|
Глава ХС. ХВОСТЫ ИЛИ ГОЛОВЫ
De balena vero sufficit, si rex habeat caput, et regina caudam Брактон 1. 3, с. 3 (1). Эта латинская цитата из книги законов Англии, взятая в контексте,означает, что от всякого кита, выловленного кем бы то ни было у берегов этойстраны, королю, как почетному Магистру Ордена Китобоев, принадлежит голова,а королеве, соответственно, преподносится хвост. Но для кита такоеразделение равносильно делению пополам - в середине ничего не остается. Апоскольку закон этот в несколько измененном виде и по сей день имеет вАнглии силу и поскольку он во многих отношениях представляет решительноеотступление от общего закона о Рыбе на Лине и о Ничьей Рыбе, ему здесьпосвящается особая глава по тем же самым соображениям учтивости, чтозаставляют английские железнодорожные власти тратиться на содержаниеспециальных вагонов, предназначенных для членов королевской фамилии. Дляначала я в качестве любопытного подтверждения того, что вышеупомянутый законвсе еще в силе, позволю себе описать здесь одно событие, случившееся недалее как два года назад. Где-то возле Дувра, Сэндвича или другого из Пяти Портов несколькимчестным рыбакам после жаркой погони удалось убить и вытащить на берегвеликолепного кита, которого они заметили первоначально далеко в море. ВсеПять Портов находятся в частичном - или еще там каком-то - ведении у своегорода полисмена, или педеля, именуемого лордом Управителем. А так как онполучает этот пост непосредственно от короны, все королевские доходы,поступающие с территории Пяти Портов, достаются, понятно, прямо ему.Некоторые лица называют этот пост синекурой. Но они не правы. Дело в том,что лорд Управитель часто бывает занят вымогательством причитающихся емудоходов, которые потому только и причитаются ему, что он умеет их вымогать. И вот когда эти бедные, опаленные солнцем рыбаки, разувшись и засучивбрюки выше тощих колен, с трудом выволокли свою жирную добычу на сухоеместо, суля себе добрых полтораста фунтов стерлингов от продажи драгоценногомасла и уса и в мечтах своих уже попивая с женами ароматные чаи, а сприятелями крепкий эль в счет своей доли от общего дохода, на сцену вдругвыходит весьма ученый и преисполненный пламенного христианскогочеловеколюбия джентльмен с толстым Блэкстоном под мышкой и, опустив этот томна голову кита, говорит: "Руки прочь! Эта рыба, господа, взята на линь. Яизымаю ее как принадлежащую лорду Управителю". Услышав такое, бедные рыбаки,охваченные почтительным ужасом - чувством истинно английским, - не знают,что сказать, и все как один принимаются отчаянно скрести в затылках,переводя в то же время разочарованный взгляд с кита на незнакомца. Но этимделу не поможешь и нисколько не смягчишь жестокого сердца ученогоджентльмена с Блэкстоном. И тогда один из них, долго наскребавший у себя взатылке кое-какие мысли, отважился заговорить: ------------------------ (1) От кита довольно будет, если голову получит король, а хвосткоролева - Брактон, кн. 3, гл. 3. - Простите, сэр, но кто такой лорд Управитель? - Герцог. - Но ведь герцог-то эту рыбу не ловил? - Она принадлежит герцогу. - Мы немало потрудились, рисковали жизнью, да и потратились, и неужеливсе это должно пойти в пользу герцога? а мы за все наши труды и мозолиостанемся ни с чем? - Рыба принадлежит ему. - Разве герцог настолько беден, чтобы нищета вынуждала его добыватьсебе пропитание таким отчаянным способом? - Рыба принадлежит ему. - А я-то рассчитывал из своей доли помочь моей бедной больной матери. - Рыба принадлежит ему. - Может быть, герцог удовлетворится четвертью или половиной этой рыбы? - Она принадлежит ему. Короче говоря, кита отобрали и продали, и его милость герцог Веллингтонполучил все деньги. Придя к мысли, что в свете особых обстоятельств случайэтот можно было бы с некоторой натяжкой в какой-то степени все жерассматривать как не очень справедливый, один честный священник из городапочтительно обратился к его милости с письмом, умоляя его отнестись к этомуслучаю и к несчастным рыбакам со всем возможным вниманием. На что милордгерцог ответил (оба письма были опубликованы), что он именно так и поступили уже получил все деньги и что он был бы признателен достопочтенномуджентльмену, если в будущем он (достопочтенный джентльмен) воздержится отвмешательства не в свое дело. Неужели же это - тот самый все еще бодрыйстарый вояка, что, стоя теперь по углам трех королевств, отнимает милостынюу нищих? Легко заметить, что в данном случае право на кита, которое приписывалсебе герцог, было передано ему его сюзереном. Необходимо поэтому выяснить,на каком основании принадлежит это право самому сюзерену. Что гласит закон,мы уже знаем. Но Плаудон обосновывает его следующим образом. Пойманный уберега кит, утверждает Плаудон, принадлежит королю и королеве "по причинесвоих превосходных качеств". И все глубокомысленные комментаторы признаютэто совершенно неоспоримым аргументом. Но почему именно голова должна достаться королю, а королеве хвост? Чтоскажете вы на это, о премудрые законники? В своем трактате "Золото Королевы, или Деньги Королеве На Булавки"некто Уильям Принн, старинный автор и член Суда Королевской Скамьи,рассуждает так: "Хвост же идет королеве, дабы гардероб королевы не имелнедостатка в китовом усе". Конечно, эти слова были написаны в те времена,когда упругий черный ус гренландского, или настоящего, кита шел по большейчасти на дамские корсеты. Но ведь ус этот у кита не в хвосте, а в голове,так что здесь допущена ошибка, довольно грубая для такого премудрогозаконоведа, как Принн. Что же, разве королева - русалка, что мы должныпреподносить ей хвост? Быть может, здесь заключен скрытый иносказательныйсмысл? Существуют две королевские рыбы, особо титулованные английскимизаконоведами, - кит и осетр; и тот и другой объявляются (с некоторымиоговорками) собственностью короны, официально составляя десятую статьюрегулярных государственных доходов. Боюсь, что ни один автор, кроме меня, обэтом не упоминает, но, по-моему, осетра следует делить таким же образом, каки кита, предоставляя королю рыбью голову, прославленную непробиваемостьюсвоих эластичных лобных хрящей, что может быть в шутку обосновано, еслиподойти к вопросу с точки зрения символической, некоторым взаимнымсходством. В итоге окажется, что все в мире имеет смысл, даже законы. Глава XCI. "ПЕКОД" ВСТРЕЧАЕТСЯ С "РОЗОВЫМ БУТОНОМ"
Но тщетны были все попытки обнаружить серую амбру в брюхе Левиафана; непереносимое зловоние делало поиски невозможными. Сэр Т. Браун, "Р З"(1). Прошло недели две со времени описанной промысловой сцены; мы медленноплыли по сонным водам туманного полуденного моря, когда ноздри на палубе"Пекода" вдруг проявили себя куда более бдительными стражами, чем три парыглаз на мачтах. С моря шел какой-то особенный и не слишком приятный запах. - Готов биться об заклад, - сказал Стабб, - что где-нибудь по соседствуболтается один из тех китов, что мы тогда подкололи. Я так и знал, что онискоро все равно поплывут вверх килем. Вскоре туманная дымка у нас по носу расползлась, и мы увидели вотдалении судно с подвязанными парусами - верный знак того, что к борту унего пришвартован кит. Когда мы подплыли ближе, незнакомец поднялфранцузский флаг; а тучи крылатых морских хищников, что кружились, парилинад ним и падали с высоты, ясно указывали нам, что кит у его борта был, какговорят рыбаки, "вспученный", то есть просто кит, скончавшийся в море своейсмертью и бездомным трупом носимый по волнам. Легко можно себе представить,что за неаппетитный аромат издает такая туша; похуже, чем ассирийский городво время чумы, когда живые не в силах погребать скончавшихся. И в самомделе, некоторые люди совершенно не переносят этого смрада, так что никакаяжажда наживы не заставит их подцепить вспученную рыбу. Однако находятся итакие, которых этим не испугаешь, хотя жир, добытый из таких туш, обладаетвесьма низкими качествами и отнюдь не похож на розовое масло. Подойдя еще ближе со слабеющим ветром, мы увидели, что у бортовфранцуза не один кит, а два; и второй - еще более ароматный цветочек, чемпервый. Скажем прямо, это был один из тех. китов, которые в полном истощенииподыхают от какой-то чудовищной диспепсии или, попросту говоря, от поноса,оставляя после себя свои туши полными банкротами, не располагающими никаплей жира. И тем не менее, как будет рассказано в надлежащем месте, ниодин китолов с понятием никогда не станет воротить нос от такого кита, дажеесли он поставил себе за правило обходить вспученных китов стороной. --------------------------- (1) "Распространенные заблуждения". Тем временем "Пекод" настолько приблизился к незнакомому судну, чтоСтабб начал уже божиться, будто узнает рукоятку своей фленшерной лопаты,застрявшей в петлях линя, который намотался у одного из китов вокруг хвоста. - Вот это парень, я понимаю! - заразительно хохотал он, стоя на носу"Пекода". - Настоящий шакал, а? Я и без того знал, что этилягушатники-французы никуда не годятся на промысле; они готовы иной разспустить вельботы при виде буруна, вообразив, что это фонтан кашалота; аиной раз они выходят из гавани, набив трюмы ящиками сальных свечей ищипцами, чтобы снимать с них нагар, - ведь они и сами соображают, что всегомасла, которое они добудут, едва хватит, чтоб обмакнуть фитилек вкапитанском светильнике; да, да, это нам всем и без того известно; но вотпоглядите на этого лягушатника, с него довольно, если он может подобратьчужие объедки, вроде этого кита, которого мы загарпунили. Ага! и онрадуется, если может обглодать кости вон той драгоценной рыбы, что висит унего с другого борта. Вот бедняга! давайте-ка, ребята, пустим шапку по кругуи преподнесем ему в подарочек чуточку масла Христа ради. Ведь маслице,которое он натопит из этого кита с нашей "волокушей", даже в тюремной камеренельзя будет жечь. А что до второго кита, так я берусь получить больше маслаиз трех наших мачт - дайте только я их срублю да вытоплю, - чем он получитиз этой груды костей; хотя сейчас вот мне пришло в голову, что в нем,пожалуй, может быть кое-что поценнее, чем масло; серая амбра, ей-богу.Интересно, что думает об этом наш старик. А попробовать стоит. Да, да, ялично считаю, что стоит, - и с этими словами он отправился на шканцы. К этому времени слабый ветерок совсем стих, и наступил полный штиль;так что "Пекод" наш волей-неволей остановился, уловленный в сети гнилогодуха, отложив всякую надежду избавиться от него до той поры, пока вновь неподымется ветер. Стабб вышел из каюты, подозвал к себе команду своеговельбота и отвалил на нем в сторону чужого судна. Огибая его нос, он обратилвнимание на то, что в соответствии с изысканным французским вкусом резнойконец форштевня имеет у него сходство с огромным склоненным стеблем:выкрашенный зеленой краской и утыканный на манер шипов медными остриями, оноканчивался яйцеобразным утолщением правильной формы и ярко-красного цвета.А под ним на борту крупными золотыми буквами было написано: "Bouton deRose", то есть "Розовый Бутон"; таково было поэтическое имя этогоблагоуханного корабля. Хотя Стабб и не понял, что значит "bouton", слово "rose" вкупе скрасноречивым видом носового украшения в достаточной мере доступно объяснилиему, о чем тут идет речь. - Ах, вот как! - воскликнул он, не отнимая ладони от ноздрей. -Деревянная розочка, а? Неплохо придумано. И до чего же сильный у нее аромат,клянусь потрохами! Для того чтобы завязать разговор с теми, кто находился на палубе, ондолжен был, обогнув нос, подойти с правого борта к вспученному киту и вестипереговоры прямо через него. И вот, заняв нужную позицию и по-прежнему зажимая себе нос, он заорал: - Эй, на "Бутон-де-Роз"! Есть кто-нибудь из вас, бутончиков, ктоговорит по-английски? - Есть, - отозвался кто-то с акцентом, обличающим уроженца островаГернси; впоследствии оказалось, что это старший помощник капитана. - Ну, тогда скажи мне, Бутончик-де-Роз, не видели ли вы Белого Кита? - Какого кита? - Белого Кита - кашалота Моби Дика; не видели вы его? - Никогда и не слышали о таком ките. Cachalot Blanche! Белый Кит - нет. - Что ж, отлично, тогда до свидания. Я сейчас опять к вам подойду. И поспешно отрулив обратно к "Пекоду", где в ожидании его доклада,перегнувшись через планшир, стоял на шканцах Ахав, Стабб сложил ладонирупором и прокричал: "Нет, сэр! Нет!" Ахав тут же удалился, а Стабб вновьповернул к французу. Теперь он увидел, что моряк с острова Гернси вышел на руслень за борт иработал фленшерной лопатой, подвязав у себя под носом нечто вроде мешка. - Что это у тебя с носом? - поинтересовался Стабб. - Сломан? - Уж лучше бы он и впрямь был сломан или совсем бы у меня его не было,что ли! - ответил тот; ему, видно, не слишком по вкусу была работа, которуюон делал. - А ты-то за свой почему держишься? - Да так просто! Он у меня приставной, его нужно поддерживать. Хорошийденек, а? Воздух - прямо как в цветнике, верно? Не бросишь ли нам букетикподушистее, Бутон-де-Роз? - Какого черта вам здесь нужно? - заревел человек с Гернси, вдругприходя в ярость. - Ого! Не горячись, брат, поменьше жару. Холод - вот что вам сейчас быпригодилось. И почему только вы не обкладываете этих китов льдом на времяработы? Но шутки в сторону, однако; известно ли тебе, бутончик, что пытатьсявыжать из таких китов хоть каплю жира - напрасный труд? Вот в этом тощем совсей туши и наперстка не наберется. - Я и сам это отлично знаю; да вот капитан, понимаешь, не верит мне; ону нас первый раз в плавании; до этого он был фабрикантом туалетной воды. Ноподнимись на борт, может, он хоть не меня, так тебя послушает, и тогда яизбавлюсь от этой грязной работки. - Чтобы угодить вам, милейший и любезный друг, я готов на все, -отозвался Стабб и без промедления поднялся на палубу. Здесь ему открылосьпрестранное зрелище. Матросы в шерстяных вязаных колпаках, красного цвета ис кисточками, возились у больших талей, подготавливая их к подъему китов.Однако работали они весьма медленно и при этом весьма быстро разговаривали,и видно было, что настроены они отнюдь не весело. Носы у всех были задраныкверху, точно десятки маленьких бушпритов. То и дело они по двое бросалиработу и карабкались на верхушку мачты хлебнуть свежего воздуха. Иные,опасаясь подхватить какую-нибудь заразу, макали в деготь паклю и каждуюминуту подносили ее к носу. Другие, обломав свои трубки почти по самыеголовки, все время отчаянно дымили табаком, непрерывно наполняя дымомноздри. Стабба поразил целый водопад возгласов и проклятий, извергавшийся изкормовой рубки, а взглянув в том направлении, он увидел в приоткрытой дверичью-то красную возмущенную физиономию. Она принадлежала корабельному врачу,который после тщетных попыток протестовать против подобного занятия,негодуя, удалился в кормовую рубку ("кабинет", как она у него называлась),чтобы избегнуть заразы, но все-таки не мог удержаться и даже оттудапродолжал выкрикивать увещевания и проклятия Заметив про себя все это, Стабб сообразил, что так-то оно ему только наруку, и, обратившись к старшему помощнику с Гернси, повел с ним осторожныйразговор, в ходе которого тот признался ему в своей ненависти к капитану,надутому невежде, который заварил для них всех эту неаппетитную инеприбыльную кашу. Умело направив разговор, Стабб выяснил затем, чтоуроженец Гернси и не подозревает ни о какой амбре. Вот почему и сам он дажене заикнулся об этом, хотя во всем остальном был с ним откровенен идружелюбен, так что вдвоем они быстро состряпали небольшой план, как импровести и осмеять капитана, чтобы тому и в голову не пришло усомниться в ихискренности. По их замыслу старший помощник мог, исправляя якобы должностьпереводчика при Стаббе, убеждать капитана в чем ему вздумается; а что доСтабба, так он должен был просто нести любой вздор, какой бы ни пришелся емуна язык во время предстоящих переговоров. К этому времени и сама уготовленная им жертва появилась на палубе. Этобыл небольшой смуглый человечек, с виду довольно тщедушный для морскоговолка, но с огромными усами и бакенбардами; на нем была красная бархатнаякуртка, а сбоку на цепочке часы с брелоками. Помощник церемонно представилСтабба этому джентльмену и сразу же стал делать вид, будто переводит. - Что я должен ему сказать для начала? - спросил он. - Ну что же, - проговорил Стабб, разглядывая бархатную куртку, часы ибрелоки, - для начала ты можешь сказать ему, что, на мой взгляд, он выглядитсущим младенцем, хотя не мне, конечно, судить. - Он говорит, месье, - пояснил помощник по-французски, обращаясь ксвоему капитану, - что не далее как вчера его корабль встретил судно, гдекапитан и старший помощник вместе с шестью матросами отправились на тот светот лихорадки, которую они подхватили от вспученного кита, подобранного иошвартованного ими. Услышав такие речи, капитан вздрогнул и пожелал выслушать все вподробностях. - Что еще? - спросил уроженец Гернси у Стабба. - Да раз уже он так мирно это все выслушивает, скажи ему, что теперь,когда я получше разглядел его, я совершенно убежден, что он с таким жеуспехом может командовать китобойцем, как и мартышка из Сант-Яго. Передайему от меня, что он просто обезьяна. - Он клянется и божится, месье, что тот второй кит, тощий, еще гораздоопаснее, чем вспученный; короче говоря, месье, он заклинает нас, если тольконам дороги наши жизни, перерубить цепи и избавиться от этих рыб. Тут капитан бросился на бак и громким голосом приказал командепрекратить подъем талей и спешно перерубить канаты и цепи, соединяющие китовс кораблем. - Теперь что? - спросил помощник, когда капитан снова подошел к ним. - Теперь-то? Да знаешь ли, теперь, пожалуй, можно ему сказать, что я...это... одним словом, что я надул его, а может быть (в сторону), и ещекое-кого. - Он говорит, месье, что он счастлив был оказать нам эту небольшуюуслугу. Услышав это, капитан стал клясться, что признательны должны быть они(то есть он сам и его помощник), и кончил тем, что пригласил Стабба в каютураспить бутылочку бордо. - Он хочет, чтобы ты выпил с ним стакан вина, - пояснил переводчик. - Поблагодари его от меня, да скажи, что мои правила не позволяют мнепить с теми, кого я надуваю. Скажи ему, в общем, что я тороплюсь назад. - Он говорит, месье, что его правила не позволяют ему пить вино; но чтоесли месье хочет еще пожить и попить на этом свете, тогда пусть месьеспустит все четыре вельбота, чтобы оттащить корабль от этих китов, потомучто стоит штиль и их не относит. К этому времени Стабб уже спускался за борт в свой вельбот, и оттуда онкрикнул помощнику, что у него есть в лодке длинный канат и он поможет им,насколько сумеет, оттянуть от судна того из китов, который полегче. И вот,покуда вельботы француза тащили судно в одну сторону, любезный Стабб знайсебе тянул кита в другую, демонстративно вытравив чудовищно длинный конец. Но вот подул ветерок, Стабб сделал вид, будто отцепил свой конец ибросил кита, француз поднял вельботы и стал уходить все дальше прочь, а"Пекод" тем временем занял позицию между ним и Стаббом. Тут Стабб быстроподошел к плывущей, туше и, крикнув на "Пекод", чтобы оттуда ему дали знать,когда пора будет возвращаться, тут же поспешил пожать плод своего безбожногоплутовства. Схватив острую фленшерную лопату, он начал рыть в китовом телеяму чуть позади бокового плавника. Казалось, он ведет раскопки в море, икогда наконец лопата стукнула о тощие ребра, можно было подумать, что онотрыл древние римские черепки, погребенные в жирном суглинке Англии. Аматросы в лодке как могли помогали своему командиру, сгорая от нетерпения,точно золотоискатели на промысле. А вокруг вились бесчисленные морские птицы, то ныряя, то всплывая, то спронзительными воплями затевая драку. Уже разочарование появилось на лицеСтабба, тем более что смрад становился все непереносимее, но вдруг, как быиз самого сердца этой чумной вони, потянулся тонкой струйкой нежный аромат,пробираясь сквозь волны дурных запахов, подобно тому как одна река, вливаясьв другую, еще долго течет в ней, не смешиваясь, сама по себе. - Нашел! Нашел! - радостно воскликнул Стабб, нащупав что-то в темнойглубине. - Клад! Выпустив лопату, он сунул в яму обе руки и вытащил в горстях нечто,напоминавшее с виду виндзорское мыло или зацветший старый сыр и при этомочень пахучее и маслянистое. Это вещество можно продавить пальцем, а цвет унего какой-то промежуточный - не то желтый, не то пепельный. Это, друзьямои, и есть серая амбра, идущая по золотой гинее за унцию у любого аптекаря.Нам досталось горстей шесть, гораздо больше невозвратно ушло на дно морское,да и мы могли бы еще кое-что извлечь, если бы не громкий окрик сердитогоАхава, приказавшего Стаббу бросить все и вернуться на борт, потому что иначекорабль навсегда распрощается с ним.
Глава XCII. СЕРАЯ АМБРА
Упомянутая серая амбра - чрезвычайно интересное вещество, онапредставляет собой столь важный предмет торговли, что в 1791 году ванглийскую палату общин для дачи показаний по этому вопросу был специальновызван некий капитан Коффин из Нантакета. Дело в том, что тогда, да и досамого недавнего времени, происхождение серой амбры, равно как и сама амбра,было еще загадкой. Несмотря на такое название - от французского словаambergris, что означает "серый янтарь", - от янтаря она отличается оченьсильно. Ведь янтарь, который, правда, находят обычно на морском берегу,встречается также иногда в земле в глубине материков, в то время как серуюамбру можно встретить только на море. Кроме того, янтарь - вещество твердое,прозрачное, ломкое и абсолютно лишенное запаха; из него делают мундштуки,четки и разные украшения; а серая амбра мягкая, как воск, и такая пахучая,такая душистая, что ее повсеместно употребляют в парфюмерии, кладут вкадильницы, подмешивают к ароматическим свечам, к пудре для париков и кпомадам. Турки употребляют ее вместо приправы в кушанья, а также носят ее вМекку с теми же целями, с какими несут ладан в римский собор Святого Петра.Некоторые виноделы опускают ее по крупице в красное вино, чтобы улучшитьбукет. И кто бы только мог подумать, что все важные леди и джентльмены станутпользоваться веществом, которое находят в презренном брюхе больного кита! Итем не менее это так. Некоторые считают серую амбру причиной, другие -следствием несварения желудка у китов. Такое несварение излечить довольнотрудно, разве только что прописать киту три вельбота брандретовых пилюль, акогда он их проглотит, поспешно отойти на безопасное расстояние, как делаютгорняки во время взрывных работ. Я забыл сказать, что в серой амбре были найдены какие-то твердыекруглые костяные пластинки, которые Стабб поначалу принял за матросскиебрючные пуговицы; однако впоследствии оказалось, что это всего лишь оплывшиеамброй обломки клювов небольших осьминогов. Но если благоуханнейшую амбру во всей ее непорочности можно найти лишьв самой гуще омерзительного разложения, неужели же в этом нет своего смысла?Вспомни, читатель, что говорит святой Павел в Послании Коринфянам опорочности непорочности; о том, что сеется в уничижении, восстает во славе.Припомни также известное свидетельство Парацельса о том, из чего получаетсядрагоценный мускус. И не забудь еще ту странную подробность, что из всехдурно пахнущих вещей самый неприятный запах имеет туалетная вода на раннихстадиях производства. Я рад был бы заключить эту главу вышеприведенным обращением к читателю,но, к сожалению, не могу этого сделать, ибо во что бы то ни стало долженопровергнуть одно обвинение, которое часто выдвигают против китоловов икоторое в глазах людей предубежденных получает косвенное доказательство вистории с французом и его двумя китами. Еще ранее в этом томе были разбитыклеветнические нападки на китобойную профессию, провозглашавшие ее деломгрязным и неаппетитным. Остается дать отпор еще одному ложному утверждению.Некоторые люди распространяют слух, будто киты вообще скверно пахнут. Иоткуда только берется такая возмутительная ложь? Всего вероятнее, что она восходит к тем дням, когда в Лондон более двухстолетий тому назад прибыли с гренландского промысла первые китобойцы. Делов том, что эти китобойцы тогда, как и теперь, не вытапливали китовый жирпрямо в море, как это делают суда в южных плаваниях, но, разрубая сало намелкие кусочки, набивали ими, вытащив втулку, огромные бочки и в таком видепривозили домой, поскольку краткие сроки промысловых сезонов в ледовитыхморях и внезапные свирепые штормы не дают им возможности поступать иначе. Ав результате, когда у пристани раскрывают трюм и начинают разгружать этукитовую покойницкую, запах там стоит примерно такой же, какой поднимаетсянад городом в том месте, где перекапывают старое кладбище, чтобы выстроитьздесь родильный дом Кроме того, как нетрудно догадаться, поводом для этого возмутительногонавета на китобоев могло послужить существование в прежние времена наберегах Гренландии голландского поселения под названием Шмеренбург илиСмеренберг (в последней форме это слово встречается у премудрого Фого фонСлака на страницах его славного труда "О Запахах" - надежнейшего руководствапо этим вопросам). Как можно заключить из самого названия (смер - сало, берг- хранить), это селение было основано там, чтобы голландцы вытапливали в немкитовый жир, добываемый их флотилиями, и не возили бы для этой цели сало ксебе в Голландию. Поселок представлял собой большое скопище печей, жировыхкотлов и маслохранилищ; и, понятно, когда все это топилось и дымилось, запахоттуда исходил не слишком приятный. Но на китобойце в Южных морях все этопроисходит совсем иначе, за четырехгодичное плавание он до отказа наполняетмаслом трюм, не потратив в общей сложности на вытапливание и пятидесятидней; а разлитое по бочонкам масло почти не пахнет. Истина состоит в том,что кит, живой ли, мертвый ли, ни в коем случае не может считаться дурнопахнущим созданием; и китолова в обществе не узнаешь по запаху. Да ивообще-то откуда взяться у кита иному запаху, кроме самого приятного, еслиздоровье у него всегда превосходное? Ведь он не сидит в четырех стенах, абольшую часть времени проводит в движении, хотя, конечно, и не совсем навоздухе. Говорю вам, взмах кашалотового хвоста над волнами распространяетвокруг аромат, подобный тому, что оставляет за собой надушенная мускусомдама, прошелестевшая юбками по уютной гостиной. Чему же уподоблю яблагоуханного кашалота, при его гигантских размерах? Быть может, томулегендарному слону с бивнями, унизанными драгоценными камнями, и боками,умащенными миррой, который был выведен через врата индийского городанавстречу Александру Великому, дабы воздать ему высшие почести?
Глава XCIII. БРОШЕННЫЙ
Прошло всего лишь несколько дней после встречи с французом, когда одновесьма значительное событие приключилось с самым незначительным членомкоманды "Пекода"; событие в высшей степени плачевное; и привело оно к тому,что у нашего бесшабашного и обреченного корабля появилось свое живоенеотступное знамение, заведомо сулящее все самые убийственные беды, какие быни были ему уготованы. На китобойце не все члены экипажа ходят на вельботах. Несколькоматросов всегда остаются на борту, и в обязанности им вменяется управлятьсудном, пока вельботы преследуют китов. Обычно эти матросы - такие жекрепкие ребята, как и те, что составляют команды вельботов. Однако, еслисреди матросов случится один слишком тщедушный, или неуклюжий, илибоязливый, то уж такого-то во всяком случае в вельботы не берут. Так было ина "Пекоде" с негритенком по прозвищу Пиппин, сокращенно Пип. Бедняга Пип!вы уже слышали о нем, читатель, и помните, конечно, его тамбурин в тустрашную ночь со всем ее мрачным ликованием. С виду Пип и Пончик были под стать друг другу, точно черный пони ибелый пони, сведенные забавы ради в одну упряжку. Но если незадачливыйПончик был от природы вял и немного туповат, Пип, хотя и слишкомчувствительный, был в сущности мальчиком живым и веселым, отличаясь тойжизнерадостной, сердечной и добродушной веселостью, какая свойственна егоплемени - племени, отмечающему всякий праздник, всякое торжество кударадостнее и самозабвеннее, чем любая другая раса. Для негров весь календарьдолжен был бы состоять из трехсот шестидесяти пяти Новых Годов и ДнейНезависимости. И не улыбайтесь, пожалуйста, когда я пишу, что в этомчернокожем мальчике был какой-то блеск, ибо и чернота может быть блестящей;взгляните, к примеру, на сверкающие в покоях у короля панели из черногодерева. Но Пип любил жизнь и все мирные радости жизни; и то жуткое дело, вкоторое он каким-то необъяснимым путем оказался втянут, самым печальнымобразом затмило в нем этот блеск; хотя, как мы увидим вскоре, подавленному внем огню суждено еще было под конец вспыхнуть таинственным буйным пламенем,в зловещем свете которого он выступит в десять раз ярче, чем в те дни, когдаон, сияя белозубой улыбкой у себя в родном Коннектикуте, вносил огоньоживления в деревенские пляски на зеленом лугу, своими певучими ритмичнымивозгласами и веселым смехом превращая круглый горизонт в увешанный бубенцамизвезд крутящийся тамбурин. Так при свете ясного дня капля алмаза чистой водына белой шее с голубыми жилками сверкает огнем здоровья; но если умелыйювелир вздумает показать вам этот алмаз во всем его удивительном блеске, онположит его на черное, а затем осветит, но не солнцем, а какими-токолдовскими газами. И тогда в нем зажигается порочно прекрасноеослепительное свечение; тогда нечестиво сверкающий алмаз, некогдабожественный символ хрустальных небес, кажется похищенным из короны ЦаряПреисподней. Однако вернемся к нашему рассказу. Случилось так, что во время приключения с серой амброй загребной излодки Стабба так растянул себе сухожилие в запястье, что не в состоянии былподнять весло, и временно его должен был заменять Пип. В первый же раз, когда Стабб спустил с ним свой вельбот, Пип проявилсильное беспокойство; но, по счастью, близко подойти в тот день к киту им неудалось; и Пип в общем-то вышел из этого испытания, не запятнав свою честь;хотя Стабб, приглядевшись, потом всячески увещевал его, призывая растить илелеять собственную храбрость, потому что в ней всегда может возникнутьнадобность. Во второй раз вельбот подгреб к самому киту; и когда рыба, почуяв вбоку смертоносный гарпун, ударила хвостом по днищу лодки, удар этот пришелсяпрямо под банкой Пипа! Нестерпимый ужас охватил мальчика и заставил еговыскочить из лодки с веслом в руке; прыгнув, он зацепил грудью свободновисящий линь, потянул его за собой и, плюхнувшись в воду, сразу же в немзапутался. В то же мгновение кит рванулся что есть силы, началась обычнаягонка, линь стал быстро натягиваться, и вот уже бедный Пип, весь в пене,всплыл под носом вельбота, затянутый туда беспощадным линем, несколько разобвившимся вокруг его груди и шеи. На носу. стоял Тэштиго. Он весь горел охотничьим азартом. Как ненавиделон этого трусливого мямлю! Схватив нож, он занес острое лезвие над канатоми, обернувшись к Стаббу, отрывисто спросил: "Рубить?" А между тем синеезадыхающееся лицо Пипа красноречиво молило: "Руби, бога ради, руби!" Все этозаняло одно мгновение, какие-нибудь полминуты. - Руби, черт бы его драл! - рявкнул Стабб. Так был потерян кит, а Пип спасен. Как только бедный негритенок немного пришел в себя, команда набросиласьна него с воплями и проклятиями. Подождав спокойно, покуда выдохнется этотстихийный поток ругательств, Стабб затем и сам простым, деловым, хотя инемного шутливым тоном отчитал Пипа официально; покончив с этим, он дал емунеофициально один весьма полезный совет. Суть его была такова: никогда непрыгай из лодки, Пип, кроме тех случаев, когда... но дальше шло нечтосовершенно невразумительное, как и все разумные советы. Дело в том, что вобщем-то китолову лучше всего держаться правила Сиди в лодке; но иной разслучается, что еще лучше ему руководствоваться правилом Прыгай из лодки. Вотпочему, словно спохватившись, что, давая Пипу советы на совесть, во всей ихнеразбавленной сложности, он только подсказывает ему оправдание для всех егобудущих прыжков в воду. Стабб вдруг прервал свои поучения, заключив ихрешительным приказом: "В другой раз сиди в лодке, Пип, или, клянусь богом, яне стану подбирать тебя, если ты опять выпрыгнешь, помни. Мы не можем себепозволить терять китов из-за таких, как ты; за кита можно выручить раз втридцать больше, чем дали бы за тебя, Пип, в Алабаме. Запомни, брат, это и вдругой раз не прыгай". Тем самым Стабб, кажется, сослался косвенно на тообстоятельство, что, хоть человеку и свойственно любить своего ближнего,все-таки человек - животное деньголюбивое, и эта склонность слишком частопрепятствует проявлению его благожелательства. Но все мы в руце божией, и Пип снова выпрыгнул из лодки. Произошло этопри совершенно таких же обстоятельствах, как и в первый раз; только теперьон не зацепился грудью и не потянул за собой линь; и потому, когда кит началсвою обычную гонку, Пип оказался брошенным на дороге, точно сундук,оставленный человеком, который слишком спешил на поезд. Увы! Стабб твердодержал свое слово. А день был такой восхитительный, щедрый, синий; спокойноепрохладное море, усеянное бликами, широко и ровно лежало вокруг и уходило ксамому горизонту, словно лист золота, расплющенный молотком золотобита. И топоказываясь, то исчезая в этом гладком море, черная голова Пипа болталась,что одинокая маковка. Никто не поднял ножа, когда Пип вылетел за борт иостался за кормой. Стабб сидел, повернувшись к нему своей неумолимой спиной,а кит летел, словно на крыльях. Не прошло и трех минут, как уже целая милябезбрежного океана легла между Пипом и Стаббом. И из самой середины морябедный Пип обратил курчавую голову к солнцу - такому же одинокому и всемиоставленному, как и он сам, только куда более возвышенному и блестящему. Плавать во время штиля в открытом океане - дело такое же простое длябывалого пловца, как катание в рессорной карете по берегу. Непереносимо лишьохватывающее тебя жуткое одиночество. О, полнейшая сосредоточенность в себепосреди всей этой бесчувственной бесконечности! боже мой! как передать ее?Заметьте, как моряки, купаясь в штиль в открытом море, заметьте, как жмутсяони поближе к бортам своего корабля и не решаются отплывать в сторону. Но неужели Стабб и вправду бросил бедного негритенка на милость судьбы?Нет; во всяком случае, он не собирался этого делать. Вслед за ним шли ещедва вельбота, и он, вероятно, рассчитывал, что они обязательно вскоренаткнутся на Пипа и подберут его; хотя, по правде говоря, охотники вподобных случаях нечасто выказывают заботу о своих товарищах, попавших вбеду по собственной робости; а ведь случаи такие нередки; так называемыйтрус неизбежно возбуждает у всех китоловов отвращение и ненависть, совсемкак в армии или военном флоте. Однако случилось так, что задние вельботы, не заметив Пипа, вдругувидели неподалеку в стороне китов, повернули и пустились в погоню; авельбот Стабба был к этому времени так далеко, и сам он вместе со своейкомандой так был поглощен преследованием добычи, что горизонт вокруг Пипастал раздаваться с бедственной скоростью. По чистой случайности его спас вконце концов сам "Пекод"; но с того времени маленький негритенок сталдурачком; так по крайней мере считали матросы. Море, глумясь, поддержало егосмертное тело; оно же затопило его бессмертную душу. Однако море не убилоее. Оно унесло ее живую в чудные глубины, где перед его недвижными очамивзад и вперед проплывали поднятые со дна морского странные тени обитателейпервозданных времен; где скареда водяной по имени Мудрость приоткрывал передним груды своих сокровищ; где среди радостных, бесчувственных неизбывно-юныхмиров Пип увидел бесчисленных и, словно бог, вездесущих насекомых-кораллов,что под сводом морским возвели свои гигантские вселенные. Он увидел стопубожию на подножке ткацкого станка, и он стремился поведать об этом; и потомутоварищи провозгласили его помешанным. Ибо человеческое безумие естьнебесный разум; и человек, покинув пределы земного смысла, приходит подконец к высшей мысли, что в глазах рассудка представляется нелепой и дикой;и тогда :- на счастье ли, на горе - он становится непреклонным иравнодушным, как и его бог. А в общем-то не осуждайте Стабба слишком строго. Такие случаи напромысле нередки; из дальнейшего повествования будет видно, что и со мнойприключилось нечто подобное.
Глава XCIV. ПОЖАТИЕ РУКИ
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
