|
|
Свойства и происхождение менее совершенного языкового строения 2 глава
очевидным, когда делается попытка втиснуть какую-либо из eго частей в форму других языков, как это сделал один из лучших зна-токов китайского Абель-Ремюза, предложивший полную схему
китайского склонения г. Вполне понятно, что каждый язык должен обладать средствами различения разнообразных связей, в которые вступает имя. Но отнюдь не всегда можно рассматривать послединие как падежи в собственном смысле этого слова. Китайский язык со-вершенно ничего не выигрывает под таким углом зрения. Его пре-имущества, напротив, как весьма правильно отмечает и Ремюза в том же месте, заключаются в отличиях его системы от других языков, хотя тем самым он и лишает себя многочисленных других преимуществ и, во всяком случае, как язык и орудие духа уступает санскритским и семитским языкам. Однако отсутствие звукового обозначения формальных связей нельзя рассматривать обособленно. Необходимо в то же время, а может быть, даже прежде всего, обратить внимание на то обратное воздействие, которое такое отсутствие неизбежно оказывает на дух, вынуждая его выражать эти связи более тонким путем — посредством соединения слов, при этом, собственно, даже не воплощая связи в словосочетаниях, но поистине обнаруживая их в последних. Поэтому как бы парадоксально это ни звучало, но я все же считаю достоверным, что в китайском как раз кажущееся отсутствие какой бы то ни было грамматики благотвор- но действует на национальный дух, повышая остроту восприятия формальной целостности речи, в то время как языки, пытающиеся обозначить грамматические отношения, но не преуспевающие в этом, напротив, скорее усыпляют дух и затемняют грамматическое созна- ние, смешивая материально и формально значимые элементы. Такое своеобразие строения китайского языка восходит, по всей вероятности, к звуковому своеобразию, которое было присуще языку народа в древнейшие времена, к привычке при произношении четко отделять- друг от друга слоги и к недостатку подвижности, с которой один тон видоизменяет другой. Таким образом, при объяснении духовной специфики внутренней формы языка основой является именно такое чувственное своеобразие, поскольку каждый язык может исходить только из неразвитой народной речи. Поэтому, когда при посредстве ищущего и находчивого сознания нации, при посредстве ее острого, живого и преобладающего над фантазией разума китайский язык подвергался философской и научной обра- ботке, эта обработка могла пойти только по пути, выбранному уже ранее, то есть сохранить обособленность тонов в том виде, в каком она возникла в народной речи, но установить и точно различить все то, что было необходимо для ясной передачи мысли при более культурном использовании языка, избавленном от интонации и мимики, которые служат вспомогательными средствами для понимания. Что такая обработка китайского языка осуществилась очень рано, подтверждается исторически и доказывается также неоспоримыми, хотя и немногочисленными следами художественных изображений в китайском письме. Можно, по-видимому, утверждать, что, когда дух начинает свой подъем к научному мышлению, а язык начинает подвергаться обработке в том же направлении, идеографическое письмо вообще не может более сохраняться. Для китайцев это должно было быть верно вдвойне. Различение артикуляций звука привело бы их, как и все другие народы, к алфавитному письму. Однако можно объяснить, почему изобретение письма у них не пошло по этому пути. Так как разговорный язык никогда не сливал тоны друг с другом, их раздельное обозначение было менее необходимым. Как ухо воспринимало звуковые монограммы, так эти монограммы переноси-
Итак, среди всех известных нам языков китайский и санскрит образуют два четких конечных пункта, сходных между собой не| приспособленностью к духовному развитию, но лишь внутренней последовательностью и совершенной логичностью своих систем. Семитские языки нельзя рассматривать как занимающие промежу-точное положение между ними. В соответствии с их решительной склонностью к флексии они относятся к одному классу с санскрит-скими. Напротив, все остальные языки можно считать находящи-мися посредине, то есть между двумя указанными конечными пунк-тами, так как всё они либо склоняются к китайскому способу, при котором слова лишены их грамматических показателей, либо к| прочному присоединению звуков, служащих для обозначения следних. Даже инкорпорирующие языки, такие, как мексиканский, находятся в том же положении, ибо инкорпорация не может выразить всех отношений, и когда ее оказывается недостаточно, они вынужде-ны прибегать к помощи частиц, которые могут быть либо присоеди-нены, либо оставаться обособленными. Однако кроме этих негатив-ных свойств — неабсолютного отсутствия любых грамматических показателей и отсутствия флексии,— все эти сильно отличающиеся друг от друга языки не имеют между собой ничего общего и потому могут быть объединены в один класс лишь на совершенно неопреде ленных основаниях. Здесь можно поставить вопрос, не должно ли существовать в про-цессе формирования языков (не в рамках одной языковой семьи| а вообще) ступенчатого подъема на все более совершенные стадии? В ответ на этот вопрос можно было действительно предположить, что в различные эпохи существования человечества бывают представле-ны лишь последовательные языковые образования, находящиеся на различных ступенях развития, каждая из которых предполагает и обусловливает возникновение последующей. В таком случае ки-тайский был бы самым древним, а санскрит -- самым юным языков ' и время могло донести до нас формы из разных эпох. Выше я достаточно подробно излагал свое мнение (как один из главных моментов в моих воззрениях на язык) о том, что если основываться лишь на рассмотрении понятий, то самый совершенный язык не обязательно является самым поздним. Надежных исторических сви-детельств в пользу этого у нас нет; однако в одном из следующих разделов этой работы я постараюсь точнее определить этот момент| на примере фактического возникновения и смешения языков. Одна- ко и без обращения к реально происходившим событиям можно задать вопрос: соотносятся ли упомянутые выше промежуточные языки между собой, в соответствии со своим строением, как стадии подобного ступенчатого подъема или же различия между ними не позволяют применить к ним столь простую мерку? С одной стороны, 'кажется, что действительно имеет место первое. Если, к примеру, бирманский язык для большинства грамматических отношений обладает реальными звуковыми обозначениями в виде частиц, на стыке которых друг с другом либо со знаменательными словами, однако, не происходит никаких фонетических изменений, тогда как американские языки, как я продемонстрировал выше, связывают между собой сокращенные элементы и придают возникающему таким образом слову определенное фонетическое единство, то последние, видимо, ближе к языкам с настоящей флексией. Однако, с другой стороны, при сравнении опять-таки бирманского языка с собственно малайским мы видим, что хотя второй имеет гораздо больше обозначений для тех отношений, для которых в первом наблюдается полное отсутствие таких обозначений, как и в китайском, но все же и малайский язык при присоединении своих аффиксов заботливо сохраняет их звуковую форму, как и звуковую форму знаменательных слов; поэтому нам затруднительно отдать предпочтение какому-либо из этих двух языков, хотя при других способах оценки мы, без сомнения, должны будем отдать его малайскому языку. Итак, мы видим, что было бы односторонним определять стадии развития языков подобным образом и на основании подобных критериев. Это вполне понятно. Если в предыдущих наблюдениях какая-то одна языковая форма была по праву признана единственно закономерной, то преимущество ее основывается лишь на том, что в результате счастливого сочетания богатого и тонкого органического начала с живой силой языкового сознания врожденная языковая способность, физически и духовно присущая человеку, воплощается в звуке в совершенном и неискаженном виде. Языковое строение, формирующееся при столь благоприятных обстоятельствах, впоследствии предстает как возникшее на основе правильной и энергичной интуиции в том, что касается соотношения речи и мышления и взаимосвязи всех частей языка. И действительно, истинно закономерное языковое строение возможно лишь там, где оно пронизывается светом такой интуиции, подобной животворному пламени. Без действующего изнутри принципа, при всего лишь механическом постепенном движении такое строение остается недостижимым. Но, хотя столь удачное стечение обстоятельств встречается не везде, все же все народы при формировании своих языков подвержены одной и той же тенденции: все стремятся к истинному, естественному и, следовательно, высшему. Это само по себе и без их участия оказывает воздействие на образующийся в среде того или иного народа язык, и не бывает такого, чтобы нация как бы с умыслом обозначала, например, лишь материальные значения, но отказывала бы в звуковом выражении грамматическим отношениям. В силу того что формирование языка, который, если повторить здесь уже
Если несовершенным языкам и недостает истинного единства принципа, который равномерно пронизывал бы их изнутри, все же из описанного здесь вытекает, что каждый такой язык тем не менее обладает прочий взаимосвязанными элементами и единством, вытекающим пусть не всегда из общей природы языка, но из своей oco-бой индивидуальности. Никакой язык не был- бы вообще мыслим без единства формы, и в процессе речи люди неизбежно скрепляют свой язык в такое единство. Это происходит всегда, когда язык| изнутри либо извне пополняется новыми элементами, ибо в соответствии с глубочайшими принципами своей природы язык сплетает прочную сеть аналогий, в которой чужеродный элемент может закрепиться, лишь заняв определенную ячейку. Изложенные здесь наблюдения, с одной стороны, показывают, какое многообразие различных строений характеризует человеческие языки, а с другой стороны — заставляют отказаться от мысли о возможности исчерпывающей классификации последних. Подобная классификация может быть осуществима, если она проводится 'с, определенными целями и при выборе отдельных явлений в качестве оснований для подразделения языков, но наталкивается на непреодолимые трудности, если при более глубоком исследовании ставится задача подразделения языков также и в соответствии с их наиболее существенными признаками и их внутренней взаимосвязью с духовной индивидуальностью наций. Установление сколько-нибудь, полной системы языковых взаимосвязей и различий, даже если бы ему не препятствовали только что названные трудности общего порядка, все же было бы невозможным при современном со- стоянии языкознания. Такой работе неизбежно должно бы было предшествовать значительное число исследований, до сих пор еще не осуществленных. Я уверен, что правильное проникновение в природу языка- требует гораздо более продолжительных и углуб- ленных исследований, чем те, которые до сих пор посвящались большинству языков. Однако и среди неродственных языков, и в моментах, самым тесным образом связанных с духовной ориентацией, обнаруживаются различия, на основании которых как будто бы можно постулировать несколько действительно различных классов. Выше (см. § 34) я говорил о важности придания глаголу обозначений, формально характеризующих его истинную функцию. По этому признаку су- ществуют различия между языками, которые по всем другим своим признакам, казалось бы, относятся к одной и той же стадии. Естественно что партикульные языки (так можно назвать те языки, которые хотя и обозначают грамматические отношения слогами или словами, но либо вовсе не соединяют последние со знаменательными словами, либо же соединяют весьма слабым и легко расторжимым способом) не проводят коренного различия между именем и глаголом. Если они и имеют обозначения для отдельных разновидностей первого, то лишь относительно к определенным понятиям и в определенных случаях, но не в смысле последовательного грамматического разграничения. В таких языках поэтому нередко каждое слово может быть превращено в глагол и, напротив, почти каждая глагольная флексия одновременно может выступать как причастие. Но языки, которые в этом отношении сходны друг с другом, в свою очередь могут различаться тем, что одни вовсе не снабжают глагол особым выражением, которое характеризовало бы присущую ему функцию скрепления предложения, а другие делают это по меньшей мере путем присоединения к глаголу сокращенных или видоизмененных местоимений, тем самым сохраняя различие между местоимением и глагольным лицом, о чем уже не раз говорилось выше. К первым относятся, например, бирманский язык (насколько я могу о нем судить), кроме того, сиамский, маньчжурский и монгольский (поскольку в этих языках местоимения не сокращаются до аффиксов), языки южных островов и большинство остальных ма-
Среди всех языков, с которыми я знаком, ни в одном нет столы бедного формального обозначения глагольной функции, как в бир-| манском . Кэри специально отмечает в своей грамматике, что в бир-
манском языке глаголы употребляются почти исключительно в виде причастных форм; он добавляет, что этого достаточно для обозначения любого понятия, которое должно было бы быть выражено глаголом. В другом месте он вообще отрицает наличие в бирманском языке каких бы то ни было глаголов 1. Но эта особенность становится совершенно понятной, если рассматривать ее во взаимосвязи с, остальными характеристиками строения бирманского языка. Корни бирманских слов никак не изменяются в результате присоединения грамматических слогов. Единственные изменения букв в этом языке — это превращение начальной придыхательной буквы в непридыхательную при ее редупликации, а также, в случае объединения двух односложных корней в одно слово или в случае словесного повтора — переход глухого начального согласного второго компонента в звонкий непридыхательный. В тамильском 2 языке также звуки .k, t (как лингвальный, так и дентальный t) и р в середине слова переходят в g, d и b. Различие состоит лишь в том, что в тамильском согласный остается глухим, если он находится в се- редине слова в удвоенном виде, тогда как в бирманском озвончение происходит и в том случае, если первый из корней заканчивается согласным. Бирманский, таким образом, за счет большей изменчивости присоединяемого согласного достигает большего словесного единства 3.
v породу людей. Ибо mran означает 'быстрый', а та — 'быть твердым, крепким, здоровым'. От этого туземного слова, без сомнения, произошли принятые в разных местах написания, обозначающие этот народ и эту страну, среди которых самое правильное — написание через а — Барма и барманцы. Если Кэри и Джадсон пишут „Бурма" а „бурманцы", они имеют в виду наличие призвука у согласного, обозначая его при этом неверным, ныне уже не применяющимся способом. Ср. также В е г g h a u s.— См. „Asia, Gotha", 1832, I. Liefer., № 8. Hinterindien („Индокитай"), S. 77, и L e у d e п.— См. „Asiat. res.", X, 232. 1 „A Grammar.of the Burman language". Serampore, 1814, S. 79, § 1, S. 181; - же Форт-Уильяма, которому мы обязаны целым рядом грамматик азиатских языков. К несчастью, Феликс Кэри умер уже в 1822 г. („Journ. Asiat.", Ill, 59). Его отец последовал, за ним в 1834 г. 2 См. грамматику Андерсона в разделе об алфавите. 3 В обоих языках это фонетическое чередование не отражается на письме, Случаи несовпадения произношения и написания в бирманском часты. В письме г-ну Жаке („Nouv. Journ. Asiat.", IX, 500) о полинезийских алфавитах, касаясь -наиболее существенных из такого рода отклонений в односложных корнях, как, например, произношение ket при написании как, я высказал предположение, что ' сохранение написания, отличного от произношения, имеет этимологические причины, и до сих пор придерживаюсь этого мнения. Как мне кажется, дело в том, что произношение постепенно отклонялось от написания, однако на письме в целях сохранения исходного облика слов эти изменения не отражались. Лейден, по-видимому, придерживался по этому поводу той же самой точки зрения, поскольку он (-Asiat. res.", X, 237) отмечает у бирманцев более размытое, менее артикулированное и хуже совпадающее с современным правописанием произношение, чем у рук-хенгов, жителей Аракана (по Джадсону —раринь). Но и по самой сути вещей ясно, что никакого другого удовлетворительного объяснения здесь предложить нельзя. Если приведенный выше пример на самом деле не произносился ранее как, то такому Строение бирманского слова основывается (за исключением мес Кэри объединил корневые слова, обозначающие признаки и действия, в особый алфавитный список, приложенный к его грамматике, поступив с ними как с санскритскими корнями. С одной стороны, их действительно можно сравнить с последними: в своей исходной форме они не принадлежат какой-либо одной части речи А выступают в речи только вместе с грамматическими частицами, ко-
1 Так, согласно Хоу, г произносится то как г, то как у, и на этот предмет как будто бы нет никакого точного правила. Клапрот („Asia polyglotta", S. 369) пишет это слово ji, то есть во французском произношении, но не указывает, откуда он взял свои бирманские слова. Поскольку произношение часто отклоняется от написания, я транскрибирую бирманские слова в точном соответствии с последним, так, что, следуя приведенному в конце данной работы объяснению транслитерации бирманского алфавита, каждое приводимое мною слово можно точно перевести обратно в бирманскую графику. В скобках я указываю произношение тогда, когда оно не совпадает с написанием и достоверно мне известно. Буква Н. в подобных случаях обозначает, что Хоу приводит произношение в таком виде. Следует ли Клапрот в „Asia polyglotta" произношению или написанию, неясно. Так, на с. 375 он записывает слово'язык' как 1а, а 'рука' — как lek. Но первое слово графически обозначается hlya, а произносится [shya]; второе пишется lak, произносится [let]. Указанное им также в значении 'язык' слово та я вообще не могу найти в доступных мне словарях. 
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
образом сводится к различию между недостаточным и явно выра
лись и на письмо. Исходя из идеографического письма, но не приближаясь к алфавитному, была создана искусная, произвольно построенная система знаков, из которых отдельные знаки могли находиться во взаимной связи, но всегда только в идеальной и никогда в фонетической. И поскольку ориентация на разум в нации и в языке преобладала над любовью к звуковым чередованиям, постольку эти знаки в большей мере служили обозначениями понятий, нежели звуков, с той лишь оговоркой, что каждому знаку все же всегда соответствует определенное слово, так как понятие только в слове находит свое завершение.
использованное выше высказывание, человек не столько строит, сколько с неким радостным удивлением обнаруживает самостоятельно развивающимся, обусловлено той обстановкой, которая сопровождает его возникновение, язык не всегда достигает искомых це-лей, но оказывается во власти ограничений, лежащих вне его самого. Однако необходимость, несмотря на это, удовлетворять универсальным требованиям, предъявляемым к языку, заставляет его по возможности преодолевать эти ограничения и стремиться к надлежащей форме. Так возникает конкретная форма различных человеческих языков, включающая в себя — поскольку она отклоняется от закономерного строения — всегда одновременно две части: негативную, обусловленную ограничениями, наложенными в момент формирования, и позитивную, побуждающую несовершенное устройство стремиться к универсальной цели. Если говорить только о негативной части, то здесь можно было бы думать о ступенчатом подъеме к той стадии, на которой в полной мере проявилась бы творческая сила языка. Однако совсем не так просто обстоит дело с позитивной частью, в которой даже несовершенные языки часто обнаруживают весьма искусное индивидуальное строение. Поскольку здесь в большей или меньшей степени представлены как совпадения, так и отличия от закономерного строения, часто приходится удовлетворяться лишь сравнительной оценкой преимуществ и недостатков. При таком, если можно так выразиться, аномальном способе речеобразования часто одному фрагменту языка отдается определенное предпочтение перед другими, и как раз в этом нередко и состоят характерные особенности отдельных языков. При этом, естественно, совсем не остается места для истинной чистоты правильного принципа, ибо последний требует равномерного участия всех сфер и фрагментов языка, и если бы он смог по-настоящему охватить один фрагмент, он сам по себе распространился бы и на все остальные. Таким образом, общей характерной особенностью всех этих языков является недостаток внутренней последовательности. Даже в китайском языке она полностью не соблюдается, поскольку и этот язык в нарушение своего принципа порядка слов вынужден в некоторых, хотя и немногочисленных, случаях обращаться за помощью; к частицам.
лайских языков западного архипелага; ко вторым относятся мексиканский, делаварский и другие американские языки. Благодаря тому, что мексиканский язык присоединяет к глаголу управляемое и управляющее местоимения, иногда в конкретном, иногда в общем значении, он действительно более одухотворенно выражает свойственную только глаголу функцию, направленную на остальные главные члены предложения. В языках первого типа субъект и предикат могут быть связаны только так, что глагольная функция оказывается выраженной лишь посредством добавления глагола 'быть'. Чаще всего, однако, оказывается, что и последний явно не выражен; то, что в языках этого типа называется глаголом, оказывается всего лишь причастием или глагольным именем и вполне может быть использовано как таковое, даже если при этом остаются обозначенными род глагола, время и наклонение. Под наклонением во всех этих языках понимаются лишь случаи применения понятий желания, опасения, возможности, долженствования и т. д. Чистое сослагательное наклонение этим языкам, как правило, чуждо. Выражаемое сослагательным наклонением неопределенное и зависимое установление, лишенное дополнительного материального значения, не может быть надлежащим образом обозначено в языках, не имеющих формального выражения для простого актуального полагания. С этим так называемым глаголом затем поступают более или менее аккуратно и объединяют eго в словесное единство. Описанное здесь различие в точности совпадает с тем, которое имеет место при превращении глагола в описательный оборот либо при употреблении его в качестве живого единства. Первое есть в большей степени логически упорядоченная процедура, второе — чувственно-образная, и думается, что если проникнуть в своеобразие этих языков, то - можно будет узнать, что происходит с духовным развитием народов, языкам которых свойственна только описательная процедура. Другие языки, как, например, языки с закономерным устройством, пользуются обеими процедурами в зависимости от различных обстоятельств. По своей природе язык не может отказаться от чувственно-образного выражения глагольной функции без большого ущерба для себя. На самом деле даже у языков, которые, в чем надо чистосердечно признаться, страдают реальным отсутствием настоящего глагола, ущерб этот частично возмещается тем, что у большинства-глаголов глагольная природа заключена уже в самом значении, и потому формальный недостаток компенсируется материально. Если же, как, например, в китайском языке, оказывается, что слова, которые могли бы совмещать обе функции — именную и глагольную,—в ходе употребления закрепляются только в одной из них; или же указывают на свое глагольное либо именное значение посредством интонации, то это значит, что язык хотя и иным путем,; но добился правильных результатов.
' 1 Сами бирманцы называют себя Mranma, но слово это обычно пишут Мram-
та, а произносят Byamma (J u d.s о n, h. v.). Если это название истолковать в соответствии со значением его элементов, то оно обозначает сильную, крепкую
написанию неоткуда бы было взяться. Надежно установлено основное положение, недавно, тому же, достаточно хорошо разъясненное г-ном Лепсиусом в его богатой проницательными замечаниями и тонкими наблюдениями работе о палеографии как инструменте исследования языка (с. 6, 7, 89), о том, что на письме не бывает представлено ничего, что в какой-либо период не имелось бы в произношении. То, что в бирманском языке эти звуковые изменения обязаны своим возникновением лишь тому, что произношение становилось все более беглым, подтверждается вполне определенным замечанием Кэри о том, что отличающиеся от написания окончания односложных слов произносятся совсем не чисто, но весьма неясно и с трудом различимы на слух. Палатальный носовой звук в таких случаях на конце слов при произношении нередко вообще опускается. Этим объясняется тот факт, что графический слог thang, используемый в нескольких грамматических показателях, при произношении, согласно Кэри, звучит то как theen (нужно учесть, что ее обозначает здесь долгое i; см. таблицу после с. 20), то как thee (с. 36, § 105), а согласно англо-бирманскому словарю Хоу, он обычно звучит как the (с. 14), так что сокращение может быть иногда более, иногда менее значительным. В другом месте можно представить историческое доказательство того, что письмо сохраняет произношение другого, и, вероятно, более древнего, диалекта. Глагол 'быть' пишется hri, а произносится бирманцами как [shi]. В Аракане же он звучит hi, и население этой провинции считается более древним и ранее цивилизованным по сравнению с бирманцами (L е у d е п.— См. „Asiat. res.", X, 222, 237).