Сделай Сам Свою Работу на 5

В издательстве «Лотаць» и «Звезды гор» вышли из печати 39 глава





Теперь значительный трудовой накал проявила Драудзинь. Она перевела «Братство» (правда, я всю осень усердно работал над корректурой), заканчивает переводить вторую часть «Писем Елены Рерих». Разумеется, она совершенствуется в смысле стиля. У неё – внутреннее тонкое понимание Учения, и это – весьма редкий дар, который помогает и при переводе. Она выписала из Учения многие темы, которые теперь переписаны на машинке, за эти годы она свершила большую работу, единственно, она руководствовалась несовершенным индексом и поэтому научной скрупулёзности местами не хватает. Мой добрый друг, с ней часто встречаюсь, и между нами неизменно самое сердечное взаимопонимание и сотрудничество. Она своим материнским сердцем дарила душевное тепло и оказывала практическую помощь многим членам Общества. Скольких изголодавшихся духом она накормила! Ныне у неё есть маленькая группа «молодых», которые действительно жаждут Учения, там и своеобразный, светлый дух – Алиса Эка, душа которой пришла с Востока, из мира йоги, и в которой живёт чувство преданности, – интересно будет наблюдать, как устремится эволюция сознания этой девушки. Она переписала на машинке вторую часть книги «Листов Сада Мории», корректуре которой я посвятил столько времени. У нас переведены и другие книги Учения, но работа сделана неумело, так что надо бы основательно поправить. Но где же взять время? И в Обществе нет человека, чьему пониманию литературного стиля можно было бы полностью доверять. Но абсолютно необходимая работа не ждёт. К тому же моих рук дожидаются и мои собственные работы. Мой труд о Граале, хотя и медленно, всё же подвинулся вперёд. Неустанно я собирал материалы и, как мозаику, вкладывал в свою работу. Нужно ещё и ещё дополнять и шлифовать. Это ведь только <первый> том – тема в научном освещении. Ещё нужно создавать образ Братства в эзотерическом аспекте. Это я уже начал ряд лет назад, но всё ещё ничего не сформировано. Потому и моё сердце часто кровоточит и кричит, когда опять и опять приходится напрасно тратить энергию и время. Потому и самая горячая моя молитва: «Помоги не пройти мимо Труда Твоего!» Часто так болит каждый минувший час. Что же я скажу своим Руководителям, когда они спросят, а спросят весьма и весьма скоро, что же я сделал хорошего за все эти годы для Общего Блага и для Будущего? Не придётся ли мне сильно краснеть от стыда? Единственное, что нового я создал, – это очерк об Аспазии и Перикле. В своё время меня так захватил образ Аспазии из Милета, хотел его очистить от пыли и грязи, которыми «одарили» её хулители. И наконец её Лик возник предо мной в синих милых сумерках истории как неземной образ Божественной Мудрости – Диотимы[178]. Недавно с великим энтузиазмом начал собирать материалы: тематику Учения для детской книги, но напряжённая работа в библиотеке заставила пока это отложить. Да, в библиотеке я проработал двадцать шесть с половиной лет, получаю даже «пенсию», и ныне, по воле нового руководства, переустраивающего всё по московскому образцу, согласно мартовскому приказу, мне надлежало бы перейти в другое помещение, туда, где, конечно же, властвуют порядки, больше схожие с фабричными. Пока учли мою просьбу и оставили ещё здесь до начала мая, для завершения отдела классиков. Но надеюсь, что и тогда будет для меня какая-то Помощь. Ибо здесь всё же у меня есть возможность, при всём рабочем накале, иметь и какие-то творческие моменты. В других стандартизированных отделах теперь господствует великое бессердечие и холодный, нормативный темп труда. Часто теперь ощущаю, после долгих трудов, что ныне я с радостью простился бы с библиотекой. Ибо теперь, во втором, интенсивно-напряжённом периоде моей жизни, всей кровью сердца переживаю огромную потребность посвятить себя единственному труду, которому я наиболее, наисущественнейше, наисвященнейше нужен: делу Учения, делу Общества. Духовная культура загнана в подполье, всеми силами необходимо её будить, строить, созидать. Молодых, жаждущих сознаний немало. Чувствую, что в великом русском народе, истинно, много огненных, будущных сознаний, которые ещё следует поднимать, прояснять, которые ждут своего часа озарения. Эти души обладают героическим, самоотверженным звучанием, готовностью гореть и служить. Особенно – среди молодёжи. В Ригу приехали сотни тысяч русских, и всё же по ним ещё трудно судить, ведь большинство из них – искатели приключений и корысти. Кто знает, в каких уголках России, в каких селениях и хижинах тлеет тайный, жаждущий, священный огонь? Когда же придут Великие Лученосцы, Великие Друзья народа, Великие Учителя народа, которые подойдут к каждому сознанию, как к своему, со священнейшим камертоном, им присущим, и когда же сердце истинно затрепещет и воспламенится и будет гореть небывалым озарением и энтузиазмом служения? Когда же придут Те, Кто даст тон нового звучания сознанию Великого народа – одухотворённого, полного человечности и братства, священной культуры?







Мой милый друг, Гаральд, с которым вместе мы обдумывали и несли ответственность за все дела, с которым я часто встречаюсь и делюсь сокровеннейшими мечтами, он тоже – как возрождённый. Особенно этой зимой стал гармоничным и нежным. Время больших взрывов и нервности давно прошло. Кое-что иногда бывало, но после мы понимали друг друга ещё глубже. Его чрезвычайный темперамент столь импульсивен, что, конечно, его иногда трудно удержать в границах. Я чувствую его Ясную Сущность, люблю его Преданную Душу. Да будет над ним всегда Благословение! По его инициативе ныне у нас есть группа на квартире у Якобсонов, кроме нас, приходят ещё Драудзинь, чета Пормалис, сам Гаральд пригласил Валковского – это одно уже указывает, в направлении какого удивительного терпения и дружелюбия развился его дух. В этой группе царствует дух великой динамичности, огненные Слова Учения чередуются со звучанием сфер «Парсифаля» и «Ave Maria». Развиваются и Якобсоны. Чуткой душой является г-жа Пормалис, с которой у нас большая дружба. Она пришла, по моему приглашению, осенью 44-го года в качестве моей помощницы в библиотеку, но, по причине большой культурности, её у меня забрали, направив на другие работы. Также в библиотеку, позванные мною, пришли и другие друзья: Якобсоны, Вернер, Пейль. Межапарк – истинная колония приверженцев Учения. Ко мне приходят и молодые одухотворённые друзья Присёлковы, милые люди, особенно уважаю жену; затем – виртуоз музыки Качалов с женой-искусствоведом[179]; ещё – Лицис-Рекстынь, которой я бескрайне благодарен, что она спасла картины и книги. Судьба её тяжка, муж в переходное время пропал в Курземе, приёмный сын вернулся из Германии, его ищет НКВД и т. д., саму её недавно уволили из Передвижного театра, ибо по причине слабого сердца не могла переносить поездок и богемы. Трогает её детская преданность и доверие. Встречаюсь ещё с г-жой Крауклис, Валентиной <Арефьевой>, иногда – с четой Лиепа и с другими. Удивительно и приподнято отпраздновали мы в этом году День Учителя. Днём я был у Екатерины, а вечером собрались у меня. Эти напряжённые часы высшего духовного благоговения незабываемы. Я радуюсь Дружбе и Единению – этому божественному Дару. Так хотелось бы его умножить, так хотелось бы, чтобы сердца в гармонии устремлялись в великом пути Служения.

За последний месяц я пережил небывалое внутреннее напряжение. Физически временами я был как бы сломленным, каждая клетка тела болела и дрожала. Возможно, были и космические причины. А потом были мгновения радости и восторга. И опять – тишина. Хочу войти по-деловому в ритм труда, хочу использовать каждое мгновение. Бывают тяжкие минуты, но самое трудное – остановиться, бездействовать. Энергия должна вечно лучиться напряжением. Только это – жизнь.

 

28 июня. Суббота

Сегодня утром Драудзинь уехала в Москву. По нашему заданию, с нашими благословениями. С поездкой в Москву мы, быть может, запоздали, но до сих пор не было пути туда. Ведь главной задачей Риги до сих пор было: давать Учение, быть проводником Учения, и особенно – для русского народа. В советское время здесь с Учением познакомились только несколько офицеров из России. Затем – родственница Осташовой в Москве, и ещё недавно инженер Вискунов с несколькими друзьями. Он пишет в Ригу символическим языком о той радости, которую ему даёт Учение. И затем в начале июня в Москве был наш Качалов, отличный пианист-виртуоз, правда, ещё не выкристаллизовавшийся, но романтичный и пылкий последователь Учения. Ему ещё предстоит найти себя, ибо его композиции только в зачатке. Также нужна ему соизмеримая практическая деятельность. Его жена заканчивает ныне факультет искусствоведения – за два года! Она – живописец и тоже следует путём Учения. Оказалось, что обе тётки Качалова в Москве – старые теософки. Для него самого это было неожиданностью. И через них он познакомился с бывшим руководителем теософской ложи Буткевич <?> и другими. Есть <у них> какая-то <дама>, которая слышит голос и записывает культурные, нравственные наставления. Эти дамы очень заинтересовались книгами Учения. И особенно в восторге от того, что в Риге на русском языке вышла «Тайная Доктрина», колоссальный труд, над которым когда-то работала комиссия, но не управилась, и теперь перевела русская женщина, о которой они ничего не знали. Они рассказывали также о том, что относительно политических событий полагаются на Высшую Волю, но чувствуют, что именно теперь назрело время для чего-то величественного и нового, для какого-то духовного открытия или переворота. Истинно, мироздание опять окутано неким напряжённым ожиданием. Что же будет? Токи в последние месяцы столь невероятно тяжки. Давят на грудь и на голову, подавляют иногда сознание. Но дух с силой рвётся ввысь, горит, борется, пытается обуздать себя ритмом труда.

Таким образом, мы решили направить Драудзинь в Москву, тем более что её уже давно сердечно приглашали знакомые. Дорожную сумку нагрузили до верха книгами Учения и Н.К. Всё подробно продумали. Сердце горело в непокое – быстрее бы! Лишь бы опять не опоздать! Ибо будет грустно, если наши Великие Друзья появятся в Москве, и ничего не будет подготовлено. Единственно Монографию там распространяют, но Учение молчит, ибо книги запрещены. Далее – мы просили посетить академика Щусева, что являлось особенно важной задачей, Драудзинь ведь должна была нам привезти какие-то сведения об Н.К. и о личности самого Щусева. Ходили слухи, что и он соприкоснулся с Учением, но из других источников. Когда-то он, в царские времена, строил церкви. Что он за человек? Я передал для него письмо, а также свои книги об Н.К. Важно ведь наладить контакты. И в Риге от одного русского художника мы получили весть, что Н.К. за границей старается получить русское подданство. Это ведь было бы знаменательным явлением, это ведь свидетельствовало бы, что срок действительно настал! Сердце чувствует, что мы накануне великих событий. В Париже открылась новая экономическая конференция. По слухам – она будет последней (?). Что она может дать, если нет политической базы. Всё ещё готовятся к войне. И у нас ощущается известное напряжение. Говорят о новых массовых ссылках в случае войны. Однако трудно верить, что война возможна. Скорее всё же усилится морально-дипломатическая война.

Весь июнь я напряжённо работал над своей книгой. Ныне условия на работе лучше, остаётся время и для себя. Элла переписывает карточки. Ещё на этот месяц мне разрешили остаться в прежней комнате, на старом стуле, на котором я сидел уже 25 лет. Здесь мне всегда было спокойно, здесь я был способен мыслить наиболее возвышенными образами. Стараюсь не думать, что будет в августе, после июльского отпуска. Далёкие прогнозы теперь нельзя делать, единственно нужно эволюционно и целесообразно использовать каждую минуту. Что я скажу Е.И., когда она спросит: «Как продвинулась ваша книга?» Хотя бы первый том я должен полностью отшлифовать. Но материалы всё приходят и приходят. И что-то ещё меня не удовлетворяет. Соблюдал ли я в последние годы Закон Соизмеримости? Не слишком ли служил повседневности? Не излишне ли жизненные заботы мешали заботам духовным? Достаточно ли пытался осознать, что упущенные мгновения не возвращаются? Был ли достаточно беспощадным к своей несоизмеримости? По-настоящему ли осознавал свою Задачу? Далее так больше нельзя. Когда вспоминаю, когда заново перечитываю Слова данного мне Задания, вся моя сущность горит, мне стыдно, мне жгуче больно...

Хотя и наваливаются временами тяжелейшие токи, нужно отряхнуться, освободиться, обновиться. Нужно дух держать неизменно бодрым – против всех стихий.

К нам ныне подступает ещё одна болезненная проблема. В своё время, когда в Ригу пришла советская власть, Государственная библиотека взялась собрать книги из квартир, оставленных их собственниками. Мы спасли книги Буцена. Но, принимая книги Клизовского и Стуре, пришлось идти официальным путём. Тогда это дело улаживали Якобсоны, помогал я и Вернер. Нужно было эти книги перевезти также на частную квартиру, но мы боялись уличного контроля и перевезли их в хранилище Государственной библиотеки на улице Арсенала, сложили в самом тёмном уголке на третьем этаже, где уже находилась часть нашей библиотеки после ликвидации Общества. Главной ценностью были издания самого Клизовского, возможно, около 800 книг. В то время в библиотеке было дружественное руководство, мы думали, что книги там более-менее в безопасности, но нам следовало предвидеть и будущее. Потом прежнее руководство сняли, пришли строгие партийные мужи. Прошлым летом и осенью проводили учёт книг. «Нелегальные» нужно было отдать в спецфонд. Проводили ревизию груд собранных книг, «негодные», среди которых, возможно, были и многие истинные сокровища культуры, увезли. Единственно отложили проверку упомянутого хранилища, потому что там зимою было холодно. Но, наконец, пришёл новый приказ – десять работников направляются в хранилище. Разумеется, за пять дней, до начала отпуска, они проверят только нижний этаж. Значит, опасность для верхнего этажа, о чём я так много думал, кажется, отодвинулась ещё на один месяц. Хотя бы и так. Сердце чувствует, что и на этот раз будет хорошо, и всё же больно за несообразительность. В немецкие времена погибло более 400 экз. моей книги «Водитель Культуры», которые я отдал на комиссию. Книги эзотерической, истинной культуры обе эти власти ненавидят. И это понятно. Можно понять, во имя чего «слепой» цензор распоряжается. Назло всему дикому и тёмному Победа Света уже наступила. Сами джинны немало помогли возведению Храма. За всем хаосом в верхушке поворот в части народа ощущается большой. В линиях много верного, была бы только человечность и свобода духа. Лишь бы заботились, чтобы в Великой Семье все голодные телом и духом были накормлены. Но теперь, чтобы насытить физическое тело, приходится завоёвывать прожиточный минимум вне трудовой зарплаты. И точно так же, чтобы утолить голод духа, нужно тайно читать и собираться, как в средневековье. Когда же поймут, наконец, что Эзотерическая Наука является высшим завершением любой науки, лучезарным венцом науки будущего? Когда же это, наконец, поймут погрязшие в предрассудках невежды? Точнее говоря, имя им – мракобесы. Сколь много учёных в Советском Союзе работают над одухотворёнными трудами, которые они не только не могут, но и не имеют права публиковать. Подобно этому живописцы с идеалистическими взглядами, романтические поэты прячут глубоко в стол свои лучшие работы. Но наступит время и для них! Истинно, оно уже наступило!

 

9 августа. Суббота

Сегодня наконец перехожу в новое рабочее помещение на улице Англиканю, в отдел библиографии. Разместился я в дальнем уголке комнаты, у окна. Вид на храм. Вблизи Даугава. Наверное, нас здесь будет четыре человека. Во втором конце продолговатого помещения будет сидеть комсомолец В., который в одних вопросах – фанатически узкосердный, в других – коллегиальный. Работники вообще-то вежливы. Надо будет вести картотеку, составлять списки. Этот отдел менее всего обладает реальным основанием, ибо какая-то часть – пропаганда. Мне обещали, что политику давать не будут. Как много энергии тратится напрасно. Как часто – бессмысленное «перетаскивание камней» из одного угла в другой. Потому учреждениям и необходимы такие большие штаты. Потому и зарплаты такие мизерные. Но, с другой стороны, у работника большие нормы. Кое-кто на самом деле становится как механизм. Выпадет ли какое-то время и для себя? Конечно же, не для себя, но для общего блага, для того единственно реального, единственно важного общего блага, ради которого я живу и дышу. На площади Пилс я прожил 25 лет, в одной комнате и на одном стуле. Разумеется, я нисколько не консервативен, но не могу взять с собой все продуманные мысли, всю прежнюю атмосферу, всю возвышенную ауру. Ибо в моей комнате за все эти долгие годы никто не курил, почти что никто не ругался, мне кажется, даже грязных и эгоистических мыслей там было совсем мало. И помощники у меня по большей части были такие, с которыми я находил контакт. Там были у меня свободные минуты для духовного творчества. Четыре месяца назад мне надо было уйти, ещё остался, и это пошло на пользу моему труду о Братстве. Конечно, я немало сделал полезного и для библиотеки. Но теперь – новый порог. Avanti![180] Единственно сердце болит о моей работе. В молодости это было иначе. Но теперь, когда мне каждая минута эволюционно дорога, кажется столь бессмысленным, что мне приходится исполнять сухую, техническую работу, которую способен делать любой другой. И в последнее время я загорелся новой идеей: хочу окончательно завершить очерк о реинкарнации, который надо бы переписать на машинке и раздать многим. Замысел мне подала в конце июля рачительная хозяйка <хутора> Грундзалес Рудачи, к которой я отвёз обеих старших дочерей. Там я несколько дней чувствовал себя как в раю. Меня опьянила смиренная тишина полей, холмов и берёзовых рощ – всё то, чем я давно не имел возможности наслаждаться. И однажды вечером хозяйка начала меня расспрашивать об идее перевоплощения. Я никак не ожидал, чтобы эту кроткую, приветливую женщину занимали глубочайшие проблемы. Разумеется, в своей статье я условия несколько обобщаю. И вот, эта идея ныне во мне горит и не даёт покоя. Успел написать в развёрнутом черновике, но нужно ещё многое шлифовать. Нужно собирать заметки. Именно из-за этого, как раз теперь, сердце сильно рвётся прочь от границ и решёток ежедневных трудов, оно вопиет, что его лишили столь многих чудесных мгновений творчества. Попытаюсь писать рано утром, но ещё до восьми мне надо сесть на трамвай. Однако я бескрайне благодарен и за те возможности, которые дарованы мне Учителем.

В конце июня мы испытали волну восторга. Мы посылали в дорогу в Москву нашу Екатерину в гости к новым друзьям. Она вернулась, стопроцентно исполнив свою «миссию». Эти три теософки, с которыми она познакомилась и для которых отвезла книги, уже седовласые, но встретили её с восторгом и с радостью за Учение. Также инженер, у кого уже в течение многих лет было своё мнение, пробует переориентироваться. Он понимает, что «Тайная Доктрина» и Живая Этика исходят из одного Источника! Зерно брошено, и это – главное. Появятся и другие, подойдёт и молодое поколение. Именно в Москве должны созреть новые священные зёрна. Именно там, где теперь средоточие русского народа, должны воссиять лучи Учения. Так будет! И ещё достижение. Екатерина была у Щусева. Подарила книги. <Вручила> моё письмо. Он указал на Бабенчикова, что тот переписывается с Н.К. Екатерине удалось с ним встретиться. Он вежливо рассказал, что Н.К. прибыл на научный конгресс в Индии, где с каким-то русским вёл переговоры о том, чтобы выхлопотать визу для приезда в Россию. Значит – это факт. Значит – время настало. Бабенчиков думает, что Рерих прибудет осенью. Ещё рассказал, что его сын Святослав женился на какой-то индуске. Екатерина рассказала нам и об условиях в России, сколь многим колхозникам очень трудно, как мало ещё порядка. Таким образом, там текут два потока – один вверх, к подвигу, к строительству, второй – всё ещё к разрушению.

 

15 августа

Каким же образом в столь стихийную, широкую русскую натуру могло внедриться сектантское узкосердие, которое превзошло даже средневековый католицизм? Более не может быть «аполитичных», даже немарксистских дел, кто хоть немного иначе думает, тот понемногу вытесняется из культурной деятельности. В 41-м году ещё было немного свободнее. Помню, как на собраниях Союза писателей дебатировали «буржуазные» писатели В.Эглитис, Бите-Палевич и другие, разумеется, не на политические темы, но по писательским вопросам. Теперь такие дебаты немыслимы. Допускаются только дебаты в рамках марксизма. В. Эглитис и Эрсс за свою чистосердечную откровенность уже в ином Мире. Оставшиеся писатели сидят тихо, погрузившись в зарабатывание на жизнь. И те немногие, кто пытался сотрудничать <с властями>, после выступления Жданова получили основательный нагоняй. Если ты не полностью с нами – ты против нас. Не признают малого сотрудничества, но требуют всё сознание. И мне не везло с сотрудничеством. Я давно искал в ВАППе[181] что-то подходящее для перевода. Поначалу ещё кое-что можно было достать, но сердце этого принять не могло. Лучшие работы были разделены между друзьями и родственниками. И наконец я заглянул в научный отдел, там мне пообещали дать несколько научных книг о минералах и звёздах. Это мне истинно нравилось. Но спустя некоторое время заведующий отделом мне сказал, что он имел разговор с новым начальником отдела кадров и тот рекомендовал пока воздержаться давать мне переводы, ибо моя идеология будто бы противоположна. Что это означало? Это значило то, что моё мировоззрение идеалистично, а их – материалистично. Я сказал, что идеализм и материализм в своём чистом значении являются двумя сторонами одного явления: с какой стороны смотришь, так сущее и раскрывается; что могу каждую строку в своих трудах научно и логично обосновать, что готов себя защищать. Разумеется, я не пошёл к тому юноше в отдел кадров и не знаю, пойду ли, ибо всё равно это будет напрасно. Притом в пятый список запрещённых книг внесены мои последние книги: «Прекрасной душе» и «Водитель Культуры». Итак, меня «осчастливили» истреблением шести моих книг из хранилища культуры. Но это – иллюзия. Дух неистребим. Дух жив. Дух победит.

В политике – тишина. Все слухи утихли. Все конференции рассыпались. Но события обычно приходят, когда их не ждут.

Элла в начале мая была в больнице в связи с воспалением вен на ноге. Мне пришлось взять отпуск и исполнять роль домохозяйки. Ибо дети ещё ходили в школу. И ныне она опять в больнице с почечной системой. Ещё более продолжительно, пока исследуют. Дети теперь в деревне, она свободнее. Марите в Цираве. В Юрмале мы были только три недели. В прошлом году там дважды проболел, даже во время отпуска, было трудно, вообще Юрмала в моём сознании осталась как некая тяжесть. И материальные аспекты там временами всплывают как нечто гнетущее. Когда-то я писал там «Сознание Красоты спасёт». Был экстаз. Большой свет гармонии. Но затем каждое лето проходило в сплошных будничных делах. Но где же крыльям свободно?! Где и когда наконец смогу я всего себя посвятить научной работе? Разве наука духа – не наука? Разве только числа и аппараты могут быть предметом науки? Разве сам человек, человек с божественной сущностью, его душа, его духовные излучения, его глубочайшие мысли, одухотворённейшие чувства столь мало ценны? Прошли миллионы лет страниц человеческой истории, но человек всё ещё сам себя уничтожает, сам себя не знает и познать не хочет. И всё же Эпоха Духовной Науки настала. Она врывается в человеческое сознание как сверкающий фонтан в синей дали. Именно учёные духа будут столь необходимы, именно они, одарённые чувствознанием, способные схватывать суть вещей и духа в целом, будут найдены и приглашены на великую всенародную общую стройку. Это время уже близко, уже не долгие годы, но месяцы. Ради этого Великого Служения мы ведь и живём на земле, мы позваны сердцем. Так должно быть!

 

26 августа

Мы с Гаральдом в воскресенье были в Каунасе. Неделю назад приезжали литовские друзья: Бирута, Стульгинский, ещё какая-то студентка. На этот раз они приезжали получить от нас «импульсы» и – за книгами. Были в начале августа в Москве, приобрели 7 этюдов Н.К., купили и несколько его монографий. Весной, опять же, они были в Ленинграде, после долгих поисков нашли и купили 4 большие, дореволюционного времени, картины Н.К. Они из числа менее ценных, и всё же – оригиналы. Таким образом, они проявляют большую активность. Каждый год навещают нас. Однако удивительно, где они ныне достают такие большие суммы денег на картины. Теперь противоположное положение, чем в старые времена. Тогда мы были «богатыми», издавали колоссальные книги, а у Монтвидене и у её друзей не было средств, чтобы взяться за издательское дело. Однако мы уверены: появилась бы реальная необходимость что-то делать ради общего блага, наш огонь помог бы найти и средства. Нет ведь ничего невозможного, особенно на поле практической деятельности, особенно если это поле расцветает прекрасным садом служения общему благу.

Литовцы рассказали, что Монтвидене тяжело больна, врачи констатировали, что у неё рак желудка, отказались лечить. Она пьёт гомеопатические лекарства, которые готовит член их Общества Яловецкас. Последний недавно был директором оперного театра, интересуется медициной. Несколько лет назад Монтвидене делали операцию на желудке. Она себя не берегла, мало ела. И после операции – тоже. Полностью отдавалась труду на общее благо. В последнее время организовала детские музыкальные кружки, где на языке звуков для юных душ давала первое понимание Учения. Она всё ещё энергична, активна, хотя готова ко всему. Друзья стараются духовно её поддержать. Бирута пригласила меня и Гаральда навестить Монтвидене. Разумеется, мы немедля согласились. Гаральд пообещал оплатить мне дорогу для «воздушного путешествия». Он решил взять с собой и «прокатить» своих обоих мальчиков. Эти мальчики, Ариан и Индар, на самом деле одарённые, и первое путешествие им, несомненно, многое что дало.

Таким образом, в субботу, в 3 часа 21 минуту, мы вместе с литовским друзьями сели в двадцатидвухместный самолёт и направились в Вильнюс. В Риге погода стояла очень жаркая, и полёт в воздухе был чудесным. Я летал один-единственный раз 20 <?>лет назад, в Каунасе, когда нас, экскурсантов, катали гостеприимные литовцы. Всё время было такое ощущение, что мы находимся в «межпланетном» пространстве. Легко и возвышенно, только шум вызывал напряжение. Через час и двадцать минут мы были в Вильнюсе. Нас ожидал грузовик. Мы отправились навестить Серафинене. Погода была прохладная, моросил дождь. В городе разрушены кварталы домов, грязь. Серафинене не оказалось дома, уехала в «дачный район», но нечаянно встретился наш друг – Вайткус, художник и заведующий музеем, по-настоящему человек сердца, которого я был очень рад видеть. Разумеется, наше неожиданное появление его привело в восторг. Он показал нам костёлы Вильнюса и другие древние строения. Затем мы сели в автомобиль и в полной темноте добрались до Каунаса. Мы поселились у Стульгинских. Он – доцент и декан факультета архитектуры, культурный, деликатный человек, хороший организатор, и его жена сердечная и чуткая. С утра было намечено ехать к Монтвидене, которая живёт в Панемунасе, в «Лесном парке», на окраине Каунаса. Утром, проснувшись рано, мы с Гаральдом думали о ней. Мысленно переживали заново всю историю Литовского общества. Мы знали в подробностях конфликт Бируты и Вайтекунаса с Монтвидене, как он после закрытия Общества упрекал её в недостаточной деятельности и т. д. Тогда я в письме горячо защищал Монтвидене, сам заработал упрёки. Я возвышал Монтвидене и напомнил слова Учителя, что у неё «наиболее уравновешенная аура». Понятно, что эти Слова для нас непререкаемы, поэтому нам было непонятно, как упомянутые личности могли хоть на мгновение их не учитывать. Тогда мы рассуждали, что Бирута и её нынешние друзья, какими бы они ни были огненными, активными и преданными, всё же являются «молодыми духами». Подобная мысль не покидает меня и до сих пор. Со временем они, однако, изменили своё отношение к Монтвидене. Пробовали сотрудничать. И Монтвидене сблизилась с ними кротко и вежливо. Так между ними опять образовалась дружба. Но Монтвидене, которая поначалу чувствовала себя одинокой, втянулась в работу по музыкальному воспитанию. Некоторое время работала в юношеском театре. Это служение молодёжи занимало все мгновения её жизни. Этому она предавалась всем сердцем, не щадила себя. Тем временем Бирута и её друзья переняли ведущую роль в Обществе в свои руки. Вначале были небольшие кружки, в которых старались «совершенствовать» себя по методу взаимной исповеди и т.д. Ежегодно приезжали к нам, спрашивали совета. Разумеется, подобный метод нам органически был чужд, его не принимала и Монтвидене. Ибо он может задеть наиболее сокровенные чувства. Наконец, этот метод отбросили и сами литовцы. Вообще, больше у них нет регулярных собраний. Несколько членов Общества работают в государственном издательстве, там и встречаются. В немецкие времена они издали две книги Учения, нелегально. Это на самом деле было по-геройски, ибо эти книги, так же как и теперь, были запрещёнными. Делали они и переводы. Ныне они где-то достали большие суммы денег и начали ездить в Россию, чтобы покупать картины и книги Н.К. Для нас осталось неясным, какие у них отношения с другими старшими членами. Способны ли они всех объединить? Серафинене всё-таки относится к ним как мать. Они когда-то ездили к ней читать Учение. Я ежегодно встречался с Бирутой и, однако, спрашиваю – какова же её истинная сущность? Она горячо предавалась Учению. Она и горит, и понимает. И – всё же? Как же вначале могла быть такая ошибка? Конечно, каждый человек, признав свои ошибки, идёт дальше. Так, заметно далеко ушла и Бирута. Теперь она уравновешеннее, глубже. И всё же основной тон её сущности более интеллектуален. В то время как Юлите сияет своим сердцем. Может быть, поэтому я с Бирутой до сих пор не смог по-настоящему сдружиться. Она приезжает, обговорит несколько вопросов – и это всё. Но у меня нет внутренней необходимости общаться с ней. Не так, как с Юлите Монтвидене, которая из зарубежных друзей, возможно, наиболее близка моему сердцу, за исключением, конечно, наших Руководителей.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.