 г. человек на самолете пре­одолел барьер 400 миль в час. Через какие-нибудь 20 лет эти цифры удвоились. К 60-м годам реактивные самолеты достигли скорости 4000 миль в час, а люди в космических кораблях летали вокруг Земли со скоростью 18 000 миль в час. На графике линия, представляющая прогресс за послед­нее поколение, вертикально уйдет за край листа.

Рассматриваем ли мы пройденные расстояния, достиг­нутые вершины, найденные минералы или используемую силу взрыва, мы видим одну и ту же тенденцию ускорения. Модель здесь и в тысяче других статистических выкладок абсолютно ясна и безошибочна. Проходят тысячелетия или столетия, затем, в наше время, — внезапный прорыв гра­ниц, фантастический рывок вперед.

Причина этого в том, что технология сама служит себе питательной средой. Технология делает возможной все боль­шее количество техники. Посмотрим на инновационный процесс. Технологическая инновация состоит из трех ста­дий, связанных вместе в самовозобновляющийся цикл. Во-первых, имеется созидательная, осуществимая идея. Во-вторых, ее практическое применение. В-третьих, ее рас­пространение в обществе.

Процесс завершен, круг замкнулся, когда распростра­нение технологии, воплощающей новую идею, в свою оче­редь помогает генерировать новые созидательные идеи. Сегодня есть доказательства, что время между каждой из ступеней этого цикла укорачивается.

Таким образом, не просто верно, как часто отмечается, что 90% всех ученых, которые когда-либо жили, живы и поныне. Новые научные открытия совершаются каждый день. Эти новые идеи приводятся в действие гораздо быст­рее, чем когда-либо раньше. Время между оригинальной концепцией и практическим использованием радикально сократилось⁷. Это поразительная разница между нами и нашими предками. Аполлоний Пергский открыл коничес­кие сечения, но прошло 2000 лет, прежде чем они были применены для решения инженерных проблем. Только че­рез столетия как анестезирующее средство стали применять эфир, свойства которого первым открыл Парацельс.

Разрыв между открытием и внедрением был значитель­ным еще недавно. В 1836 г. была изобретена машина, кото­рая жала, молотила, вязала солому в снопы и насыпала зерно в мешки. Эта машина была сама основана на технологии, которая в то время уже была известна 20 лет. Но лишь 100 лет спустя, в 30-е годы, такой комбайн был выпущен на рынок. Первый английский патент на пишущую машинку был выдан в 1714 г., а в продажу машинки поступили через полтора столетия. Только через век открытие Николаса Апперта — консервация продуктов — заняло важное место в пищевой промышленности⁸.

Сегодня такой разрыв между идеей и ее реализацией почти невозможно представить. Мы не энергичнее наших

предков, но мы с течением времени изобрели все виды со­циальных приспособлений для ускорения процесса. Таким образом, время между первой и второй стадиями иннова­ционного цикла — между идеей и применением — резко сократилось. Франк Линн, например, исследовав 20 глав­ных нововведений (замороженные продукты питания, ан­тибиотики, интегрирующие схемы, искусственная кожа и пр.), обнаружил, что с начала нашего столетия более чем на 60% сократилось среднее время, необходимое для того, чтобы крупное научное открытие было переведено в полезную тех­нологическую форму⁹. Сегодня широкомасштабная и рас­тущая индустрия исследований и развития сознательно работает над тем, чтобы еще больше сократить отставание.

Но если уходит меньше времени на то, чтобы предло­жить новую идею на рынок, меньше времени уходит на рас­пространение ее в обществе. Таким образом, интервал между второй и третьей стадиями цикла — между применением и распространением — также сокращается и темп распрост­ранения увеличивается с поразительной быстротой. Это подтверждается историей нескольких знакомых домашних приспособлений. Роберт Б. Янг из Станфордского исследо­вательского института изучал промежуток времени между первым коммерческим предложением нового электропри­бора и производственным максимумом.

Янг обнаружил, что для группы приборов, внедренных в Соединенных Штатах до 1920 г. — в том числе пылесос, электроплита и холодильник, — средний промежуток вре­мени между предложением и максимальным производ­ством был 34 года. Но для группы, которая появилась в 1939-1959 гг. — в том числе электрическая сковорода, те­левизор и комбинация стиральной и сушильной машины, — промежуток времени был уже восемь лет. Отставание со­кратилось более чем на 76%. «Послевоенная группа, — зая­вил Янг, — ярко показала быстро ускоряющийся характер современного цикла»¹⁰.

Ускоренный темп изобретения, эксплуатации и распро­странения в свою очередь еще больше ускоряет весь цикл.

Ибо новые машины или технологии — это не просто про­дукт, а источник свежих созидательных идей.

Каждая новая машина или технология в некотором смыс­ле изменяет все существующие машины и технологии, по­зволяя нам сочетать новые комбинации. Число возможных комбинаций возрастает экспоненциально по мере того, как число новых машин или технологий возрастает арифмети­чески. В самом деле каждая новая комбинация может сама по себе рассматриваться как новая супермашина.

Компьютер, например, сделал возможными сложные космические исследования. Соединенный с чувствитель­ными приспособлениями, коммуникационным оборудо­ванием и источниками питания, компьютер стал частью системы, которая в целом образует единую новую супер­машину для исследования космического пространства. Но для того чтобы машины или технологии соединялись по-новому, их надо видоизменить, адаптировать, усовершен­ствовать или внести какие-либо дополнения. Поэтому само усилие интегрировать машины в супермашины при­водит к новым технологическим инновациям.

Кроме того, важно понимать, что технологическая ин­новация — это не просто сочетание и перестановка машин и технологий. Новые технологии не только предполагают или требуют вносить изменения в технику, они предпола­гают новые решения социальных, философских, даже лич­ных проблем. Они изменяют все интеллектуальное окружение человека и его мировоззрение.

Мы все учимся у нашего окружения, постоянно ища в нем — хотя, возможно, бессознательно — модели для подра­жания. Эти модели — не только другие люди. Все чаще это машины. Их присутствие незаметно заставляет нас думать в определенном направлении. Было отмечено, например, что часы появились вместе с предложенным Ньютоном образом мира — больше похожего на часы механизма, — и это фило­софское понятие имело огромное влияние на интеллектуаль­ное развитие человека. В этом образе космоса как больших часов были имплицированы идеи о причине и следствии и о важности внешних по сравнению с внутренними стимулов,

которыесегодня определяют ежедневное поведение всех нас. Часы также оказали влияние на нашу концепцию времени, мы органично воспринимаем то, что день разделен на 24 рав­ных отрезка по 60 минут каждый.

Недавно компьютер вызвал бурю новых идей о челове­ке как взаимодействующей части более крупных систем, о его физиологии, о том, как он учится, запоминает, прини­мает решения. Практически каждая научная дисциплина — от политологии до семейной психологии — была затронута волной образных гипотез, вызванной изобретением и рас­пространением компьютера, и его влияние еще не исчерпа­но. Инновационный цикл, подпитывая сам себя, убыстряет темп.

Однако если технологию рассматривать как великий двигатель, мощный ускоритель, то знание следует рассмат­ривать как его топливо. Итак, мы подходим к трудному воп­росу процесса ускорения в обществе, ибо двигатель каждый день заполняется все более обогащенным топливом.

ЗНАНИЕ КАК ТОПЛИВО

Скорость, с которой человек накапливает полезную ин­формацию о себе и Вселенной, идет по спирали вверх в течение 10 000 лет. Эта скорость резко возросла вверх с изобретением письменности, но даже тогда она оставалась мучительно медленной в течение веков. Следующий боль­шой скачок в приобретении знаний произошел только с изобретением печатного станка в XV в. Гутенбергом и дру­гими. До 1500 г., согласно большинству оптимистичных оценок, Европа выпускала книги со скоростью 1000 назва­ний в год. Это означает, в некотором приближении, что ушел целый век на выпуск библиотеки в 100 000 книг¹¹. К 1950 г., спустя четыре с половиной столетия, скорость воз­росла так резко, что Европа выпускала уже 120 000 назва­ний в год, т. е. за десять месяцев выпускалось столько же

названий, сколько раньше за сто лет. К 1960 г., через 10 лет, произошел еще один значительный скачок: столетняя ра­бота могла быть выполнена за семь с половиной месяцев. А к середине 60-х годов выпуск книг в мировом масштабе, включая Европу, приблизился к ошеломляющей цифре — 1000 названий вдень.

Вряд ли можно спорить с тем, что каждая книга увели­чивает прогресс знаний. В действительности кривая уско­рения в публикации книг примерно параллельна скорости, с которой человек открывает новые знания. Например, до Гутенберга были известны только одиннадцать химических элементов. Антимоний, двенадцатый, был открыт пример­но тогда, когда Гутенберг работал над своим изобретением. Это произошло целых 200 лет спустя с момента открытия одиннадцатого, мышьяка. Если бы тот же темп открытий сохранился, мы бы сейчас добавили только два-три элемен­та в периодическую таблицу времен Гутенберга. Однако за 450 лет после изобретения печатного станка было открыто около 70 других элементов. А с 1990 г. мы выделяем остав­шиеся элементы не со скоростью один в каждые 200 лет, а один в каждые три года¹².

Более того, есть основания полагать, что скорость про­должает резко возрастать. Сегодня, например, число науч­ных журналов и статей удваивается, как промышленное производство в развитых странах, примерно каждые 15 лет. Согласно биохимику Филипу Сикевицу, «то, что узнали за последние три десятилетия о природе живых существ, зат­мевает своими масштабами знаний любой сравнимый пе­риод научного открытия в истории человечества». Сегодня только правительство Соединенных Штатов выпускает 100 000 докладов ежегодно плюс 450 000 статей, книг и сообщений. В мировом масштабе научно-техническая литература уве­личивается со скоростью около 60 000 000 страниц в год.

Компьютер вырвался на сцену около 1950 г. С его бес­прецедентной способностью к анализу и распространению чрезвычайно разных видов данных в невероятных количе­ствах и с головокружительной скоростью он в последнее время стал главной силой ускорения в приобретении зна-

ний. В сочетании с другими все более мощными аналити­ческими системами для наблюдения за невидимым миром он развил скорость приобретения знаний до ошеломляю­щего темпа.

Фрэнсис Бэкон говорил: «Знание — сила». Это можно перевести на современный язык. В нашем социальном ок­ружении «Знание — это перемены» — и ускоряющееся при­обретение знаний, питающее великий двигатель технологии, означает ускорение преобразований.

ПОТОК СИТУАЦИЙ

Открытие. Применение. Влияние. Открытие. Мы видим здесь цепную реакцию изменения, резко возрастающую кривую ускорения социального развития человечества. Это ускорение теперь достигло уровня, при котором его уже нельзя при каком угодно большом воображении считать «нормальным». Институты индустриального общества боль­ше не могут его выдерживать, и его влияние сотрясает их все. Ускорение — это одна из наиболее важных и наименее понятых из всех социальных сил.

Но это еще не все. Ибо ускорение перемен — это также и психологический фактор. Хотя его почти полностью иг­норировали психологи, возрастающая скорость перемен нарушает наше внутреннее равновесие, преобразуя сам спо­соб переживания жизни. Внешнее ускорение превращается в ускорение внутреннее.

Это можно проиллюстрировать, хотя в весьма упрощен­ном виде, если мы представим жизнь одного человека как большой канал, по которому течет опыт. Этот поток опыта состоит из бесчисленных «ситуаций». Ускорение перемен в окружающем обществе резко изменяет поток ситуаций, иду­щий через этот канал.

Нет четкого определения ситуации, но мы не могли бы УЧИТЬСЯ на опыте, если бы мысленно не разбивали его на

эти управляемые отрезки. Кроме того, хотя границы между ситуациями бывают нечеткими, каждая ситуация имеет оп­ределенную «целостность», определенную интегрированность.

Каждая ситуация имеет также определенные идентифи­кационные компоненты. Сюда входят «вещи» — физичес­кое окружение естественных или созданных человеком предметов. Каждая ситуация происходит в каком-то «мес­те» — действие происходит на определенном месте или аре­не. (Не случайно латинский корень «situ» означает место.) Каждая социальная ситуация имеет, по определению, на­бор персонажей — людей. Ситуации также включают рас­положение в организационной сети общества и контекст идей или информации. Любую ситуацию можно проанали­зировать в терминах этих пяти компонентов.

Но ситуации также включают отдельное измерение, ко­торое, поскольку оно проходит через все остальные, часто упускается из виду. Это длительность ситуации. Две похо­жие во всех других отношениях ситуации вовсе не одинако­вы, если одна длится дольше другой. Время решающим образом изменяет смысл или содержание ситуаций. Если похоронный марш играть слишком быстро, он превращает­ся в веселенькую мелодию, так и ситуация, растянутая во времени, имеет явно другой оттенок или смысл, чем та, которая ударяет нас на манер стаккато, проявляясь внезап­но и также быстро исчезая.

Это первая важная точка, в которой усиливающийся удар большого общества обрушивается на обыденный опыт со­временного человека. Ибо ускорение перемен, как мы по­кажем, сокращает длительность многих ситуаций. Это не только разительно изменяет их «оттенок», но подстегивает их прохождение через канал опыта. Сейчас (по сравнению с жизнью в менее быстро меняющемся обществе) больше ситуаций проходят через этот канал в любой данный ин­тервал времени, и это обусловливает глубокие трансформа­ции в психологии человека.

Пока мы пытаемся сосредоточиться только на одной ситуации в один момент времени, возросшая скорость, с

которой ситуации протекают мимо нас, значительно ослож­няет всю структуру жизни, умножая число ролей, которые мы должны играть, и выбор, который мы вынуждены де­лать. Это в свою очередь объясняет ощущение удушающей сложности современной жизни.

Кроме того, ускорение ситуаций требует гораздо боль­ше работы сложных механизмов сосредоточения, с помо­щью которых мы переключаем наше внимание с одной ситуации на другую. Все больше переключений туда-сюда, все меньше времени на то, чтобы неторопливо углубиться в одну проблему или ситуацию в один отрезок времени. Вот что кроется за смутным ощущением, отмеченным ранее, — «Все движется быстрее». Все действительно движется быст­рее. Вокруг нас. И через нас.

Ускорение изменения в обществе увеличивает труд­ность преодоления жизненных проблем еще и потому, что на нас обрушивается фантастический поток нового. Каждая ситуация уникальна. Но ситуации часто похожи одна на другую. Это фактически позволяет нам учиться на опыте. Если бы каждая ситуация была абсолютно но­вой, без какого-либо сходства с ранее пережитыми ситу­ациями, наша способность справляться с ней была бы безнадежно подорвана.

Однако ускорение изменения радикально меняет рав­новесие между новыми и знакомыми ситуациями. Возра­стающие темпы перемен вынуждают нас не просто справляться с более быстрым потоком, но со все боль­шим числом ситуаций, к которым предыдущий личный опыт не подходит. А психологические последствия этого простого факта, которые мы рассмотрим в последующих главах, — не что иное, как взрыв.

«Когда вещи начинают меняться вовне, у вас происхо­дит параллельное изменение внутри», — говорит Кристо­фер Райт из Института по исследованию влияния науки на человека. Характер этих внутренних изменений настолько глубок, что по мере того, как ускоряющий рывок набирает скорость, он будет проверять нашу способность жить в тех

рамках, которые до сих пор определяли человека и обще­ство. По словам психоаналитика Эрика Эриксона, «в на­шем обществе в настоящее время «естественный ход событий» заключается как раз в том, что темп перемен должен продолжать ускоряться до пока еще недостигну­тых границ человеческой и институциональной приспособ­ляемости»¹³.

Для того чтобы выжить, чтобы предотвратить то, что мы назвали шоком будущего, индивид должен стать бесконеч­но более адаптируемым и знающим, чем когда-либо рань­ше. Он должен искать абсолютно новые способы бросить якорь, ибо все старые корни — религия, нация, общность, семья или профессия — уже шатаются под ураганным на­тиском силы ускорения. Однако прежде чем он сможет это сделать, он должен понять, как воздействия ускорения про­никают в его частную жизнь, сказываются на его поведе­нии и изменяют качество существования. Другими словами, он должен понять временность вещей.

¹ О случае прогерии сообщается в выходящей в Торонто Daily Star, March 8, 1967.

² Хаксли о темпе перемен см. в: [267], с. viii-ix.

³ Данные о росте городов взяты из: Ekistics, July 1965, Табли­ца 4, с. 48.

⁴ Оценка темпов урбанизации взята из: World Health, December, 1964, с. 4.

⁵ Данные о производительности во Франции из [283], с. 64.

⁶ Скорость перевозок в прошлые годы приводится в: «Biggest Challenge: Getting Wisdom by Peter Goldmark // Printer's Ink, May 29, 1964, c. 280. См. также: [137], с. 61 и [151], с. 5.

⁷ Материал об отставании между изобретением и применени­ем см.: [291], с. 47-48.

⁸ Ссылка на Апперта взята из: «Radiation Preservation of Food» by S.A. Goldblith // Science Journal, January, 1966, c. 41.

⁹ Исследование Линна кратко излагается в «Our Accelerating Technological Change» by Frank Lynn //, Management Review, March, 1967, c. 67-70. См. также: [64], с. 3-4.

¹⁰ Работа Янга опубликована в: Product Growth Cycles — A Key to Growth Planning by Robert B. Young // Menlo Park, Calif.: Stanford Research Institute, без даты.

¹¹ Данные о выпуске книг взяты из: [206], с. 21, [200], с. 74 и [207], статья об инкунабулах.

¹² Скорость открытия новых элементов дана по: [146], доку­мент I, с. 21.

¹³ Высказывание Эриксона приводится в [105], с. 197.

Глава 3. ТЕМП ЖИЗНИ

До недавнего времени его изображение было повсюду: его показывали по телевизору, он смотрел на вас с реклам­ных щитов в аэропортах и на железнодорожных вокзалах, с листовок, спичечных коробков и обложек журналов. Он был вдохновенным созданием Мэдисон-авеню — выдуманный персонаж, с которым миллионы людей могли себя подсоз­нательно отождествлять. Молодой и аккуратно подстрижен­ный, он нес портфель-«дипломат», бросал взгляд на часы и выглядел как обычный бизнесмен, спешащий на очеред­ную деловую встречу. Однако на спине у него был какой-то огромный нарост. Сзади, между лопатками, у него торчал огромный ключ в форме бабочки, вроде тех, которыми за­водят механические игрушки. Сопровождающий текст при­зывал заведенных руководителей «ослабить пружину» — расслабиться — в отелях Шератон. Этот заведенный, по­стоянно занятой человек был и остается убедительным сим­волом людей будущего, миллионы которых чувствуют, что их подстегивают и подгоняют, как будто у них в спине тоже торчит огромный ключ.

Простой человек знает мало и беспокоится еще меньше о цикле технологических инноваций или связи между при­обретением знаний и темпом перемен. Но в то же время он

остро ощущает темп своей собственной жизни — каким бы он ни был.

Простые люди часто говорят о темпе жизни. Но стран­но, что ему практически не уделяют внимания ни психоло­ги, ни социологи. Эта несостоятельность наук, изучающих поведение человека, удивительна, ибо темп жизни глубоко влияет на поведение, вызывая сильные и противоречивые реакции у разных людей.

Действительно, не будет преувеличением сказать, что темп жизни прочерчивает линию по человечеству, разделяя нас на лагеря, вызывая горькое непонимание между роди­телями и детьми, между Мэдисон-авеню и Мейн-стрит, между мужчинами и женщинами, между американцами и европейцами, между Востоком и Западом.

ЛЮДИ БУДУЩЕГО

Жители Земли разделены не только по расовому, ре­лигиозному или идеологическому признаку, но также в ка­ком-то смысле и во времени. Изучая нынешнее население земного шара, мы обнаруживаем небольшую группу людей, которые еще живут охотой и собирательством, как тысячи лет назад. Другие, их большинство, полагаются не на мед­вежью охоту или сбор ягод, а на сельское хозяйство. Они живут во многих отношениях так же, как жили их предки столетия тому назад. Эти две группы вместе составляют около 70% жителей Земли. Это люди прошлого.

Более 25% населения Земли живут в промышленно раз­витых странах. Они живут современной жизнью. Они про­дукт первой половины XX в., сформированные механизацией и массовым образованием, воспитанные на оставшихся в памяти воспоминаниях о сельскохозяйственном прошлом своей страны. Они — люди настоящего.

Оставшиеся 2—3% населения планеты нельзя назвать ни людьми прошлого, ни людьми настоящего. Ибо в главных

центрах технологических и культурных перемен, в Санта-Монике (Калифорния) и Кембридже (Массачусетс), в Нью-Йорке, Лондоне и Токио о миллионах мужчин и женщин можно уже сказать, что они живут в будущем. Эти перво­проходцы, часто неосознанно, сегодня живут так, как дру­гие будут жить завтра. И хотя сегодня они составляют только несколько процентов населения земного шара, они уже формируют международную нацию будущего. Они развед­чики человечества, самые первые граждане мирового рож­дающегося в муках супериндустриального общества.

Что отличает их от остальных людей? Разумеется, они богаче, лучше образованы, более мобильны, чем большин­ство. Они также дольше живут. Но что особенно отличает людей будущего — это то, что они уже попали в новый, ускоренный темп жизни. Они «живут быстрее», чем люди вокруг них.

Некоторые глубоко привязаны к этому высокоскорост­ному темпу жизни. Они всячески пытаются вызвать его и чувствуют тревогу, напряжение или дискомфорт, когда темп замедляется. Они отчаянно хотят быть там, «где происходят события». (Действительно, некоторых едва ли волнуют со­бытия, которые происходят в удобно быстром темпе.) Джеймс А. Уилсон обнаружил, например, что притягатель­ность быстрого темпа жизни — один из скрытых мотивов широко дискутируемой «утечки мозгов» — массовой мигра­ции европейских ученых в Соединенные Штаты и Канаду¹. Исследовав 517 английских ученых и инженеров, которые мигрировали, Уилсон пришел к заключению, что их при­влекли не только более высокая заработная плата и лучшие условия для проведения исследований, но также более бы­стрый темп. Мигранты говорят, пишет он, что их «не отпу­гивает «более быстрый темп» Северной Америки; напротив, они явно предпочитают этот темп другому». То же сообща­ет ветеран движения за гражданские права в Миссисипи: «Люди, которые привыкли к ускоренному темпу городской жизни... не могут долго выносить жизнь на сельскохозяй­ственном Юге. Вот почему люди всегда куда-то едут без особой причины. Путешествие — это наркотик нашего Дви-

жения». Эти разъезды, на вид бесцельные, служат компен­саторным механизмом. Понимание сильной притягатель­ности определенного темпа жизни для человека помогает во многом объяснить иначе необъяснимое или «бесцель­ное» поведение.

Но если некоторые получают мощную подпитку от но­вого быстрого темпа, у других он вызывает неприязнь, они ни перед чем не останавливаются, чтобы «избавиться от этой карусели», как они говорят. Принимать участие в зарожда­ющемся супериндустриальном обществе — значит прини­мать участие в мире, движущемся все быстрее, чем когда-либо, но они предпочитают не участвовать, а бездей­ствуют на собственной скорости. Не случайно несколько сезонов назад в Лондоне и Нью-Йорке огромной популяр­ностью пользовался мюзикл под названием «Остановите мир — Я хочу сойти».

Квиетизм и поиски новых способов «делать выбор» или «улизнуть», который характерен для некоторых (хотя не всех) хиппи, может быть менее мотивированным их громко вы­ражаемым неприятием ценностей технологической циви­лизации, чем бессознательной попыткой убежать от темпа жизни, который многие находят невыносимым. Не случай­но они применяют к обществу специфический термин «бе­шеная гонка».

Люди старшего поколения еще сильнее реагируют на всякое дальнейшее ускорение перемен. Для сделанного на­блюдения имеется прочная математическая основа: возраст часто коррелирует с консерватизмом, так как для пожилых время идет быстрее.

Когда пятидесятилетний отец говорит своему пятнадца­тилетнему сыну, что ему придется подождать два года, преж­де чем он сможет иметь собственную машину, этот интервал в 730 дней составляет только 4% от жизни отца к данному моменту и более 13% от жизни мальчика. Поэтому мальчи­ку отсрочка кажется в три-четыре раза длиннее, чем отцу. Два часа в жизни четырехлетней девочки может ощущаться как эквивалент 12 часов в жизни ее двадцатичетырехлетней матери. Просить ребенка подождать два часа, пока будет

готов пирог, все равно что попросить ее мать подождать 14 часов, пока сварится кофе.

Субъективная реакция на время имеет биологическое обо­снование. «С возрастом, — пишет психолог Джон Коэн из Манчестерского университета, — календарный год кажется все меньше. В ретроспективе каждый год кажется короче, чем только что прошедший, возможно, это результат постепенно­го замедления процессов метаболизма»². Поскольку собствен­ные биологические ритмы замедляются, пожилым людям кажется, что мир движется все быстрее.

Какими бы ни были причины, любое ускорение перемен, которое дает эффект втискивания все большего количества ситуаций в канал опыта в данный интервал времени, увели­чивается в восприятии более старого человека. По мере уско­рения перемен в обществе все большее число пожилых людей становятся аутсайдерами, замыкаясь в частном окружении, обрывая контакты с быстро движущимся снаружи миром, по­гружаясь в собственное субъективное восприятие времени, в котором они пребывают до самой смерти. Мы можем никогда не решить психологические проблемы пожилого возраста, пока не найдем средство — с помощью биохимии или повторного образования — изменить их чувство времени или обеспечить для них структурированные группы, в которых темп жизни контролируется и даже, возможно, регулируется в соответствии с календарем со «скользящей шкалой», который отражает их собственное субъективное восприятие времени.

Причины большей части иначе непостижимых конф­ликтов — между поколениями, между родителями и деть­ми, между мужьями и женами — можно найти в разных реакциях на ускорение темпа жизни. То же самое верно о конфликтах между культурами.

Каждая культура имеет свой характерный темп. Ф. М. Эсфандиари, иранский романист и эссеист, рассказывает о коллизии между двумя по-разному движущимися система-ми. Немецкие инженеры перед Второй мировой войной помогали построить железную дорогу в этой стране. Иранцы и жители Ближнего Востока обычно более спокойно относятся к времени, чем американцы или западноевропей-

цы. Когда бригады рабочих-иранцев постоянно появлялись на работе с десятиминутным опозданием, немцы, сами сверх­пунктуальные и всегда спешащие, увольняли их толпами. Иранским инженерам с трудом приходилось им объяснять, что по ближневосточным стандартам рабочие проявляли чудеса пунктуальности и что, если увольнения будут про­должаться, скоро придется набирать на работу женщин и детей³.

Подобное безразличие к времени может сводить с ума тех, кто то и дело поглядывает на часы. Так, итальянцы из Милана или Турина, промышленных городов Севера, свысока смот­рят на сравнительно медлительных сицилийцев, жизнь кото­рых еще приспособлена к более медленным ритмам сельского хозяйства. Шведы из Стокгольма или Гётеборга чувствуют то же самое по отношению к лапландцам. Американцы с издев­кой говорят о мексиканцах, для которых тапапа значит до­вольно скоро. В самих Соединенных Штатах северяне считают южан неповоротливыми, а негры, принадлежащие к средне­му классу, осуждают негров, принадлежащих к рабочему классу с Юга, за то, что они живут по «В. Ц.» — Времени Цветных. Напротив, по сравнению с почти всеми остальными белые американцы и канадцы считаются толкающимися, спешащи­ми предприимчивыми дельцами⁴.

Население иногда активно противостоит изменению темпа. Это объясняет патологический антагонизм к «аме­риканизации» Европы. Новая технология, на которой ос­нована супериндустриализация, большая часть которой создана в американских исследовательских лабораториях, приносит с собой неизбежное ускорение перемен в обще­стве и сопутствующее убыстрение темпа индивидуальной жизни. Хотя антиамериканские ораторы выбирают мише­нью для своего остроумия компьютеры или кока-колу, дей­ствительное возражение может вызывать вторжение в Европу чуждого чувства времени. Америка как передовой отряд супериндустриальности показывает новый, более быстрый и весьма нежелательный темп.

Именно темп вызвал сердитые протесты парижан про­тив появления в городе аптек в американском стиле. Для

многихфранцузов они — символ зловещего «культурного империализма» со стороны Соединенных Штатов. Амери­канцам трудно понять такую страстную реакцию на совер­шенно невинный фонтанчик с содовой. Это объясняется тем,что в аптеке испытывающий жажду француз торопли­во проглатывает молочный коктейль, хотя еще совсем не­давно он часок-другой потягивал аперитив на веранде кафе. Следует отметить, что так как новая технология распрост­ранилась за последние годы, около 30 000 кафе повесили замки на свои двери навсегда, став жертвами, по словам журнала «Time», «культуры быстрого заказа». (Действитель­но, вполне возможно, что широко распространенная не­приязнь европейцев к самому «Time» не чисто политического свойства, а бессознательно связана с коннотацией его на­звания. «Time» со своей краткостью и напряженным стилем экспортирует не только американский образ жизни. Он воп­лощает и экспортирует американский темп жизни.)

ОЖИДАЕМАЯ ДЛИТЕЛЬНОСТЬ

Чтобы понять, почему ускорение темпа жизни может оказаться разрушительным и вызывать дискомфорт, важно понять идею «ожидаемой длительности».

Восприятие времени человеком тесно связано с его внутренними ритмами⁵. Но его реакции на время куль­турно обусловлены. Уже у ребенка есть внутреннее ожи­дание длительности событий, процессов или отношений. В самом деле одной из наиболее важных форм знаний, ко­торую мы вкладываем в ребенка, является знание о ходе привычных вещей. Этому знанию обучают тонко, нефор­мально и часто неосознанно. Без богатого набора социальноадекватных ожиданий длительности невозможно жить.

С самого детства ребенок знает, например, что когда папа уходит на работу утром, это значит, что он не вернется в течение многих часов. (Если он возвращается, что-то слу-

чилось; порядок нарушился. Ребенок это чувствует. Даже живущая в доме собака, зная набор ожиданий длительнос­ти, понимает, что привычный ход вещей «сломался».) Ре­бенок вскоре узнает, что «время для еды» — это не одна минута, не пять часов, а от пятнадцати минут до часа. Он узнает, что поход в кино длится от двух до четырех часов, но что посещение педиатра редко длится более часа. Он узнает, что школьный день обычно длится шесть часов. Он узнает, что отношение с учителем обычно не прекра­щается по окончании учебного года, но что его отноше­ние со своими дедушкой и бабушкой имеет гораздо большую продолжительность. Некоторые отношения, как предполагается, должны длиться всю жизнь. В поведении взрослого человека практически все, что мы делаем — от отправки письма до занятия любовью, — исходит из опре­деленных выраженных или невыраженных предположений относительно длительности.

Эта ожидаемая длительность, разная в каждом обще­стве, но воспринятая с ранних лет и глубоко укоренившая­ся, сотрясается, когда изменяется темп жизни.

Этим объясняется решающая разница между теми, кто остро страдает от убыстрившегося темпа жизни, и теми, кто явно подпитывается этим. Если индивид не адаптирует свои ожидания длительности к продолжающемуся ускорению, он, вероятно, может предположить, что две ситуации, похожие в других отношениях, также будут похожи по длительности. Однако сила ускорения предполагает, что по крайней мере некоторые виды ситуаций будут сжаты во времени.

Индивид, который внутренне чувствует принцип уско­рения, который понимает и умом, и сердцем, что вещи дви­жутся быстрее в мире вокруг него, автоматически, неосознанно компенсирует сжатие времени. В результате предвидения, что ситуации будут длиться меньше времени, его реже можно застать врасплох, чем человека, чьи ожида­ния длительности застыли, и он обычно не предвидит час­тое сокращение длительности ситуаций.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: