Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию /Пер. с нем. под ред. и с предисл. Г.В. Рамишвили. – 2-е изд. – М.: Изд. группа «Прогресс», 2000. – с. 301

О МЫШЛЕНИИ И РЕЧИ (Wilhelm von Humboldt. Ueber Denken und Sprechen, 1795.)

1. Сущность мышления состоит в рефлексии, то есть в различении мыслящего и предмета мысли.

2. Чтобы рефлектировать, дух должен на мгновение остановиться в своем продвижении, объединить представляемое в единство и, таким образом, подобно предмету, противопоставиться самому себе.

3. Построенные таким способом единства он сравнивает затем друг с другом, и разделяет, и соединяет их вновь по своей надобности.

4. Сущность мышления состоит и в разъятии своего собственного целого; в построении целого из определенных фрагментов своей деятельности; и все эти построения взаимно объединяются как объекты, противопоставляясь мыслящему субъекту.

5. Никакое мышление, даже чистейшее, не может осуществиться иначе, чем в общепринятых формах нашей чувственности; только в них мы можем воспринимать и запечатлевать его.

6. Чувственное обозначение единств, с которыми связаны определенные фрагменты мышления для противопоставления их как частей другим частям большого целого, как объектов субъектам, называется в широчайшем смысле слова языком.

7. Язык начинается непосредственно и одновременно с первым актом рефлексии, когда человек из тьмы страстей, где объект поглощен субъектом, пробуждается к самосознанию – здесь и возникает слово, а также первое побуждение человека к тому, чтобы внезапно остановиться, осмотреться и определиться.

8. В поисках языка человек хочет найти знак, с помощью которого он мог бы посредством фрагментов своей мысли представить целое как совокупность единств.

9. Очертания покоящихся друг рядом с другом вещей легко сливаются и для воображения, и для глаза. Напротив, течение времени рассекается, как границей, настоящим моментом на прошлое и будущее. Никакое слияние невозможно между сущим и уже не сущим.

10. Рассмотренный непосредственно и сам по себе глаз мог бы воспринимать только границы между различными цветовыми пятнами, а не очертания различных предметов. К определению последних можно прийти либо с помощью осязающей, ощупывающей пространственное тело руки, либо через движение, при котором один предмет отделяется от другого. Все свои аналогические выводы глаз основывает на первом или на втором.

11. Из всех изменений во времени самые разительные производит голос. Выходя из человека вместе с оживляющим его дыханием, звуки являются также кратчайшими и в высшей степени полными жизни и волнующими.

12. Следовательно, языковые знаки – это обязательно звуки, и по скрытому чувству аналогии, входящему в число всех человеческих способностей, человек, отчетливо сознавая какой-либо предмет отличным от самого себя, должен сразу же произнести звук, его обозначающий.

13. Та же аналогия работает и дальше. Когда человек подыскивал языковые знаки, его рассудок был занят работой по различению. Далее он строил целое, которое было не вещами, но понятиями, допускающими свободную обработку, вторичное разъединение и новое слияние. В соответствии с этим и язык выбирал артикулированные звуки, состоящие из элементов, которые способны участвовать в многочисленных новых комбинациях.

14. Такие звуки больше нигде в природе не встречаются, потому что все, кроме человека, побуждают своих сородичей не к пониманию через со-мышление, а к действию через со-ощущение.

15. Ни один грубый природный звук человек не принимает и свою речь, но строит подобный ему артикулированный.

16. Итак, хотя чувство везде сопровождает даже самого образованного человека, он тщательно отличает свой экспрессивный крик от языка. Если он настолько взволнован, что не может и подумать отделить предмет от самого себя даже в представлении, у него вырывается природный звук; в противоположном случае он говорит и только повышает тон по мере роста своего аффекта.

НЕКОТОРЫЕ ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ О ЯЗЫКОВЕДЕНИИ И ЯЗЫКЕ(ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ЛЕКЦИЯ ПО КАФЕДРЕ СРАВНИТЕЛЬНОЙ ГРАММАТИКИ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКОВ, ЧИТАННАЯ 17/29 ДЕКАБРЯ 1870 г. В С.-ПЕТЕРБУРГСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ).

Мм. гг.! Начиная лекции по части так называемой сравнительной грамматики индоевропейских языков, считаю небесполезным охарактеризовать сначала в общих чертах предмет наших занятий и определить его отношение к другим. Наука, часть которой составляет избранный мною предмет, – языковедение; следовательно, то, что относится к языковедению, вполне применимо и к сравнительной грамматике индоевропейских языков, хотя эта последняя обладает также некоторыми специальными, ей исключительно присущими свойствами, чуждыми языковедению как науке вообще. Это обусловлено сущностью предмета исследования, равно как и известными, исторически выработавшимися приемами.

В сегодняшней общей характеристике нашей науки я постараюсь прежде всего определить ее границы, показав, 1) чего от нее нельзя ожидать и 2) что именно составляет ее сущность,– и потом постараюсь определить природу объекта этой науки, то есть природу языка. Следовательно, моя лекция распадается на две части: 1) о языковедении вообще, а в особенности о так называемой сравнительной грамматике индоевропейских языков, 2) о языке вообще, а преимущественно о языках индоевропейских. Обе эти части тесно связаны друг с другом, постоянно скрещиваются и обусловливают друг друга, так что точное их разделение оказывается почти невозможным.

Исходною точкою для определения науки языковедения послужит мне недоразумение, основывающееся на том господствующем в публике мнении, что грамматика есть наука правильно говорить и писать на известном языке. Это мнение поддерживается и до сих пор многими из грамматиков, которые обыкновенно так и определяют предмет своей науки. Никто, разумеется, не в праве навязывать другому то или другое понимание известного слова, а преимущественно технического термина. С этой точки зрения мы не можем требовать ни от публики, ни от грамматиков известного закала, чтоб они в угоду нам отказались от своего ходячего определения грамматики. Но мы имеем полное право заметить этим господам, что они таким определением и соответствующим ему отношением к языку исключают грамматику из ряда наук, и причисляют ее к искусствам, имеющим целью применять теорию к практике. Но может ли исследователь языка ограничиться такою задачей и в таком ли виде представляется исторически развившееся языковедение?

Различие искусства в обширном смысле слова (следовательно, не только изящного искусства) и науки вообще вполне соответствует различию практики и теории, знания, равно как различию изобретения и открытия. Искусству свойственны технические правила и предписания, науке – обобщения фактов, выводы и научные законы¹. Искусство представляет две стороны: 1) постоянную практику на основании предания и 2) улучшение средств к осуществлению практических задач этого искусства. Точно так же историческое развитие науки представляет 1) переход прежних знаний от предков к потомкам и 2) расширение и совершенствование этих знаний трудолюбивыми и талантливыми представителями науки. Каждый шаг вперед в искусстве ознаменован изобретением, каждый шаг вперед в науке – открытием.

По отношению к языку, в противоположность науке языка, можно говорить также об искусстве, а скорее – об искусствах, имеющих своим предметом язык вообще или же отдельные языки. Эти искусства суть между прочим следующие:

А. Состоящие в применении результатов науки к потребностям жизни:

1) Первое из них есть усвоение языка и языков, – начиная с ранних лет в течение всей жизни, – которое отчасти составляет один из вопросов дидактики, отчасти же есть дело совершенно самостоятельного труда, успех которого зависит от больших или меньших способностей и практической ловкости учащегося. Это может быть усвоение или а) родного языка, или же б) усвоение языков иностранных. Успехи по этой части зависят в высокой степени от применения открытий чистой науки языковедения, которая, по отношению к родному языку, дает прочные основания к тому, чтобы надлежащим и настоящим современным образом а) способствовать младенцу в его первых попытках говорить на отечественном языке и б) в более позднем, детском ² и юношеском возрасте– приучать и приучаться к свободному и искусному владению тем же отечественным языком; по отношению же к иностранным языкам практическая польза языковедения состоит в облегчении толкового и сознательного изучения иностранных языков как для того, чтобы понимать их без всякого затруднения, так и для того, чтоб излагать на них свои мысли совершенно правильно и свободно. Искусство состоит здесь в улучшении средств практического изучения самим же учащимся – в улучшении упражнений или же в улучшении и надлежащем применении приемов преподавания другим чужих языков ³. По середине между изучением родного языка и изучением языков иностранных стоит изучение языка литературного, объединяющего весь народ, облегчающего взаимное понимание его членов и составляющего обыкновенно (с небольшими изменениями) разговорный язык так называемого образованного класса в противоположность народным говорам. В странах, где литературный язык очень различен от некоторых местных говоров, как например в Германии и т. п., такого рода изучение немногим легче изучения языков иностранных ⁴.

2) Совершенно особыми приемами отличается искусство обучения глухонемых какому-нибудь языку. Для глухонемых не существует вовсе слышимого языка; им понятен только язык пантомимный. И хотя они могут даже производить звуки, похожие на звуки какого-нибудь языка, все же эти звуки существуют только для слушающих, а никак не для них: совершаемые ими при этом движения мускулов представляются им пантомимами в таком же роде, как любые гримасы и сочетания пальцев. Приучение глухонемых к произношению слышимых слов основывается на данных из области анатомически-физиологической части грамматики.

Только на отчетливом знании звуков языка в отличие от означающих их начертаний, равно как и на знании происхождения и состава слов, может основываться, с одной стороны.

3) хороший метод обучения детей (и взрослых) читать и писать на известном языке, – с другой же,

4) орфография, правописание, соответствующее результатам науки.

Из этого краткого рассмотрения разных направлений искусств, техники и практики, представляющих применение результатов науки к потребностям жизни отдельных личностей и целых народов, мы видим, что языковедение вообще мало применимо к жизни: с этой точки зрения в сравнении, например, с физикою, химией, механикой и т. п. оно является полнейшим ничтожеством. Вследствие того оно принадлежит к наукам, пользующимся весьма малою популярностью, так что можно встретить людей даже очень образованных, но не понимающих или даже вполне отрицающих потребность языковедения. Убеждать их в противном – напрасная трата времени; можно заметить только, что для человека, не возвысившегося над уровнем умственного развития животного, не нужна пи одна наука; признавать же бесполезным исследование известного рода явлений значит обладать умом необъективным и лишенным чутья действительности.

Б. Житейские потребности, стремление к удобству, к упрощению, к облегчению взаимных отношений между людьми, стремление создать общий орган для литературы народа, орган, который вместе с тем соединял бы и в жизни всех современных членов народи, а в литературе каждое поколение с его предками и потомками, – все эти потребности и стремления вызвали появление в каждом литературно объединенном народе одного, в известном смысле условного и образованного языка. Сущность и назначение такого языка имеют необходимым последствием стремление к застою, стремление к тому, чтобы задерживать язык в его естественном течении. Здесь мы встречаем довольно могущественное влияние человеческого сознания на язык.

С другой стороны, сознательное и бессознательное стремление к идеальному, стройному, правильному порождает языковой пуризм, граничащий с педантизмом⁵ и заставляющий своих представителей вмешиваться постоянно в естественное развитие языка, класть veto против известных явлений, кажущихся почему-то неправильными, и приказывать, чтобы то-то и то-то в языке приняло такой-то и такой-то вид. Пекутся известные правила и известные тоже исключения из этих правил⁶, которые считаются ненарушимыми и последствием которых бывает то, что подчас иностранец «правильнее» (по грамматике) говорит известным языком, нежели туземец. Разумеется, что грамматики, смотрящие на язык с такой точки зрения, не имеют понятия о его развитии: им неизвестно, что все мнимые грамматические исключения объясняются историей языка и представляют или остатки древних «правил», или же задатки будущих ⁷. Быть законодателем, хотя бы только в области языка, очень приятно, и поэтому-то каждый (или, по крайней мере, почти каждый) грамматик практического направления считает себя вправе командовать по этой части. Освободиться от желания издавать подобного рода указы – очень трудно, так что даже у многих из самых светлых и чисто объективных умов сохраняется наклонность перестраивать и поправлять родной язык ⁸.

Если ко всем вышеизложенным факторам мы прибавим действие на язык постепенно увеличивающейся вежливости и лести, стремление к точности и приложение к явлениям языка логической мерки, то получится более или менее полный образ влияния сознания человеческого на язык, влияния, которое на известной степени развития вводит в язык настоящую искусственность. Хотя влияние это ничтожно, но все-таки не без последствий, не без следов в строе и составе языка.

В. Кроме этих лингвистических искусств из области взаимных отношений науки и жизни, теории и практики, есть еще искусство в самой же науке, искусство в ее осуществлении, одним словом, техническая сторона науки. Под эту категорию мы должны подвести, с одной стороны, практику пауки, ее повторение и распространение, с другой же стороны – ее совершенствование посредством разных открытий u улучшенного метода с целью ускорить исследование ее вопросов отдельными учеными, облегчить ее усвоение людям, начинающим заниматься.

Главные условия осуществления науки в своем уме следующие: достаточное количество материала и надлежащий научный метод.

Достаточным количеством материала можно запастись, только изучая явления, образуя из них научные факты и таким образом определяя предмет исследования, – стало быть, в применении к языку, изучая практически языки, о категориях которых мы желаем составить себе научное понятие и исследовать и рассуждать теоретически ⁹. Только обладая практическим знанием языков, о которых рассуждаешь, можно наверное избегнуть таких ошибок, какие сделал Бенфей (Th. Benfey) в своем «Griechisches Wurzel-lexicon», принимая старославянское (ferior) в смысле «меня бьют» (вместо «я праздную»), или же переводя (furor) словом «toben» (неистовствовать, делать шум) вместо «steh-len» (красть) и т. п.¹⁰ Но для наших целей достаточно знание языков, их понимание; свободное же владение ими в разговорной речи и в письме, хотя весьма желательно¹¹, но не необходимо ¹².

Рядом с собиранием материала идут научные приемы, научный метод: 1) в исследовании, в выводах из фактов, 2) в представлении результатов науки и в сообщении их другим, в преподавании. Сюда следует отнести упражнения всякого рода, пособия, вспомогательные средства, как например перевод с одного языка на другой или же перевод форм одного в форму другого (перевод морфологический π фонетический) и т. п.

Теперь спрашивается: будет ли предметом наших занятий, предметом языковедения одно из вышеисчисленных направлений практической стороны этой науки? Будем ли мы давать указания для успешного изучения языков как говорящими людьми, так и глухонемыми? Или же наш курс представится в виде руководства для обучения чтению и писанию или же в виде правил и рецептов правописания? А может быть, мы будем заниматься очищением и улучшением языка и применением его к житейским потребностям?

Наконец, не будут ли состоять наши лекции в изложении техники, методики, пропедевтики?

На все эти вопросы я должен ответить отрицательно. Предмет наших занятий не искусство, не практика, не техника, а преимущественно наука, теория, научное знание, – понимая отдельную науку в том смысле, что она есть упражнение человеческого ума над суммою (комплексом) однородных в известной степени фактов и понятий.

Но и теоретическое исследование языка может быть разнородно, смотря по тому, как понимаются задачи науки и какой метод применяется для их решения. Не говоря о чисто практическом направлении, имеющем целью свободное владение чужими языками с возможно большею беглостью при возможно меньшей рефлексии (что составляет прямую противоположность науке, требуя страдательного отношения к чужим языкам и способности подражать, между тем как цель науки – сознавать и обладать фактами на основании самостоятельной рефлексии) но чем мы говорили при разборе лингвистических искусств ¹³, в исторически развившемся, сознательном, научном исследовании языков и речи человеческой вообще можно отличить три направления ¹⁴:

1) Описательное, крайне эмпирическое направление, ставящее себе задачею собирать и обобщать факты чисто внешним образом, не вдаваясь в объяснение их причин и не связывая их между собою на основании их сродства и генетической зависимости. Приверженцы этого направления видят всю мудрость науки в составлении описательных грамматик и словарей и в издании памятников, в приготовлении материала без всяких выводов, кажущихся им почему-то слишком смелыми или же преждевременными. Это проистекает частью вследствие чересчур строго критического и скептического склада ума. отвергающего без всяких дальнейших околичностей настоящую науку из опасения сделать ошибку в выводе или же высказать гипотезу, которая со временем может показаться несостоятельною, частию же это следует приписать умственной лени и желанию избавиться от необходимости давать себе добросовестный отчет в пользе и цели накопления материала, – желанию, низводящему, таким образом, науку на степень эмпирических занятий и какой-то бесцельной игрушки. Эти ученые отсылают объяснение фактов ad acta, ad meliora temроrа и тем временем упускают из виду то важное обстоятельство, что, ставя себе конечною целью представление подробностей и их примитивное, рабское, чисто внешнее объяснение, можно быть очень полезну, но не для самого себя (то есть, не для собственного знания) и не для науки непосредственно, а только для других исследователей, насколько добросовестно собирается и приготовляется для них достоверный материал. Разумеется, что желая избежать положения науки, о котором можно бы справедливо заметить, что из-за деревьев леса не видно, нельзя никак ограничиваться задачами и вопросами, рекомендуемыми этим направлением ¹⁵. Тем не менее, как первый шаг в науке, как подготовка, описательные операции необходимы: причем первым условием является точное и добросовестное наблюдение, которое на степени совершенства встречается у немногих, так как все смотрят, но не каждый видит. Хорошие описательные грамматики, издания памятников и словари останутся навсегда насущною потребностью нашей науки, и без них даже самым гениальным теоретическим выводам будет недоставать фактического основания.

2) Совершенную противоположность этому скромному и сдержанному направлению составляет направление резонирующее, умствующее, априористическое, ребяческое. Люди этого направления чувствуют потребность в объяснении явлений, но берутся за это дело не так, как следует. Они придумывают известные начала, известные априористические принципы как в общем, так и в частностях, и под эти принципы подгоняют факты, поступая с ними крайне бесцеремонно. Здесь источник разнороднейших предвзятых грамматических теорий как по отношению к развитию самого же языка, так и в применении лингвистических выводов к другим областям знания, к истории, к древностям, к мифологии, к этнографии и т. п. Здесь источник всевозможных бесчисленных произвольных объяснений и выводов, не основанных на индукции и свидетельствующих иногда об отсутствии здравого смысла у их виновников. Кому не известны курьезные этимологии, за которые так и хотелось бы поместить самих господ этимологов в доме умалишенных? Как алхимики старались отыскать первобытное тело, из которого развились все остальные, или же таинственную универсальную силу, так же точно и некоторые из представителей априористического направления в языковедении пытались из одного или же нескольких созвучий вывести все богатство человеческой речи ¹⁶. Но настоящею алхимией теперь никто не занимается, лингвистические же алхимики до сих пор не исчезли, и вообще мало надежды на скорое изгнание из области языковедения господства воображения и произвола.

В новейшее время априористическое направление в языковедении создало так называемую философскую школу, которая, основываясь на умозрении и ограниченном знании фактов, стала строить грамматические системы, вкладывая явления языка в логические рамки, в логические схемы. Конечно, такого рода системы могут представлять более или менее удачные измышления ученых умов, произведения логического искусства, отличающиеся гармонией и стройностью; но, насилуя и искажая факты на основании узкой теории, они ни более ни менее как воздушные замки, которые не в состоянии удовлетворять требованиям людей, думающих положительно.

Если описательное, крайне эмпирическое направление только старается задерживать развитие науки, то вышеупомянутое априористическое, произвольное, ребяческое направление сталкивает его на ложные пути, и поэтому оно положительно вредно.

3) Истинно научное, историческое, генетическое направление считает язык суммою действительных явлении, суммою действительных фактов, и, следовательно, науку, занимающуюся разбором этих фактов, оно должно причислить к наукам индуктивным. Задача же индуктивных наук состоит: 1) в объяснении явлении соответственным их сопоставлением и 2) в отыскивании сил и законов, то есть тех основных категорий или понятий, которые связывают явления и представляют их как беспрерывную цепь причин и следствий. Первое имеет целью сообщить человеческому уму систематическое знание известной суммы однородных фактов или явлений, второе же вводит в индуктивные науки все более и более дедуктивный элемент. Так точно и языковедение, как наука индуктивная, 1) обобщает явления языка и 2) отыскивает силы, действующие в языке, и законы, по которым совершается его развитие, его жизнь. Разумеется, что при этом все факты равноправны и их можно признавать только более или менее важными, но уж никак нельзя умышленно не обращать внимания на некоторые из них, а ругаться над фактами просто смешно. Все существующее разумно, естественно и законно; вот лозунг всякой науки.

Многими признается «сравнение» как особенный, отличительный признак новейшей науки языка, и поэтому они весьма охотно и почти исключительно употребляют названия «сравнительная грамматика», «сравнительное исследование языков» (vergleichende Sprachforschung), «сравнительное языковедение» (vergleichende Sprachwissenschaft), «сравнительная филология» (philologie com-parse) и т.п. Мне кажется, что в основании этого взгляда лежит известная узкость и исключительность и что, принимая во внимание мотивы «сравнительных» грамматиков и «сравнительных» исследователей языка, нужно было бы последовательно названия всех наук украсить эпитетом «сравнительный» и говорить о сравнительной математике, сравнительной астрономии, сравнительной физике, сравнительной психологии, сравнительной логике, сравнительной географии, сравнительной истории, сравнительной политической экономии и т.д. и т.д. Ведь сравнение есть одна из необходимых операций всех наук, – на нем основывается процесс мышления вообще: ведь математик сравнивает величины и только этим добывает данные для своих синтетических и дедуктивных соображений; ведь историк вообще, только сравнивая различные фазисы известного рода проявлений человечества, может делать кое-какие выводы и т. д. и т. д. Роль же, которую играет сравнение в языковедении, оно играет и во всех индуктивных науках; только при помощи сравнения можно обобщать факты и пролагать дорогу применению дедуктивного метода. С другой однако же стороны, название «сравнительная грамматика» имеет историческое значение: оно обязано своим происхождением новой школе, новому направлению, сделавшему громадные открытия. Сравнение· означало здесь сравнение родственных языков и вообще сравнение языков по их сходствам и различиям ¹⁷, но никак не сравнение фактов языка вообще, так как это последнее составляет необходимое условие всякого научного разбора языка. Подобное историческое значение имеют названия «сравнительная анатомия», «сравнительная мифология» и т. п. Но все-таки это только один момент в истории науки, момент, в который сравнение в неизвестном до сих пор с научной точки зрения направлении привело к громадным и совершенно новым результатам. Если же называть науку не по преходящим ее направлениям, а также и не по известным совершаемым в ней ученым операциям, a по предмету исследования, в таком случае, наподобие «естествоведения», самое уместное название для науки, предметом которой служит язык, будет не сравнительная грамматика, не сравнительное языковедение, не объяснительная ¹⁸ грамматика (erklarende Grammatik), не объяснительное языковедение (erklarende Sprachwissenschaft), не (сравнительная) филология ¹⁹, а просто или исследование языков и речи человеческой вообще, или языковедение (языкознание), или же, наконец, лингвистика (глоттика). Это название ничего не предрешает, а только указывает на предмет, из области которого берутся научные вопросы. Впрочем, можно называть науку, как кому угодно, и в особенности можно титуловать ее «сравнительною», лишь бы только знать, что сравнение здесь не цель, а только одно из средств ²⁰ и что оно есть не исключительная привилегия языковедения, а общее достояние всех без исключения наук.

Я заметил выше, что языковедение исследует жизнь языка во всех ее проявлениях, связывает явления языка, обобщает их в факты, определяет законы развития и существования языка и отыскивает действующие при этом силы.

Закон является здесь формулированием, или обобщением, того, что при таких-то и таких-то условиях, после того-то и того-то является то-то и то-то, или же что тому-то и тому-то в одной области явлений, например в одном языке пли же в одной кате-гории слов или форм одного и того же языка, соответствует то-то и то-то в другой области ²¹. Так, например, один из общих законов развития языка состоит в том, что звук или созвучие более трудное заменяется с течением времени звуком или созвучием более легким или же что из представлении более конкретных развиваются представления более абстрактные и пр. Из этих законов встречаются мнимые исключения; но при точном исследовании эти исключения оказываются обусловленными известными причинами, известными силами, которые воспрепятствовали причинам или силам, вызвавшим данный закон, расширить его и на кажущиеся исключения. Убедившись в этом, мы должны сознаться, что наше обобщение в законе было неточно и неполно и что к известному уже genus proximum закона следует прибавить еще ограничивающую differentia specifica. Тогда станет ясно, что мнимое исключение составляет, собственно говоря, только подтверждение общего закона ²².

Общие причины, общие факторы, вызывающие развитие языка и обусловливающие его строй и состав, очень справедливо называть силами. Таковы, между прочим:

1) привычка, то есть бессознательная память;

2) стремление к удобству, выражающееся: а) в переходе звуков и созвучий более трудных в более легкие, для сбережения действия мускулов и нервов, б) в стремлении к упрощению форм (действием аналогии более сильных на более слабые), в) в переходе от конкретного к абстрактному, для облегчения отвлеченного движения мысли;

3) бессознательное забвение и непонимание (забвение того, о чем сознательно и не знали, и непонимание того, чего сознательно и не могли понимать), но забвение и непонимание не бесплодное, не отрицательное (как в области сознательных умственных операции), а забвение и непонимание производительное, положительное, вызывающее нечто новое поощрением бессознательного обобщения в новых направлениях;

4) бессознательное обобщение, апepцeпция, то есть сила, действием которой народ подводит все явления душевной жизни под известные общие категории. Эту силу можно сравнить с силою тяготения в планетных системах: как существуют известные системы небесных тел, обусловленные силою тяготения, так же точно и в языке существуют известные системы, известные семьи и других категорий языка, связанные силою бессознательного обобщения; как небесное тело, выйдя из области влияния одной планетной системы, движется в пространстве особняком, пока наконец не подвергнется влиянию новой системы, так же точно и известное слово пли форма, связь которого или которой с другими тождественными или родственными забыта в чутье народа (или, как при словах заимствованных, когда самое слово или форма его не находились прежде ни в какой связи с данным языком), стоит особняком в языке, пока наконец оно или она не подвергнется влиянию новой семьи слов или же категории форм действием народного словопроизводства, аналогии и т. п.;

5) бессознательная абстракция, бессознательное отвлечение, бессознательное стремление к разделению, к дифференцировке. Как предшествующая сила представляет в языке силу центростремительную, так эту силу (бессознательной абстракции) можно сравнить со второю из двух сил, на которые разлагается сила тяготения вообще, как их равнодействующая, то есть с силою центробежною ²³.

Почва, на которой происходит действие всех этих сил в языке, представляет две стороны:

1) чисто физическую сторону языка, его построение из звуков и созвучий, обусловленное органическим устройством народа и подверженное беспрестанному влиянию силы косности (vis inertiae);

2) чутье языка народом. Чутье языка народом не выдумка, не субъективный обман, а категория (функция) действительная, положительная, которую можно определить по ее свойствам и действиям, подтвердить объективно, доказать фактами.

Борьба всех вышеисчисленных сил обусловливает развитие языка. Разумеется, что этой борьбы и вообще действия сил в языке не следует понимать олицетворительно, так как наука оперирует не мифами, а чистыми представлениями и чистыми понятиями. Как законы, так и силы – не существа, даже не факты, а продукты умственной деятельности человека, имеющие целью обобщить и связать факты и найти для них общее выражение, общую формулу. Это не демонические идеи, рекомендуемые философами известного направления, а видовые понятия (Artbegriffe), которые тем совершеннее, чем более явлений можно подогнать под них, объяснить ими. С другой стороны, эти законы и силы, как и все вообще понятия и умственные категории, не единичны в своем составе, а являются равнодействующими бесчисленного множества соприкасающихся представлений и понятий.

Я воздерживаюсь от более подробного разбора сил и законов, так как 1) нет для этого времени и так как 2) это собственно предмет логики, как науки, рассматривающей условия познания и отвлеченной умственной деятельности вообще, и ограничусь только вопросом: можно ли общие категории языковедения ²⁴ считать законами и силами в сравнении с законами и силами, разбором которых занимается физика и другие естественные науки? Разумеется, можно; ибо и силы и законы естественных наук не что иное, как объединяющие продукты умственной деятельности, как более или менее удачные обобщения. Все превосходство их в том, что простота подходящих под них явлений и фактов и более продолжительное существование самих наук дозволили применить к ним математические вычисления и этим придать им высокую ясность и точность, между тем как очень сложные процессы, совершающиеся в языке, и недавнее существование самой науки языковедения задерживают ее обобщения на степени большей или меньшей шаткости и непостоянства. Это, однако ж, не должно нас смущать, потому что и общие категории новейшего направления биологических естественных наук (зоологии и ботаники) ничуть не точнее и не яснее в своих применениях: и они являются только более или менее удачными обобщениями, а вовсе не силами и законами, если обсуждать их с тою требовательностью, к какой мы привыкли при разборе законов и сил, составляющих принадлежность астрономии, физики, химии и пр.

Из вышеизложенного видно, что в языке сочетаются в неразрывной связи два элемента: физический и психический разумеется, этих выражений нельзя принимать в смысле метафизического различия, а должно разуметь их просто как видовые понятия). Силы и законы и вообще жизнь языка основываются па процессах, отвлеченным разбором которых занимаются физиология (с анатомиею, с одной, и акустикою, с другой стороны) и психология. Но эти физиологические и психологические категории проявляются здесь в строго определенном объекте, исследованием которого занимается исторически развившееся языковедение; большей части вопросов, которыми задается исследователь языка, никогда не касаются ни физиолог, ни психолог, стало быть, и языковедение следует признать наукою самостоятельною, не смешивая его ни с физиологией, ни с психологией. Так же точно физиология исследует в применении к цельным организмам те же процессы, законы, и силы, отвлеченным разбором которых занимаются физика и химия; однако ж все-таки никто не уничтожает ее в пользу этих последних наук ²⁵.

Определив, хотя только самым приблизительным и неточным образом, род занятий нашей науки и научное направление, наиболее соответствующее современному ее пониманию, я постараюсь начертить план ее внутренней организации, то есть, представить

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: