Сделай Сам Свою Работу на 5

ИСТОРИЯ И СОЦИАЛЬНЫЕ НАУКИ ВО ФРАНЦИИ. НА ПРИМЕРЕ ЭВОЛЮЦИИ ШКОЛЫ «АННАЛОВ»





На протяжении полувека программа "Анналов" имела своей целью создание эмпи­рической междисциплинарной социальной науки, центром которой должна была стать история. Поскольку другие социальные дисциплины не сразу находили признание во французских университетах, за историей в течение долгого времени сохранялись привилегии старшинства и публичного признания. Институты, создаваемые с целью сведения воедино различных дисциплин и для сравнения методов и результатов исследований, часто с самого начала отводили истории центральное место. В разделе официального отчета о задачах научных исследований во Франции от 1957 г., написанном, по всей видимости, Броделем, хотя и не подписанном им, была обозначена задача организации гибких, восприимчивых к требованиям времени структур:

"Все гуманитарные науки, независимо от того, насколько они освящены традицией (и каких успехов добились), имеют общие точки пересечения, иначе говоря - пред­лагают различный взгляд на одни и те же социальные или гуманитарные реалии. А раз так, то в зависимости от интеллектуального климата в обществе были, есть и будут фазы соответственной конвергенции и сегрегации этих дисциплин. Когда новые науки - а, стало быть, и новые методы или новые точки зрения - рождаются на свет, каждая дисциплина окапывается, защищая свою территорию от вторжения соседей, -это фаза сегрегации. Примеры этому можно найти в недавнем развитии демографии, социологии и этнографии. А способны ли - на фазе конвергенции - традиционные дисциплины ассимилировать вновь наработанные результаты? В этом направлении развивалась экономическая и социальная история, а также психология. Сегодня, по за­вершении периода относительно хаотичного развития ряда новых наук, возникает потребность во всеобщей конвергенции, иначе говоря, в "дележе" наработанного и систематических усилиях, направленных на то, чтобы выйти за рамки устаревших воз­зрений"1.



Таким образом, обозначенная цель заключалась в том, чтобы и далее следовать тенденциям, проявившим себя в текущей научной деятельности.

Окончание. Начало см. № 5 нашего журнала за 1998 г.

1 Броделю поручил подготовить проект раздела отчета, посвященного гуманитарным и социальным наукам, А. Лоншанбон, председатель Высшего совета по научным исследованиям и техническому прогрессу, который отчитывался о работе совета французскому правительству в июне 1957 г. Этот раздел отчета - за подписью Лоншанбона - был опубликован под названием "Социальные науки во Франции: оценка и программа". - Annales: economies, societes, civilisation (далее - Annales ESC), 1958, № 13, p. 94-109.




До конца 1950-х годов, однако, эти перемены осуществлялись весьма и весьма мед­ленно. Некоторые области исследовании характеризовались поразительным отстава-вием от требований времени, другие в той или иной степени вырвались вперед. К примеру, антропология, которая на протяжении 30 лет играла центральную роль» социальных науках, не нашла благожелательного приема в университетах вплоть до 1960-х годов. За рамками небольшой группы специалистов медленно находили читателя труды Клода Леви-Стросса: достоянием широкой публики его имя сделали не диссертация о Намбикваре (1948 г.), и даже не "Основополагающие структуры родства" (1949 г.), а скорее "Печальные тропики" (1955 г.), но в первую очередь -"Структуралистская антропология" (1958 г.). Труды других ученых добивались признания еще дольше. Помимо сложности восприятия материала существовали проблемы, связанные с медленной и часто отстающей от времени институциона-лизацией заново формировавшихся дисциплин. Так, только в 1964 г. прежние фило­логические факультеты были переименованы в факультеты филологии и гума­нитарных наук; и только в 60-е годы социология, этнология и лингвистика вы­работали полновесные и самостоятельные учебные планы.



Чрезмерно затянувшееся "несовершеннолетие" социальных наук бы отчасти необыкновенную страстность "структуралистского наступления" во Фран­ции 60-х годов. Антиисторическая риторика структуралистов временами обретала прямо-таки нетерпимый характер по отношению к оппонентам. Этому способствовал ряд факторов: структуралисты предлагали новые методы исследования, весьма схо­жие с методами дисциплин, выделившихся ранее, они развивали новые теории, а кроме того - и этот момент заслуживает большего внимания, чем ему обычно уделяется, - желали высвободиться из пут интеллектуального и институционального господства исторической дисциплины.

Еще до того, как дискуссия по-настоящему набрала обороты, Бродель суммировал ее основные пункты в знаменитой статье "Длительная протяженность" (1958 г.), где он размышлял о состоянии социальных наук на тот момент2. Диагноз Броделя был безрадостен: социальные науки, утверждал он, находятся в состоянии "общего кри­зиса", "задавленные своим собственным прогрессом", и стоят перед искушением замкнуться в собственных рамках "под тем предлогом, что у каждой из них - своя специфическая сфера компетенции". Аргументация ученого распадалась на два уровня. Бродель настаивал на принципиальной значимости временнбго измерения в анализе социальных фактов, что, безусловно, утверждало неотъемлемое место исто­рии в ряду социальных наук. В стратегическом плане, в определенной степени пред­видя надвигающийся кризис, он в то же время выступил в пользу минималистской, "экуменической" трактовки междисциплинарной практики, в рамках которой "исто­рия - возможно, наименее структурированная из всех гуманитарных наук - открыта урокам, извлеченным ее многообразными соседями и потому стремится заново пе-реомыслить их"3. Весьма умеренная трактовка ситуации с учетом тех исключительно сильных позиций, которые занимали в социальных науках лично Бродель и пред­ставляемая им дисциплина. Ученый рассматривал гуманитарные науки как дис­циплины, стоящие на общей почве, а историю - как своего рода lingua (тапса.^Уме-ренность его предложений не могла предотвратить последовавший вскоре листский натиск, но, по всей видимости, помогла ограничить нанесенный ущерб. Более того, эти предложения стали вдохновляющим началом для будущей стратегии отвоевания прежних позиций, которую историки - действуя эмпирически и, вероятно, не до конца сознавая смысл своих действий, - распространили на территорию самих социальных наук.

Не станем подробно задерживаться на структуралистском эпизоде, который еще

2 Braudel F. Histoire et sciences sociales: la longue duree. - Annales ESC, 1958, № 13; перепечатка: Ecrit sur
I'histoire. Paris, 1969, p. 41-83.

3 Ibid., p. 42. См. также: Unite et diversite des sciences de I'homme. - Revue de I'enseignement superieur, 1960,
>fe I, p. 17-22; перепечатка; Ecrits sur I'histoire, p. 85-96.

3 Новая и новейшая история, № 6 65


дожидается своего историка4. Структурализм, несмотря на декларируемое единство, объединял в себе ряд весьма гетерогенных явлений. Все началось с попытки за­имствовать у Леви-Стросса и Романа Якобсона их строгие методы и подогнать их со­ответственно к системам родства и фонологическим контрастам в лингвистике. В ре­зультате, однако, получилась многоголосица, в которой нашлось место самым разно­образным воззрениям, начиная от модельного подхода к социальным наукам (пред­ставленного в труде Жоржа Дюмезиля по истории религии, получившем запоздалое признание в 60-е годы) и кончая разнообразными вариациями генерализованного формализма, претендовавшего как на роль "энергии", способной революционизи­ровать все типы анализа, так и на роль всеохватывающей интеллектуальной моды. Структурализм стал и тем, и другим, и третьим, но в первую очередь - новым сциентизмом: Леви-Стросс неустанно напоминал своим читателям, что его детище следует относить к разряду "точных" наук - в противоположность гуманитарным дис­циплинам с их традиционными методами исследований5. В итоге структурализм, ко всему прочему, превратился в агрессивную научную идеологию, чем привлек ученых из многих областей науки, мечтавших об убедительной, с научной точки зрения, модели. Возврат к марксизму, продемонстрированный в эти годы Луи Альтюсером, -хороший пример этому. Альтюсер полагал, что ему удалось определить разрыв, отде­лявший науку от идеологии.

Несомненно, на успех этой модели повлияли многие факторы, например, увлечение формализмом, присущее определенной части интеллектуалов, разочаровавшихся в современной им истории, на которую ранее очень и очень многие из них возлагали надежды6. Казалось, вновь воскресла старая идея унификации социальных наук на основе единого предписывающего метода - проект, начало которому дали на рубеже веков Дюркгейм и дюркгеймианцы. Гибкая, эмпирическая в основе своей концепция междисциплинарности, которую защищали и олицетворяли два первых поколения "Анналов", обрела оппонента в лице самозваной "унитарной эпистемологии", отме­тавшей прочь любую научную традицию, подававшую малейшие признаки пускай пассивного, но сопротивления. И не случайно, разумеется, эта новая эпистемология выдвигалась в основном дисциплинами маргинальными, относительно маловажными в рамках академической системы (такими, как антропология, лингвистика, семиоти­ка - в меньшей степени - социология) или же не представленными в ней вообще (пси­хоанализ). Картина та же самая, что и полвека назад7, и в очередной раз в роли обви­няемого оказалась история, только аргументы на сей раз были иными. Так, согласно Леви-Строссу, функцией истории объявлялась исключительно хронологическая -предваряющая научный, в строгом смысле этого слова, анализ - работа, "чья ори­гинальность и особенность целиком и полностью состоит в осознании отношений до и после"8. В широком смысле, структуралистский анализ был нацелен на выработку грамматики высказываний и связей, позволяющей отождествить социальные реалии с бессубъектными процессами, и в этом плане он, по-видимому, абсолютно не согла­совывался с историческим подходом.

Как бы там ни было, историография, развивавшаяся вокруг "Анналов", выдержала претенциозный натиск структурализма, и это стало возможным по двум причинам.

Первая - концепция движения "Анналов" как такового, интересовавшегося не столько формами и модальностью социальных изменений, сколько идентификацией

4 Полезную информацию об этом можно найти: Dosse F. Histoire du structuralisme. 2 v. Paris, 1991-1992.

5 См., например: Ltvis-Strausse С. Critercs scientifiques dans les disciplines sociales et humaines. - Revue
international des sciences sociales, 1964, № 16, p. 579-597.

6 См.: Furet F. Les Intellectuels francais et le structuralisme. - Preuves, 1967, Ns 92, p. 3-12; перепечатка: idem.
L'Atelier de I'histoire. Paris, 1982, p. 37-52.

7 Разумеется, не было случайностью и то, что структурализм был воспринят главным образом иссле­
дователями с философским образованием, продолжавшими практиковаться в области социологии или этно­
логии, как это было некогда принято во Франции.

* Levis-Strausse С. La репсёе sauvage. Paris, 1962, ch. 9.


устойчивых систем. Это относится, по крайней мере, к осуществлявшейся под ру­ководством Лабрусса и Броделя работе в области экономической истории. Еще более разительный пример - история ментальностей, одним из первых представителей которой выступил Февр. Этот исследовательский проект вырос из систематической критики истории идей, практиковавшейся историками литературы и философии. Февр критиковал последних за то, что они увязли в абстрактных, оторванных от временнбй конкретики дискуссиях, и за анахронизм в интерпретации прошлого, в особенности, за упорное "искажение психологических реалий прошлого" вследствие апелляции к категориям излишне общего характера. Февр неустанно атаковал "тех, кто в своем стремлении переосмыслить системы многовековой давности, не заду­мываясь о том, как эти системы соотносятся с другими проявлениями породившей их эпохи, действует вопреки требованиям исторического метода, тех, кто лицезреет идеи, порожденные оторвавшимся от плоти умом, живущие собственной вневремен­ной и внепространственной жизнью, и кует странные цепи из умозрительных и внутренне цельных звеньев"9. Взамен истории, сфокусированной, по мнению Февра, исключительно на идеях, оценивающей культурные деяния по их номиналу и до­вольствующейся категориями творения, родства и влияния, историк предлагал подход, рассматривавший идеи, произведения и способ поведения в социальном контексте, из которого они явились на свет.

В то же время Февр остался абсолютно невосприимчив к искусу детерминизма, сводившего культурное к социальному, более того - открыто отрицал его. Февр ско­рее стремился понять совокупность культурных явлений как один из компонентов "сложного и изменчивого переплетения социальных факторов", постоянно взаимо­действующих друг с другом, и описать культуру как согласованную инструментально-знаковую систему, трактуемую в терминах не близости, но дистанции: "В сущности, человека XVI в. следует понимать не через его соотношение с нами, а через его связь с собственными современниками". Продвигаясь от проявлений культуры к условиям, создавшим возможность для их появления, можно надеяться на понимание как единства культуры (или ее "структуры" - по выражению Февра из работы 1942 г. "Рабле и проблема безверия"), так и ее специфики. Речь идет не о том, что "Анна­лы" - это своего рода неразвернувшийся структурализм, такое утверждение трудно доказуемо, а скорее о том, что выдвинутый ими образец анализа оказался, безу­словно, в состоянии лучше других противостоять структурализму и выдержал его яростные атаки10.

Вторая причина, по которой "Анналы" устояли, коренится в стратегии, стихийно выдвинутой историками в отношении бывших партнеров, ставших ныне источником беспокойства. Она заключалась в признании достижений последних и попытке оформления новых альянсов, подчас скорее напоминавших гибриды, и призывала к захвату территорий других социальных наук". Пример тому - процветавшая в те годы историческая антропология, которая во многих отношениях продолжала - хотя и после долгого перерыва - то, на чем остановилась старая история ментальностей. Антропологическая история сфокусировала свое внимание на проблемах, близких собственно антропологии: на системе родства, а позднее - на мифологии и процессе сотворения символов. Как всегда бывало в таких случаях, историки заимствовали у антропологии ее идеи и методы. Труд старшего поколения предстал ныне в новом свете: так, например, своего рода дополнением к работе Жоржа Дюмезиля по ин­доевропейской мифологии появилась монография Жан-Пьера Вернана "Миф и мысль

9 Febvre L, Les Historiens et la philosophic: leur histoire et la nutre. - Revue de synthese, 1932, № I, p. 97-103;
перепечатка: idem. Combats pour I'histoire. Paris. 1956, p. 276-283.

10 См.: Braudel F.. Mondrou R. Trois Clefs pour comprendre la folie a l'age classique. - Annales ESC, 1962,
Л6 17, p. 761-772; KevelJ. La Moment historiographique. - Lire Foucault. Ed. par L. Giard. Paris, 1992, p. 83-96.

1' См. интересный анализ в работе: Chartier К. Intellectual History or Sociocultural History? The French Trajectories. - Modern European Intellectual History: Reappraisals and New Perspectives. Ed. by D. LaCapra and S.L. Kaplan. New York. 1982, p. 13^16.

3* 67


у греков". Их примеру последовало поколение молодых историков, и среди них - Пьер Видаль-Накэ, Марсель Детьенн, а в медиевистике - Жак Ле Гофф.

Конвергенция истории и антропологии стала самым заметным, самым плодо­творным и продолжительным по времени, но отнюдь не единственным проявлением этой тенденции. Параллельно предпринимались усилия по пересмотру взаимо­отношений истории с лингвистикой (Режин Робэн) и психоанализом (Алан Безансон и Мишель де Серто, подходы которых очень разнились), и события здесь развивались по-своему. Даже марксизм Луи Альтюсера, возведенный в еще большую степень непримиримости последователями философа, - и тот задел историков за живое, хотя и являлся, безусловно, наиболее антиисторическим из.структуралистских течений. В конце концов, разве не определение идеологии, данное Альтюсером, взято на воору­жение рядом ведущих историков, включая медиевиста Жоржа Дюби? Разумеется, нужно сделать поправку на влияние моды, в особенности в терминологии, принять во внимание престиж, завоеванный трудами структуралистов от Барта через Леви-Стросса и до Фуко. Далее, следует учесть многообразие, если не сказать гетероген­ность, того, что выступало под именем структурализма и способствовало росту его влияния. Как бы там ни было, увлечение историков структурализмом обернулось пересмотром целого ряда устоявшихся позиций, и это позволило истории и далее участвовать в диалоге социальных наук, из которого она в течение какого-то времени была, казалось, исключена.

Стратегия историков осуществлялась поначалу совершенно спонтанно и оттого особенно эффективно, позволив истории не только пережить сложное десятилетие, но и пополнить свои научные закрома новыми средствами к существованию. Клю­чевую роль в развитии дискуссии сыграли труды Мишеля Фуко. Из всех струк­туралистов Фуко во многих отношениях стоял ближе всех к историкам и подчас ис­пользовал такое сродство для того, чтобы дистанцироваться от базовой своей дисциплины - философии, даже если ценой прочтения его трудов историками оказывались неизбежные в таких случаях недопонимание и двусмысленность.

Действительно, в "Археологии знания" (1969 г.), особенно в ее первых главах, Фуко проводит параллель между своим подходом и подходом "Анналов", подчеркивая важность последовательностей, систем и разрывов в структурах дискурса. (Он вер­нулся к этому вопросу на следующий год в своей вступительной лекции в Коллеж де Франс, названной "Структура дискурса"). Таким образом, Фуко не только обратился за поддержкой к истории, но и вознаградил ее собственным признанием. В 1971 г. "Анналы" смогли подытожить состояние дискуссии или, скорее, ситуацию на поле битвы после прекращения огня в специальном выпуске, озаглавленном "История и структура", в издании которого принимал участие ряд ведущих структуралистов. Он начинается с объявления о прекращении военных действий: "Война между историей и структурализмом не возобновится". Воспользовавшись затишьем, Андрэ Бюргьер предложил по-новому взглянуть на вопрос:

"Если отказ от истории, по-видимому, способствовал кристаллизации этого альтер­нативного движения и обеспечил ему определенную сплоченность, то это потому, что этим дисциплинам в первую очередь был необходим разрыв с историцистским шаблоном, под который все они первоначально подгонялись. Под "историцизмом" я подразумеваю постоянную тенденцию к смещению анализа от изучения феномена к изучению его происхождения (генетическое объяснение) и тенденцию ко множествен­ности подходов с тем, чтобы, перебрасывая мяч между ними туда-сюда, эксплуатиро­вать неисчерпаемые возможности диалектического рассуждения (объяснение в терми­нах внешней причинности)".

Итак, ветер снова дул в паруса истории. Всех основных участников дискуссии при­звали собраться на территории, на которую с самого начала претендовали "Анналы": «Если структурный анализ заключается в обнаружении долговременных характе­ристик, в раскрытии "системы трансформации, обусловленной определенными системными законами", - писал Андре Бюргьер, - тогда историкам следует признать,


qro они давно уже знакомы с этим подходом, даже если это связано с риском породить впечатление, будто они в очередной раз претендуют на некое главенство»12. Совершенно определенно можно было сказать, что войне положен предел.

Казалось, пришло время для нового порядка вещей, и, как это водится, оно совпало со сменой поколений. В 1965 г. ушел из Сорбонны Лабрусс, его преемником - правда, всего на несколько лет - стал Пьер Вил ар. В 1972 г. подал в отставку в Коллеж де Франс и сдал председательские полномочия в Практической школе высших иссле­дований Бродель. Еще раньше, в 1969 г., он передал редакторство в "Анналах" триумвирату куда более молодых, чем он, историков: медиевисту Жаку Ле Гоффу (принявшему на себя и председательство в Школе), исследователю истории раннего нового времени Эмманюэлю Ле Руа Ладюри (сменившему Броделя в Коллеж де Франс) и историку новейшего времени Марку Ферро (с 1964 г. выполнявшему обя­занности секретаря журнала).

Разумеется, перемены носили более широкий и глубокий характер: ключевые исторические кафедры в Париже и в провинции возглавило поколение историков, получивших образование сразу после второй мировой войны. Процесс этот в момент своей кульминации стал особенно очевиден потому, что совпал с впечатляющим ростом числа академических должностей в университетах по следам кризиса 1968 г.: между 1967 и 1983 гг. количество полных профессоров, ассистентов и старших ас­систентов удвоилось13. История, таким образом, была представлена значительнее, чем когда-либо, в особенности в университетах, где она привлекала многих студентов - их количество росло еще быстрее, чем число преподавателей. Соответственно, выросло число академических газет, статей и защищенных диссертаций.

Перемены в исторической профессии происходили в благоприятной атмосфере, присущей не одной только Франции, но именно здесь достигшей особого расцвета. В 70-е годы внимание широкой аудитории, далеко за пределами академических кру­гов, с жадностью обратилось к истории. В качестве удобной, хотя и противоречивой точки отсчета можно взять взрыв мая 1968 г. Начавшееся в университетах социальное движение имело собственные утопические воззрения на будущее, понимаемое как освобождение от социального принуждения. Действительно, это движение можно было рассматривать как отрицание современного ему общества, которое понималось как источник извечного насилия над индивидом и отдельной группой.

Еще через несколько лет наступил мировой экономический спад. Во Франции он знаменовал конец Славного тридцатилетия и начало упадка в экономике, продол­жавшегося, с некоторыми колебаниями, и по сей день. Оптимизм послевоенных лет уступил место неуверенности относительно смысла исторических процессов, оче­видного еще вчера. Прогресс - этот боевой клич эпохи стремительных перемен - бо­лее не воспринимался как нечто гарантированное. Настоящее представлялось неопре­деленным, будущее казалось скрытым во мгле; зато прошлое стало надежным местом для инвестиций. В результате наметилась широкая перемена отношения общества к прошлому и трансформация того, что может быть названо "режимом историчности". Теперь, если люди и желали чего-либо от истории, то уже не уроков, не прецедентов, не путей понимания настоящего, а скорее укрытия, где они могли бы спрятаться от неопределенности текущей жизни. История стала экзотическим царством, ретроспек­тивной утопией, водрузившей свой флаг на почву абсолютного "где-то там" по по­добию этнологической литературы, занимавшейся п это время тем же самым.

Наряду с трансформацией истории как науки самое коренное изменение претер­пела природа ее аудитории. С конца XIX в. во Франции различались две основные

12 См. введение Бюргьера к специальному выпуску "История и структура" в: Annales ESC. I97I. Ms 26.

13 Этот рост начался фактически в середине 1960-х годов, см.: Rwlif D. Les Historicns uujourd'hui:
Remarques pour un debai. - Vingtieme Siecle: Revue d'histoire. 1986. № 4, p. 3-20.


 


категории читателей истории. Во-первых, "широкая публика" (термин с оттенком презрения), для которой существовала la petite histoire - беллетристическая история, история анекдотов, пользовавшаяся малым уважением в академической среде. Во-вторых, специалисты и образованные любители истории, в широком смысле слова являвшиеся реальными или потенциальными творцами этой дисциплины, для которых, собственно, и издавались труды ученых.

Отныне, однако, такое сверхупрощенное деление читательского корпуса оказалось под вопросом. Впервые со времен Жюля Мишле, Ипполита.Тэна, Эрнеста Ренана и Жана Жореса труд профессиональных историкбв на деле нашел широчайшую читательскую аудиторию. Успех книги Ле Руа Ладюри "Монтайу" (1975 г.) в этом смысле является символическим, хотя и остался исключением. Кроме того, нет ни­какой уверенности в том, что все 200 тыс. покупателей этой строго научной мо­нографии об одной из пиренейских общин в средние века прочли полностью или хотя бы отчасти 600 страниц ее убористого текста. Впрочем, это не имеет значения: в от­ношении "культурных" товаров владение и право на владение - подчас одно и то же; важнее, что такое большое количество людей пребывали в убеждении, будто эта книга, как и другие, аналогичные ей, написаны для них. Историки поднялись на новую ступень интеллектуального и морального авторитета, о чем свидетельствует целый ряд явлений: резкий рост числа исторических бестселлеров14 и списков исторических изданий в издательских каталогах, появление новых, отличающихся по форме от книг и академических статей, разновидностей исторических публикаций в прессе, на теле­видении и в кинематографе. Все это служит подтверждением факта удивительного, если не сказать - чудесного сближения между исторической наукой и обществом, с го­товностью воспринявшим работы ученых. Вряд ли такой брак по любви продлится долго, тем не менее, он содействовал резкому взлету популярности исторической дис­циплины.

Особо отметим, что ее новых читателей пленила та самая "неподвижная история", название которой Ле Руа Ладюри в 1972 г. вынес в название своей первой лекции в Коллеж де Франс15. В "новом прошлом" люди открыли для себя социальные формы и ценности, не замеченные или недооцененные ими прежде. Предельно наглядна в этом смысле карьера таких историков, как Филипп Ариес16. Сам называвший себя "вос­кресным историком", Ариес развернул свою деятельность преимущественно во вне-академической сфере, так и не получив признания в университетах вплоть до послед­них лет жизни. Он был маргиналом и в другом отношении, поскольку вышел из крайне правого политического крыла, в значительной степени исключенного из академической среды после второй мировой войны. Последнее, возможно, объясняет тот факт, что его ранние труды, при всей их новизне, не привлекли сколь-нибудь значительного внимания читателей, если не считать узкого круга коллег Ариеса, разделявших его воззрения.

Шумное признание к историку пришло не после публикации в 1960 г. его заме­чательной работы "Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке", а десять лет спустя, когда левые - а скорее даже ультралевые - начали заново открывать для себя в повседневной жизни и историческом опыте реалии, традиционно рассматри­вавшиеся ими как второстепенные: семью, органическую солидарность, социальное

14 Можно, в частности, говорить об издательском успехе таких публикаций, как: Histoire de la France rural. Paris, 1973-1976: Braudel F. Civilisation materielle, economic et capitalisme. Paris, 1979 (русск. пер.: Брп-<)ель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVHI вв., т. 1-3. М., 1986-1992); Histoire de la France urbaine. Paris, 1980-1985: DubyC. Le Chevalier, la femme et le pretre. Paris, 1981.

13 Le Roy Ladiirie E. L'Histoire immobile. - Annales ESC, 1974, № 29, p. 673-692; перепечатка: idem. Le Territoire de I'historien. Paris, 1973, p. 7-34.

16 Среди самых значительных его трудов: Aries Pit. Les Tradition, sociales dans les pays de France. Paris. 1943: idem. Histoire des populations francaises et leurs attitudes devant la vie. Paris, 1946; idem. Le Temps de I'histoire. Paris, 1954: idem. L'Enfant et la vie familiale sous I'Ancien Regime. Paris, 1960: idem. L'Homme devant la mort. Paris. 1977.


родство, общество без государства. Карьеру ученого-одиночки Ариеса можно считать, таким образом, приметой времени, красноречиво свидетельствовавшей о том, что успех "новой истории" являлся выражением глубинного коллективного мировосприя­тия. Вряд ли историки, пожинавшие плоды этого бума, в полной мере отдавали себе отчет в происходящем, скорее они были ошеломлены столь горячим приемом у ауди­тории.

Другим внешним фактором, способствовавшим развитию французской историогра­фии, явился шумный успех, который она снискала за рубежом. Разумеется, сам по себе успех не стал чем-то совершенно новым. На международных конгрессах и кол­локвиумах французские историки были издавна широко представлены и пользовались немалым уважением. Кроме того, в 50-е годы в странах Средиземноморья, в осо­бенности в Испании и Италии, вырос авторитет Броделя. Причина тому очевидна: его великая книга высветила по-новому их собственную историю. Однако росту репута­ции французской историографии особенно способствовало признание, которое "Анна­лы" получили в Великобритании и, прежде всего, в США, до сих пор относившихся с сомнением, если не сказать - с откровенным скепсисом, к исторической продукции, ввозимой из-за рубежа17. Удобной исходной точкой здесь может служить издание в 1973 г. на английском языке "Средиземного моря" и успех, завоеванный им. После­дующие публикации других работ французских историков оказали влияние на многих американских исследователей18. "Анналы" вошли в моду и оставались в этом качестве на протяжении десяти лет или около того - срок, не такой уж плохой для моды.

Однако мода сама по себе не может служить объяснением, точнее, она является всего лишь отражением более широких и глубинных процессов. Благосклонность, проявленная в США к "Анналам", помогла ряду американских историков, занимав­шихся Францией и только-только пробивавшихся к известности, получить признание. Среди них - Натали Земон-Дэвис, первую книгу которой "Общество и культура во Франции начала нового времени" (1975 г.) немедленно приветствовали по обе сто­роны Атлантического океана. Еще через два года, в 1979 г., Роберт Дарнтон опуб­ликовал работу "Дело Просвещения", тесно связанную с французскими трудами о "книжной культуре" XVHI в. Можно назвать много других имен.

Влияние "Анналов" не было сугубо односторонним: в свою очередь и зарубежные труды оказали значительное влияние на методы французских историков и круг их интересов. В самом деле, именно с 70-х годов начинается интернационализация исто­рических споров и взаимодействия историков. Идеи, книги и, разумеется, люди ока­зываются вовлеченными в кругооборот, как никогда ранее. Невиданную прежде общ­ность обретают дискуссии и проблематика исследований, ссылки и теоретические концепции. Это вовсе не означает, что из вновь написанных работ исчезли особен­ности, присущие той или иной национальной историографической школе, отнюдь, -просто правилом стало взаимосопоставление. То был, несомненно, новый порядок ве­щей, и от него в первую очередь выиграли "Анналы", ссылка на которых стала обя­зательной.

Пока работали внешние факторы, историческая дисциплина необычайно дина­мично росла и диверсифицировались изнутри. В 1973 г. Ле Руа Ладюри опубликовал сборник статей под заголовком "Территория историков". Эта пространственная метафора позволяла представлять историка в роли как отважного исследователя, так и завоевателя-империалиста. И действительно, распространение истории на все новые и новые объекты казалось бесконечным. В силу невозможности дать исчерпывающий

17 См.. например, резко критический обзор французской историографии: Baylin В. Braudel's Geohistory. A Reconsideration. - Journal of Economic History. 1951, № 11, p. 277-282.

В публикации сборника статей из "Анналов" важную роль сыграли два историка из Франции: Роберт Форстер и Орест Раню. Иронические, но скорее снисходительные и, в некоторых случаях, обстоятельные и тонкие интерпретации появились перед самой публикацией в США английского перевода "Средиземного моря". См.. например: Hexter J.H. Fernand Braudel and the " Monde Braudellien". - Journal of Modern History. 1972. №44, p. 480-539.


обзор приведем в качестве примера коллективный труд "Техника истории", опуб­ликованный в 1974 г. под редакцией Жака Ле Гоффа и Пьера Нора. Его авторами стали, в основном, историки поколения, которое только что захватило лидерство в специальности. Целью монографии было проиллюстрировать новые направления в истории, но - по мере возможности. Этот тщательно подготовленный издательский проект не претендовал на энциклопедизм и не предполагал стать некоей "панорамой текущего состояния исторического труда". Более того, в предисловии редакторы писали: "Сегодня область истории безгранична, и ее экспансия в тех или иных направлениях и сферах оставляет остальные области как бы под паром, а то и вообще вне игры. Мы сфокусировали свое внимание исключительно на достижениях -достижениях, ставших возможными благодаря труду многих историков, из которых лишь малая часть представлена здесь"19 . Сборник должен был "проиллюстрировать новый тип истории", а его редакторы, разумеется, с почтением поминали имена отцов-основателей - Блока, Февра и Броделя, но отказывались сковывать себя рамками ортодоксии, "какой бы открытой она ни была". Казалось, приспело время извлечь капитал из полувека новаторских поисков, но не ограничивая усилий в этих самых направлениях и далее оказывая им особое внимание. Существовало стойкое ощущение, что этот новый порядок, признав "расширение поля истории", раскроет тем самым совершенно неожиданные возможности.

Композиция трех томов "Техники истории" явилась примером этой новой програм­мы. В сборнике рассматривались такие традиционные предметы исторического ис­следования, как религия, наука, искусство, политика и экономика, и делалась попытка показать, как заново пересматривались те или иные вопросы и какой прогресс в этой области достигнут. В работе были представлены новая тематика и ранее неиссле­дованные области: от истории климата до истории праздников, от истории тела до истории кулинарии, от истории книг до истории подсознательного. Нашлось место да­же для эпистемологических размышлений о мастерстве историка: Франсуа Фюре бро­сил взгляд на квантитативную историю, а Мишель де Серто представил чрезвычайно важную статью об "историографическом процессе". Проект отличался эклектизмом, и 20 лет спустя не так легко подчас понять, что объединяет его авторов. Впрочем, стройность и целостность и не ставились во главу угла в этом многоцелевом труде.

Первоочередной задачей издания являлось ознакомление широкой аудитории с многообразным кругом интересов современных историков; напомним: это был не научный труд, а обращение группы профессиональных историков к "просвещенной" публике. Второй задачей было убедить читателя, что он является свидетелем нового начала - дебюта проекта, объединяющего воедино достижения прошлого, но стре­мящегося выйти за их рамки. В этом скрытый смысл определения "новая исто­риография", именно тогда вошедшего в оборот и стремительно получившего при­знание. Предполагалось, что "новая историография" будет открыта влияниям многих направлений (а также разнообразных официальных учреждений), притом, что некоторые из них традиционно рассматривались как чуждые традиции "Анналов". Это относилось, например, к двум статьям на политическую тематику и, в осо­бенности, к очерку Пьера Нора о "событиях", каковым как Симиан, так и Бродель отказывали в праве рассматриваться в качестве подлинно исторического предмета исследования. Разумеется, и это мы постарались показать выше, как таковая, школа "Анналов" никогда не существовала, тем не менее, "новая историография" должна была стать точкой объединения сил для еще более широкой и еще менее опре­деленной группы историков. В результате, новаторство становилось всеобщим правилом и, в определенном смысле, общим методом20.

19 Цит. по предисловию Жака Ле Гоффа и Пьера Нора к работе: Faire de I'histoire. 3 v. Paris, 1974.

2(1 Именно поэтому, вероятно, необходимо периодически и как можно чаще публиковать энциклопе­дические обзоры дисциплины, такие, как: Aujourd'hui I'histoire. Paris, 1974; Chanicr ft.. Le CnffJ.. RevelJ. La Nouvelle histoire. Paris, 1978; Dictionnaire des sciences historiques. Ed. par A. Burguiere. Paris. 1986. Кстати, n создании многих из этих томов участвовали одни и те же авторы. 72

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.