ТОМ ВЕТЕР-В-ПОЛЕ, ИЛИ КАК БЫЛ ПОСТРОЕН ВОЛШЕБНЫЙ МОСТ В ТОРСБИ

О дружбе между иудейским врачом XVIII века Давидом Монтефьоре и эльфом Томом Ветер-в-поле сохранилось на удивление много письменных свидетельств. Речь не только о записях и семейном архиве самого Монтефьоре, но и о бесчисленных упоминаниях в письмах, записках и дневниках восемнадцатого – начала девятнадцатого веков. Кажется, что Монтефьоре и Ветер-в-поле встречались со всеми знаменитостями своего времени. Они обсуждали рабство с Босуэллом и Джонсоном, играли в домино с Дидро, выпивали с Ричардом Бринсли Шериданом, а однажды ненароком повстречали самого Томаса Джефферсона в его саду в Монтичелло.[5]

Однако какими бы впечатляющими ни были свидетельства современников, наиболее яркое представление об этой удивительной дружбе дают пьесы, рассказы и песни, ею вдохновленные. И если в начале девятнадцатого века рассказы о похождениях Тома и Давида пользовались громадной известностью как здесь, так и в Малых Королевствах, то во второй половине века в Европе и Америке о них позабыли. Стало модным изображать жителей Страны Фей крохотными беззащитными созданиями. Том Ветер-в-поле – шумный, самодовольный, шести футов росту – никак не подходил под описание существ, которых Артур Конан-Дойль и Чарльз Доджсон надеялись обнаружить в глубине своих садов.

Эта история впервые появилась в «Блеквудском журнале» (Эдинбург, сентябрь 1820 года), затем была перепечатана в «Обозрении Силена» (Малые Королевства, апрель 1821 года). С литературной точки зрения повесть ничем не примечательна и обладает всеми недостатками второсортных произведений начала девятнадцатого века. Однако при внимательном прочтении мы обнаруживаем в ней множество интереснейших сведений о загадочной эльфийской расе и непростых отношениях между эльфами и их отпрысками.

Профессор Джеймс Сазерленд

Центр по изучению сидов Абердинского университета,

октябрь 1999 года

Лондонцы в большинстве своем никогда не задумываются, почему Шу-лейн в Сити мягко изгибается почти на протяжении всей своей длины. Если бы горожане взяли на себя труд (чего никогда не случается) поднять глаза вверх, то заметили бы древнюю стену громадной круглой башни, из-за которой улица и делает изгиб.

Это только одна из множества башен, которые охраняют жилище Тома Ветер-в-поле. Том с юности славился любовью к дальним странствиям. Поэтому, чтобы сделать свои путешествия более комфортными, он построил в разных частях света множество башен. Из одной вы попадали на Шу-лейн, ещё одна занимала островок посередине шотландского озера, третья располагалась посреди унылых красот алжирской пустыни, четвертая – на Улице Высохшей зелени в Малых Королевствах и так далее и тому подобное. Со свойственной ему велеречивостью Том именовал свое необычное жилище «Кастель де тур сан номбр», что означает Замок бесчисленных башен. В 1764 году Давид Монтефьоре сосчитал башни. Их оказалось четырнадцать.

Июньским утром 1780 года Давид постучался в дверь башни на Шу-лейн. Гость поинтересовался у привратника, где Том, и получил ответ, что хозяин изволит находиться в библиотеке.

Проходя темными гулкими коридорами, поднимаясь по громадным лестничным пролетам, Давид приветливо здоровался с обитателями замка. Однако в ответ они только удивленно таращились на него или едва заметно кивали, словно видели Давида впервые. Лицо гостя не поражало ни особенной красотой, ни извращенным уродством, а фигура была самой неприметной. Более того, в лице Давида не читалось ни испепеляющего презрения, ни неотразимого обаяния, а только добрый нрав и готовность любить ближнего. Обитатели Кастель де тур сан номбр недоумевали, чего ради гость нацепил на лицо такое непонятное выражение. В библиотеке Тома не было, зато там оказались девять эльфийских принцесс. Одним изящным движением девять головок обернулись в сторону гостя. Девять платьев ослепили Давида разными оттенками шелка. Девять изысканных ароматов смешались в воздухе, мешая связно соображать.

Красавицы были внучками Тома Ветер-в-поле. Принцессы Каритас, Беллона, Альба Перфекта, Лакрима и Фламмифера приходились друг другу сестрами, равно как и принцессы Мед Диких Пчел, Горестный Стон над Водой, Поцелуй над Могилой Истинной Любви и Птица в Ладонях.

– Давид бен Израэль! – воскликнула принцесса Каритас. – Как мило, что заглянули! – и красавица подала гостю руку.

– Я помешал вам, ваши высочества, – извинился Давид.

– Вовсе нет, – возразила принцесса Каритас. – Мы писали письма родным. Обычные письма вежливости. Извольте присесть, Давид бен Израэль!

– Вы не упомянули, что мы писали родным женского пола, – вмешалась принцесса Мед Диких Пчел. – Вы недостаточно ясно дали понять иудейскому доктору, что речь идет о наших кузинах. Мне не хотелось бы, чтобы наш гость решил, будто мы способны писать нашим родственникам мужского пола.

– Разумеется, речь шла о кузинах, а не кузенах, – согласилась принцесса Каритас.

– Мы не общаемся с нашими кузенами, – сочла нужным уведомить Давида принцесса Фламмифера.

– Мы даже не знаем их имен, – добавила принцесса Горестный Стон над Водой.

– И даже если бы знали, нам и в голову не придет им писать, – вмешалась принцесса Альба Перфекта

– Хотя мы слышали, что они очень красивы, – вздохнула принцесса Лакрима.

– Красивы? – возмутилась принцесса Каритас. – Да кто вам это сказал? Какая разница, красивы они или уродливы! Лично мне нет до них никакого дела. Я о них даже не думаю!

– Да неужто, милочка? – воскликнула принцесса Лакрима со слабым смешком. – Не могу поверить! По-моему, вы с утра до ночи только об этом и думаете.

Принцесса Каритас бросила на сестру злобный взгляд.

– И каким же кузинам вы писали? – быстро спросил Давид.

– Игрейне…

– Нимуэ…

– Элейне…

– И Моргане.

– Безобразные девицы, – заметила принцесса Каритас.

– Это не их вина, – великодушно промолвила принцесса Мед Диких Пчел.

– И давно их нет с вами? – спросил Давид.

– Ах! – воскликнула принцесса Фламмифера.

– Ах! – вздохнула принцесса Каритас.

– Ах! – вторила им принцесса Мед Диких Пчел.

– Их отправили в ссылку, – промолвила принцесса Беллона.

– На вечность… – начала принцесса Горестный Стон над Водой.

– …и один день, – закончила принцесса Фламмифера.

– Нам казалось, что все об этом знают, – сказала принцесса Альба Перфекта.

– Дедушка выгнал их, – объяснила принцесса Поцелуй над Могилой Истинной Любви.

– Они оскорбили его, – добавила принцесса Птица в Ладонях.

– Дедушка был очень недоволен ими, – заметила принцесса Горестный Стон над Водой. – Вот и отправил их жить в один дом, сказала принцесса Каритас.

– Совсем неподходящий дом, – вздохнула принцесса Альба Перфекта.

– Скверный дом! – воскликнула принцесса Лакрима, сверкая глазами. – Там одни только слуги-мужчины! Вульгарные и грязные, с толстыми скрюченными пальцами и колтунами в волосах! Наверняка эти прислужники всячески показывают кузинам, что не ставят их ни в грош! Впрочем, возможно, иногда они показывают им кое-что еще! – добавила принцесса с довольным и знающим видом.

Каритас рассмеялась. Давид покраснел.

– Дом этот стоит в лесу, – продолжила принцесса Птица в Ладонях.

– Совсем неподходящий лес, – добавила принцесса Беллона.

– Скверный лес! – воскликнула принцесса Лакрима взволнованно. – Совершенно сырой и темный, полный пауков и этих жутких, скользких, вонючих.

– А зачем дедушка отослал ваших кузин в этот лес? – быстро перебил Давид.

– Дело в том, что Игрейна вышла замуж, – ответила принцесса Каритас.

– Тайно, – добавила принцесса Горестный Стон над Водой.

– Нам казалось, что все об этом знают, – сказала принцесса Поцелуй над Могилой Истинной Любви.

– За христианина, – объяснила принцесса Каритас.

– Он учил ее играть на клавесине! – хихикнула принцесса Беллона.

– Ах, какие прекрасные концерты он исполнял! – воскликнула принцесса Альба Перфекта.

– А какие прекрасные у него были… – начала принцесса Лакрима.

– Рима! Да угомонишься ты наконец! – вмешалась принцесса Каритас.

– Кузины, – сладким голосом промолвила принцесса Мед Диких Пчел, – когда вас сошлют в сырой темный лес, мы непременно вам напишем.

– Вы же помните, – начала принцесса Поцелуй над Могилой Истинной Любви, – как я удивилась, когда она стала брать уроки каждый день. До появления мистера Картрайта Игрейна не слишком любила музицировать. Затем они стали запираться, что меня очень расстроило, ведь я обожаю клавесин! Поэтому мне пришлось подслушивать под дверью, но целую четверть часа в комнате было тихо, раздавался только странный диссонирующий звук, словно кто-то из них случайно облокотился на клавиши. Тогда я решила войти, но, взявшись за ручку двери, обнаружила, что с той стороны в замок вставлен ключ!

– Успокойся, Поцелуй, – сказала принцесса Горестный Стон над Водой.

– Ее только зовут Поцелуй, – охотно объяснила Давиду принцесса Лакрима, – на самом деле она не целовалась ни разу в жизни!

– Я только одного не понимаю, – начал Давид. – Допустим, принцесса Игрейна вышла замуж без разрешения своего деда, что, безусловно, очень плохо. В таких важных вопросах дети всегда должны советоваться с родителями или теми, кто их заменяет. Также и родители (или, в нашем случае, дедушка) должны учитывать не только финансовые стороны женитьбы и общественное положение жениха и невесты, но характеры и перспективы будущего семейного счастья. Нельзя не считаться с сердечными склонностями детей…

Пока Давид вещал о взаимных правах и обязанностях детей и родителей, принцесса Мед Диких Пчел уставилась на него со смешанным выражением неприязни и неодобрения, принцесса Каритас громко зевнула, а принцесса Лакрима изобразила, что от скуки готова лишиться чувств

– …но даже если принцесса Игрейна оскорбила своего дедушку, то почему вместе с ней были наказаны её сестры? – закончил Давид.

– Потому что они не остановили ее, – ответила принцесса Альба Перфекта.

– Потому что не донесли дедушке, – добавила принцесса Горестный Стон над Водой.

– Нам казалось, что все об этом знают, – сказала принцесса Птица в Ладонях.

– А что стало с учителем? – спросил Давид.

Принцесса Лакрима широко распахнула сине-фиолетовые глаза и с живостью подалась вперед, но тут из коридора донесся голос.

– …а когда я застрелил, ощипал и освежевал третью ворону, то обнаружил, что сердце у нее алмазное, как и обещала старуха. Так что вечер прошел не зря.

У Тома Ветер-в-поле была дурная привычка начинать разговор, не дойдя до двери, – так что те, к кому он обращался, успевали уловить только конец его речи.

– Что? – спросил Давид.

– Прошел не зря, – повторил Том.

Ростом Том был шести футов и на редкость красив, даже для эльфийского правителя. (Надо сказать, что высшие слои эльфийского общества не жалеют сил и времени, чтобы выглядеть привлекательнее рядовых его членов). Облик Тома поражал таким несокрушимым здоровьем, что, казалось, излучал слабое сияние, слегка смущавшее собеседника. Том снял парик, явив взору длинные прямые волосы яркого каштанового оттенка. Глаза у Тома были синими, и выглядел он не старше тридцати (последние три-четыре тысячи лет). Том огляделся, изогнул совершенную эльфийскую бровь и недовольно пробормотал:

– Дуб и Пепел! Сколько женщин в этой комнате!

Тут же раздался шелест девяти шелковых платьев, легкий щелчок двери, прощальный залп девяти ароматов, и друзья остались одни.

– Итак, где вы пропадали? – спросил Том, откидываясь в кресле и углубляясь в газету. – Я ждал вас вчера. Разве вы не получили мою записку?

– Я был занят с пациентами, да и сейчас должен уходить. Меня ждет мистер Монктон.

Сей богатый старый джентльмен из Линкольна написал Давиду три письма, в которых жаловался на необъяснимую боль в левом боку. В ответном письме Давид предложил джентльмену из Линкольна свой способ лечения.

– Впрочем, сдается, он не слишком мне доверяет, – добродушно заметил Давид. – Мистер Монктон состоит в переписке еще с одним врачом из Эдинбурга и каким-то колдуном из Дублина. Его также навещает местный аптекарь. Наши рекомендации расходятся, но это не важно – все равно мистер Монктон никому не верит. Теперь он написал, что умирает, и хотел бы увидеть нас всех. Шотландский врач, ирландский колдун, английский аптекарь и ваш покорный слуга! Я заранее предвкушаю удовольствие! Нет ничего более приятного и поучительного, чем общение с представителями своего сословия!

Том вздрогнул.[6]

– Старик действительно болен?

– Не имею понятия, ибо никогда его не видел.

Том снова уткнулся в газету, затем раздраженно опустил ее, зевнул и заявил:

– Я отправляюсь с вами, – и замолчал, ожидая проявлений бурного восторга со стороны друга.

С чего это Том решил, недоумевал Давид, что пребывание в Линкольне его развлечет? Долгие медицинские разговоры, в которых он ничего не смыслит, ворчливый старик, гнилостные испарения и зловещая тишина комнаты несчастного больного! Давид уже готов был поделиться своими опасениями с Томом, но внезапно ему пришло в голову, что совместное путешествие может оказаться небесполезным.

Давид был сыном почтенного венецианского раввина. С юности он привык обсуждать моральные устои с чтимыми единоверцами. Эти беседы сформировали его характер, поэтому неудивительно, что Давид считал, будто разговор по душам вполне способен обратить заблудших. Впоследствии он уверовал, что чем длиннее и содержательнее окажется разговор, тем легче убедить собеседника в преимуществах праведной и добродетельной жизни. Поэтому Давид взял за правило несколько раз в неделю вступать в перепалку с Томом – впрочем, без особого успеха. И теперь долгое путешествие на север давало ему превосходную возможность замолвить словечко за несчастную жену учителя музыки и ее сестер.

Лошадей вывели из стойла. Друзья вскочили в седла и отправились в путь. Не успели они отъехать далеко, как Давид принялся за свое.

– Кто на этот раза

– Принцессы Игрейна, Нимуэ, Элейна и Моргана.

– А, вот вы о чем. Я отослал их в… Как они называют этот лес на окраине Горестей? Как же они его называют?

– Нет, не помню. Впрочем, не важно. Вечное заточение! – вскричал Давид потрясенно. – Бедные девочки! Неужели мысль о том, что они осуждены на вечные муки, не мешает вам спокойно спать?

– Как видите, нет, – отвечал Том. – Впрочем, спасибо за заботу. По правде сказать, я готов пойти на все, лишь бы уменьшить количество женщин в моем доме. Давид, уж вы мне поверьте, эти девчонки болтают без умолку! Допустим, я тоже люблю поговорить, но при этом я не сижу без дела! У меня есть библиотека, я покровительствую трем театрам, двум симфоническим оркестрам и одному университету. У меня много интересов в Больших Королевствах. Моим сенешалям и поверенным постоянно требуется совет. Я вовлечен в… – Том принялся быстро загибать длинные бледные пальцы, – … тринадцать войн, которые постоянно ведутся в Больших Королевствах. В одном особо запутанном случае я одновременно выступаю союзником Мельничного Зверя и его заклятой врагини Белой дамы из Априньи, и даже посылаю армии обоим! – Том замолчал и насупился. – Что, вероятно, означает, что я пребываю в состоянии войны с самим собой. И зачем мне все это? – На несколько секунд Том погрузился в размышления, впрочем, не особенно в них преуспел, поэтому тряхнул головой и продолжил. – О чем это я? Ах, да! Само собой, в отличие от этих неразумных девчонок мне есть что сказать. Ведь они же ничего не делают, совсем ничего! Вышивание, уроки музыки, ах, да, еще чтение! О, эти английские романы! Давид, случалось ли вам заглядывать в английский роман? Нет? Уверяю вас, вы не много потеряли. Совершенная ахинея о девчонках с невообразимыми именами, которые только и думают о том, как бы побыстрее выскочить замуж!

– Об этом я и толкую, – сказал Давид – Вашим детям нечем себя занять, вот они и пускаются во все тяжкие.

Давид часто укорял Тома, что тот пренебрегает отцовским долгом, чем неизменно вызывал раздражение друга, считавшего себя образцовым родителем. Он щедро обеспечивал всех своих детей и внуков, и только в исключительных случаях лишал их жизни.[7]

Удивительно, как некоторым эльфам удается справляться с этим затруднением, и немудрено, что многие эльфийские отпрыски со временем восстают против родителей. Так, Том Ветер-в-поле более семи веков был вовлечен в кровопролитную воину со своим первенцем неким принцем Риалобрэном.

– До замужества юные девушки должны вести себя смирно сказал Том. – Вы же не станете с этим спорить?

Я признаю, что юных иудейских и христианских девушек до замужества следует держать в узде. Однако в их случае между школьной партой и свадьбой проходит всего несколько лет, тогда как для фей ожидание может растянуться на века. Возможно, вам следует пересмотреть свое отношение к женскому полу? Разумно ли во всем уподобляться христианам? Вы переняли даже их манеру одеваться!

– Как и вы, – нашелся Том.

– Подражая христианам, вы подстригаете свои лохматые эльфийские брови!

– По крайней мере, они у меня есть! – парировал Том. – А где твоя борода, иудей? Разве Моисей носил седой парик? – Том пренебрежительно щелкнул Давида по макушке. – Что-то я сомневаюсь.

– Вы забыли родной язык! – воскликнул Давид, поправив аккуратный паричок.

– Как и вы, – снова возразил эльф.

На это Давид отвечал, что иудеи чтят свое прошлое, молятся на древнееврейском и пользуются родным языком в особо торжественных случаях.

– Однако речь шла о ваших дочерях и внучках. Интересно, как вы управлялись с ними в бруге?

Следует признать, замечание вышло бестактным. Ничто не могло обидеть Тома сильнее, чем напоминание о бруге. Если вы носите белоснежное белье и полуночно-синий сюртук, тщательно ухаживаете за ногтями, а волосы ваши сияют, как полированное красное дерево, короче говоря, если вы обладаете утонченными манерами и изысканным вкусом, вряд ли вам польстит упоминание о том, что первые две-три тысячи лет своей жизни вы провели в темной сырой норе. Не говоря уже о том, что в те давние времена вы наверняка носили килт из грубой неокрашенной шерсти и размокшую кроличью накидку (если вообще не щеголяли голышом).[8]

– В бруге, – Том нарочно помедлил, чтобы Давид понял, что воспитанные люди не имеют обыкновения упоминать о подобных вещах в разговоре, – эта проблема не возникала. Дети рождались и вырастали, не зная, кто их отцы. Я понятия не имею, кем был мой родитель, и никогда не стремился это выяснить.

К двум пополудни Том и Давид добрались до Ноттингемпшира[9]– графства, с древности знаменитого своими дремучими лесами. Разумеется, в позднейшие времена лес уменьшился до сотой части былого размера, но еще были живы несколько древних деревьев. Посему Том не преминул выразить уважение тем, кого считал своими друзьями, и презрение – тем, кого недолюбливал.[10]

Пока Том здоровался с деревьями, Давид забеспокоился о мистере Монктоне.

– Вы уверяли меня, что он не так уж болен, – заметил Том.

– Ничего подобного я вам не говорил! Однако, как бы то ни было, мой долг – добраться до больного как можно скорее.

– Хорошо-хорошо, чего вы так раскипятились! – сказал Том. – И куда вы направляетесь? Вот дорога!

– Мы же ехали в другом направлении!

– Вовсе нет, хотя кто знает. Впрочем, обе дороги, в конце концов, сольются в одну, поэтому не имеет значения, какую из них мы выберем.

Томова дорога вскоре обратилась узкой и неухоженной тропинкой, которая привела друзей на берег широкой реки. На другом берегу стоял одинокий городишко. За ним дорога продолжалась, и странно было видеть, как, покинув город, она расширяется, словно спешит поскорее оставить эту глухомань и добраться до более процветающих мест.

– Вот это да! А где же мост? – удивился Том.

– Кажется, его нет.

– Как же мы переберемся на ту сторону?

– Здесь паром, – отвечал Давид.

Длинная железная цепь соединяла берега. Цепь крепилась к каменным столбам. На другом берегу к цепи, при помощи двух железных скоб, была прикреплена древнего вида лодка с плоским дном. Вскоре появился такой же древний паромщик и с помощью цепи перетянул лодку через реку. Том и Давид ввели лошадей на паром и паромщик переправил их на другой берег.

Давид спросил у паромщика, как называется городок.

– Торсби, сэр, – отвечал старик.

Торсби представлял собой дюжину улиц с захудалыми домишками. Мутные окна и дырявые крыши. Забытая повозка торчала посередине центральной улицы. Вероятно, когда-то здесь располагалась рыночная площадь, но травы и колючие кустарники так заплели все вокруг, что становилось ясно – местные жители давно позабыли про ярмарки. Лишь один дом мог сойти за жилище благородного джентльмена: высокий старомодный особняк из серого известняка со множеством узких фронтонов и дымовых труб. Дом выглядел вполне респектабельно, хотя и весьма провинциально.

Местная таверна называлась «Колесо Фортуны». Вывеска изображала человеческие фигуры, прикованные к громадному колесу, которое поворачивала сама Фортуна – пригожая розовощекая дама. Из одежды на ней была только повязка. В согласии с унылым духом этого места, художник не стал изображать персонажей, для которых свидание с колесом закончилось благополучно, зато подробно живописал, как колесо безжалостно давит и расшвыривает прикованных к нему бедняг.

Ободренные этими жизнерадостными картинами, иудей и эльф поспешили миновать Торсби быстрым галопом. Однако на выезде из города Давид услыхал крик «Джентльмены! Джентльмены!» и топот ног. Он остановился и оглянулся.

К путешественникам приближался человек.

Выглядел он весьма необычно. Маленькие и почти бесцветные глазки. Нос, словно круглая булочка, и розовые круглые ушки украсили бы миловидного ребенка, но совсем не шли незнакомцу. Однако забавнее всего было то, что глаза и нос сходились в верхней части лица, а рот, словно поссорившись с ними, красовался в гордом одиночестве в самом низу. Одет незнакомец был крайне неряшливо, на голове топорщился коротко остриженный ежик жидких тусклых волос.

– Вы не заплатили сбор, господа! – воскликнул он.

– Какой еще сбор? – спросил Давид.

– А как же! Сбор за переправу! Сбор за то, что вы пересекли реку!

– Вы ошибаетесь, мы заплатили, – ответил Давид. – Паромщику, который переправил нас на этот берег.

Странный незнакомец улыбнулся.

– Вовсе нет, сэр! Вы заплатили пенни паромщику за работу, а сбор за переправу – совсем другое дело. Всякий, кто переправляется через реку, должен заплатить мистеру Уинстенли, а я как раз собираю плату. Всадник и лошадь стоят шесть пенсов. Два всадника и две лошади – двенадцать.

– Не хотите ли вы сказать, – изумился Давид, – что я должен заплатить дважды, чтобы попасть в это Богом забытое место?

– Сбор тут ни при чем, Давид, – беззаботно заметил Том. – Просто этот мерзавец хочет, чтобы мы дали ему двенадцать пенсов. Улыбка не сошла с лица странного человечка, но в глазах зажегся опасный огонек.

– Джентльмены вольны оскорблять меня, как им заблагорассудится. Оскорбления у нас бесплатны. Однако я вынужден поставить вас в известность, что я вовсе не мерзавец. Я – адвокат. Да-да, адвокат! У меня обширная практика, даже в самом Саусвелле. Однако, прежде всего я – поверенный и управляющий мистера Уинстенли. Мое имя, господа, Пьюли Уитс!

– Адвокат? – удивился Давид. – В таком случае прошу простить меня.

– Давид, – возмутился Том, – ну где вы видели таких адвокатов? Только посмотрите на него! На эти стоптанные башмаки, эту видавшую виды шляпу! Вылитый разбойник! – Том наклонился. – А сейчас мы уезжаем, мерзавец. Счастливо оставаться!

– Это все мой небрежный наряд, – уныло вздохнул Пьюли Уитс. – Парик и выходной сюртук остались дома. Я не успел переодеться, когда Питер Доукинз сказал мне, что двое джентльменов пересекли реку и собираются покинуть Торсби, не заплатив сбор. Который, кстати, составляет двенадцать пенсов, и я по-прежнему нижайше прошу вас заплатить его, господа.

Благочестивый иудей всегда платит по долгам, даже если задолжал неумышленно. Джентльмену также не пристало ходить в должниках. Поскольку Давид считал себя и тем, и другим, он склонялся к тому, чтобы заплатить двенадцать пенсов Пьюли Уитсу. Эльф смотрел на этот вопрос совершенно иначе. Том платить не собирался. Более того, он готов был обречь себя на вечные муки, но от принятого решения не отступаться.

Пьюли Уитс какое-то время наблюдал за перебранкой. Наконец пожал плечами и заявил:

– В сложившихся обстоятельствах, джентльмены, полагаю, вам следует переговорить с мистером Уинстенли.

Он отвел друзей в высокий дом, который Том и Давид успели заметить раньше. Дом окружала высокая каменная стена. Дворик украшали два грубых каменных льва с круглыми удивленными глазами, треугольными зубами и причудливыми гривами, больше напоминавшими листву, чем мех.

Открыла им хорошенькая служанка. Она скользнула взглядом по Пьюли Уитсу и Давиду Монтефьоре и не нашла ничего лучшего, как уставиться на Тома Ветер-в-поле. Последний, тем временем, рассматривал странных львов.

– Доброе утро, Люси! – поздоровался Пьюли Уитс. – Хозяин дома

– А где ж ему быть? – отвечала Люси, не отрывая глаз от Тома. Эти джентльмены отказываются платить сбор, поэтому я привел их к мистеру Уинстенли. Ступай, доложи о нас. И поспеши, Люси, меня ждут дома. Сегодня мы режем крапчатую свинью.

Несмотря на предупреждение, Люси не спешила докладывать хозяину о прибытии гостей. Спустя несколько секунд из открытого окна над головой Давид услыхал невнятное бормотание, за которым последовало восклицание Люси: «Какой представительный джентльмен! О, мадам, такого красавца вы в жизни не видели!»

– Что там? – Том на мгновение оторвался от изучения каменных львов.

– Служанка описывает меня своей госпоже, – объяснил Давид.

– А, – промолвил Том и снова отвернулся ко львам.

Из окна высунулась и тут же спряталась голова.

– А еще мистер Уитс и с ним какой-то субъект, – снова раздался голос служанки.

Затем Люси снова появилась в дверях и сквозь череду пустынных комнат и коридоров провела Тома, Давида и Пьюли Уитса в гостиную в глубине дома. В отличие от прочих помещений гостиную украшали красные ковры, позолоченные зеркала и китайский фарфор, хотя от этого гостям становилось не намного веселее. Стены были отделаны панелями из темного дерева, приспущенные шторы на высоких окнах создавали подобие сумерек. Гравюры на стенах нисколько не развеивали общего унылого настроения, а, напротив, добавляли комнате мрака. Они изображали знаменитых исторических деятелей, которые все как один, позируя художникам, явно пребывали в дурном расположении духа. Давиду давно не доводилось видеть столько насупленных бровей, недовольных гримас и неприязненных взглядов.

В дальнем углу комнаты на диване с подушками возлежал джентльмен. На нем был дорогой зеленый с белым халат из ситца и стоптанные турецкие тапочки. Рядом сидела дама, вероятно, миссис Уинстенли.

Так как некому было их представить, пришлось Тому и Давиду назваться самим (церемония довольно неловкая и в лучшие времена). Давид упомянул о своей профессии. Том просто произнес свое имя с торжественным видом, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что перед ним – важная персона.

Мистер Уинстенли принял их весьма учтиво и радушно приветствовал в своем доме (который он называл Микелгрейв-хаус). Гостей, однако, удивило, что он не встал с дивана и не пошевелил ни единым мускулом. У хозяина был мягкий голос и добрая улыбка, приятные правильные черты и на удивление бледный цвет лица, который бывает у любителей сидеть взаперти.

Миссис Уинстенли встала и сделала реверанс. Она носила простенькое шелковое платье ежевичного цвета, украшенное скромным белым кружевом. У хозяйки были темные волосы и глаза. Если бы миссис Уинстенли взяла на себя труд улыбнуться, то, несомненно, стала бы еще краше.

Пьюли Уитс объяснил, что мистер Ветер-в-поле отказывается платить сбор.

– Нет-нет, Уитс, ни слова больше! – воскликнул мистер Уинстенли. – Эти джентльмены не должны мне ни пенни! Уверен, их просвещенная беседа возместит все. – Хозяин повернулся к Тому и Давиду. – Джентльмены! По причинам, о которых чуть позже, я редко выезжаю. Сказать по правде, я и комнату эту покидаю нечасто, поэтому вынужден общаться с людьми малообразованными и низкого положения, такими, как Уитс. Посему вы не представляете, до чего я рад вас видеть!

Затем мистер Уинстенли обратил внимание на смуглое неанглийское лицо Давида и вежливо спросил. – Монтефьоре – имя итальянское, не так ли? Ведь вы итальянец, сэр?

– Мой отец родился в Венеции, – отвечал Давид, – но к несчастью, венецианцы ожесточили свои сердца против иудеев. Теперь моя семья живет в Лондоне. Так что надеюсь, сейчас нас можно назвать англичанами.

Мистер Уинстенли слегка кивнул. Действительно, что может быть естественнее желания считать себя англичанином?

– Приветствую вас, сэр. Рад сообщить, что я терпимо отношусь к представителям иной веры.

Тут миссис Уинстенли наклонилась и что-то шепнула мужу на ухо.

– Нет, – мягко отвечал он, – сегодня я не стану одеваться.

– Вы больны, сэр? – спросил Давид. – Если я могу чем-то помочь…

Мистер Уинстенли рассмеялся, словно услышал нечто весьма забавное.

– Нет уж, лекарь! Тебе не удастся так легко на мне заработать. Ты не сможешь убедить меня, что я болен, тогда как я совершенно здоров! – Затем хозяин с улыбкой повернулся к Тому. – Иностранцам никогда не понять, что деньги – это еще не все. У них на уме одна только нажива.

– Я вовсе не собирался… – начал Давид, покраснев.

Мистер Уинстенли улыбнулся и махнул рукой, давая понять, что оправдания гостя его не интересуют.

– К тому же я нисколько не обиделся. Я не осуждаю вас, dottore.[11]– Он томно откинулся на подушки. – Джентльмены, да будет вам известно, что я был рожден для великих свершений. Однако печальное запустение этого города не позволило мне проявить свои таланты. Вы видели Торсби. Полагаю, вы удивлены его жалким состоянием и царящей среди жителей праздностью. Да вот хотя бы Уитс! Посмотрите на него! В других городах адвокаты – люди уважаемые. Они носят бархатные камзолы, а их сорочки не испачканы подливкой.

– Да уж, действительно, – Том презрительно посмотрел на Уитса.

Слова мистера Уинстенли возмутили Давида. Он считал, что никому не позволено резко отзываться о людях, стоящих ниже по положению, тем более в их присутствии. Он посмотрел на Уитса, гадая, как тот переносит унижение. Однако Уитс безмятежно улыбался, и Давид уже готов был заподозрить в нем болвана, если бы не затаенная злоба в глазах адвоката.

– Впрочем, – продолжал мистер Уинстенли, – вы не должны думать, что только Уитс отвечает за свою неряшливость и праздность. Во всем виноват этот город! А что довело Торсби до такого состояния? Отсутствие моста!

Пьюли Уитс ткнул мистера Уинстенли локтем.

– Расскажите им о Юлии Цезаре.

– Ах, нет! – встревожено воскликнула миссис Уинстенли. – Вряд ли эта история заинтересует джентльменов. Полагаю, они достаточно наслышались о Юлии Цезаре за школьной партой.

– Вовсе нет, мадам, – промолвил Том с мягким упреком, – я никогда не устаю слушать истории об этом выдающемся и бесстрашном джентльмене. Умоляю вас, сэр, продолжайте,[12]– Том откинулся назад, подпер голову рукой и погрузился в изучение изящных форм и нежного личика хозяйки.

– Джентльмены, – начал мистер Уинстенли, – я исследовал историю Торсби и могу утверждать, что все беды нашего городка начались еще с римлян, которые представлены в этой комнате самим Юлием Цезарем. Его портрет висит между дверью и горшком с гиацинтом. Римляне строили в Британии превосходные прямые дороги. Такая дорога проходит совсем рядом с нашим городком. Если бы римляне следовали своим принципам и здесь, то мост должен был пересечь реку именно в Торсби. Однако местность у нас заболоченная, поэтому строители отклонились от прямой и возвели мост в Ньюарке. Они построили там город с храмами, рынками и прочим, а Торсби так и остался болотистой дырой. И это только один из множества случаев, когда наш городок пострадал из-за нравственного несовершенства других людей!

– Например, леди Энн Латтерелл, – напомнил Пьюли Уитс.

– Ах, мистер Уинстенли! – воскликнула его жена, принужденно улыбаясь. – Вы заставляете меня вмешаться. Наших гостей нисколько не интересует леди Энн. Уверена, они – не большие любители истории.

– Отчасти вы правы, мадам, – согласился Том. – В наши дни историей называют всякий вздор. Королей, которых помнят больше по длинным нудным речам, чем по доблести на полях сражений, тучных старцев в седых париках, неотличимых друг от друга, именуемых правительствами. Кому интересна такая история? Однако если вы говорите об истинной истории, живописующей славные деяния героев древности, вот эта история по мне!

– Леди Энн Латтерелл, – продолжил мистер Уинстенли, словно не слыша их обоих, – богатая вдова, жившая в Оссингтоне. (Миссис Уинстенли опустила глаза на скрещенные на коленях руки).

– Портрет ее светлости висит между письменным столиком и напольными часами. Известно, что она собиралась пожертвовать большую сумму на возведение моста, поэтому Торсби и построили у реки. Однако в последнюю минуту вдова изменила решение и пожертвовала деньги на строительство заупокойной часовни. Полагаю, мистер Монтефьоре, вам неизвестно, что это такое. Заупокойная часовня – своего рода церковь, где священники служат мессы по жертвователю. Состыдом вынужден признать, что таковы были суеверия наших предков.

– Расскажите им еще о королеве Елизавете. – Уитс подмигнул Давиду и Тому. Становилось понятно, как он намерен отомстить за все оскорбления, нанесенные мистером Уинстенли. Сомнительно, чтобы последний отважился произнести столько глупых и напыщенных речей без поддержки адвоката.

– Ах да, королева Елизавета, благодарю вас, Уитс, – довольно промолвил мистер Уинстенли.

– Королева Елизавета! – взволнованно вскричала миссис Уинстенли, – К чему выбирать столь недостойный пример? Если вам хочется поговорить о королевах, почему бы ни вспомнить Матильду или Анну?

Том наклонился к миссис Уинстенли так близко, как позволяли приличия. У него явно накопилось множество соображений относительно королевы Матильды и королевы Анны, которыми он жаждал поделиться с хозяйкой, но мистер Уинстенли не дал ему возможности вставить ни слова.

– Вы можете видеть королеву Елизавету, сэр, между окном и зеркалом. Во времена ее правления жители Торсби зарабатывали на жизнь изготовлением игральных карт. Однако королева даровала королевский патент на монопольное изготовление карт некому молодому человеку. Он написал поэму, прославляющую ее прелести, а королеве в то время уже исполнилось шестьдесят пять. Теперь во всей Англии только он один имел право заниматься этим промыслом. Молодой человек разбогател, а жители Торсби впали в нищету.

Мистер Уинстенли продолжал рассказывать о людях, которые могли, но не построили мост в Торсби или нанесли городу другие оскорбления тем или иным способом. С каждым новым персонажем жена отчаянно пыталась прервать поток глупостей, извергаемых мужем, но мистер Уинстенли не обращал на нее ровно никакого внимания.

Особое презрение мистер Уинстенли питал к Оливеру Кромвелю, чей портрет висел на почетном месте над каминной полкой. Кромвель собирался дать врагу решающее сражение под Торсби, но в последнюю минуту передумал, лишив городок участи быть сметенным с лица земли неприятельскими армиями.

– Неужели, – наконец не выдержал Давид, – вам в голову не приходила мысль построить мост собственными силами

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: