Свойства и происхождение менее совершенного языкового строения 8 глава

После всего сказанного мы займемся возможно кратчайшим ложением анализа языка вообще, из которого скоро станет ясно, чем отличаются друг от друга отдельные языки и до какой степени| различной может быть их ценность.

Язык есть не что иное, как дополнение мысли, стремление воз-высить до ясных понятий впечатления от внешнего мира и смутные

еще внутренние ощущения, а из связи этих понятий произвести новые.

Язык должен, следовательно, воспринять двойную природу мира и человека, чтобы передавать их взаимное действие друг на друга, или же он должен, напротив, поглощать в своей собственной вновь созданной стихии сущность их обоих, реальность субъек­та и объекта, сохраняя только их идеальную форму.

Прежде чем приступить к дальнейшим разъяснениям, сформули­руем предварительно первейший и высший принцип суждения обо всех языках: те языки должны быть оценены выше прочих, в кото­рых внешний мир отражается правдиво, живо и полно, движения души — сильно и подвижно, а возможность идеального объединения того и другого в понятия легко достижима.

Поскольку реально воспринимаемая материя должна быть иде­ально переработана и покорена, а объективность и субъективность —• что само по себе одно и то же — отличаются только тем, что их противопоставляет друг другу самодеятельный акт рефлексии, и по­скольку понимание также является действительным, только немного модифицированным актом самосознания, то оба эти действия должны быть с наибольшей точностью объединены в одно. Это значит, что должно существовать свободное соответствие между основными фор­мами, исходно господствующими в сфере духа, и основными формами внешнего мира. Сами по себе они не могут быть восприняты в явном виде, но являются действенными постольку, поскольку духовная сила приведена в нужное состояние — состояние, которое порождает именно язык как механизм, непроизвольно возникший из свободного и естественного воздействия сил природы на миллионы людей в те­чение многих столетий и на обширных территориях, а также как необъятную, непостижимую, таинственную силу, которая лучше, чем что-либо иное, способна отображать внутренний и внешний мир. Слово не является изображением вещи, которую оно обозначает, и еще в меньшей степени является оно простым обозначением, за­меняющим саму вещь для рассудка или фантазии. От изображения оно отличается способностью представлять вещь с различных точек зрения и различными путями, от простого обозначения — тем, что имеет свой собственный определенный чувственный образ. Тот, кто произносит слово Wolke*, не думает ни о дефиниции, ни о конкрет­ном изображении этого природного объекта. Все его разнообразные понятия и образы, все ощущения, возникающие при виде этого пред­мета, наконец, всё, что внутри и вне нас с ним связано, может представиться духу, не рискуя при этом быть смешанным с чем-либо, так как скреплено одним-единственным звуком. Этот звук дает при этом еще нечто большее, вызывая то одни, то другие из связывав­шихся с ним некогда ощущений, и когда он, как здесь, сам по себе осмыслен (можно сравнить с ним слова Woge, Welle, Walzen, Wind, Wehen, Wald² и,т. п., чтобы в этом убедиться), то настраивает

¹ Wolke (нем.) = 'облако'.

² .Нем. Woge — 'волна, вал', Welle = 'волна', Walzen = 'перекатывание',
Wind = 'ветер', Wehen = 'дуновение', Wald = 'лес',

душу на присущий данному предмету лад, частью самостоятель­но, частью через воспоминания о других, ему аналогичных предме­тах. Таким образом, слово проявляет себя как сущность совершенно особого свойства, сходная с произведением искусства, ибо в чув­ственной, заимствованной у природы форме оно выражает идею, ле­жащую вне всякой природы, однако только тогда, когда различия очевидны. Эта внеприродная идея и позволяет использовать пред­меты внешнего мира как материал для мышления и ощущений, она есть неопределенность предметов, при которой представление их не должно быть всякий раз ни исчерпывающим, ни раз и навсегда дан­ным, поскольку оно способно на все новые и новые преобразова­ния,— неопределенность, без которой была бы невозможна само­деятельность мышления, и чувственная живость как следствие дей­ствующей при использовании языка духовной силы. Мышление ни­когда не имеет дела с изолированным предметом и никогда не нужда­ется в нем во всей полноте его реального бытия. Оно только создает связи, отношения, точки зрения и соединяет их. Слово — теперь уже далеко не пустой субстрат, в который эти сущности могут быть поме­щены, но чувственная форма, которая своей поразительной просто­той, несомненно, показывает, что обозначаемый предмет должен быть представлен только для нужд мышления, своим происхожде­нием из самодеятельного акта духа вводит в границы воспринимаю­щие духовные силы, своей способностью к изменению и аналогией с прочими элементами языка подводит к пониманию той связности, которую мышление стремится обнаружить во внешнем мире и сде­лать явственной в своих созданиях, и, наконец, своей переменчи­востью призывает, не задерживаясь на одном месте, устремляться ко все новым целям. Во всех этих отношениях далеко не безразли­чен конкретный вид этой чувственной формы, немыслимой без того действия, которое она производит разнообразными описываемыми ниже способами, и есть все основания полагать, что слова различ­ных языков, обозначающие даже самые конкретные предметы, не являются полными синонимами и что, когда произносят , equus! и Pferd *, имеют в виду не совсем одно и то же.

Это еще более верно там, где речь идет о неконкретных предме-тах, когда слово достигает гораздо большей значимости, удаля-ясь более, чем в случае конкретного предмета, от обычного понятия знака. Мысли и чувства имеют соответственно еще менее опреде ленные очертания, могут быть многосторонними, представляемым»! в большем числе чувственных образов, которые в свою очередь вызывают свои особые ощущения. Среди такого рода слов, также и в том случае, когда они обозначают понятия полностью опреде-| ленные, еще в меньшей степени возможно указать равнозначные

¹ Греч., лат., нем. 'лошадь'.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: