Сделай Сам Свою Работу на 5

Глава IV. ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО





Назавтра, когда я проснулся на рассвете, оказалось, что меня весьманежно и ласково обнимает рука Квикега. Можно было подумать, что я - егожена. Одеяло наше было сшито из лоскутков - из множества разноцветныхквадратиков и треугольничков всевозможных размеров, и его рука, вся покрытаянескончаемым критским лабиринтом узоров, каждый участок которых имел свой,отличный от соседних оттенок, чему причиной послужило, я полагаю, егообыкновение во время рейса часто и неравномерно подставлять руку солнечнымлучам, то засучив рукав до плеча, то опустив немного, - так вот, та самаярука теперь казалась просто частью нашего лоскутного одеяла. Она лежала наодеяле, и, право же, узоры и тона все так перемешались, что, проснувшись,только по весу и давлению я мог определить, что это Квикег меня обнимает. Странные ощущения испытал я. Сейчас попробую описать их. Помню, когда ябыл ребенком, со мной однажды произошло нечто подобное - что это было, грезаили реальность, я так никогда и не смог выяснить. А произошло со мною вотчто. Я напроказничал как-то - кажется, попробовал пролезть на крышу покаминной трубе, в подражание маленькому трубочисту, виденному мною занесколько дней до этого, а моя мачеха, которая по всякому поводу постояннопорола меня и отправляла спать без ужина, мачеха вытащила меня из дымоходаза ноги и отослала спать, хотя было только два часа пополудни 21 июня,самого длинного дня в нашем полушарии. Это было ужасно. Но ничего нельзябыло поделать, и я поднялся по лестнице на третий этаж в свою каморку,разделся по возможности медленнее, чтобы убить время, и с горьким вздохомзабрался под одеяло. Я лежал, в унынии высчитывая, что еще целых шестнадцать часов должныпройти, прежде чем я смогу восстать из мертвых. Шестнадцать часов в постели.При одной этой мысли у меня начинала ныть спина. А как светло еще; солнцесияет за окном, грохот экипажей доносится с улицы, и по всему дому звенятвеселые голоса. Я чувствовал, что с каждой минутой положение мое становитсявсе невыносимее, и наконец я слез с кровати, оделся, неслышно в чулкахспустившись по лестнице, разыскал внизу свою мачеху и, бросившись внезапно кее ногам, стал умолять ее в виде особой милости избить меня как следуеттуфлей за дурное поведение, готовый претерпеть любую кару, лишь бы мне ненадо было так непереносимо долго лежать в постели. Но она была лучшей иразумнейшей из мачех, и пришлось мне тащиться обратно в свою каморку.Несколько часов пролежал я там без сна, чувствуя себя значительно хуже, чемкогда-либо впоследствии, даже во времена величайших своих несчастий. Потомя, вероятно, все-таки забылся мучительной кошмарной дремотой; и вот,медленно пробуждаясь, - еще наполовину погруженный в сон, - я открыл глаза всвоей комнате, прежде залитой солнцем, а теперь окутанной проникшей снаружитьмой. И вдруг все мое существо пронизала дрожь, я ничего не видел и неслышал, но я почувствовал в своей руке, свисающей поверх одеяла, чью-тобесплотную руку. И некий чудный, непостижимый облик, тихий призрак, которомупринадлежала рука, сидел, мерещилось мне, у самой моей постели. Бесконечнодолго, казалось целые столетия, лежал я так, застыв в ужаснейшем страхе, несмея отвести руку, а между тем я все время чувствовал, что стоит мне толькочуть шевельнуть ею, и жуткие чары будут разрушены. Наконец это ощущениенезаметным образом покинуло меня, но, проснувшись утром, я снова с трепетомвспомнил его, и еще много дней, недель и месяцев после этого терялся я вмучительных попытках разгадать тайну. Ей-богу, я и по сей день нередко ломаюнад ней голову. Так вот, если отбросить ужас, мои ощущения в момент, когда япочувствовал ту бесплотную руку в своей руке, совершенно совпадали по своейнеобычности с ощущениями, которые я испытал, проснувшись и обнаружив, чтоменя обнимает языческая рука Квикега. Но постепенно в трезвой осязаемойреальности утра мне припомнились одно за другим все события минувшей ночи, итут я понял в каком комическом затруднительном положении я нахожусь. Ибо какни старался я сдвинуть его руку и разорвать его супружеские объятия, он, непросыпаясь, по-прежнему крепко обнимал меня, словно ничто, кроме самойсмерти, не могло разлучить нас с ним. Я попытался разбудить его: "Квикег!",- но он только захрапел мне в ответ. Тогда я повернулся на бок, чувствуясловно хомут на шее, и вдруг меня что-то слегка царапнуло. Откинув одеяло, яувидел, что под боком у дикаря спит его томагавк, точно черненькийостролицый младенец. Вот так дела, подумал я, лежи тут в чужом доме средибела дня в постели с каннибалом и томагавком! "Квикег! Ради всего святого,Квикег! Проснись!" Наконец, не переставая извиваться, я непрерывнымигромогласными протестами по поводу всей неуместности супружеских объятий, вкоторые он заключил своего соседа по постели, исторг из него какое-тонечленораздельное мычание; и вот он уже снял с меня руку, весь встряхнулся,как ньюфаундлендский пес после купания, уселся в кровати, словно аршинпроглотил, и, протерев глаза, уставился на меня с таким видом, точно невполне понимал, как я тут очутился, хотя какое-то смутное сознание того, чтоон уже меня видел, медленно начинало теплиться у него во взгляде. А я темвременем лежал и спокойно разглядывал его, не испытывая более относительнонего никаких опасений и намереваясь поэтому как можно лучше рассмотретьстоль удивительное создание. Когда же наконец он, видимо, пришел копределенному выводу о том, что представляет собой его сосед по постели, икак будто бы смирился с существующим положением вещей, он спрыгнул на пол идал мне жестами и возгласами понять, что готов, если мне так большенравится, одеваться первым и оставить меня затем в одиночестве, уступивкомнату полностью в мое распоряжение. Ну, Квикег, думаю я, при данныхобстоятельствах это в высшей степени культурное начало. Да ведь, по правдеговоря, как тут ни верти, а дикарям вообще свойственна некоторая врожденнаяделикатность; удивления достойно, насколько вежливы они по своей природе. Яс такой похвалой отзываюсь о Квикеге просто потому, что он проявил немалоучтивости и предупредительности, в то время как я повинен был в грубойбестактности: лежа в постели, я разглядывал его, внимательно следя за всемистадиями его туалета - на сей раз любопытство взяло верх над моейблаговоспитанностью. Ведь такого человека, как Квикег, не каждый деньувидишь - и сам он, и его повадки заслуживают самого внимательногорассмотрения. К одеванию он приступил сверху, водрузив на макушку свою бобровую шапку- надо сказать, весьма высокую, - а затем, все еще без брюк, стал шарить пополу в поисках башмаков. Для чего это делалось, я, клянусь богом, не знаю,но в следующий момент он - в бобровой шапке и с башмаками в руке - очутилсяпод кроватью, где, насколько я мог судить по его прерывистому дыханию инадсадному кряхтенью, он стал старательно натягивать башмаки на ноги, хотяникакими законами благопристойности не предусмотрено, чтобы человек долженбыл обуваться в уединении. Но, понимаете ли, Квикег был существом впромежуточной стадии - ни гусеница, ни бабочка. Он был цивилизован ровнонастолько, чтобы всевозможными невероятными способами выставлять напоказсвою дикость. Образование его еще не было завершено. Он еще только учился.Не будь он уже в малой степени цивилизован, он бы, по всей вероятности,вовсе не стал затруднять себя башмаками; с другой стороны, если б он неоставался все еще дикарем, ему бы никогда не пришло в голову надеватьбашмаки под кроватью. Наконец он вылез из-под кровати в шапке, которая всяпромялась и сдвинулась на самые глаза, и стал со скрипом, хромая, ходить покомнате, видно он не очень-то привык к обуви, а эта пара башмаков изволовьей кожи, сырых и сморщенных, и сшитых, надо думать, не на заказ, в тонемилосердно холодное утро поначалу мучительно жала ему ноги. Ну а так как занавесей у нас на окне не было и из дома напротив черезузенькую улочку отлично видно было все происходящее в нашей комнате, аКвикег, расхаживающий в одной только шапке и башмаках, представлял собою ввысшей степени нелепое зрелище, я стал уговаривать его по возможностипонятнее, чтоб он хоть немного ускорил свой туалет, главное же, чтоб онпоспешил надеть наконец брюки. Он внял моей просьбе, а затем приступил кумыванию. В тот утренний час всякий христианин на его месте стал бы мытьлицо. Квикег же - поразительно - ограничился лишь тем, что подверг омовениюгрудь, плечи и руки. Потом он надел жилет, взял с сундука, служившего столоми подставкой для умывальника, кусок твердого мыла, окунул его в воду и сталнамыливать щеки. Я с интересом ждал, чтоб он извлек откуда-нибудь своюбритву, но тут он вдруг вытаскивает из угла за кроватью гарпун, отделяетдлинную деревянную рукоятку, снимает чехол с лезвия, несколько раз проводитим по своей подошве и, остановившись перед обломком зеркала у стены,начинает энергично брить, вернее гарпунировать себе щеки. Да, думаю, Квикег,здорово же ты распоряжаешься первосортными лезвиями фирмы Роджера.Впоследствии я уже не так дивился описанной операции, потому что узнал, изкакой высококачественной стали изготовляются гарпуны и как необыкновенноостро затачиваются их длинные прямые лезвия. Туалет Квикега был вскорости завершен, и он величественно вышел изкомнаты, облаченный в длинный лоцманский бушлат, неся в руке, словномаршальский жезл, свой неизменный гарпун.

Глава V. ЗАВТРАК







Я сразу же последовал за ним и, спустившись в буфетную, вполнедружелюбно приветствовал ухмыляющегося хозяина. Я не питал к нему недобрыхчувств, хотя он немало позабавился на мой счет в связи с происшествиямиминувшей ночи. Но ведь до чего ж хорошо бывает иной раз посмеяться как следует.Превосходная это вещь - смех от души, превосходная и довольно-таки редкая, иэто, между прочим, жаль. И потому, если какой-нибудь человек своейсобственной персоной поставляет людям материал для хорошей шутки, пусть онне скаредничает и не стесняется, пусть он весело отдаст себя на службу этомуделу. Уверяю вас, что тот, в ком заложена щедрая доля смешного, гораздозначительнее, чем вы, вероятно, предполагаете. В буфетной к этому времени собралось уже полно постояльцев, которыеприбыли минувшей ночью и которых я вчера не видел. То были почти сплошь одникитобои: первые, вторые и третьи помощники капитана, корабельные купоры икорабельные кузнецы, гарпунщики и гребцы - смуглые, мускулистые люди сдремучими бородами, заросшая, косматая команда, с утра облаченная вматросские бушлаты вместо шлафроков. Можно было с легкостью определить, как давно каждый из них покинулпалубу своего корабля. Вот у этого здоровяка-юноши щеки напоминают цветомнапоенные солнцем груши, от них и запах-то, кажется, исходит такой жесладкий; он не далее как три дня назад вернулся сюда из Индии. А тот, чтосидит с ним рядом, не такой смуглый - это уже оттенок красного дерева. Утретьего лицо еще сохранило тропический загар, но только теперь порядкомвыцветший - этот человек, без сомнения, уже не одну неделю провел на берегу.Но кто мог бы похвастаться такими щеками, как Квикег, чья рожа,исполосованная разноцветными линиями, казалось, подобно западному склонуАнд, украшена была в одном замысловатом узоре всеми климатическими зонами? - Эге-гей! Еда готова! - возгласил наконец хозяин, распахнув дверь, имы проследовали в соседнюю комнату к завтраку. Говорят, что люди, повидавшие свет, отличаются непринужденностью манери не теряются в любом обществе. Но это отнюдь не всегда так: Ледьярд,великий путешественник из Новой Англии, и шотландец Мунго Парк, оба они вгостиных всегда совершенно тушевались. Быть может, путешествия по бескрайнейСибири в санях, запряженных собаками, вроде того, какое совершил Ледьярд,или продолжительные прогулки натощак и в одиночестве к сердцу черной Африки,к чему, собственно, сводились все достижения бедного Мунго, быть может,говорю я, подобные подвиги не являются лучшим способом приобретениясветского лоска. Но все-таки лоск - это, в общем, не редкость. Настоящие рассуждения вызваны следующим обстоятельством: когда все мыуселись за стол и я приготовился услышать боевые рассказы о китобойномпромысле, оказалось, к немалому моему изумлению, что все присутствующиехранят глубокое молчание. И мало того, у них даже вид был- какой-тосмущенный. Да, да! Вокруг меня сидели эти морские волки, из которых многие воткрытом море без малейшего смущения брали на абордаж огромных китов -совершенно чужих и незнакомых - и, глазом не моргнув, вели с ними смертныйбой до победного конца; а между тем здесь они сидели за общим завтраком -все люди одной профессии и сходных вкусов - и оглядывались друг на друга стакой робостью, словно никогда не покидали пределов овчарни на Зеленыхгорах. Удивительное зрелище - эти застенчивые медведи, эти робкиевоины-китобои! Но возвращаюсь к моему Квикегу - а Квикег сидел среди них и, по волеслучая, даже во главе стола, невозмутим и холоден, как сосулька. Разумеется,его манеры оставляли желать лучшего. Даже самый горячий из его почитателейне мог бы, не покривив душой, оправдать присутствие гарпуна, который онпринес с собой к столу, где и орудовал им без всяких церемоний, протягиваяего через весь стол к вящей опасности для соседских голов, чтобы загарпунитьи притянуть к себе бифштексы. Но все это он, надо отдать ему должное,проделывал крайне невозмутимо, а ведь всякий знает, что в глазах большинстваневозмутимость равноценна всем светским приличиям. Мы не будем здесь перечислять других странностей Квикега, не будемговорить о том, как он тщательно избегал горячих булочек и кофе, какпосвятил полностью свое внимание непрожаренным бифштексам. Достаточно будетсказать, что, когда завтрак был окончен, он вместе со всеми перешел вбуфетную, разжег трубку-томагавк и так сидел в своей неизменной шапке,предаваясь пищеварению и спокойно покуривая, в то время как я вышелпрогуляться.

Глава VI. УЛИЦА

Если я испытал удивление, впервые увидев такую диковинную личность, какКвикег, вращающуюся в культурном обществе цивилизованного города, удивлениеэто тут же улетучилось, когда я предпринял свою первую - при дневном свете -прогулку по улицам Нью-Бедфорда. Во всяком мало-мальски крупном портовом городе на тех улицах, чторасположены поблизости от пристаней, можно часто встретить самых неописуемыхиндивидуумов со всех концов света. Даже на Бродвее и Чеснет-стрит случаетсяиной раз, что средиземноморские моряки толкают перепуганных американскихледи. Риджент-стрит посещают порой индийские и малайские матросы, а в Бомбеена Аполло-Грин туземцев, бывало, часто пугали живые янки. Но Нью-Бедфордпобивает всех - и Уотер-стрит, и Уоппинг. Последние в изобилии посещаютсятолько обыкновенными моряками; а в Нью-Бедфорде настоящие каннибалы стоят иболтают на перекрестках; самые подлинные дикари, и у некоторых из них костиеще покрыты некрещеной плотью. Как же на них не глазеть? Но, помимо жителей островов Фиджи, Тонгатобу, Эроманго, Пананджи иБрайтджи и помимо диких представителей китобойного ремесла, которые кружатсяпо здешним улицам, не привлекая внимания прохожих, мы можем увидеть вНью-Бедфорде зрелище еще более любопытное и, уж конечно, более комичное.Еженедельно сюда прибывают стаи новичков из Вермонта и Нью-Гемпшира,жаждущих приобщиться к чести и славе китобойного промысла. Это все большемолодые, дюжие парни, недавние лесорубы, вознамерившиеся променять топор накитобойный гарпун. Юнцы, зеленые, как те Зеленые горы, откуда они приехали.Иной раз кажется, что им не более нескольких часов от роду. Вон, к примеру,тот парень, который с важным видом вышел из-за угла. На нем бобровая шапка,и фалды у него наподобие ласточкина хвоста, однако подпоясался он матросскимремнем да еще прицепил кинжал в ножнах. А вот идет еще один, в зюйдвестке,но в бомбазиновом плаще. Никогда городскому франту не сравниться с деревенским, со стопроцентнымденди-мужланом, который на сенокос надевает перчатки из оленьей кожи, дабыуберечь от загара руки. И вот, если такой деревенский франт забе рет себе вголову, что ему необходимо отличиться и сделать карьеру, и решит поступитьна китобойное судно, - посмотрели бы вы, что он выделывает, очутившисьнаконец в порту! Заказывая себе матросское облачение, он обязательно посадитна жилет модные пуговицы колокольчиками и прикажет снабдить штрипками своипарусиновые брюки. Увы, бедный деревенщина! Как прежалостно полопаются этиштрипки при первом же порыве свежего ветра, когда тебя, вместе со всемитвоими пуговицами и штрипками, захватит свирепый шторм! Однако не подумайте, что сей славный город может похвастаться передприезжим только гарпунщиками, каннибалами и деревенскими простофилями. Этововсе не так. Ведь Нью-Бедфорд и впрямь место удивительное. Когда бы не мы,китобои, этот участок земли и по сей день оставался бы, наверное, в таком жеплачевном состоянии, как берега Лабрадора. Да и теперь за городом, чуть вглубь от побережья, встречаются места, до того голые, костлявые, что простострах берет. Но сам город прекрасен, пожалуй, во всей Новой Англии не сыщешьгорода лучше. Настоящая земля елея, право же, но только, в отличие отХанаана, к тому же еще - земля хлеба и вина. Улицы не текут молоком, и повесне их не мостят свежими яйцами. Однако, несмотря на это, нигде во всейАмерике не найдешь домов царственнее, парков и садов роскошнее, чем вНью-Бедфорде. Откуда они? Каким образом разрослись здесь, на этой некогдаскудной, усыпанной вулканическим шлаком земле? Ступайте и разглядите хорошенько железную решетку, в которой каждыйпрут загнут наподобие гарпуна, разглядите решетку вокруг вон того высокогоособняка, и вы найдете ответ на свой вопрос. Да, все эти нарядные здания ипышные сады прибыли сюда из Атлантического, Индийского и Тихого океанов. Всеэто в свое время загарпунили китобои и выволокли сюда со дна морского.Способен ли был сам герр Александер на подобный подвиг? Говорят, отцы в Нью-Бедфорде дают за своими дочерьми в приданое китов,а племянниц наделяют дельфинами. Поезжайте в Нью-Бедфорд, если хотитепоглядеть настоящую блистательную свадьбу, ибо у них там, говорят, в каждомдоме есть целые резервуары китового жира и каждую ночь щедро сжигаютсяспермацетовые свечи высотой в человеческий рост. Летом город особенно приятен для взгляда, весь утопающий в кленах, -длинные зеленые и золотые аллеи. А в августе высоко в небе прекрасные пышные каштаны, словно канделябры,протягивают над прохожим удлиненные, как свечи, конусы своих соцветий. Стольвсемогуще искусство, которое по всему Нью-Бед форду разбило яркие террасыцветников на голых обломках скал, сваленных здесь в последний день творения. А женщины Нью-Бедфорда! Они цветут, подобно розам, что посажены их женежными ручками. Но розы цветут лишь летом, тогда как нежные гвоздики у нихна щеках рдеют круглый год, точно солнце на седьмом небе. Цветения, равногоэтому, не сыщешь на всей земле, разве только в Сейлеме, где, как я слышал,дыхание молодых девушек так полно мускуса, что моряки за много миль отберега по запаху угадывают близость своих возлюбленных, словно идут кароматным Молуккам, а не к пуританским прибрежным пескам.

Глава VII. ЧАСОВНЯ

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.