Лекция 11. История и методы других наук

Историческая наука всегда была в контакте с другими науками: ее цели близки этике и политике, стиль – литературе, методы – философии и даже естествознанию. На историю влияла психология, биология и многие другие сферы знания. В истории науки процессы дифференциации чередуются с процессами интеграции. А интеграция наук приводит к междисциплинарности исследований. Это понятие не раз меняло свое содержание. С 60-х годов XX века историков стали интересовать не только методы, но и объекты научных интересов других дисциплин. В 1970 году был основан международный «Журнал интердисциплинарной истории». Его основатели сравнили дисциплинарное взаимодействие с перекрестным опылением. В исторической науке появились новые проблемы и новые варианты их решения. С 80-х годов XX века дисциплинарное взаимодействие проявилось в историко-антропологическом аспекте, что дало возможность воссоздать историю людей как субъектов истории, а не как ее объектов.

С 1989 года А.Я. Гуревичем издается альманах «Одиссей: Человек в истории». Замысел редколлегии состоял в объединении усилий историков и других гуманитариев, изучающих общественное сознание. Статьи альманаха за минувшие годы помогли преодолеть разрыв между историей общества и историей культуры, существовавший в советской историографии, не пытавшейся раскрыть человеческое содержание истории. Историческая антропология стала междисциплинарным полем, включившим историю ментальностей, историю повседневности, новую политическую и новую социальную историю, новую биографию и новую интеллектуальную историю. Все эти модификации антропологически ориентированных исследований требуют особой исследовательской практики[300].

В. Феллер определяет историческую антропологию как междисциплинарную область, в которой об истории говорят как о становлении человека, а проблемы антропологии надеются решить, вглядываясь во «времена большой длительности» и пытаясь понять и обосновать, что произошло с «человеческой природой» за столетия и тысячелетия исторического развития[301]. Через антропологическое изучение повседневной жизни происходила принципиальная ломка понятийного инструментария историка. Случайности стали привилегированным предметом исследования, так же, как парадоксальность или странность исторических феноменов. А.Я. Гуревич видел главную задачу исторической антропологии в воссоздании картин мира, присущих разным эпохам и разным культурным традициям[302]. Важно понять, как соотносятся стереотипы представлений и поведенческих реакций, с одной стороны, и реальные практические интересы - с другой.

Величайшие злодейства XX века совершались на основе теорий, в соответствии с которыми человек представал как винтик или штифтик исторического процесса. Историки нередко упрощали отношения между материальной сферой и явлениями духовной жизни, включая ее в понятие пресловутой «надстройки». Марксисты забывали о мысли Маркса, согласно которой «история людей есть всегда лишь история их индивидуального развития»[303]. Категории и методы исторической антропологии выводят историю на уровень человеческих отношений.

С конца XX века начался «культурологический» поворот исторической науки. Изучение культурных механизмов социального взаимодействия дает возможность полнее учесть творческую роль личности в истории. Французский историк М. Эмар поставил вопрос о проблематичности сохранения границ между различными дисциплинами, о необходимости создания единой социальной науки. Те пласты человеческого сознания, которые изучаются геральдикой, сфрагистикой, нумизматикой и другими вспомогательными историческими дисциплинами, казалось бы ориентированными на методы точных наук, порой так глубоки, что уводят в сферу коллективного бессознательного и требуют философского и психологического осмысления.

Наиболее важные открытия совершаются на стыке дисциплин. Представители разных наук должны знать языки друг друга. Междисциплинарное пространство характеризуется полилингвизмом, в нем неизбежна проблема языкового выбора и иерархии языков. Граница исследовательских территорий постоянно изменяется, что способствует междисциплинарному синтезу[304]. Дисциплинарные границы нарушаются из-за неделимости объекта исследования. Трудности междисциплинарного диалога обусловлены разностью культурных традиций. М. Вебер утверждал, что в основе деления наук лежат «мысленные» связи проблем, а рост проблемного поля любой науки делает научное пространство все более пересеченным.

В наибольшей степени пересекаются история и социология. По мнению Г.В. Плеханова, история становится наукой лишь постольку, поскольку ей удается объяснить изображаемые ею процессы с точки зрения социологии[305]. На стыке истории и социологии возникли историческая социология и социальная история. В процессе обсуждения трудов немецких социальных историков возник афоризм «Социология без истории – пуста, история без социологии – слепа»[306]. Историческую социологию иногда определяют как науку, анализирующую исторические данные с целью получения социологических обобщений. Историческая социология помогает увидеть историю как открытый процесс. Парадигму исторической социологии начинал создавать еще Н. Данилевский, полагавший, что разработанные в социальной науке периодизации общественного развития имеют право существовать, если они накладываются не на историю всего человечества, а на историю одного народа или группу родственных народов[307]. П. Сорокин в 30-е годы XX века стремился синтезировать социологические, философские, исторические и другие знания в «интегральную систему», или методологию. В середине 90-х годов XX века тогдашний президент Международной социологической ассоциации И. Валлерстайн заявил, что «социологии в XXI веке больше не будет. Либо будет воссоздана единая… социально-историческая наука, рассматривающая человечество в перспективе эволюции исторических систем, либо нас заслуженно разгонят за увлечение схоластикой»[308].

Заинтересованность историков в сотрудничестве с социологами имеет несколько аспектов. Историкам, изучающим современность, конкретно-социологические исследования дают материал по социальной психологии групп и наций, помогают при анализе распространения и усвоения людьми культурных ценностей или моральных норм. Конкретно-социальные исследования не просто представляют дополнительную информацию, а входят в историографию той или иной проблемы. Важны не только результаты таких исследований, но и составляемые в ходе их анкеты, записи интервью и другие материалы. Иными словами, источник имеет двойной уровень. Анкеты, интервью, записи наблюдений – это первоисточники. Статистические таблицы, графики, записи простых и условных распределений – это уже источник второго уровня.

Специалистам, изучающим отдаленное прошлое, социологические материалы позволяют судить о дальнейшем развитии тех процессов и явлений, которые находятся в поле их зрения. Учитывая репрезентативность социологических исследований, историки учатся у социологов использовать метод выборки и типологические процедуры. Если социальная история ориентирована на период и страну, то историческая социология – на концепцию и проблему. Источниковая база историко-социологических исследований поистине безмерна. В ней описания археологических памятников, этнографические описания; хроники, анналы, летописи; публично-правовые и частно-правовые акты, хозяйственная документация; личные документы и биографии; пресса и публицистика, научные и философские трактаты, произведения искусства.

Историко-социологическая проблематика тесно связана с историко-психологической. Н.К. Михайловский писал, что толпа – это не народ, а самостоятельное общественно-психологическое явление, толпа – это масса, способная увлекаться примером[309]. В настоящее время не существует общепринятого понимания феномена толпы. Одни авторы ограничивают содержание этого понятия спонтанными и временными скоплениями людей, делая упор на эмоциональных аспектах происходящих событий[310]. Другие включают в понятие толпы все групповые взаимодействия или публичное коллективное поведение, изучают структуру охлократического сознания, основанного не только на эмоциях, но и на невежестве, на инстинктах. Американский исследователь Т. Блумер выделяет четыре типа толпы: случайную, обусловленную, действующую и экспрессивную[311].

Общим истоком исторической и социальной психологии была так называемая «психология народов», возникшая в Германии в середине XIX века. Ее главным понятием было понятие «народного духа», воспринятое из романтической историографии. Но в отличие от историков психологи ставили задачу раскрыть «механизмы» и «элементы» «народного духа». В психолого-историческом синтезе реконструировался «интеллектуальный инструментарий» эпохи[312]. Теорию формирования толпы изучали французы Г. Лебон и Г. Тард, различавший толпу и публику. Его идея публики как нового типа коллективной ментальности получила существенное развитие в работах американских последователей Тарда.

Представители исторической психологии много сделали для понимания поведения людей античности и средневековья, эпохи Возрождения и Нового времени.

А.Я. Гуревич подчеркивал, что уже на этапе предварительного изучения источников историк сталкивается с психикой человека иной эпохи, поэтому письменный памятник требует от историка усилий по расшифровке мыслей, воззрений его создателя[313]. Психология людей – это составная часть исторического процесса и должна быть в качестве таковой исследована. Историк обязан проанализировать широкий комплекс мировосприятий, начиная с отношения к природе, включая отношения к смерти и времени, семье и детству, труду и собственности. У психологов есть термин «психологическое преодоление», связанный с противостоянием человека жизненным трудностям. Это понятие перспективно и для исторической психологии, так как позволяет перенести внимание с субъекта на целостную ситуацию, в которой этот субъект действует.

Трудности исторической психологии связаны с тем, что история и психология принадлежат к разным познавательным традициям: история ориентирована на постижение смысла, психология – на постижение причины. Современная экспериментальная психология анализирует психические реакции конкретного человека; ее инструментарий мало пригоден для изучения исторических документов, так как с его помощью нельзя постичь смыслообразующие механизмы. Предмет исторической психологии –социально укорененные механизмы смыслообразования, их функционирование в пространстве культуры.

Для историка много значат и исследования по этнической психологии, позволяющие понять мифы, верования, нравы и искусство разных народов. Этнопсихология изучает факты, закономерности и механизмы проявления ценностных ориентаций и поведения этнических общностей, объясняет особенности их самосознания[314].

Не менее важны и этнологические исследования, заполняющие, по словам Л.Н. Гумилева, «трещину между историй и естествознанием». Центральной проблемой своего научного творчества он считал соотношение биологических, географических и исторических факторов в процессе этнической эволюции. Одним из важнейших понятий исторической этнологии стало понятие «этническая картина мира»[315]. Этнополитология, изучающая соотношение этнического и политического самосознания, также соприкасается с исторической проблематикой.

На стыке истории, этнологии и демографии развивается демология. Она претендует на самостоятельную роль, но может служить и вспомогательной исторической дисциплиной. Демология затрагивает экономические, социально-политические, идеологические и биологические аспекты многих проблем народонаселения[316]. Понятие демологии предложил организатор Всегерманской промышленной выставки 1850 года Э. Энгель, возглавлявший Прусское статистическое бюро. В отличие от сугубо статистической демографии он видел в демологии науку о происхождении, о сущности государственных и иных человеческих общностей. К середине XX века демология приобрела авторитет благодаря признанию несостоятельности демостатистики из-за вырванности ее из исторического контекста. Демологию интересует качество населения и его динамика от эпохи к эпохе. Междисциплинарная сущность демологии проявляется в соединении проблематики демографии и истории.

Сближение истории с другими науками имеет свои пределы. Заимствуя методику иных дисциплин, историк должен поставить новые проблемы, выявить новые ракурсы изучения исторического процесса. Некоторые философы полагают, что сближение гуманитарных и естественных наук ведет к замене парадигматического подхода на синтагматический (от греческого «синтагма» - вместе соединенное), имеющий не только теоретическое значение - как форма осознания научно-технологической реальности, но и прагматическое как концептуальная основа государственной политики в области образования, науки и технологии[317].

В Англии издается журнал «Археометрия», где публикуются статьи с результатами совместных работ историков и физиков. В истории и археологии применяются такие методы исследования, как магниторазведка, радиоизотопное и термолюминисцентное датирование, спектроскопия, рентгенострук-турный и рентгеноспектральный анализ, электронная микроскопия и многие другие.

Историк не может игнорировать данные географической науки: ему необходимо то, что называют «географическим воображением». Есть даже шутливое высказывание: география слишком важна, чтобы оставлять ее географам. Можно сказать, что любая история начинается с географии. Так, китайская история более однородна во времени, чем в пространстве: классическим считается противостояние бассейна Хуанхэ, где основным злаком является пшеница, и бассейна Янцзы – влажного юга, пейзаж которого украшают затопленные рисовые поля. Мыслители XVI – XVIII веков Ж. Боден, Ш. Монтескье, И. Гердер полагали, что все проявления человеческой деятельности определяются природой и климатом. Русский историк XVIII века И. Болтин писал о том, что историк дорого платит за невежество в естественных науках. Значимость исторической географии определена тем, что она исследует пространственную сторону исторического процесса. Не только в период становления общества, но и в более поздние эпохи географические и экономические факторы оказывали большое влияние на ход истории. Всего лишь две тысячи лет назад теперешние пустыни Северной Африки снабжали пшеницей всю Южную Европу. Всего лишь несколько столетий назад Северный Ледовитый океан в летний сезон практически был свободен от ледового панциря. Резкое похолодание, начавшееся в XIII веке, привело к бегству норманнов из Гренландии, к опустению поселений на острове. «Малое потепление» в начале XX века вызвало уменьшение массы дрейфующего льда. Леса наступали на тундру со скоростью в несколько сотен метров в год, граница земледелия в Канаде отодвинулась к северу на 100 – 200 километров. Периоды климатических колебаний оказывали влияние на многие исторические ситуации[318].

По мысли Ф. Броделя, без детального изучения исторической экологии история доиндустриальных обществ вообще повисает в воздухе. М.А. Барг с горечью отмечал, что страх перед опасностью преувеличения роли географического фактора в истории, идущий от «Краткого курса истории ВКПб», на долгие годы парализовал исследования в данной сфере[319]. В современных публикациях на эти темы доказывается, что все мировые религии возникли в эпохи ухудшения локальных климатических условий. Похолодание или, напротив, иссушение почвы повлияло на культурную историю человечества. При этом отмечена высокая скорость реакции социума, так как исторические следствия не отделены значительными временными промежутками от климатических причин. Вообще наиболее важные события чаще случались в эпохи климатических экстремумов, когда в том или ином регионе достигались либо максимумы температур, либо максимумы увлажненности[320]. Маятник исторических эпох колебался в точном соответствии с климатическими ритмами: ухудшение климата вызывало обострение интеллекта, осуществлялись невиданные технологические прорывы; при потеплении росло материальное благополучие, но одновременно происходила интеллектуальная и духовная деградация.

На стыке гуманитарных и естественных наук возникла социоестественная история. Ее предмет - взаимосвязи и взаимовлияния событий, явлений и процессов в жизни общества и природы. Природа и общество рассматриваются как единое целое. Социоестественная история уходит корнями в некоторые идеи М. Вебера, школы «Анналов», а также в концепцию эволюции биосферы Н.Н. Моисеева. Особое внимание в ней уделяется кризисам и катастрофам, экофильному поведению Человека Хозяйствующего во Вмещающем Ландшафте. Цивилизация в социоестественной истории понимается как процесс развития или жизненный путь суперэтноса, протекающий в одном и том же канале эволюции.

С работами палестино-американского автора Э. Саида связано появление дисциплины, известной как «постколониальные исследования». Продолжая линию М. Фуко, Саид рассматривал систему знаний о Востоке как исследовательский подход, призванный поддерживать колониальное завоевание и господство. В своей книге «Ориентализм» он отрицает европоцентристский подход, позволивший исказить действительную историю Востока.

Известный русский гелиобиолог А.Л. Чижевский предложил оригинальнейший подход к истории. В 1918 году молодой ученый защищал диссертацию на соискание степени доктора всеобщей истории. Авторитетные историки Н.И. Кареев и С.Ф. Платонов, будучи его оппонентами, дали положительные отзывы о работе. Члены ученого совета решили, что имеют дело либо с великим заблуждением, либо с гениальным открытием. Искомую степень Чижевскому присудили, но критические нападки на него в 20-х годах, шельмование в 30-х и репрессия в 40-х не позволили настаивать на важности его открытий. Между тем мыслителем-энциклопедистом, сочетающим исторические, психологические, астрономические и даже медицинские подходы, была составлена таблица массовых движений всеобщей истории человечества с V века до н.э. по XIX век[321]. Он показал, что в периоды повышения солнечной активности расцветают имперские амбиции и усиливаются межнациональные распри, что важнейшие события в человеческих сообществах протекают одновременно с изменением сил окружающей природы. Не случайно еще греки знали, что климат зависит от угла падения солнечных лучей (климат по-гречески означает «наклон»), а зависимость жизни и истории от солнца отражена во множестве мифов самых разных народов. Сравнив колебания исторического процесса с колебаниями физико-химических процессов в солнечной материи, Чижевский и создал то, что он назвал «историометрией». Он обнаружил в каждом столетии девять историометрических циклов и разделил каждый цикл на четыре периода: период минимальной возбудимости, когда массы индифферентны, но миролюбие благотворно для создания культурных ценностей; период нарастания возбудимости благоприятен для создания партий и групп, формулирования программ; период максимальной возбудимости побуждает человечество к величайшим безумствам и величайшим открытиям; период снижения возбудимости замедляет темп развития, способствует появлению апатии и равнодушия у масс.

Тотальное методологическое обновление науки связано с появлением синергетического подхода, иначе говоря, своеобразной теории самоорганизации. Синергетика составляет ядро современной научной картины мира, так как изучает общие принципы и механизмы самоорганизации, присущие как живым, так и неживым формам материи. Предложив термин «синергия» (совместное действие), немецкий физик Г. Хакен пришел к созданию учения о взаимодействии подсистем. Принципы нелинейности, провозглашенные синергетикой, отвечают традиционному мировоззрению Востока: наличие иерархии, выражение малого в большом и большого в малом, смена темпов и ритмов исторического движения[322].

Синергетика возникла не по прихоти ученых, а вследствие таких изменений в науке, согласно которым она перестает быть функцией знания, способной постигать лишь частные законы. Предшественниками синергетики считаются кибернетика и системный подход. Синергетика рассматривает всякую систему одновременно и на макроуровне, и на микроуровне. Нет абсолютного хаоса и абсолютного порядка. Порядок – это организованный хаос. Состояние, к которому эволюционирует система, именуется аттрактором. Эффект синергизма можно выразить формулой «2+2=5», т.е. синергия усиливает (увеличивает) конечный результат. Синергетический эффект связан с появлением в результате совместного действия новых свойств, отсутствующих у каждого процесса или явления в отдельности. Иначе говоря, согласно синергетике, целое больше, чем сумма его частей. История – это нечто большее, чем сумма политики, экономики и культуры.

Синергетический подход, основанный на таких понятиях, как нелинейность, неустойчивость, непредсказуемость, альтернативность, позволяет по-новому оценить многие парадоксальные и противоречивые ситуации, возникающие в историческом процессе. Синергетика разрушает многие привычные представления. Так, ранее случайность тщательно изгонялась из науки. Существовало убеждение в том, что случайности стираются и не оставляют следа в общем течении событий природы и культуры. Укоренен миф о том, что «единичное человеческое усилие не может иметь видимого влияния на ход истории, что деятельность каждого отдельного человека несущественна для макросоциальных процессов»[323].

Согласно теории катастроф, представление о кризисе сводится к точке бифуркации. Бифуркацией называют такое состояние объекта, когда невозможно предсказать его дальнейшую судьбу. Точки бифуркации в поэтическом выражении – это «минуты роковые». Революция – это типичная бифуркация. Вблизи точек бифуркации даже малое воздействие оказывается значительным и непредсказуемым для системы в целом. Синергетический подход дает методологическую основу и аналитический инструментарий «для анализа проблемы альтернатив исторического развития, для изучения сложных процессов, возникающих при “надломе цивилизаций”»[324].

Чтобы реконструировать точки бифуркации, существовавшие в прошлом, нужно получить количественную информацию, которую можно математически формализовать при создании моделей. Но чем дальше в глубь веков уходит исследователь, тем проблематичнее становится выявлять и точки бифуркации, и их смысл. Некоторые отечественные историки рассматривают 1917 год в терминах синергетики – как «взрыв» или наиболее острую стадию достаточно протяженного синергетического процесса (1900 – 1930). Этот процесс назван российским и мировым культурогенезом[325]. По мнению В.П. Булдакова, 1917 год был обусловлен резонированием двух кризисных ритмов развития – европейского и российского. Цикл культурогенеза 1900 – 1930 годов был связан с вырождением и возрождением имперства.

Образы, навеянные синергетикой, способны стать точками роста исторического знания в силу своей эвристичности и оптимистичности. Синергетика «дает возможность рассмотреть старые проблемы в новом свете, переформулировать вопросы, перереконструировать проблемное поле науки»[326]. Вблизи точек бифуркации включается аппарат флуктуации, т.е. отсечения одних вариантов и выбора других. В сфере истории флуктуация осуществляется человеком в зависимости от его понимания мира и принадлежности к той или иной политической или культурной традиции. Знаменитый «эффект бабочки», хотя и в фантастической форме, но все же показывает, как даже незначительная флуктуация может порождать хаотические режимы и непредсказуемые последствия. Когда за несколько веков до начала нашей эры система «человек – природа» вошла в точку бифуркации, Запад (в лице Древней Греции) и Восток (в лице Древнего Китая) сделали разный выбор. Похолодание в железном веке стало началом расхождения путей Запада и Востока.

Переход историков к анализу массовых источников («сверхбольших» объемов информации) и тяготение к интегральному, системному рассмотрению явлений и процессов требуют существенной математизации истории. Когда-то еще Т. Гоббс, отождествляя рациональное познание с вычислением, мечтал о создании для всех наук универсального математического метода, а историк С.М. Соловьев предсказал возможность применения математических методов в исторической науке. На это историка натолкнула многолетняя работа в архивах над некоторыми массовыми источниками. Ныне объем информации в архивах удваивается каждые десять лет, а масштабы использования историками математических методов зависят от их математической подготовки. Математический анализ не может подменить логического анализа, но облегчает работу интеллекта. Английский естествоиспытатель Т. Гексли заметил, что математика подобна мясорубке, она может переработать любое мясо, но, для того чтобы получить хорошие котлеты, нужно и хорошее мясо. Иначе говоря, использованию математических методов должна предшествовать проверка их применимости в каждом конкретном случае.

В конце 80-х годов XX века благодаря «микрокомпьютерной революции» появилась новая научная дисциплина – историческая информатика, исследующая закономерности процесса информатизации исторической науки. Разработаны базы данных, включающие биографические сведения о сотнях тысяч персоналий и пакеты статистических программ. С помощью количественных методов можно получить новые знания, особенно в области экономической истории. Однако применение математических методов не может заменить качественной интерпретации. Перечисляя преимущества человека перед электронно-вычислительной машиной, основоположник кибернетики Н. Винер особо выделял способность человеческого мозга оперировать с нечетко очерченными понятиями. Он писал, что в общественных науках статистические ряды короткие, а это ограничивает сферу применения математических методов[327].

В ряде работ историков используется корреляционный анализ, с помощью которого устанавливается зависимость между отдельными переменными или признаками, возникающая, когда один из этих признаков зависит не только от второго, но и от ряда случайных событий. При выяснении степени распространения переменных, наиболее адекватно отражающих изучаемый объект, определяется и то, в какой мере она обусловливает данное состояние объекта или процесс его изменения.

С помощью энтропийного анализа изучаются социальные связи в небольших (менее 20 единиц) совокупностях, не подчиняющихся вероятностно-статистическим закономерностям. Энтропия обозначает меру разнообразия системы.

Академик И.Д. Ковальченко с группой исследователей подверг математической обработке массовый исторический источник, материал которого длительное время считался малопригодным и использовался лишь для иллюстрации. Это территориальные таблицы земских подворных переписей, содержащие сплошные сведения о пореформенном развитии крестьянского хозяйства в нескольких десятках губерний Европейской части России. С помощью методов математической статистики удалось проникнуть в суть внутриобщинного расслоения крестьян[328]. К.В. Хвостова, применив количественный подход при анализе византийского материала, нашла коэффициент, позволивший определить степень расслоения внутри вотчин и общин. Ею был предложен показатель, дающий возможность выявить существовавшие, но не зафиксированные в источниках части земельного налога[329].

На материале оценочных суждений и поведенческих норм, изложенных в трудах Плутарха, исследовались ценностные ориентации античного общества. Исторический текст был проанализирован методами контент-анализа и семантического дифференциала. Результаты изучения сопоставлялись с характеристиками других авторов. Контент-анализ – это метод количественной обработки больших массивов документов, разработанный в американской социологии. Применение его позволяет выявить частоту появления в тексте характеристик, интересующих исследователя. На основе этих характеристик можно судить о намерениях создателя текста и о возможных реакциях адресата. В качестве единицы анализа выступает элемент, или индикатор, исследуемого сообщения. Простейший из элементов – слово. Вторая единица анализа – тема. Это уже определенное сочетание слов или понятий. В состав темы входят пояснительный текст и слова – модификаторы, в роли которых могут быть наречия или прилагательные, помогающие установить значение текста. Контент-анализ – это метод качественно-количественного изучения источников. Как минимум он предполагает три основных стадии исследования:

расчленение текста на смысловые единицы – качественный анализ;

подсчет частоты их употребления – количественный анализ;

интерпретация результатов анализа текста – качественный анализ.

В особо сложных познавательных ситуациях историки используют моделирование. Принято выделять три типа моделей – аналитические, статистические и имитационные. К моделированию прибегают в связи с отсутствием или недостаточным количеством источников, либо, напротив, при обилии источников, относящихся к объекту познания. В вычислительном центре Академии наук СССР была создана социально-экономическая модель развития системы древнегреческих полисов в период Пелопоннесской войны. Математическому моделированию подвергались отношения, которые отражали в количественной форме процесс производства материальных благ, их распределение, потребление и обмен на рынках. Построенная модель стала эффективным инструментом системного анализа исторической информации. В динамике было воссоздано экономическое развитие основных греческих полисов. При этом числовой материал не только уточнялся, но и реконструировался (например, для Коринфа и Сиракуз).

И все-таки количественные методы не оправдали тех надежд, которые на них возлагались: полной историографической революции не произошло. Для большинства читателей исторической литературы количественные методы скучны и недоступны. Утомительные таблицы и сложные формулы не столь привлекательны, как сочные сплетни о королевских любовницах, хотя иногда хорошо построенные графические схемы могут быть более понятны и уяснимы, чем витиеватые повествования[330]. На это рассчитаны попытки обращения математиков к историческому материалу. Несмотря на ошибки и некорректные построения, их продукция расходится массовыми тиражами, дискредитируя сам принцип применения математических методов в исторических исследованиях. Погоня за сенсационностью и издательской прибылью приобрела невиданный масштаб.

Когда-то с мерками математики и механики к истории пытался подойти И. Ньютон. Он искал в книгах пророков дату конца мира, зашифрованную по правилам математики. Ньютон пересмотрел древнюю хронологию, полагая, что счет поколений надо вести не по правлениям монархов, а по средней продолжительности человеческой жизни, составлявшей тогда примерно 36 лет. Он делал астрономические поправки из-за перемещений полюсов земли с востока на запад. Сравнивая сообщения древних астрономов, Ньютон нашел, что между походом аргонавтов и Пелопоннесской войной прошло не семьсот лет, а пятьсот. Русский народник Н.А. Морозов, сидя в царской тюрьме, предложил схему передатировки древней и средневековой истории, полагая, что древняя и средневековая история якобы «выдумана» в эпоху Возрождения.

Попытки продолжить «новую хронологию» в истории привели к появлению глубоко маргинальных явлений. Схемы и графики М.М. Постникова, А.Т. Фоменко и их последователей основаны на неверных исходных данных, в силу чего были сделаны ложные выводы и построения, которые трудно поддержать авторитетом математики. Не только исторические, но и филологические и астрономические (в том числе древнекитайские) данные подтверждают правильность традиционной хронологии. Еще в 80-е годы XX века академики Б.А. Рыбаков и Ю.В. Бромлей написали резкое письмо в ЦК КПСС, в связи с чем Фоменко позднее рассказывал, что крупный чиновник из отдела науки ЦК выразил свое безразличие к тому, когда именно убили Юлия Цезаря, но посоветовал не трогать советскую историю. После «выволочки» Фоменко на несколько лет порвал с историей, но в 1992 году американские математики буквально разгромили новую книгу Фоменко по многомерному вариационному исчислению. Возможно, эта неудача, а главное – изменение ситуации на книжно-издательском рынке привели к тому, что от Фоменко пошел поток псевдоисторических книг с полным бредом: древняя Ассирия отождествлялась в них с Германией, вавилонское пленение древних иудеев с авиньонским пленением римских пап. Киевской Руси, по мнению Фоменко, вообще не было, как и монгольского ига. Батый – это Иван Калита. Дмитрий Донской и Тохтамыш – одно лицо. Знаменитые римские императоры Сулла, Помпей, Цезарь жили будто бы в XII – XIII веках, а события описанные в Библии, согласно Фоменко, происходили в XI – XVI веках. В целом он укорачивает письменную историю человечества на 2,5 тысячи лет[331].

Информационный бюллетень «История и компьютер» напечатал в 1998 году статью астронома Ю. Ефремова (профессора, доктора физико-математических наук) о фоменковском способе датировки древнейшего свода астрономических знаний «Альмагеста». Этот способ Ефремов уподобил отсчету минут по часовой стрелке. Так и возник зазор в несколько столетий – исходная точка «новой хронологии», а потом получается абсурд, пародия на который звучит так:

Через Греко-Палестину,

Пряча в ладан ятаган,

Делал хадж на Украину

Римский папа Чингисхан[332].

Все попытки историков вызвать Он на открытую дискуссию к успеху не привели. Критики Фоменко обращают внимание на то, что в большинстве его изданий нет математической аргументации, а есть лишь ссылки на нее. Парадоксально, что он отрицает существование китайской цивилизации (до XVII века), хотя именно эта цивилизация имеет самую высокоточную хронологию на протяжении тысячелетий. Фоменко использует свое академическое звание для создания рекламного имиджа фантастических сочинений. На Западе российский термин «новая хронология» не получил большого распространения, однако он закрепился за частным феноменом сокращения египетской и ближневосточной древней истории приблизительно на 300 лет, предлагаемой английским автором Д.Ролем в книге «Проверка времени», изданной в Лондоне в 1995 году. Последователь Фоменко Е.Я. Габович, эмигрировавший в ФРГ, сокращает египетскую историю на 500 лет[333].

Историческая литература, ориентированная на коммерческий успех, получила на Западе наименование «фольк-хистори» (история для народа). Организации и личности, представляющие этот жанр, располагают более мощными финансовыми и информационными возможностями для пропаганды и продвижения своих идей, чем любое научное учреждение историков-профессионалов. По мнению академика В.Л. Янина, в жанре «фольк-хистори» в России кроме Фоменко выступают Э. Радзинский, М. Аджиев и др.[334] К «фольк-хистори» тяготеют и некоторые авторы, работающие в жанре «альтернативной истории». Действие таких книг разворачивается в полном противоречии с исторической реальностью, а подлинные географические названия и имена исторических личностей создают тот самый эффект достоверности, который похож на эффект якобы искривления металлической ложки, помещенной в стакан с водой.

Таким образом, бесспорно положительные последствия контакта исторической науки с другими дисциплинами имеют и отрицательный частный результат, ставший своеобразным социокультурным вызовом, ответить на который так же трудно, как высокой культуре спорить с культурой массовой.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: