Возврат к поэзии и мистике

Гуманист по сути своей является антиинтеллектуалистом. Он более литератор, чем ученый, скорее фидеист, чем рационалист. Единству диалектики и схоластики он противопоставляет другую пару: филология — риторика. Альберт Великий не считал Платона философом из-за его языка и стиля; у гуманиста он оказывается Верховным Философом именно потому, что был поэтом.

Лефевр д'Этапль осуществляет прекрасное издание Никомаховой этики Аристотеля, но сам он склоняется к поэтам и мистикам. Его идеал — созерцательное познание. Он публикует Герметические книги в переводе Марсилио Фичино — труды Псевдо-Дионисия, созерцания францисканца Раймунда Луллия, мистиков, вроде Ришара Сен-Викторского, святой Хильдегарды

Св. Джером. Дюрер

Бингенской, Рюисброка и, наконец, Николая Кузанского, сделавшегося апостолом Ученого незнания.

Тот же Лоренцо Балла, строгий филолог, пожалуй, наиболее дисциплинированный ум из всех гуманистов Кватроченто, произносит проповедь в римской церкви доминиканцев 7 марта 1457 года в честь св. Фомы Аквинского, заявляя в ней о своих расхождениях с его методом: Многие убеждены в том, что нельзя стать богословом, не выучив правил диалектики, метафизики и всей философии. Что сказать на это? Убоюсь ли высказать, что думаю? Я восхваляю святого Фому за предельную тонкость выражений, я восхищен его прилежанием, я дивлюсь богатству, многообразию, совершенству его доктрины... Но я не так уж впечатлен так называемой метафизикой, она загромождена познаниями, коих лучше не иметь, поскольку они только мешают знанию лучших вещей. Настоящая теология для него, как и для Лефевра д'Этап-ля, — это теология св. Павла, которая говорит без философского суесловия и обмана (per philoso-phiam et iпапет fallaciam).

Философия должна скрываться в складках риторики и поэзии. Ее совершенной формой является платоновский диалог.

Показателен спор по поводу перевода Аристотеля в первой половине XV века, в котором столкнулись схоласт и гуманист.

Вокруг Аристотеля: возвращение к прекрасному слогу

Леонардо Бруни опубликовал во Флоренции новый перевод Никомаховой этики Аристотеля. Этот труд, по его словам, был необходим, поскольку старый переводчик (Роберт Гроссетест, а не Вильгельм Мёрбеке, как считалось, который работал для св. Фомы) плохо знал и греческий, и латынь, комментируя текст с ошибками и к тому же делая это варварским языком.

Кардинал Алонсо Гарсия Картахенский, епископ Бургоса и профессор Саламанкското университета, резко ему возражал.

Он отлично понимал, что спор касается формы и сущности. Для гуманистов первая являлась всем, тогда как для схоластов форма представляла собой лишь служанку мысли.

Мой ответ, — пишет Алонсо Гарсия, — таков. Хотя Леонардо проявил достаточно красноречия, он показал малую философ-

скую культуру. Алонсо обращает внимание на ошибки в передаче аристотелевских мыслей, совершенные гуманистом, стремящимся к красоте слога; он защищает старого переводчика, поясняя его намерения: Он не просто перевел книги Аристотеля с греческого на латынь, но также истолковал их со всей возможной истинностью. Если бы он того хотел, то от него не ускользнули бы ни величайшая элегантность, ни прекраснейшие украшения... Однако старый толкователь стремился в первую очередь к философской истине и не хотел избытка прикрас, дабы избежать ошибок, в которые впал новейший интерпретатор. Тот прекрасно видел, что латинский язык не смеет надеяться на равное с греческим богатство выражений.

Он дает гуманисту урок исторической филологии: Латинский язык не переставал заимствовать не только у греков, но также у варварских народов, у всех племен земных. Так, он впоследствии обогатился галльскими и германскими словами. Не лучше ли воспользоваться кратким и точным эквивалентом народного языка, чем обращаться к долгим периодам классической латыни?

Тот же отклик и у схоласта Джона Майра, которого раздражают насмешки эразмистов и фабристов над варварством готики: Наука не нуждается в прекраснословии.

Конечно, схоластическая латынь умирала и служила она для выражения окаменевшей науки. Национальным языкам принадлежало будущее, они отвоевывали свое высокое место, и гуманисты им в этом помогали. Но латынь гуманистов окончательно сделала из нее мертвый язык. У науки был отнят единственный международный язык, которым она могла пользоваться, помимо цифр и формул. Она сделалась сокровищем без употребления в руках элиты.

Гуманист-аристократ

Гуманист представляет собой аристократа. Хотя интеллектуал Средних веков, в конце концов, предал свое призвание труженика науки, сделал он это, отрекаясь от собственной натуры. Гуманист же с самого начала притязает на гениальность, даже если сам он корпит над текстами, а его красноречие полито потом. Он

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: