ИБН АЛЬ-АРАБИ - ВЕЛИЧАЙШИЙ ШЕЙХ 9 глава

Как и большинство суфийских книг, "Мудрость озарения", по словам Сухраварди, была написана в ответ на настойчивые просьбы его друзей. Философия существовала всегда, и в мире всегда можно было найти истинного философа. Разница между древними и современными философами заключается в способе доказательств. Аристотель был великим учителем, но на него оказали влияние его предшественники, среди которых были Гермес, Эскулап и многие другие. В зависимости от достижений этих людей их можно было бы разделить на группы, каждая из которых отличается своей степенью равновесия между интеллектом, созерцанием, верой И т.д. Значение философа столь велико, что если удается обнаружить полностью сбалансированного человека из их числа, то его следует считать представителем Бога на земле. Человек, занимающийся тайной философией, всегда выше схоласта. Среди людей всегда можно было найти великого теософа. Философ, занимающийся умозрительными построениями, не имеет право на руководство. Имеется в виду необязательно политическое руководство, но если один и тот же человек наделен и мудростью и внешней властью, наступает период озарения. Однако благодаря своим дарованиям философ может обладать властью над миром, оставаясь при этом неизвестным.

Лучше всего, когда философ совмещает проницательность с внешним опытом; одностороннее развитие приносит меньше пользы. Никто не сможет получить никакой пользы от изучения суфизма, если не освободится от ментальных привычек и власти формалистической философии. Такие неразвитые люди способны лишь на то, чтобы обивать пороги обычных философов. Дальнейшее развитие суфия зависит от совершенствования им определенных восприятий. В определенной степени это эквивалентно схоластическому методу, где приобретение опыта и постижение новых идей зависит от усвоения определенных концепций. Человека нельзя считать реальным философом, если он не следует этому суфийскому методу.

Древние учения Египта и Греции непосредственно связаны с суфизмом, поэтому их изложение, конечно, должно было находиться в правильном отношении и взаимосвязи с опытом, т. е. с развитием суфийских восприятий. Терминология иллюминатов говорит о том, что эта теория охватывает собой древнюю мудрость семитов и персов, доказывая тем самым внутреннее единство "совершенной" философии на теоретическом и практическом уровне.

Конечно, в формальном схоластицизме разница между интеллектом и вдохновением столь велика, что плохо информированному читателю сначала трудно будет понять, что эта школа считает их противопоставлением недопустимым, если человек хочет достичь истины. Именно поэтому суфии считают понимание этой идеи необходимым.

ВЫСШИЙ ЗАКОН

Три вещи говорят об истинном благородстве: если не теряешь стойкости, не сопротивляясь трудностям, если восхваляешь, не считая себя при этом благородным, и если даешь прежде, чем тебя просят об этом.
(Ма'руф Кархи)

Одним из наиболее интересных образцов западной суфийской литературы является большая поэма ("Касыда"), написанная 100 пет назад путешественником сэром Ричардом Бартоном, который и сам был суфием, после его возвращения из Мекки. "Поэма о высшем законе" Бартона, изданная малым тиражом, вызвала к себе большой интерес. Даже леди Бартон, не очень симпатизировавшая неортодоксальным убеждениям своего мужа, признавалась, что читала ее много раз и "каждый раз плакала, а сейчас она воздействует на меня даже больше; он прятал ее от меня из-за ее сильного влияния на меня". Несомненно, что поэма является действительно сильным произведением, проникнутым суфийскими идеями.

В предисловии к "Касыде" Бартон называет себя "переводчиком", приписывая авторство некоему Хаджи Абду аль-Йазли. Он резюмирует это следующим образом:

"Поэму назвали "Высший знак", исходя из следующих соображений:
Автор заявляет, что счастье и страдание равномерно распределено в мире.
Не забывая о других людях, он считает самосовершенствование человека единственной подлинной целью его жизни.

Он выдвигает идею о том, что любовь, взаимопонимание и "божественный дар сострадания" могут доставить человеку высшую радость. Он призывает временно отказаться от суждений и с осторожностью относиться к "фактам, являющимися наихудшими из суеверий".

Хотя на первый взгляд он кажется разрушителем, в конечном итоге оказывается, что он занимается подлинно восстановительной деятельностью".

"Касыду" мог написать только поклонник Омара Хайама", - заявил Джустин Хантли Маккарти. Однако леди Бартон сообщает, что она была написана за 8 лет до того, как Фитцджеральд познакомил Бартона, Суинберна и Росетти с Хайамом. Объединяет этих двух поэтов, конечно, то, что оба они были суфиями.

Несмотря на то, что было издано всего несколько сот экземпляров, леди Бартон включила "Касыду" ("Звон верблюжьего колокольчика") в биографию "величайшего ориенталиста", который жил в Англии и которым она пренебрегала. В результате это произведение приобрело широкую известность, а его скрытый смысл должен был оказать большое влияние на тех, кто изучал его. Суммируя это, Изабель Бартон показывает, как основные принципы суфийского мышления могут воздействовать даже на убеждения христиан, без всяких симпатий относящихся к идеям автора:

"Необыкновенная сила этой антихристианской, пантеистической поэмы оказывает влияние на сущность и судьбу человека. Немного можно привести примеров того, как богатство восточного учения было передано в таком небольшом произведении".

Задача Бартона заключалась в том, чтобы с суфийских позиций прокомментировать в стихах западные методы мышления, а также современные теории и философские системы. Более того, подобно Хайаму, он задавал вопросы, на которые не давал определенных ответов. Этой техникой пользуются суфийские учителя, задавая вопросы и наблюдая, станут ли его слушатели искать ответы на них. Это суфийское послание предназначалось и для западных мыслителей и было даже признано, что оно являлось смыслом жизни Бартона, о которой один из энтузиастов писал следующее: "..я считаю "Звон верблюжьего колокольчика" смыслом его жизни. Трудно судить о чем-либо, основываясь на первых восторгах, но я думаю, что эту поэму можно поставить рядом с величайшими поэтическими произведениями Востока и даже впереди большинства из них".

Это большое стихотворение занимает 20 страниц печатного текста, а комментарий Бартона о воображаемом Хаджи, которому он приписывает ее авторство, еще длиннее. В своих заметках Бартон пользуется методом суфийских учителей, и это является частью той его работы, которая совершенно ясно показывает, что он прошел курс суфийской подготовки под руководством учителя. Нет почти никаких сомнений в том, что Бартон пытался передать суфийское учение на Запад. В этом смысле его следует считать частью непрерывного процесса - взаимного обмена между Востоком и Западом, который является предметом исследования нашей книги.

В суфизме Бартон видел систему, применимую к ложным убеждениям людей, "которая примирит их противоречия, которая может показать им, что является истинным, а что ложным, она объединит религию прошлого, поможет понять настоящее и обеспечит непрерывное развитие в будущем". Это должно происходить с помощью процесса, который является "вовсе не негативным и разделительным, а наоборот - чрезвычайно конструктивным и позитивным". Как и все суфии, он часто подходит к решению того или иного вопроса с разных точек зрения, а потом переходит к другому, предоставляя читателю самостоятельно искать ответ. Применение этого метода объясняется тем, что суфием можно стать, только пройдя и через подготовку под руководством мастера и занимаясь работой над собой ('амал-и-нафе).

Кроме всего прочего, Бартон, творивший в то время, когда наука и мышление выражали бурный восторг по поводу собственного существования, утверждал, что "существуют вещи, неуловимые для неразвитого человеческого разума или инстинкта, а интеллект во всем прислушивается только к самому себе. Следовательно, мы не обязаны верить (или пытаться поверить) тому, что противоречит или не соответствует интеллекту".
"Касыда" начинается с описания ночной пустыни и каравана паломников, направляющегося в Мекку:

"Час близок, бледная луна
над темной ночью скоро воссияет,
В ее короне - блеск звезды, она -
На троне, сотканном из света, восседает..."

Ночью путешественники испытывают различные чувства, и Бартон покидает караван паломников (сменяющих друг друга неразвитых людей). Он идет по другой дороге - по пути суфиев.

"О, юности друзья, прощайте,
Кто знает, встретимся ли снова?
Знакомых прежних встретить не мечтайте,
Здесь годы делают из одного другого...
Исчезните из жизни, как исчезнет
Вдали звон колокольчика верблюда".

Далее в поэме говорится о бесконечных вопросах, задаваемых людьми, и невероятных страхах, овладевающих ими. Он цитирует суфийского поэта Хафиза ("Певца любви и вина") и Хайама, который

"прогнал бы дряхлый и бесплодный разум
и сделал бы женой позу младую".

Углубляя свои исследования типично суфийским методом, он показывает, что за системой их образов скрыто нечто более глубокое:

"...глупцами были те, кто
всем его словам поверил!"

Он приводит слова одного суфия, заявившего, что каждый, кто Знает, что он имеет душу, имеет право спрашивать о ней, и показывает, что подчас за кажущимся пессимизмом суфия скрыто нечто иное, а именно - обличение бессмысленного эгоизма:

"Ну вот и все, ведь рождены мы,
Чтоб порыдать и умереть!"
Так говорит поэт бездумный,
Привыкший только на себя смотреть".

Суфийский путь приводит Бартона к Иисусу. Он сожалел о наших бедах и нашем грехе; почему человеку хоть краем глаза не позволяют увидеть рай? Почему уши наши ничего не могут услышать о блаженстве Царствия Небесного, а глаза не могут увидеть его? Бартон сопоставляет с Христом суфийского мученика Мансура Халладжа, публично казненного силами тирании, и цитирует его слова:

"Я - истина! Я - истина... Во мне скрыт микрокосм".

Халладж был мудр, но те, кто бросал в него камнями, были мудрее.

Есть, пить и наслаждаться совсем неплохо, но это еще не говорит о какой-либо разнице между человеком и свиньей, так как она может делать то же самое. Аскет, являющийся в сущности фанатиком, отвечает Бартону, обходящему землю, что он уверен, что грядущая жизнь заменит ему эту юдоль печалей. Он мудрее самого Моисея (не думавшего о будущих наградах и наказаниях) и говорит о будущем, не зная прошлого и считая настоящее просто иллюзией. Нашему суфию совсем не нравится этот человек:

"Что ты знаешь о жизни, человек, ведь дано тебе
всего лишь пройти путь от колыбели до могилы.
Ты болтаешь чепуху о грядущей жизни и с радостью
будешь бредить о небесах и преисподней".

Хотя суфии считают, что представления о собственной значимости в некотором смысле могут быть необходимыми, их следует использовать должным образом - иначе человек становится бесполезным, несмотря на то, что другие бесполезные люди не будут считать его таким.

"Мир стар, а искусство твое молодо,
Мир велик, а умеешь ты мало;
О, ничтожная частица, не считай себя началом
и концом всего!"

В тех строках поэмы, которые следуют за этим увещеванием, исследуется противоречивость размышлений человека о жизни и особенно о печали, обычно сопутствующей им. Бартон приводит примеры из индуизма, буддизма и религии древних египтян, где творец рассматривается как огромное человеческое существо, гончар или ткач, имеющий дело с чувствами человека. Привычными терминами невозможно описать способ, с помощью которого божество работает или как бы "планирует" что-либо:

"О, человек, перестань плакать, горевать и стонать,
порадуйся солнечному свету;
Мы танцуем на краю ледяного обрыва смерти, но разве
от этого в нашем танце меньше радости?"

Используя высказывания древних учителей, этот английский суфий показывает, что обычный жизненный опыт ничему не может научить. Приводятся цитаты из Будды и Конфуция, и созданный человеком Бог снова подвергается нападкам. Теперь объектом критики суфийского любителя вина становится скромный аскет, обычный религиозный человек, который просто утверждает, что предпочитает называть "Создателя" Богом. Непостоянное и невечное создание не может измерить безграничные глубины Могущества с помощью "куска веревки". Суфизм довольно сильно напоминает агностицизм, в котором иногда обвиняли суфиев. Истину же следует искать именно здесь, в узком коридоре между верой и неверием.

Детские страхи заблудшего человечества заставляют людей искать некоего надежного Бога, создавать его в своем воображении и, наконец, поклоняться Закону, чтобы потом нарушать его. В той или иной форме мы встречаемся с мрачным брахманом в Индии, халдейским астрологом, зороастрийским дуалистом или иудейским Иеговой - "Адонаем или Элохимом, Богом поражающим, человеком Войны". Не уделяя большого внимания греческим богам, прекрасным, но непостоянным человеческим качествам, он приходит к Одину северных народов. Рассматривая религию как эволюционную человеческую деятельность, Бартон наблюдает за смертью великого Пана; его место занимает Назорей:

"...поклоняющийся таинственному Богу, единичность которого является тройственностью, а тройственность - единичностью". (Слово "тайный" имеет отношение к суфийскому использованию трехбуквенных корней. Слова "тройственность которого является единством" подразумевают собой три буквы АХД, из которых состоит арабское слово "единство"). Затем, безусловно, следует жалкая вера в первородный грех.
После христианства наступает очередь Ислама. Поджарый араб, питающийся ящерицами, покоряет страну Чаши Джамшида, и идиллические традиции персидской старины исчезают. Это удел организованных религий:

"...они возникали, воцарялись, боролись, а потом исчезали, подобно тому, как разрастается и исчезает в мире звук колокольчика верблюда".

Ни добро, ни зло не поддаются обычным способам оценки. Бартон говорит об этом, опуская традиционный суфийский вывод о том, что истинное значение того или иного явления суфий может постичь лишь с помощью своего внутреннего сознания. Попытки выразить это словами создают впечатление о разрушительности этого процесса. Но Бартон пишет, находясь в состоянии суфийского опьянения, и в данном случае обращается только к суфиям. Он указывает на то, что добром человек считает то, что ему нравится, а злом то, что приносит ему вред. Эти понятия изменяются в зависимости от места, времени и людей. Любой порок могли назвать достоинством, любую добродетель - грехом или преступлением.

Добро и Зло переплетаются друг с другом, и только Хидр (совершенный суфий) может знать, где начинается одно и кончается другое.

Резкой критике подвергаются буквалисты, считающие, что идеальными люди были в глубокой древности, причем здесь Бартон использует современную ему науку об эволюции. До появления человека на земле царили муки и страдания. Примитивные животные пожирали друг друга. До этого земля либо пылала от пожара, либо застывала от холода, солнце было вращающейся огненной сферой, а луна представляла собой остатки того, что некогда было миром. Древнего человека можно было назвать как угодно, но только не совершенным:

"Лучшая его одежда - косматая шкура,
самый совершенный
инструмент - кусок камня;
Самый тонкий узор - татуированная кожа и дыры
для подвешивания костей;
Он дрался за женщину как за еду, когда майское солнце
пробуждало в нем желание;
Возделывание стало любовью, когда в его душе
зажегся огонь воображения".

Этот примитивный человек учился строить у бобров и муравьев и, только научившись добывать огонь, превратился из царя зверей в царя людей. "Сознание появилось тогда, когда человек избавился от шерсти, хвоста и торчащих ушей".

Человек все еще не избавился от качеств, присущих животным, и это проявляется в отношении людей друг к другу. Отрицая свою историю, человечество не может принять объяснений, основанных на буквальном понимании сказок и притч.

Но если традиция ложна, то что же истинно? Истина не имеет ничего общего с нашими представлениями о ней, которые зависят от характера человека и являются слишком непостоянными. Бартон поясняет это в своем комментарии к поэме "Хаджи": "Если восприятия человека действуют должным образом, они позволяют ему воспринимать объективную истину, являющуюся всеобъемлющей, в то время как мысли и чувства, а также влияние морального фактора или же "средней доли" френологов позволяют воспринимать лишь субъективную истину, которая всегда является ограниченной и индивидуальной".

Объективная истина является целью суфия, и Бартон подталкивает своих читателей именно к осознанию необходимости ее поисков.

Все примитивные теории и повторяющие друг друга наблюдения не представляют никакой ценности. Бартон обращается к священникам, призывая их крестить мертвых, следуя цитате из послания Павла (1-е послание к коринфянам, XV, 29): "Что же делают крестящиеся для мертвых, если мертвые совсем не воскресают? Зачем же они тогда крестятся для мертвых?"

Истину невозможно найти с помощью тех средств, которые обычно используются для ее поисков:

"Да, Истина может быть Здесь, но ее нет, люди должны
искать и находить ее Там,
Но где это "там", ни ты не знаешь, ни я;
об этом, наверное,
и сама земля ничего не знает".

Настоящая борьба за обретение истины подчас выражается в отказе от всякой борьбы вообще. Это суфийский парадокс, который нашел отражение в следующих строках:

"Довольно думать о существовании Истины,
посидим лучше
среди цветущих роз;
Конечно, он не знает, как узнать того, кто знает,
не знает он и того, как избавиться от знаний".

Суфийский подход к смыслу самой религии кажется обычному человеку слишком странным. Подобно прежним мастерам, Бартон подходит к этому с помощью кажущегося парадокса. Он говорит, что вся религия одновременно является и ложной и истинной. "Истина - это разбитое на мириады кусков зеркало, но каждый считает свой маленький кусочек целым зеркалом". То, что неразвитый человек принимает за истинную веру, часто является столь безжизненным и застывшим, что его идеал ничем не отличается от обусловленности. Эта ложная вера сильна, а почему? Да потому, что человек никак не может расстаться со своими глупыми фантазиями, и это будет продолжаться до тех пор, пока более мудрый человек не покажет, чего стоят его юношеские иллюзии". Эти слова в точности воспроизводят мысль Руми, который спрашивает, когда же слушатель перестанет мечтать о сладостях детства.

Однако вернемся к нашему разговору. После того, как Бартон отвергает привычное учение о душе, фанатик начинает обвинять его в приверженности к материализму, считая, что этот суфий защищает его:

"Тьфу! - сказал Захид (отшельник). -
Нам хорошо знакомо учение этой ненавистной школы,
Которая превращает человека в автомат, разум его -
в секрецию, а душу - в пустые слова".

Бартон уделяет ему мало внимания. Человек становится последователем той или иной веры в зависимости от места рождения, ибо знакомая обычным людям религия формируется под влиянием внешних условий. Автор снова сталкивает между собой представителей разных религий; индиец презирает француза, мусульманин кричит о политеизме, буддист называет конфуцианца собакой, татарин заявляет, что забота о будущих состояниях отвлекает человека от его обязанностей по отношению к миру. Вступает в разговор и суфий:

"Все вы правы и все вы неправы", - o слышим мы слова
беспечного суфия, -
Ибо каждый из нас считает свою тусклую пампу
светом яркого солнца.

Подлинным врагом человека является его неосведомленность о собственном невежестве. Он должен искать истину правильным способом, и сердце его должно радоваться, "...отказавшись от "Почему" и занявшись поисками "Как".
Не находя отклика у современников и поэтому вглядываясь в будущее, Бартон говорит себе, что его послание предназначено для тех дней, когда среди людей поселится мудрость и, "может быть, люди откликнутся на отголосок голоса, который долго заставляли молчать".

"Отправляйся в путь с ясным лицом и не бойся
рассказывать простую историю о том,
Как шумит ветер в пустыне и как звенит
колокольчик на шее у верблюда".

Перевод и адаптация "Даров", осуществленная Вильберфорсом Кларком, по силе суфийского влияния не уступали "Касыде" Бартона, опубликованной 60 лет назад. Работы Кларка и Бартона достаточно ясно показали, что дервишеская философия отличалась от того, что думали о ней на Западе в то время, и подготовили почву для дальнейшего исследования если не суфийской практики, то, по крайней мере, суфийских идей. Установив связь суфийской мысли с современными западными настроениями, Бартон дал возможность мыслящим людям Запада воспринять важнейшие суфийские концепции. Впоследствии Картрайт написал столь же важную книгу в форме псевдовосточного романа, в которой было дано описание некоторых подлинных суфийских переживаний.

Поскольку на Западе теоретико-практическая система суфизма полностью применялась не часто, к тому же вследствие предвзятого отношения к ней или различий в мышлении до недавнего времени казалось маловероятным, что она сможет "прижиться" даже там, где в ней крайне нуждаются. Поэтому надо полагать, что непереводных суфийских произведений на западных языках существует немного. Восточные учебные пособия изобилуют поэтическими и религиозными терминами, но практическую часть учения передает учитель, основная функция которого в том и заключается, чтобы быть учителем и жить среди своих учеников, Картрайт сделал очень полезное дело, описав свои впечатления, полученные в подобной школе.

"Мистическая роза из королевского сада" вышла в свет в 1889г. На первый взгляд она кажется плодом воображения. Ее автором был дипломат сэр Фэйрфакс Л. Картрайт. В 1925 г. эта книга, содержащая два важнейших источника суфийского опыта для тех, кто способен понять ее, была переиздана. Та ее часть, в которой приводятся рассказы, предназначена для того, чтобы мгновенно уничтожить завесу, отделяющую обычное мышление о, внутренних поисков ума. Во второй части содержатся описания внутренних переживаний, число которых ограничено и которые представляют собой различные стадии осознания человеком возможности достижения некоего высшего элемента, которая появляется прежде, чем он сумеет использовать это восприятие.
Как и Бартон, сэр Фэйрфакс посчитал необходимым в предисловии к первому изданию приписать авторство этой книги человеку с Востока - "шейху Хаджи Ибрахиму из Кербелы". Он использовал восточные образы и окружающую обстановку, так как все это годится для проекции суфийских идей через овеществление содержания. Подобно притче, с которой начинается наша книга, такой метод изложения помогает читателю отделиться от ассоциаций и до некоторой степени пережить ту реальность, которую автор пытается донести до его сознания. В действительности он не начинает воображать себя дервишем или восточным правителем. В этом случае он может спокойно рассматривать эти идеи теоретически и даже более того, но он отверг бы их, если бы они были предложены ему в привычной для него форме.

Эта книга не может заменить собой суфийский опыт, но она содержит материал, вполне пригодный для западного ума, пытающегося уловить способ мышления, который в его собственной культурной среде лишен многих важных компонентов. Картрайт отвергает многие привычные представления, в том числе и идею о том, что экстатические переживания это и есть суфизм или же подлинный мистицизм:

"Подавленный человек ищет утешения в опьянении, но опьянение может быть вызвано и хорошим вином и плохим. Хорошее вино помогает ему достичь физического экстаза и заставит забыть о подавленности, а плохое вино еще более усугубит его положение. То же самое можно сказать и о душевном вине: чистое вино помогает ученику достичь ступени подлинного созерцания истины, но если в нем есть примеси, оно отбросит его назад и лишит его даже того, чем он уже владел".

В книге Картрайта по-новому выражена аллегория алхимии, описанная в традиционной суфийской сказке, рассказывающей о великой работе по превращению. В этой книге вообще много аллегорий, а одной из лучших является западный вариант "Сказки пустыни", которая ничего не теряет по сравнению с оригиналом в обработке Картрайта.
"Журчащий ручей достиг пустыни и понял, что не сможет пересечь ее. Вода все быстрее и быстрее исчезала в зыбучих песках. Ручей сказал вслух: "Моя цель в том, чтобы ересечь пустыню, но я не знаю, как это сделать".

Это патетическая ситуация ученика, который нуждается в учителе, но не знает, кому довериться.

Голос пустыни ответил ему на тайном языке природы:

"Ты можешь перебраться через пески так же, как это делает ветер".

"Но каждый раз, когда я пытался это сделать, меня поглощал песок, и даже если я бросался на него, я проходил очень немного".

"Ветер не бросается на песок". "Но ветер может летать, а я не могу". "Ты ничего не понял, ведь пытаться лететь самому бессмысленно. Позволь ветру перенести себя через пески".

"Но как я могу это сделать?" "Позволь ему поглотить тебя".

Ручей возразил пустыне, сказав, что не желает терять свою индивидуальность, согласившись на это. Ведь если это случится, он может совсем исчезнуть.

Пустыня сказала, что его рассуждения подчиняются законам логики, но не имеют ничего общего с реальностью. Ветер, поглотивший влагу, переносит ее через пустыню, а потом позволяет ей выпадать в виде дождя, который, в свою очередь, опять станет ручьем.

Ручей спросил, как можно убедиться в том, что это правда.

"Это действительно так, и ты должен поверить этому, иначе песок засосет тебя, и через несколько лет ты превратишься в болото".

"Но если это так, останусь я таким же ручьем, как и сейчас?"

"Ты в любом случае не сможешь остаться таким же. У тебя нет выбора, это только кажется, что он есть. Ветер перенесет лучшую твою часть - сущность. Когда ты снова станешь ручьем и побежишь по горам, которые находятся за пустыней, люди могут называть тебя другим именем, но сам ты будешь знать, что ты остался тем же. Сейчас ты называешь себя какой-то речкой только потому, что ты и сам не знаешь, какая именно часть тела является твоей сущностью".

Итак, ручей пересек пустыню на плечах доброго ветра, который медленно и осторожно поднял его вверх, а потом мягко опустил на вершине горы в далекой стране. Ручей сказал: "Теперь я познал свою истинную сущность".

Но у ручья остался один вопрос, который он задал вслух, когда снова отправился в путь: "Почему я сам не смог дойти до этого, почему пустыня должна была подсказать мне? Что произошло, если бы я не послушался ее?"

Вдруг к ручью обратился тоненький голос. Он доносился со стороны одной из песчинок: "Об этом знает только пустыня, потому что она уже видела это, более того, она простирается от реки и до гор. Пустыня является связующим звеном между ними и, как все остальное, выполняет свои функции. На песке пустыни записано, как ручей жизни должен продолжить свое путешествие".

КНИГА ДЕРВИШЕЙ

Если тебе еще не знакомы эти состояния, пройди мимо, не присоединяйся к невежественной фальши безбожников... ибо никто из них не знает тайн пути.
(Шабистари. "Тайный сад", перевод Джонсона-Паши)

Если и существует классическое учебное пособие для дервишей, то это, несомненно, книга "Дары (глубокого) знания" (Авариф аль-Ма' ариф), написанная в XIII в. и изучаемая членами всех орденов. Ее автор, шейх Шахабуддин Сухраварди (1145 - 1235), осуществлял контроль за слиянием теории, ритуалов и практики, которое происходило в его время, был основателем обучающих школ, близких к дворам владык Персии и Индии, и шейх-уль-ма-шейхом суфиев Багдада.

Эта книга представляет для нас интерес потому, что она описывает внешние и ранние стадии привлекательности дервишества и содержит важнейший материал, имеющий отношение к идеологии и практической деятельности этих мистиков, а также из-за личности подполковника Вильберфорса Кларка. Он сам был дервишем, являясь, скорее всего, членом Ордена Сухраварди. Он впервые перевел большую часть "Даров" и опубликовал ее в 1891 г. Он был также первым переводчиком на английский язык "Бустана" Саади, "Книги об Александре" Низами и стихов Хафиза и являлся достойным продолжателем традиций таких известных интерпретаторов суфизма, как Раймунд Дуллий.

В целом деятельность Кларка считалась попыткой познакомить английского читателя, считавшего дервишей душевнобольными и кровожадными фанатиками, с образом мышления дервишей. Дервишей можно было встретить в Судане. Их считали чуть ли не дикарями. Еще дервиши обитали в Турции, но туда, конечно, было слишком уж далеко добираться. Кларк сделал оригинальный текст более совершенным, снабдив его цитатами из произведений сэра Вильяма Джонса, Малькольма, "Тайного сада" Шабистари, "Дервишей" Брауна и других доступных материалов. Он отмечал, что поэт Эмерсон и другие неправильно переводили их и не поняли великого Хафиза. Он опубликовал отдельные выдержки из произведений Хафиза, доказывающие ошибочность ранних переводов, сделав это в интересах дервишей, а не для того, чтобы укрепить свой научный авторитет.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: