Сделай Сам Свою Работу на 5

Свойства и происхождение менее совершенного языкового строения 4 глава





Все же язык располагает другим средством для того, чтобы дей-ствительно выразить глагольную функцию. Правда, ни Кэри, ни Джадсон не дают удовлетворительной характеристики этого средст-ва, имеющего сильное сходство с добавляемым служебным глаго-

1 С. 115, § 110. Ср. также в других местах: с. 67, 74, § 75; с. 162, § 4; с. 169
§24; с. 170, § 25; с. 173.

2 С. 96, §34,


лом. А именно — если нужно действительно поставить в конце пред­ложения настоящий спрягаемый глагол и исключить всякую связь с последующим, то после корня или глагольной формы вместо thang ставится eng (i H.). Таким образом предотвращаются любые недора­зумения, для которых могла бы дать повод соединительная природа частицы thang, и последовательность стоящих друг за другом при­частий действительно прерывается; pru-eng значит действительно '(я и т. д.) делаю', но уже не 'я есмь делающий', pru-pri:-eng — 'я сделал', а не 'я был делающим'. Собственного значения этого сло­вечка не сообщают ни Кэри, ни Джадсон. Последний говорит лишь, что оно равноценно (equivalent) глаголу hri (shi) 'быть'. При этом, однако, кажется странным, что оно применяется при спряжении са­мого этого глагола х. Согласно Кэри и Хоу, это также падежный показатель генитива: lu-eng 'человека'. Джадсон такого значения не приводит 2. Однако эта конечная частица, как уверяет Кэри, ред­ко употребляется в разговоре, да и на письме главным образом встре­чается в переводах с пали. Последняя особенность объясняется склонностью бирманского к соединению предложения в речи и, на­против, регулярным строением периодов языка — потомка санскри­та. Более конкретной причиной того, почему именно переводы с па­ли обнаруживают склонность к употреблению этого служебного слова, я полагаю, является тот факт, что язык пали при выражении многих времен связывает причастия с глаголом 'быть', после чего всегда ставит вспомогательный глагол с некоторыми фонетическими изменениями 3. Бирманские переводчики могли, следуя оригиналу, искать эквивалент этого вспомогательного глагола и выбрать eng в качестве такового. По этой причине, однако, нельзя считать дан­ное слово не исконно бирманским, заимствованным из пали. Точный перевод палийских вспомогательных форм был невозможен уже по­тому, что в бирманском глаголе отсутствует обозначение лиц. Осо­бенностью бирманского языка является то, что разбираемая конеч­ная частица может использоваться после всех глагольных форм, кро­ме футурума. Упомянутая конструкция в пали как будто бы пред­почтительно встречается в прошедших временах. Однако вряд ли это объясняется природой частиц футурума, поскольку последние без труда допускают после себя thang. Кэри, обращающий похвальное внимание на различение причастных форм и спрягаемого глагола, замечает, что единственные в этом языке формы, в какой-то степени имеющие вид этой последней части речи,— это повелительная и во­просительная формы 4. Но это кажущееся исключение объясняется лишь тем, что названные формы не могут сочетаться с падежными показателями, с которыми не могут соединяться характерные для них частицы, ибо эти частицы завершают форму и соединительное





1 Так в Евангелии от Иоанна (21,2): hri-kra-eng(shi-gya-i) 'они суть' или 'они

были'.

2 Carey, р. 79, §1, р. 96, §37, р. 44, 46; Hough, p. 14; Judson

см. статью о eng.

Burnouf et Lassen,Essai surle Pali, p. 136, 137,

S. 109, §88,


 


thang при наличии вопросительных глаголов ставится перед ними
с тем, чтобы лучше обозначить их собственную связь с временными
частицами.

Свойства, весьма сходные со свойствами рассмотренного выше thang, имеет соединительная частица thau. Но так как -здесь для меня важно лишь описать характер языка в целом, я не останавли­ваюсь на отдельных моментах его сходств и различий. Существуют еще и другие соединительные частицы, которые аналогичным обра­зом, ничего не добавляя к смыслу, приставляются к глагольной фор­ме, вытесняя при этом со своего места частицы thang и thau. Неко­торые из них, однако, в других случаях используются как показа­тели конъюнктива, и лишь в контексте можно определить их кон-, кретное предназначение.



Порядок членов предложения таков, что сначала ставится субъ­ект, затем объект, а в последнюю очередь глагол: „бог землю создал"; „король своему генералу сказал"; „он мне дал". Очевидно, что пози­ция глагола в этой конструкции не естественная, ибо в последова­тельности идей данная часть речи помещается между субъектом и объектом. Но в бирманском такая позиция объясняется тем, что глагол, собственно, представляет собой всего лишь причастие, кото­рое само по своей природе требует некоего завершения и к тому же заключает в себе частицу, назначением которой является соедине­ние с чем-либо последующим. Таким образом, эта глагольная фор­ма, не образуя предложения, подобно настоящему глаголу, вбирает в себя все предыдущее и переносит его в последующее. Кэри замеча­ет, что благодаря этим формам язык по мере надобности может вплетать предложения друг в друга, не доходя при этом до конца; он добавляет, что такой стиль в высшей степени характерен для всех чисто бирманских произведений. И чем дальше отодвигается: заключительный момент разворачивающегося в виде взаимосплетен-ных предложений рассуждения, тем более тщательно язык должен*; заканчивать каждое отдельное предложение подчиненным этой цели словом. Эта форма пронизывает и весь язык в целом, отчего определение всегда предшествует определяемому. Таким образом, гонг ворится не рыба находится в воде; пастух идет с коровами; я ем рис, сваренный с маслом, но: в воде рыба находится; с коровами пастух идет; я с рисом сваренным масло ем. С этой же целью в конце каждого вводного предложения всегда ставится слово, к которому уже более не требуется никакого определения. Далее, более общее определение регулярно предшествует более частному. Это особенно ясно видно в переводах с других языков. Если в английской библии в Евангелие от Иоанна (21,2) говорится: and Nathanael of Сапа in Galilee („и На-фрнаил из Каны Галилейской"), то в бирманском переводе порядок слов изменяется и говорится: „Галилеи области Каны города вы-ходец Нафанаил".

Другой способ объединения нескольких предложений заключает-ся в превращении их в части сложения, в котором каждое предло-жение становится прилагательным, предшествующим существи-тельному. В выражении „Я хвалю господа, который создал все cу-


щее, который свободен от греха, и т. д." каждое из многочисленных подчиненных предложений посредством уже описанного выше в этой функции слова thau связывается с существительным, которое при этом ставится после последнего из них. Таким образом, все подчинен­ные предложения помещаются впереди и рассматриваются как одно сложное слово вместе со следующим за ними существительным; гла­гол („я хвалю") заключает предложение. Правда, для облегчения понимания бирманское письмо отграничивает каждый отдельный элемент длинного сложения специальным знаком препинания. Ре­гулярность такой постановки сама облегчает процесс восприятия структуры периода, для чего в предложениях подобного рода тре­буется лишь следовать от конца к началу. Только при восприятии на слух необходимо сильно напрягать внимание, чтобы узнать, к чему относятся бесчисленные предпосланные предикаты. Но, по-видимому, разговорный язык избегает столь многосоставных выра­жений.

Построение бирманского языка таково, что ему вообще совер­шенно не свойственно располагать отдельные части периодов с должной обособленностью таким образом, чтобы управляемое пред­ложение следовало за управляющим. Он стремится включить, ско­рее, первое во второе, в результате чего порядок следования, естест­венно, меняется. Таким образом, здесь целые предложения трак­туются как отдельные имена. Чтобы, к примеру, сказать: „Я слы­шал, что ты продал свои книги", нужно изменить порядок следова­ния элементов: в начале поставить „твои книги", затем поставить пер­фект от глагола „продавать" и только потом добавить показатель аккузатива, вслед за которым, наконец, необходимо поместить „я слышал".

Если в ходе предпринятого здесь анализа мне удалось правильно определить путь, идя по которому бирманский язык стремится во­плотить мысль в речи, то становится видно, что, хотя, с одной сто­роны, бирманскому не свойственно полное отсутствие граммати­ческих форм,-с другой стороны, он не может добиться их правильно­го образования. Поэтому бирманский язык по своему строению на­ходится между двумя языковыми типами, то есть расположен как бы посередине. Достижению истинно грамматических форм препят­ствует уже сама первоначальная структура его слова, ибо он отно­сится к типу односложных языков, которым пользуются народы, жи­вущие между Китаем и Индией. Правда, влияние этой особенности словообразования на глубинные основы строения этих языков не приводит непосредственно к тому, что каждое понятие оказывается заключенным в нескольких тесно связанных друг с другом звуках. Но поскольку в этих языках односложность возникает не случайно, а, напротив, удерживается органами речи намеренно и при помощи их индивидуальной ориентации, то с нею оказывается связанным особое выделение каждого слога, что в свою очередь, естественным образом, вследствие вытекающей отсюда невозможности слить во­едино суффиксы, обозначающие отношения с материально значимы­ми словами, затрагивает сокровеннейшие глубины языкового строе-


ния. «Нации Индокитая,— говорит Лейден х,— вобрали в себя множество слов пали, но приспособили все эти слова к своему спе­цифическому произношению, при котором они каждый слог выделя­ют как отдельное слово.» Следовательно, это свойство необходимо считать характернейшей особенностью рассматриваемых языков, равно как и китайского, и никогда не забывать о нем при исследова­нии их строя, а может быть, даже брать за основу, ибо всякий язык исходит из звука. С этим свойством связано и другое свойство, в го­раздо меньшей степени характерное для прочих языков, а именно — увеличение разнообразия и умножение словарного запаса посредст­вом различных акцентов *, которые придаются словам. Китайские акценты известны; но некоторые языки Индокитая, в частности | сиамский и аннамский, обладают ими в таком большом количест-| ве, что для нашего слуха почти невозможно их правильно уловить и; различить. Речь при этом уподобляется пению или речитативу, и Лоу с полным правом сравнивает сиамские акценты с музыкальной гам-мой 2.Эти акценты, помимо всего, обусловливают еще большие и бо-лее многочисленные диалектные различия, чем обычные звуки, и ут- верждается, что во Вьетнаме каждая сколько-нибудь значительная местность имеет свой собственный диалект, и жители соседних мест, чтобы объясниться друг с другом, иногда вынуждены прибегать к письменному языку3. Бирманский язык обладает двумя такими ак­центами: долгим и мягким, обозначающимся двумя точками, которые ставятся друг над другом в конце слова, и кратким и ломаным, кото­рый обозначается точкой под словом. Если добавить сюда еще и про- 1 изношение, лишенное акцента, то окажется, что одно и то же слово с более или менее различающимся значением может выступать в язы- ке в трояком виде; например: ро 'задерживать; насыпать; перепол- 'нять; длинная овальная корзина': ро: 'прикреплять или связывать друг с другом; подвешивать; насекомое; червь'; ро- 'нести,' прино­сить; учить; преподавать; высказывать (например, желание или| благословение); быть брошенным во что-либо или на что-либо'; nа 'я', nа: 'пять, рыба'. Однако не всякое слово обладает этими раз-личными акцентами. Некоторые конечные гласные не принимают ни одного из двух акцентов, другие — только один из них, и в лю-бом случае они характерны лишь для слов, которые заканчиваются на гласный или на носовой согласный. Последнее четко указывает на то, что они суть модификации гласных и неотделимы от после; них. Когда два бирманских односложных слова объединяются словосложении, первое из них не теряет своего акцента, из чего, видимо, можно заключить, что и в сложениях благодаря произно-шению слоги отделяются друг от друга подобно самостоятельным

1 „Asiat. res.", X, 222.

* Термин „акцент" (Akzent) в работах Вильгельма фон Гумбольдта употреб-
ляется в двух значениях, первое из которых соответствует современному термину
„ударение" (нем. Akzent), а второе — современному термину „тон" (нем. Топ).|
В данном случае налицо второе значение.— Прим. перев.

2 „A Grammar of the Thai or Siamese Language", p. 12—19.
8 „Asiat. res.", X, 270,


словам. Часто появление этих акцентов объясняется потребностью односложных языков в увеличении числа возможных звукосочета­ний. Но подобный преднамеренный акт вряд ли мыслим. Наоборот, представляется гораздо более естественным то, что эти разнообраз­ные модификации произношения первоначально и исходно были свойственны органам речи и звуковым навыкам народов, что слоги, в целях отчетливости звучания, слышались каждый в отдельности и с небольшими паузами и что именно этот навык препятствовал об­разованию многосложных слов.

Таким образом, односложные языки Индокитая, независимо от предположения о наличии между ними какого бы то ни было истори­ческого родства, по самой своей природе имеют много общих черт как друг с другом, так и с китайским языком. Я, однако, ограничи­ваюсь здесь одним лишь бирманским, поскольку в моем распоряже­нии нет таких пособий по прочим языкам, которые предоставляли бы достаточно данных для исследований, подобных настоящему х. Относительно бирманского языка следует прежде всего констатиро­вать, что он никогда не видоизменяет звучания корневых слов при передаче их связей и не принимает грамматические категории за основу своих речевых проявлений, ибо, как мы видели выше, бир­манский не различает этих категорий в исходной форме слова, но относит одно и то же слово к нескольким из них; этот язык недооце­нивает природу глагола и даже использует одну и ту же частицу одновременно и при глаголе, и при имени, так что лишь значение слова, а там, где и этого недостаточно,— только речевой контекст позволяют судить о том, какая из обеих категорий имеется в виду. Принцип речевой связности этого языка сводится к обозначению того, какое слово в речи является определением другого. В этом он полностью совпадает с китайским 2. Достаточно сказать, что, как и в китайском языке, среди бирманских частиц имеется одна, пред­назначенная лишь для упорядочения конструкций и с этой целью одновременно разъединяющая и связующая. При этом сходство между бирманским thang и китайским tchi при таком их употребле­нии слишком бросается в глаза, чтобы его можно было не заметить3. Но, с другой стороны, бирманский все же очень существенно откло­няется от китайского как в отношении своего понимания определе­ния, так и в отношении выразительных средств. Дело в том, что оп­ределение, о котором здесь идет речь, включает два случая, и нам весьма важно тщательно отличать их друг от друга: управляемость одного слова другим и способность придания целостности понятию,

1 Лоу, правда, представляет весьма важные разъяснения по поводу сиам­
ского языка; они приобретают еще более поучительный характер, если учитывать
превосходную рецензию Бюрнуфа в „Nouv. Journ. Asiat.", IV, 210 на работу Лоу.
Однако в большинстве разделов грамматики Лоу слишком краток и слишком часто
вместо правил довольствуется простым перечислением примеров, без надлежа­
щего их анализа. Что касается вьетнамского языка, то я располагаю лишь ценной,
но недостаточной с точки зрения современного языкознания статьей Лейдена
(„Asiat. res.", X, 158).

2 См. мое письмо к Абель-Ремюза, с. 31.

3 Там же, с. 31—34.


некоторые аспекты которого являются неопределенными. Слово должно быть ограничено качественно, в соответствии с объемом его значения и его свойствами, и относительно, в соответствии с его ка­узальностью, то есть зависимостью от других слов или, напротив, зависимостью от него других слов 1. Китайский язык в с воем строе­нии четко различает оба эти способа и использует каждый из них там, где это действительно требуется. Управляющее слово здесь предшествует управляемому, субъект — глаголу, глагол — сво­ему прямому объекту, наконец, последний — косвенному объекту, если таковой имеется. Здесь, собственно, нельзя сказать, что преды­дущее слово придает целостность следующему; скорее, значению глагола придается целостность как субъектом, так и объектом, между которыми он стоит, и то же самое верно для прямого объекта относительно косвенного. С другой стороны, придающее целостность слово должно всегда предшествовать тому, значение которого еще не определено: прилагательное — существительному, наречие — глаголу, генитив — номинативу,— и в этом проявляется принцип, в некотором смысле противоположный предыдущему. Ибо как раз это, еще неопределенное и занимающее второе место, слово является управляющим и по аналогии с предыдущим случаем должно бы было стоять в начальной позиции. Таким образом, строение китайского языка основывается на двух общих, но противопоставленных друг другу законах; и совершенно правильно то, что связь глагола с его объектом недвусмысленно подчеркнута особым его положением, ибо глагол является управляющим в гораздо более важном смысле,' чем любое другое слово предложения. Первый закон обусловливает, деление предложения на главные члены, второй — на второстепен­ные. Если бы последнее строилось бы также на основании первого, закона, так, что прилагательное, наречие и генитив следовали бы за-существительным, глаголом и номинативом, то пострадала бы строй-ность структуры предложения, проистекающая как раз из описан-ного здесь противопоставления, да и позиция наречия после глагола*' не позволила бы четко отличать наречие от объекта; но упорядочен-ности самого предложения, соответствию его движения внутреннему движению языкового сознания не было бы нанесено никакого ущер-| ба. Наиболее существенно здесь правильно установить понятие уп-равления, а его строй китайского языка придерживается строго, за теми немногими исключениями, которые встречаются в любом язы-ке и влекут за собой большие или меньшие отклонения от обычных правил порядка слов. Бирманский язык практически не различает упомянутые два случая, он соблюдает, собственно говоря, только один закон порядка слов и пренебрегает как раз самым важным.

1 В своем письме к Абель-Ремюза (с. 41, 42) я охарактеризовал способность придавать целостность понятию как ограничение более широкого понятия боле узким. Но, в сущности, здесь сказано то же самое, ибо прилагательное придает целостность значению существительного и при каждом своем употреблении с ничивает свое широкое значение каким-либо конкретным. Точно такова же си-туация с наречием и глаголом. Менее явно это соотношение в случае с генитивом. Но и здесь слова, связанные этим отношением, могут рассматриваться как огра-ничейные одной определенной связью из числа многих возможных,


Ведь хотя здесь субъект предпосылается объекту и глаголу, послед­ний все же следует за объектом. Такая перестановка делает более чем сомнительным то, действительно ли постановка субъекта на пер­вое место преследует цель представить его в качестве управляющего члена, а не просто в качестве члена, придающего целостность после­дующим. Управляемый объект очевидным образом рассматривается как придающее целостность определение глаголу, который, будучи сам неопределенным, следует за полным перечислением определе­ний в виде субъекта и объекта и завершает предложение. Само собой ясно, как это видно из приведенных выше примеров, что субъект и объект в свою очередь присоединяют к себе спереди придающие каждому из них целостность дополнительные определения.

Такое различие бирманского и китайского строя явно объясня­ется правильной трактовкой глагола в китайском языке и несовер­шенной — в бирманском. В строении китайского языка обнаружи­вается ощущение истинной и специфической функции глагола. Ставя глагол в середину предложения, между субъектом и объектом, язык указывает, что глагол главенствует и является душой всего речеобразования. Даже будучи лишенным звуковых изменений, он уже благодаря своей позиции оживляет и приводит всю фразу в движение так, как это подобает глаголу, осуществляя тем самым актуальное полагание языкового сознания или по меньшей мере проявляя внутреннее ощущение этого полагания. В бирманском же дело обстоит совершенно иначе. Здесь глагольные формы колеб­лются между спрягаемым глаголом и причастием, но по своему мате­риальному значению представляют собой последнее и не могут стать формальными, поскольку язык не обладает специальной фор­мой для глагола и его существенная функция не только не находит никакого выражения в этом языке, но у самих говорящих отсутст­вует сколько бы то ни было живое ощущение настоящей природы глагола, как это видно из своеобразного построения так называе­мых глагольных форм и их очевидного сходства с именем. Если при­нять во внимание, что бирманский глагол характеризуется гораздо большим, чем китайский, числом частиц, отличающих его от имени, то кажется тем более удивительным, что ему все же отказано в роли настоящей языковой категории. Бесспорно, это явление объясняется еще и тем, что бирманский язык обозначает глагол лишь в модифи­кациях, которые могут восприниматься материально, и не сообща­ет ему чисто формальных характеристик. Китайский язык редко прибегает к такому материальному обозначению, часто вовсе воз­держивается от него, до благодаря правильному порядку слов об­наруживает незримо присутствующую в речи форму. Можно было бы сказать, что чем меньше у него внешней грамматики, тем в боль-Щей степени ему присуща внутренняя. Если его пронизывает грам-матичность, то лишь логически правильная. Она упорядочила язык в самом начале и в ходе использования столь правильно настроен­ного инструмента должна была получить дальнейшее развитие в на­родном духе. Против только что сказанного можно возразить, что и флективные языки совсем не редко ставят глагол после объекта и

26Z


что бирманский язык, подобно последним, обозначает падежи имени специальными частицами. Но поскольку последний во многом дру­гом отчетливо демонстрирует отсутствие ясного представления о частях речи и в своих словосочетаниях стремится лишь к взаимной модификации слов, то все же нельзя отрицать, что в основе его ле­жит принцип, игнорирующий истинную сущность синтаксиса. Это доказывается также и тем постоянством, с каким он все время отсы­лает свой так называемый глагол в конец предложения. Черта эта особенно бросается в глаза, так как вторая из приведенных выше причин, заключающаяся в том, что язык этот должен иметь возмож­ность добавления к глагольной форме нового предложения, ясно показывает, что бирманский язык не обладает ни собственной при­родой построения периодов, ни необходимой для этого глагольной энергией. Здесь явно недостает частиц, которые, подобно нашим со­юзам, посредством переплетения предложений придавали бы пери­одам жизненность и разнообразие. В этом отношении китайский язык, и здесь следующий общему закону порядка слов и, как и в случае с генитивом и номинативом, помещающий определяющее и дополняющее предложения перед модифицируемым, далеко превос­ходит бирманский. В последнем предложения следуют друг за дру­гом как бы по прямой линии. Но и в таком виде они редко связыва­ются друг с другом при помощи соединительных союзов, которые, подобно нашему союзу ,и", способствовали бы сохранению самостоя-; тельности каждого предложения. Они соединяются, скорее, таким образом, что их материальное содержание взаимно переплетается. Это видно хотя бы уже по обычному использованию в конце каждого из таких следующих друг за другом предложений частицы thang, которая, обобщая предыдущее, всегда сразу применяет его для по­нимания последующего. Очевидно, что это должно приводить к не­которой неуклюжести и, кроме того, неизбежному утомительному единообразию.

В том, что касается средств обозначения порядка слов, оба язы­ка сходны тем, что используют как позицию, так и особые частицы. Бирманскому языку, собственно, не нужны столь строгие законы) порядка слов, так как большое количество частиц, обозначающих отношения, в достаточной мере обеспечивают понимание. Все он весьма добросовестно сохраняет принятый некогда порядок и лишь в одном отношении не до конца последователен, позволяя прилагательному стоять перед или после существительного. Но того, что в первом из этих случаев всегда необходимо добавление частицы, нужной для определения порядка слов, видно, что собствен­но естественной считается лишь постпозиция прилагательного, это нужно рассматривать как следствие того обстоятельства, что прилагательное и существительное вместе образуют композит, менение которого по падежам (полностью отсутствующее у прилага-тельного в препозиции) следует считать относящимся к существи-тельному, значение которого модифицируется прилагательным. Что же касается композитов — именных и глагольных,— то для них в бирманском характерна постановка на первое место слова, служа-


щего родовым понятием, а на второе — специфицирующего и более общего слова (в том смысле, что оно может быть употреблено при нескольких родовых понятиях). Так образуются глагольные накло­нения, многочисленные названия рыб, имеющие в качестве первого Компонента слово „рыба" и т. д. Если в других случаях бирманский язык избирает как будто бы противоположный путь и, например, названия ремесленников образует при помощи общего слова „изго­товлять", которое помещается на второе место после названий их инструментов, то остается сомнительным, действительно ли здесь налицо другой метод или же всего лишь другая точка зрения на то, что в данном случае является родовым понятием. Точно так же в сложениях с постпонированным прилагательным последнее тракту­ется как специфицирующее то родовое понятие, которое ему пред­шествует. Китайский язык и здесь остается верен своему общему за­кону: слово, к которому должно быть отнесено более специальное определение, и в композите ставится на последнее место. Если гла­гол „видеть", правда неким малоестественным образом, исполь­зуется для образования пассива или, скорее, вместо него, то он ста­вится перед главным понятием: „видеть убивать", то есть „быть уби­тым". Поскольку увидеть можно весьма много вещей, слово „уби­вать", собственно, должно бы было стоять вначале. Однако обратный порядок слов показывает, что „видеть" нужно мыслить как модифи­кацию последующего слова, следовательно, как спецификацию убийства, и, таким образом, странное на первый взгляд выражение содержит остроумное и тонкое обозначение грамматического отно­шения. Аналогичным образом строятся сложения „земледелец", „книжная лавка" и т. п.

Бирманский и китайский языки похожи друг на друга тем, что при построении предложений помогают порядку слов частицами. Похожи они также и тем, что используют некоторые из этих частиц лишь для обозначения конструкций таким образом, что ничего не прибавляется к материальному значению. Но как раз в этих части­цах и заключается тот поворотный пункт, благодаря которому бир­манский язык отходит от китайского и проявляет собственный ха­рактер. Забота о том, чтобы обозначить отношение, в котором одно слово должно находиться с каким-либо другим, при помощи проме­жуточных понятий, способствует увеличению числа этих частиц и сообщает им некоторую, хотя и не вполне систематическую, за­вершенность. Бирманский язык, кроме того, обнаруживает также стремление сблизить эти частицы с корневым словом теснее, не­жели с другими словами предложения. Конечно, при произношении, разделяющем слоги, и в соответствии с духом языка в целом здесь не может- существовать настоящего словесного единства. Однако мы видели, что в некоторых случаях слово может вызывать измене­ние начального согласного другого слова, непосредственно к нему приставленного, и что в глагольных формах конечные частицы thang и eng приводят к объединению в одно целое корневого слова и сле­дующих за ним глагольных частиц. В одном-единственном случае происходит даже стяжение двух слогов в один, что само по себе уже


 




чуждо китайскому языку, так как могло бы быть обозначено только| при фонетическом характере письма. Некоторое ущемление истин­ной природы суффиксов обнаруживается также в том, что даже частицы, которые могли бы рассматриваться как определительные прилагательные, как, например, показатели множественного числа,| никогда не предшествуют корневому слову, но всегда следуют за ним. В китайском языке для различных плюральных частиц принят либо тот, либо другой способ постановки.

В той мере, в какой бирманский язык отдаляется от китайского! по своему строю, он приближается к санскритскому. Но было бы из-| лишним еще раз специально пояснять то, какая пропасть их все же разделяет. Различие заключается здесь не только в более, или менее тесном слиянии частиц с главным словом. Гораздо в большей сте-пени оно вытекает из сравнения этих частиц с суффиксами индий-ского языка. Первые представляют собой такие же значимые слова как и все другие слова языка, пусть даже их значение уже стерлось из памяти народа. Вторые представляют собой в основном субъек-тивные звуки, предназначенные, равным образом субъективно, лишь для выражения внутренних отношений. Вообще бирманский язык даже если он кажется занимающим промежуточное положение меж-ду двумя крайними языковыми типами, ни в коем случае нельзя рассматривать как переходный пункт от одного к другому. Жизнь каждого языка основываемся на внутреннем отношении народа 1 искусству воплощения мысли в звуке. А оно совершенно различий] у всех трех сравниваемых здесь языковых семей. Если в том, что касается количества частиц и частоты их употребления, и можно было бы усматривать ступенчатое приближение к грамматическому выражению от старого китайского стиля через новый к бирманскс му, то все же последний из этих языков коренным образом отлича ется от первого своей принципиальной устремленностью; с другой стороны, эта устремленность существенным образом остается неиз-менной в старом и новом стилях китайского языка. Китайский oпи-рается лишь на порядок слов и на представление о грамматичес-кой форме, заложенное в недрах духа. Бирманский в своем рече-| образовании не основывается на порядке слов, хотя по своему внеш-нему выражению он даже еще сильнее к нему привязан. Этот язык связывает понятия путем добавления новых промежуточных поня-тий, к чему его вынуждает собственный закон расположения слов, который без такого вспомогательного средства давал бы повод двусмысленных истолкований. Поскольку промежуточные понятия должны представлять собой выражения грамматических форм, в языке, конечно, можно усмотреть и таковые. Однако характер совсем не так ясен и определенен, как в китайском и санскрите; отличается от китайского, поскольку располагает такой опорой виде промежуточных понятий, которая уменьшает необходимостьистинной концентрации языкового сознания; он отличается от caнс-крита, поскольку не затрагивает звуков языка, не в состоянии разовать настоящее словесное единство и чистые формы. С другой стороны, бирманский нельзя также отнести к агглютинативным.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.