Москва – Голицыно – Переделкино 1978-1989

Из воспоминаний и дневников Александра Лаврина

Годы дружбы с Арсением Тарковским были удивительны. Первое время я приезжал к Тарковским, как на праздник – Арсений Александрович был щедр на общение, остроумен и бодр, Татьяна Алексеевна поражала красотой и элегантностью. Даже когда обострялись какие-то болячки, Тарковский не показывал этого при посторонних. Потом он стал напоминать старого льва – почти как в стихотворении любимого им великого грузинского поэта Важи Пшавелы.

Притомился лев, притомился,

Наступила старость на горло,

Наложила подать на мышцы,

Когти царские поистерла…

Думаю, переводя эти строки, Тарковский в какой-то мере чувствовал и себя этим львом, который некогда

Всю державу свою рычаньем

Потрясал от края до края…

Приведу некоторые выдержки из моих дневников тех лет, связанные с Арсением Александровичем и Татьяной Алексеевной. Некоторый романтизм ранних записей объясняется тем, что был я тогда еще в юношеском возрасте.

15 марта 1978 г.

Итак! Вчерашний день вошел в историю.

Я был у Арсения Ал. Тарковского! «Последний из могикан». Рассказ об этом дне я наговорил на магнитофон. Мы говорили о многом и очень отрывочно. Некоторые высказывания Тарковского: «Пушкин как-то вне русской литературы. Это скорее итальянский Ренессанс».

Стихотворение «Первые свидания» назвал слишком роскошным. 2 апреля 1978 г.

Тарковский на мой вопрос, кто из современных пишущих стихи, может считаться поэтом, ответил:

– Давид Самойлов, да еще, пожалуй, Владимир Соколов, но последние его стихи не очень.

20 мая 1978 г.

15-го возил в Переделкино Марка [Рихтермана]. Он сидел на стуле прямой, высокий, длинные волнистые волосы зачесаны назад. Тарковский сказал, что он сейчас очень похож на Шуберта.

18-го числа в 5 часов вечера ко мне приехал Радковский и мы помчались в Переделкино. Тарковского и Т. А. нашли в баре. Они сидели за столиком с двумя гостями – народным поэтом Дагестана Аткаем (Тарковский когда-то переводил его стихи) и молодым поэтом, протеже Аткая, Задруддином Магомедовым.

Задруддину лет 30. Лицо римлянина, по замечанию Тарковского.

29 мая 1978 г.

Был два раза у Тарковских, отвез им книгу о Николае II и Александре, березовый сок и шиповник.

12 июня 1978 г.

А. А. прочитал мне поэму «Чудо со щеглом». Читал замечательно, получая от чтения огромное удовольствие. Рассказал, что каким-то чудом «Чудо со щеглом» удалось напечатать в «Крокодиле» – это была идея Алексея Пьянова, который, кажется, работал ответственным секретарем журнала.

25 июня 1978 г.

Тарковский очень любит этот день, день своего рождения. «Настал июнь, мой лучший месяц». Пробыл у него почти весь день – и весь день кто-то приезжал из Москвы, приходили другие обитатели Дома творчества и переделкинских дач. Кто-то подарил игрушечную обезьянку – Арсений очень их любит; у него в Москве целая «семейка» таких игрушек, и он заботливо, как в детстве, сажает их в изголовье своего дивана.

2 сентября 1978 г.

Возил Тарковских в Москву и обратно. К Арсению Александровичу приезжал юрист – Марк Келлерман (если не путаю фамилию). Он, как выражались в старину, ведет дела Тарковского, т. е. следит за тем, чтобы в издательствах вовремя и правильно выплачивали гонорары А. А. Это особенно касается публикаций переводов в республиканских издательствах. За это юрист берет 10 % от всех гонораров за книжные публикации Тарковского, включая даже собственные книги А. А. <.>

24 марта 1979 г.

– Пруст скучен, – сказал сегодня Тарковский. В четверг у него вечер в институте информатики.

За ужином Тарковский рассказывал:

– Чуковский (Корней Иванович) был большой штукарь. Встретились мы с ним один раз на Ново-Басманной около Гослитиздата. Он по одну сторону ворот, я – по другую. Я ему поклонился по-восточному, чуть не в пояс, он мне тоже – еще ниже, я – еще ниже, и он не отстает. В конце концов, мы стояли на коленях на асфальте и кланялись друг другу до земли.

1 июля 1979 г.

Вчера Тарковский дал мне письмо к директору издательства «Худ. литература» Вал. Осип. Осипову с просьбой о включении в план 2-томника его стихов, поэм и переводов. 3-го числа надо заехать к Т. А. Кудрявцевой, взять рукописи для Татьяны Алексеевны.

4 июля 1979 г.

<.> Арсений Александрович подарил мне трость с вырезанной змеей и инкрустированными чешуйками. Рассказывал, что когда-то тросточку своей матери подарил Анне Ахматовой. А та, будучи в Англии, передарила ее Саломее Николаевне Андрониковой (той самой, которой посвящено стихотворение Мандельштама «Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне…»).

18 августа 1979 г.

В пятницу с Володей Волковым ездили на могилу Пастернака. Познакомился с удивительным человеком по имени Эммануил Ефимович, который уже 10 лет совершенно бескорыстно ухаживает за могилой. Ежедневно ездит из Москвы (а живет он рядом с «Войковской»), носит воду из ручья (это очень далеко.), чтобы поливать цветы на могиле. <.>

В субботу был у Тарковских. О Пастернаке Арсений Александрович рассказывает две примечательные истории.

Однажды Тарковский, Пастернак, Ираклий Абашидзе, Симон Чиковани и кто-то еще из грузинских поэтов, стихи которых они переводили, выступали от Бюро пропаганды советской литературы на каком-то химическом заводе в Грузии. Поэтам показали производство. Пастернак увидел, что рабочие трудятся в страшных, невероятно вредных условиях, и ужаснулся. Когда наконец все собрались в заводском Дворце культуры слушать поэтов, Пастернак вместо приветственной речи и стихов сказал:

– Дорогие мои, как же вы тут работаете? Бегите отсюда, скорее бегите!

Был скандал.

Другой случай, связанный с Пастернаком, таков. Он всегда раздавал в гостиницах и ресторанах слишком большие чаевые. Однажды Тарковский и Пастернак оказались вместе в Тбилиси на каком-то поэтическом празднике, жили в одной гостинице. Арсений Александрович смущенно попросил Пастернака не давать такие большие деньги горничным и официантам, поскольку он, Тарковский, не может давать столько же и потому чувствует себя неловко.

– Милый! – удивленно вскинул брови Пастернак. – У вас нет денег? Возьмите у меня!

У Тарковского хорошее настроение. Читали Д. Хармса. Под вечер пришла Суламифь (?) и стала попрошайничать. Выпросила у Тарковского фотографию, потом стала просить «Вопли»[98]№ 7 c интервью, но Ар. Ал. отшутился – у него было всего 2 экз.

8 сентября 1979 г.

Ночевал у Тарковских в Голицыне. Приехал поздно – значительно позже, чем обещал.

Арсений Александрович очень волновался. Сказал:

– Нельзя заводить кошек, собак и друзей – за них вечно переживаешь.

Записка А. А. Тарковского, адресованная составителю сборника «День поэзии» В. Д. Кострову

4 апреля 1980 г.

Вышла книга Тарковского «Зимний день» – в основном стихи последних лет плюс «Чудо со щеглом».

«Советский писатель» расщедрился на 25-тысячный тираж. Но книгу, разумеется, в магазинах не сыщешь. Самое потрясающее стихотворение —

Тот жил и умер, та жила

И умерла, и эти жили

И умерли. К одной могиле

Другая рядом прилегла…

Кажется, что оно задало вообще тональность книги. И Арсений надписал мне книгу очень грустно: «Милому Алику на помин души автора этой книжки с сердечным приветом».

29 июня 1980 г.

Был в гостях у Тарковских (на «Маяковке») – познакомил их с актрисой из Минска Ниной Черкес и ее женихом, польским пианистом Яношем. У Арсения и Яноша есть две общие темы – музыка и Шопен. Нина с восторгом рассказывает о Вене Ерофееве, но А. А. равнодушен к его творчеству. Для него русская проза XX века – это Олеша, Платонов, из современников – Андрей Битов.

19 сентября 1980 г.

Вчера и позавчера был у Тарковских. <…> Говорили с Арсением Александровичем о разном, в т. ч. о похоронных обрядах. Играли в нарды. Слушали магнитофонную запись: Тарковский читает свои стихи.

Боже правый, неужели Вслед за ним пройду и я В жизнь из жизни, мимо цели, Мимо смысла бытия?

Я спросил, что это значит – мимо цели? Тарковский:

– Он же (Пушкин) был неверующим. А смысл бытия – это Бог. Жаловался, что никак не может расписаться.[99]

– Верно, надо писать белые стихи. Это очень хорошее средство, чтобы расписаться.

А. А. сказал, что несколько лет назад ему помогал «расписаться» хороший психоаналитик.

12 октября 1980 г.

Раздобыл вторую книгу Тарковского – «Земле земное», это 1966 год. Хорошее издание, симпатичное оформление, прекрасный шрифт. Таким образом, у меня теперь есть все стихотворные сборники А. А. По традиции попросил автограф, и Арсений торжественно сочинил: «Надписываю: дорогому Саше Лаврину с неизменным расположением и пожеланием добра. 12 октября 1980 г. А.Тарковский».

Почти всегда он надписывает автографы шариковой ручкой, хотя очень любит перьевые – у него их целая коллекция: старые китайские, еще 50-х годов, пара паркеровских, еще какие-то неизвестных мне фирм.

21 октября 1980 г.

Сегодня ездили с А. А. в Дом книги, чтобы заказать экземпляры его «Избранного». Здесь его очень любят. Зам. директора Алла Александровна растаяла, когда он со светской учтивостью поцеловал ей руку.

Днем Тарковскому звонили из ЦДРИ – предлагали участвовать в вечере, посвященном Александру Блоку. А. А. отказался:

– Я сейчас разлюбил Блока и боюсь, что наговорю про него одни гадости…

Его фраппируют блоковские строчки типа «Так вонзай же, мой ангел вчерашний, // В сердце острый французский каблук…» и «И перья страуса склоненные // В моем качаются мозгу…»

– Перья страуса в мозгу – какой ужас!

Говорили о поэтах ХХ века. «Самым-самым» он считает Ахматову. Потом Пастернака. Упомянул также Александра Добролюбова.[100]

25 декабря 1980 г.

Позавчера с А. А. ходили на почту за журналами. На углу Садового кольца и улицы Чехова нас не пропустили милиционеры, т. к. в этот день хоронили Косыгина и почти весь центр оцепили. Мы добрались до почты дворами. Потом хотели поехать на Пушкинскую (в магазин пишущих машинок), долго ловили такси, но таксист не повез, поскольку и там движение транспорта перекрыли.

Тогда мы вернулись домой, купив по пути горячих бубликов (в «Бубличной» напротив магазинчика «Союзпечати», куда А. А. всегда заглядывает, чтобы прикупить марок для своей коллекции). Потом пили чай с «горячими» бубликами (они, конечно, успели остыть) и смотрели по TV похороны Косыгина. И Арсений Александрович сказал:

– Кто бы ни умер, все равно жалко. 7 января 1981 г.

5-го вечером (в шесть часов) позвонил Тарковский; они приехали на ночь в Москву. Просил привезти книгу Тейяра де Шардена и заодно купить по дороге еды. Тарковский был бодр, весел по-настоящему. В начале десятого приехала Нина Бялосинская. А. А. отдал ей написанное им предисловие к стихам Марка Рихтермана для публикации в «Дне поэзии».

28 апреля 1981 г.

26-го, на Пасху ездили с Радковским в Переделкино. Тарковского встретили на крыльце Дома творчества. Погода была чудесная (впервые за много дней), и мы пошли в парк. Побрели сначала по дорожке, а потом по траве, похожей на свалявшуюся овечью шерсть (выражение Тарковского), до заброшенного теннисного корта. Сидели на скамье, грелись на солнце, говорили. О Нарбуте, Шестакове… Радковский высказал мысль, что Ходасевич полностью, на сто процентов реализовал себя как поэт, а вот Сельвинский, который был куда более одарен, реализовался лишь на сотую долю процента; потому, мол, и не стал большим поэтом. Тарковский с этим совершенно не согласился. Он сказал:

– Ранний Ходасевич – это, конечно, слабые стихи; он развивался очень постепенно. Но то, с чего Ходасевич начинал, – до этого Сельвинский и в конце жизни не дошел.

Вообще Тарковский считает Ходасевича одним из лучших русских поэтов и ставит его рядом с Ахматовой. <.>

После обеда приехал Ревич; он привез в подарок Тарковскому томик Петрарки. Заговорили о переводах. Радковский сказал, что переводная литература – это фикция, миф… Ревич горячо возражал. Завязался спор. Татьяна Алексеевна сказала Радковскому в ужасе:

– Саша, что вы говорите! Вы хотите сказать, что Арсений Александрович почти всю жизнь занимался ничтожным и ненужным делом? Но не будь переводов Тарковского, кто бы сейчас знал Абу-ль-Аля аль-Маарри? Кто из русских читал бы Махтумкули?

Ревич обмолвился, что Тарковский тоже считает переводную литературу (поэзию) малозначащей; сам же он придерживается иного мнения. Пока шел разговор, А. Т. больше помалкивал, не выказывая никакого интереса к предмету спора.

6 мая 1981 г.

В среду был в Переделкине. Возил на визирование Арс. Ал. его интервью для «Химии и жизни». Там были Саша Радковский и племянник Капицы,[101]который безостановочно фотографировал А. А. Он приехал с целью пригласить Тарковского выступить с чтением стихов у него на квартире.[102]

15 мая 1981 г.

Были в Переделкине. Еще издали заметили Татьяну Алексеевну, сходящую с крыльца Дома творчества. А напротив, на скамье рядом с дорожкой, сидели: А.П. Межиров, Арс. Ал., Лев Славин и его жена Софа. Со Славиным я познакомился год назад, здесь же, в Переделкино. Помнится, тогда у нас зашел разговор о Нарбуте. У меня была камера и я принялся фотографировать всю компанию в закатных лучах.

Слева направо: Александр Межиров, Ирина Лаврина, Арсений Тарковский, Софья Славина, Лев Славин, Татьяна Озерская-Тарковская. Переделкино. 15 мая 1981 года. Фото А. Лаврина

17 сентября 1981 г.

Тарковские в середине августа уехали в Голицыно, на днях вернулись. С 20-го у них путевка в Переделкино. Часто бываю у них. Играем в нарды, ведем бесконечные беседы. Арс. Ал. и Т. А. отредактировали рукопись моих детских рассказов «Одуванчиковый мед». Я и рад, и смущен. Но как было отказаться!

30 сентября 1981 г.

Сегодня с Ришей были у Тарковских в Переделкине. Сидели в баре, отмечая мой день рождения. Я привез малиновую настойку и кипрское вино. Настойку оценили много выше. – Гармония небес, – сказал Тарковский.

<.>

В августе в Голицыно Тарковский подарил мне набор переплетных инструментов, подаренный ему в свое время Г. Шенгели. Гобельный нож – просто чудо.

2 ноября 1981 г.

28-го октября умер Алеша, сын Тат. Алексеевны. Около 6 вечера. Обнаружил Боря, еще живого. Пока дозвонились до Переделкина, Алеша умер. Я приехал домой в 10 вечера и, узнав о смерти, сразу же помчался на «Аэропорт». Тарковские уже уезжали из Алешиной квартиры. Поехал с ними на «Маяковку». Две ночи подряд ночевал на полу в комнате Арс. Ал.

В воскресенье 1 ноября похоронили. С утра в морге вышла история – выдали чужой труп. Отпевали на «Соколе», во Всехсвятской.

8 июня 1982 г.

У Тарковских – радость. Татьяна Алексеевна на седьмом небе от счастья – наконец-то вышла книга Маргарет Митчелл «Унесенные ветром», которую она перевела вместе с Татьяной Кудрявцевой. Книге долго не давали ход – мол, воспевает рабовладельческий юг США, чуждые нам ценности и т. д. Арсений весьма горд за Татьяну. В издательстве ей разрешили выкупить 50 экз., еще 20 я привез из книжной лавки писателей. Но у Тарковских столько друзей, что не хватит подарить и половине. Говорят, на черном рынке эта книга (двухтомник) стоит 100 рублей.

20 августа 1982 г.

Наконец-то пришел тираж худлитовского однотомника Тарковского (стихи и переводы). Я ездил за экземплярами для Арсения в издательство и в книжную лавку писателей. Книга замечательная, за двумя исключениями – дешевая, желтоватая бумага и опечатки. Арсений очень переживает из-за них. Особенно из-за двух, совсем уж анекдотичных: в стихотворении «Степь» вместо «дохнет репейника ресница» напечатали – «дохнет репейника десница», а в одном из переводов – вместо «убежище пророка» – «убежище порока». В поэме «Слепой» вообще пропущено название! И это – лучшее издательство страны! Арсений надписал книгу: «Моим дорогим друзьям – Рише и Сашеньке, чтобы они были счастливы своей любовью – с любовью и благодарностью».

16 мая 1983 г.

Вчера поздно вечером позвонил Тарковский. Днем он не мог разыскать меня по телефону (меня не было дома) и приехал в Москву из Переделкино на такси. Приехал один, Т.А. приболела и осталась в Доме творчества. Попросил отвезти его в боткинский морг и на кладбище – умер Виктор Виткович, его давний друг.

В морг мы приехали рано, минут за сорок до назначенного часа.

Провожать Витковича собрались люди «иного времени». Арсений познакомил меня с Инной Лисянской.[103]Она и ее муж Семен Липкин – среди авторов скандального альманаха «Метрополь». Когда за участие в «антисоветском» альманахе из Союза писателей исключили Виктора Ерофеева и Женю Попова, Липкин и Лиснянская в знак протеста тоже вышли из Союза. После морга мы поехали на кладбище, где-то в районе Химок. Могила была не близко от входа. Арсению тяжело идти, протез то и дело «черпает» землю, но он идет и идет, опираясь на палку и мою руку.

14 мая 1984 г.

Был у Тарковских в Переделкине. Заходил к ним Вознесенский, подарил свой худлитовский трехтомник. Арсений равнодушен к его стихам, если не сказать больше, но как к человеку относится к Андрею дружелюбно. И хотя иногда подсмеивается, но не злобно.

3 сентября 1984 г.

Вышла книга Айры Уолферта «Банда Тэккера» в переводе Татьяны Алексеевны. Я в какой-то мере причастен к этому изданию – помог Т. А. написать заявку на переиздание (последний раз книга выходила в конце 1940-х). Нашел «убийственный» аргумент для издательства «Правда» – в мемуарных записях Юрия Трифонова говорится, что в послевоенной Москве все зачитывались американским романом «Банда Тэккера». Редакторов издательства это очень впечатлило. Татьяна Алексеевна сделала на книге трогательную надпись: «Дорогому Саше с любовью, нежностью, вечной благодарностью за подлинно-драгоценную дружбу и пожеланием счастья».

12 декабря 1984 г.

Вчера с Михаилом Поздняевым были у Тарковских в Матвеевском. А. А. понравилась книга Поздняева «Белый тополь», он довольно вяло сказал об этом. Конечно, А. А. уже «не тот»; раньше на хорошие стихи он отзывался куда живее.

2 октября 1986 г.

Был у Тарковских, привез им писательские пайки из «Стола заказов». Ценит наше правительство «прослойку» творческих людей, и то верно – на всех хорошей еды не хватит. Но уж, конечно, кто заслужил такую помощь – так это Тарковский.

Долго играли с Арсением в нарды, пили чай. Проигрывая, он переживает, торопится начать новую партию.

Татьяна Алексеевна подарила книгу Агаты Кристи, куда включен ее перевод романа «Убийство Роджера Экройда» – как всегда, с трогательной дарственной надписью: «Дорогим моим верным и неизменным – Саше и Рише с горячей благодарностью за всегда протянутую руку помощи. От всей души, от всего сердца желаю вам Большого Счастья и Твердого Успеха. Всегда Ваша Т. Озерская».

7 апреля 1988 г.

А. А. подписал отказ от наследства Андрея в Инюрколлегию. Татьяна Алексеевна все еще переживает из-за письма Марины в Союз кинематографистов. Марина заявила, что отцу не нужен Дом ветеранов кино, а нужно жить дома, на «Маяковке». Киносценарист Анатолий Гребнев звонил Татьяне Алексеевне и говорил: «Мы все в бытовой комиссии были потрясены этим письмом. Но вы не волнуйтесь – мы на вашей стороне».

Татьяна Алексеевна о Марине: «Неужели она не понимает, что, убивая меня, она тем самым убивает и Арсюшу?»

26 июня 1988 г.

Вчера возил Тарковских в Голицыно – отмечали день рождения Арсения Александровича. Перед выездом он вдруг сказал мне: «Жизнь прошла, как Азорские острова…» (строчка из нелюбимого им Маяковского).

Были: Ирма Рауш, Анна Петровна, Володя Эфроимсон, Юра Саминский, Александр Тимофеевский с семьей, который сейчас живет на даче Тарковских в Голицыне.

Все было дивно: аромат цветов, зелень, стол, свет… В общем: «Настал июнь, мой лучший месяц…» И все-таки здесь есть и печаль, ибо Арсений Александрович сейчас почти как дитя…

2 августа 1988 г.

На радио «Россия» прошла передача о Тарковском, которую я подготовил. У А.А. в комнате нет радио. Я приехал с радиоприемником в Матвеевское и слушал передачу вместе с ними. Стихи передавали в чтении самого Арсения.

16 декабря 1988 г.

Тарковского положили в Центральную клиническую больницу (т. н. «кунцевская кремлевка»). Полтора месяца назад я возил его на обследование в поликлинику Литфонда и ничего опасного литфондовские врачи не обнаружили. Правда, Татьяна Алексеевна говорит про литфондовскую поликлинику: «Полы паркетные, врачи анкетные».

26 декабря 1988 г.

Несколько раз в неделю вожу Татьяну Алексеевну в больницу к А. А. У него низкий показатель РОЭ, и лечащий врач подозревает онкологию. Татьяна Алексеевна страшно переживает; утешаю, как могу, но получается плохо.

16 февраля 1989 г.

А. А. по-прежнему в больнице. У него обнаружили рак (кажется, кишечник). По-прежнему ездим с Татьяной Алексеевной в больницу. Она не очень довольна врачами и тем, что его несколько раз перемещали из палаты в палату.

27 мая 1989 г.

Сегодня в 18.45 умер Арсений Тарковский. Татьяна Алексеевна говорит, что это была тихая смерть. Он не мучился, не испытывал больших болей, несмотря на характер заболевания. Господи, как же его любила Татьяна Алексеевна! Все эти последние годы (особенно после смерти Алеши) только в нем был смысл ее существования.[104]

Арсений Тарковский. 1987 год. Фото А. Лаврина

Он умер, но это не значило, что он уже ничего не ощущал, – нет, жизнь постепенно покидала его еще при жизни, и теперь уходила из него с ускоренной постепенностью. Он был уже неспособен оценить свои видения, столь смутные, что им не было определения на языке живых. Они были похожи на обесцвеченные волокна в воде, они колебались, как прозрачные водоросли, не оставляя следа в его сознании, потому что вместе с жизнью он терял и память.

Он чувствовал, что перестает быть. Потом наступил момент, когда на короткое время он почти смог собрать воедино свои видения, и все это замерцало цветными пятнами наподобие картинок, затем понеслось куда-то кругами, словно в гигантскую воронку, и исчезло в безысходности, оставив его навсегда.

2 июня 1989 г.

Вчера похоронили Арсения Тарковского. Последний поэт в пушкинском, тютчевском, блоковском смысле. Теперь и поэты другие, и поэзия другая.

Похоронили в Переделкино, недалеко от могилы Пастернака. Отпевали в Преображенской церкви там же, в Переделкино. Благодаря стараниям Саши Бугаевского, вхожего в высшие круги РПЦ, отпевать приезжал митрополит Филарет.

Поминки (а днем и гражданская панихида) в ЦДЛ. Вялое слово Александра Михайлова, преувеличенно-драматические биения в грудь Юрия Левитанского и нагнетание «бытового» трагизма в речи Гены Русакова. Все приблизительно и неверно. Много лучше и человечнее говорил актер Михаил Глузский (официально – от Кинофонда, но больше – от себя). И, конечно, прекрасен Михаил Козаков – своей естественной театральностью, любовью к жесту и слову. Думаю, что Тарковский очень любил его за это – за подчеркнутую, порой гротескную артистичность – ведь Арсений Александрович и сам был артистичен (свойство аристократов и талантливых людей, а в Тарковском это соединялось).

На поминках Левитанский завел было прежнюю песню о том, как трагична была жизнь поэта, но я сказал, что Тарковский был счастлив, потому что внутренне он всегда был свободен. Левитанский не унимался, и Михаил Козаков взял на себя роль разъяснителя и примирителя.

Но кто бы и что ни говорил, все собравшиеся на поминках, конечно, глубоко любили Тарковского, любили, как, может, не всегда любили своих близких… И это притом, что от большинства друзей он был абсолютно закрыт! По пальцам можно перечесть тех, в чьем присутствии он не открывался, нет! – лишь приоткрывался. Для большинства же – повторю – поэт был закрыт (хотя всегда был общителен, компанейски весел и отзывчив).

На гражданской панихиде было человек триста, в Переделкино, пожалуй, сотни полторы. Рвался приехать со съезда народных депутатов СССР Евтушенко, просил перенести на час отъезд траурного кортежа из ЦДЛ, но не приехал.

Арсений Тарковский умер естественно, исполнив предсказанное самому себе: «И под сенью случайного крова // Загореться посмертно, как слово».

Его смерть я не ощущаю. Если бы он умер в полном здравии ума и памяти – это было бы страшным потрясением. А он угас тихо, как восковая свеча из собственного стихотворения. И потому – как бы незаметно. И потому – будто бы и не умер, а существует где-то рядом (материально существует). Или, может, у меня атрофировалось чувство смерти? Бог весть!

В конце концов, жизнь каждого из нас – это своего рода жертвоприношение. Иногда осознанное, иногда нет. Но как страшно думать о том, что жертва напрасна, что поступки и слова наши будут разглажены временем, словно пляжный песок – волнами прибоя…

Впрочем, Тарковским, отцу и сыну, это не грозит. Их участь – вечная жизнь и вечное горение:

Я свеча, я сгорел на пиру.

Соберите мой прах поутру,

И подскажет вам эта страница,

Как вам плакать и чем вам гордиться…

…Идут съемки финала «Жертвоприношения». Уже горит дом Александра, когда посредине съемки сцены внезапно отказывает кинокамера. А дом сгорел. Нет дома.

Узнав о неполадке, Андрей в ужасе хватается за голову. Но через минуту решает: строим дом заново.

С великим трудом убеждает продюсера в необходимости переснять сцену. На остров привозят необходимые материалы, и плотники возводят точную копию сгоревшего дома – для того, чтобы он тут же был сожжен.

Гениальная метафора судьбы…

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1]В частности: М. Тарковская. Осколки зеркала. М., 2007; А. Гордон. Об Андрее Тарковском. Не утоливший жажды. М., 2007; Г. Голубева. Завражье с любовью. Кострома, 2004; О. Суркова. Тарковский и я. Дневник пионерки. М., 2002.

[2]Понятие «русского» определяется не генами, а этнокультурной традицией, вбирающей в себя любые национальности, «заряжающей» их русской ментальностью. Так сильное магнитное поле наделяет попавшие в него кусочки металла свойствами магнита.

[3]Марк умер в 1982 году. За год до смерти он закончил поразительной силы документальный роман «И в мрачных пропастях», где есть страницы, посвященные Арсению Тарковскому. К сожалению, роман до сих пор не опубликован.

[4]Мария Никифорова родилась в 1885 году в семье штабс-капитана Григория Никифорова, прославившегося на последней Русско-турецкой войне. Ей было 16, когда она влюбилась в проходимца и, бросив гимназию и мать-вдову, ушла из дома. В 18 лет примкнула к боевикам из партии эсеров, занималась «экспроприацией экспроприаторов» (попросту говоря, грабежами) и терактами. Затем стала убежденной анархисткой, членом группы «безмотивников», которые довели идею террора до маниакального ослепления. Идеологи «безмотивников» предлагали истреблять всех, у кого есть сбережения в банках, всех, кто носит дорогую одежду, обедает в ресторанах и ездит вагонами первого класса. В 1908 году Никифорова была приговорена к 20 годам каторги, но сумела бежать за границу. В США вела пропагандистскую деятельность, во Франции занималась живописью и скульптурой. Когда началась Первая мировая, стала единственной женщиной-эмигранткой, окончившей офицерскую школу под Парижем. Во время Гражданской войны вернулась в Россию и организовала собственный отряд анархистов, который одно время входил в армию Нестора Махно. Воевала против всех – казаков, красных, белых, немцев, петлюровцев и т. д. Одно время даже планировала покушение на В. И. Ленина. В 1919 году была казнена в Крыму белогвардейцами.

[5]Часть Польши (так называемое Королевство Польское) с 1814 до 1917 года была фактически российской колонией, поэтому русско-польские революционные связи были весьма обширны. Польские революционеры нередко отбывали наказание в России.

[6]За два года работы в «Гудке» Тарковский опубликовал полтора десятка судебных очерков под псевдонимами «А. Т.», «А. Троль» и «Тарас Подкова».

[7]РАПП – Российская ассоциация пролетарских писателей (создана в 1925 году), довольно одиозная организация, «прославившаяся» нападками на литераторов, не соответствовавших, с точки зрения рапповцев, критериям настоящего советского писателя. Давление под лозунгом «партийности литературы» оказывалось на таких разных писателей, как Михаил Булгаков, Владимир Маяковский, Максим Горький и др. РАПП, как и ряд других писательских организаций (Пролеткульт, ВОАПП), был расформирован постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 года, заменившим старые организации новым единым Союзом писателей СССР.

[8]Ю. Нейман забыла упомянуть Роберта Штильмарка.

[9]Подобный эпизод описан и в воспоминаниях Семена Липкина; только он утверждает, что разговор Мандельштама о рифме в данном стихотворении произошел с ним, а не с Тарковским.

[10]Позднее, читая воспоминания поэта и переводчика Семена Липкина «Вторая дорога», я столкнулся с описанием ряда историй, о которых мне рассказывал Тарковский. Только по Липкину выходило так, что истории эти происходили с ним, а не с Тарковским. Это, в частности, относится к истории с Сологубом (про пальто), с Мандельштамом (история с рифмой «обуян – Франсуа»). И Тарковский, и Липкин – бесконечно уважаемые мною люди. За кем из них право первородства в данном случае, а кого, возможно, подвела память, не знаю, не могу судить. (Примечание А. Лаврина.)

[11]Жена А. А. Блока.

[12]То есть на Ваганьковское кладбище.

[13]В 1937 году Нарбута арестовали и осудили; спустя три года он погиб в лагерях.

[14]Редиф (буквально с арабского – «сидящий позади всадника») – особый прием в восточной поэзии, когда на конце строк вслед за рифмой повторяется одно и то же слово (или группа слов). Стихотворение может быть сколь угодно раздробленным, мозаичным, но редиф прошивает его единой нитью, сообщая логику и гармонию.

[15]Сын Татьяны Алексеевны, пасынок Арсения Александровича.

[16]Лев Николаевич Гумилев, сын Ахматовой и Гумилева, был арестован в 1937 году по обвинению в антисоветской деятельности и освобожден только в 1956 году.

[17]Вспоминаю разговор с Тарковским в июне 1979 года у него на даче в Голицыне. Только что вышло в «Вопросах литературы» интервью Арсения Александровича, где он настаивал на том, что метафора не нужна поэзии, поскольку слово само по себе есть метафора. Зашел спор. Я отстаивал право художника на метафорическое видение мира, на что Тарковский усмехнулся: «Да вы, Саша, импрессионист». Я заметил, что он ни разу не упомянул в интервью имени Мандельштама. «Вы знаете, я увлекался Мандельштамом раньше, а сейчас как-то охладел. У него очень специальные стихи, филологические. Ахматова мне много ближе». (Примечание А. Лаврина.)

[18]Эльза Триоле и Луи Арагон.

[19]Впрочем, в оценке художественных достоинств романа «Доктор Живаго» мнения Тарковского и Ахматовой не разошлись. Задолго до нобелевской шумихи Борис Пастернак дал Арсению Тарковскому рукопись «Доктора Живаго». Тарковский, которому роман понравился мало, деликатно стал говорить о том, как прекрасны стихи в конце книги. Услышав это, Пастернак взорвался. «Что стихи! Что стихи! – захлебывался он возмущением. – Как вы не понимаете? Роман – вот моя главная книга!»

[20]В начале XVIII века в связи с переносом столицы из Москвы в Петербург в экс-главном городе государства была учреждена уникальная должность военного генерал-губернатора, назначаемого лично императором. Поскольку Москва и Московская губерния считались на особом положении (мало ли что, все-таки бывшая столица!), правители Москвы наделялись обширными полномочиями и назывались в разное время то военными губернаторами, то главнокомандующими. Так что родство, хоть и дальнее, с генерал-губернатором в 1920—1930-х годах могло привести и к тюрьме.

[21]Несомненно, это ошибка; описываемые здесь события произошли на год раньше.

[22]В. Тренин был в ополчении и погиб в октябре 1941 года.

[23]То есть с первым мужем.

[24]Мне доводилось сопровождать Тарковского на похоронах многих близких поэту людей – в том числе Марии Вишняковой, а также друзей юности Владимира Бугаевского и Марии Петровых. Даже на похоронах не было ощущения того фантастического напряжения, той скорби, которые чувствуются в стихах, посвященных смертям Марии Фальц, Антонины Бохоновой и Марины Цветаевой. (Примечание А. Лаврина.)

[25]Речь идет о стихотворении Кемине «Красавицами полон мир…».

[26]Вероятно, разговор этот относится к середине 1970-х годов.

[27]Это произошло в один из дней с 25 июля по 7 августа 1941 года.

[28]Тоня (А. А. Бохонова, в первом замужестве Тренина) – вторая жена Арсения, Лялька – ее дочь от первого брака.

[29]ПУРККА – Политическое управление Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

[30]То есть с обоймой, вмещавшей 14 патронов.

[31]Так рассказывал мне Тарковский летом 1979 года. В 1991 году, готовя к печати собрание сочинений поэта, я уточнял некоторые даты его жизни у Марины Тарковской. Зашла речь о ранении отца, и она сказала буквально следующее: «Его ранили совсем не так. Он мне говорил как, но я никому не расскажу». Еще одна версия изложена в воспоминаниях Инны Лиснянской: ««Смех один, Инна, надо же было такому случиться. Ведь без ноги меня оставил не немец, а свой, свой! Была неразбериха, оглушительная артиллерийская пальба. А я задумался, выискивал звезды в небе, да где их разглядишь меж вспышками, пошел не в ту сторону. Уже в госпитале узнал, что часовой у склада с оружием, трижды меня окликнув, выстрелил мне в ногу. Такая вот потешная судьба. Впрочем, – добавил Тарковский уже без смеха, – все удары всю жизнь я получаю только от своих… Получи я пулю от немца, попал бы, верно, в тыловой госпиталь, может быть, остался бы на своих двоих…» Значительно позже я поняла, какими слоями смеха прикрывал Тарковский свою душевную рану, свой «позор». Тарковский поэт не первой реальности. Если автобиографичность его стихам и свойственна, то глубоко упрятана. И только иногда его личная обида или жалоба на судьбу вырывается из его стихов. Так, при недавнем перечитывании Тарковского меня пронзила строка из стихотворения «Полевой госпиталь»:

Где я лежал в позоре, в наготе.

Значит, позором, позором считал свое ранение поэт. Но он, ребенок в повседневности, был при этом и закрыт (есть же и замкнутые дети). Даже, решившись мне поведать то, в чем мало кому, как выясняется, признавался, сделал попытку смехом прикрыть свою, видимо, не утихающую боль». – (Примечание А. Лаврина.)

[32]Так мне рассказывал сам А. А. Тарковский. Марина Тарковская приводит другую версию – что это был не Сергей Михалков, а Виктор Шкловский. (Примечание А. Лаврина.)

[33]Судьба Алеши сложилась трагически: талантливый автомобильный инженер, позднее он стал переводчиком с немецкого, но пристрастился к алкоголю и наркотикам и умер в 1984 году от сердечного приступа.

[34]Парафраз на стихотворение А. Тарковского «Кактус».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: