Новая электронная взаимозависимость

Возвращает мир к ситуации глобальной

Деревни

ж

§5 Нет ничего удивительного в том, что между описанием традиционалистски ориентированных народов у Ризмана и африканских племенных обществ у Каротерса обнаружи­ваются соответствия, как нет ничего удивительного и в том, что знакомство с жизнью туземцев вызывает у обыч­ного читателя глубокое чувство родственности описывае­мому, ибо новая электрическая культура вновь подводит под нашу жизнь племенную основу. Сошлемся на лириче­ское свидетельство весьма романтически настроенного биолога Пьера Тейяра де Шардена в его книге «Феномен человека»:

Но по мере того, как под действием этого напора че-

ловеческие элементы благодаря своей психической про­ницаемости все больше проникали друг в друга, их со­знание (таинственное совпадение...) при сближении воз­буждалось. И как бы расширяясь, каждый из них по­степенно простирал радиус своей зоны влияния на Зем­ле, Земля же тем самым как будто все более уменьша­лась. В самом деле, что происходит при нынешнем па­роксизме? Об этом уже неоднократно говорилось. Бла­годаря изобретению недавно железной дороги, автомо­биля, самолета физическое влияние каждого человека, некогда ограниченное несколькими километрами, те­перь расширилось на сотни миль. Более того, благодаря изумительному биологическому событию — открытию электромагнитных волн — каждый индивид отныне (ак­тивно и пассивно) одновременно находится на всех мо­рях и континентах — он находится во всех точках Зем-

ли .

Для людей письменной культуры с их критическим складом ума горячность Тейяра де Шардена столь же ма­лопонятна, сколь и его некритический энтузиазм по поводу космической мембраны, которая сомкнулась вокруг земно­го шара благодаря расширению наших различных чувств с помощью электричества. Эта экстернализация наших чувств создает то, что Тейяр де Шарден называет «ноос­ферой», или технологическим мозгом мира. Вместо того, чтобы превратиться в колоссальную Александрийскую библиотеку, мир стал компьютером, электронным мозгом, именно так, как это описывается в непритязательной науч­ной фантастике. И по мере того как наши чувства выходят наружу, Большой Брат проникает вовнутрь. Поэтому если мы не сумеем осознать эту динамику, то в один прекрас­ный день окажемся погруженными в атмосферу паничес­кого страха, приличествующую тесному мирку племенных барабанов с его всеобщей взаимозависимостью и вынуж­денным сосуществованием. Признаки такой паники хорошо заметны у Жака Барзена, который объявляет себя бес­страшным и решительным луддитом в книге «Дом интел­лекта». Понимая, что все, что ему дорого, связано с дейст­вием алфавита на наше сознание, Барзен выступает с

²² Тейяр де Шарден П. Феномен человека. — М., 1987. — С.191. — Прим. пер.

предложением упразднить современные искусство, науку и филантропию. Разделавшись с этим трио, мы, по его мне­нию, сможем захлопнуть крышку ящика Пандоры. Что ж? По крайней мере, Барзен сумел определиться со своей проблемой, хотя у него и нет ключа к пониманию того, как действуют эти формы. Страх — это нормальное состояние любого устного общества, поскольку в нем постоянно все действует на все.

Возвращаясь к ранее затронутой теме конформизма, Каротерс продолжает (р.315, 316): «Мысль и поведение не рассматриваются отдельно; мысль сама есть форма пове­дения. «Желать зла» считается в большинстве таких об­ществ самым ужасным видом «поведения», и страх перед ним всегда присутствует в сознании». Несмотря на то что единство чувственности, эмоций и мышления уже давно составляет предмет ностальгии западного мира, мы так же не готовы к тому, чтобы принять связанный с таким един­ством племенной характер культуры, как некогда оказа­лись не готовы к фрагментации человеческой психики, обусловленной печатной культурой.

Письменность воздействует на физиологию,

А также на психическую жизнь

Африканских туземцев

£§ В завершение своего рассуждения о влиянии фонети­ческого письма на африканских туземцев Каротерс приво­дит выдержку (р.317, 318) из статьи врача-миссионера, опубликованной в кенийской ежедневной газете «Ист Эф-рикан Стэндард». Она называется «Как цивилизация по­влияла на африканских туземцев».

Цель этой статьи — показать, что уже начатки обра­зования, полученные африканскими мальчиками и де­вочками, вызвали у них столь быстрые и далеко иду­щие последствия, что на протяжении только одного по­коления произошли такие изменения в человеческих характеристиках и реакциях, которые должны были бы занять несколько столетий.

Высокие человеческие качества африканцев, не за-

тронутых миссионерством или образованием, поражают почти всякого. Они неутомимые труженики, неприхот­ливы, никогда не унывают, их не пугают монотонность и неудобства, и обычно они отличаются удивительной че­стностью и правдивостью. Но нередко приходится слы­шать нелестные сравнения этих африканцев с теми, кто родился от родителей-христиан или с раннего возраста начал посещать школу. Однако, по свидетельству писа­теля, побывавшего в школах на Мадагаскаре, тем де­тям, которые не были затронуты цивилизацией, от при­роды свойственна некоторая летаргичность. Они способ­ны длительное время сидеть спокойно: желание играть в них словно дремлет. Они совершенно не страдают от монотонности, и их умственная апатия позволяет им проявлять исключительное для детей терпение. Из этих детей обычно вырастают необразованные африканцы, неспособные к какому-либо квалифицированному тру­ду. Самое большее, чему их можно научить, — это вы­полнять работу, не требующую умственных усилий. Та­кова плата за их положительные качества.

Африканец будет оставаться в постоянном рабстве у своего невежества, если только не проявить решимость рискнуть и ценой разрушения указанных качеств в хо­де тех изменений, которые несет с собой образование, попытаться заново построить его характер, но уже с со­вершенно иной ментальностью. Эта новая ментальность может проявить себя в увиливании от работы, в возрос­ших заботах о пропитании, в желании жить со своей женой, что прибавит хлопот работодателю. И это легко объяснимо: уже первые шаги в образовании ведут к бы­строму развитию у африканцев таких качеств, как чув­ство интереса, тяга к удовольствиям и страх боли.

У образованного африканца (при этом под «образо­ванностью» мы подразумеваем даже сравнительно низ­кий образовательный стандарт, получаемый средним африканским школьником) открывающееся перед ним разнообразие жизни формирует чувство интереса; мо­нотонность же, как и для обычного европейца, стано­вится ему в тягость. Выполнение неинтересной работы теперь стоит ему гораздо больших волевых усилий, а отсутствие интереса вызывает усталость.

Далее автор рассматривает изменения во вкусах, в сек-

суальности и отношении к боли, вызванные приобщением к грамоте:

По моим наблюдениям, нервная система африкан­цев, незатронутых цивилизацией, настолько летаргич-на, что им требуется совсем немного времени для сна. Многие из наших работников проходят несколько миль, чтобы добраться до места работы, затем они целый день прилежно трудятся, вечером возвращаются домой и проводят большую часть ночи, сидя и охраняя свой ого­род от вторжения диких кабанов. В течение многих не­дель они спят всего по два-три часа в сутки.

Из всего этого вытекает важный моральный итог, а именно, что африканцы старшего поколения, с которы­ми почти всем нам приходилось иметь дело, навсегда исчезли. Новое поколение — это совсем другие люди, способные на большее как в хорошем, так и в плохом. Они заслуживают сочувствия и понимания в отношении их трудностей и неизмеримо возросших искушений. Не­обходимо выработать такое понимание у африканских родителей, пока еще не слишком поздно, и помочь им осознать, что они имеют дело с гораздо более тонким механизмом, чем они сами.

Каротерс подчеркивает тот факт, что такие последст­вия вызывает уже начальное освоение грамоты, достаточ­но лишь «некоторого знакомства с письменными символа­ми и развития начальных навыков чтения, письма и счета».

В заключение (р.318) Каротерс обращается к истории Китая, где книгопечатание было изобретено уже в седьмом или восьмом веке и тем не менее «практически не имело сколько-нибудь серьезных последствий для эмансипации мышления». Он ссылается на Кеннета Скотта Латуретта, который пишет в своей книге «Китайцы, их история и ку­льтура» (р.310):

Гипотетический пришелец с Марса мог бы ожидать, что индустриальная революция и современный науч­ный подход должны были бы начать свое движение ско­рее в Китае, чем на Западе. Китайцы столь трудолюби­вы и изобретательны, в историческом плане они насто­лько опередили Запад в сельскохозяйственном и меди­цинском знании, что именно они, а не западные народы, могли бы считаться предтечами и лидерами в том, что

называется научным подходом к познанию человеком окружающей среды и овладению ею. Нельзя не удивля­ться тому, что народ, который первым изобрел бумагу, книгопечатание, порох и компас — если вспомнить то­лько некоторые из их наиболее известных открытий, — не оказался первым и в создании ткацкого станка, паро­вого двигателя и других машин, революционизировав­ших производство в восемнадцатом и девятнадцатом веках.

Но дело в том, что китайцы видели цель книгопечатания не в создании одинаковых воспроизводимых продуктов для рынка и формирования системы цен. Книгопечатание было

оо

альтернативой их молитвенным мельницам" и визуаль­ным средством усиления заклинательного воздействия, по­добного тому, какое в наше время оказывает реклама.

Тем не менее пример отношения китайцев к книгопеча­танию поможет нам продвинуться в наших усилиях уяс­нить его природу. Наиболее существенной чертой книгопе­чатания является воспроизводимость, повторяемость, а по­вторяемость, как известно, ведет к гипнозу, одержимости. Кроме того, печатные идеограммы суть нечто совершенно иное, нежели книгопечатание, основывающееся на фонети­ческом алфавите, ибо идеограмма (даже в большей степе­ни, чем иероглиф) представляет собой сложный геш-талът, воздействующий на все чувства сразу. Идеограмма не допускает разделения между чувствами или специали­зации одного из них — выделения образа, звука или значе­ния, что составляет ключевую характеристику фонетиче­ского алфавита. Поэтому многочисленные специализации и разделения функций, присущие промышленному труду и прикладному знанию, остались китайцам недоступными. В настоящее время китайская письменность, похоже, про­двигается в направлении фонетического алфавита. Это, не­сомненно, приведет к ликвидации нынешней и традицион­ной культуры in toto ²⁴. Китайской нации придется пройти через шизофрению и умножение дихотомий к утвержде-

²³ Речь идет о ламаистском молитвенном приспособлении. См.:
Крывелев И.А. История религий. — Т.2. — М., 1976. — С.389, 390.
— Прим. пер.

²⁴ В целом (лат.). — Прим. пер.

нию организации, основанной на началах физической силы и агрессивности и реализующей римскую модель «центр—периферия».

Каротерс ошибается, когда объясняет индифферент­ность ранней китайской культуры к индустриализму тем, что китайское письмо — в рукописном или печатном виде — требует значительной эрудиции. То же самое, хотя и в различной степени, можно сказать и обо всех неалфавит­ных формах письма. Обратимся снова (и не в последний раз) за помощью к комментарию Латуретта по этому пово-

ДУ:

Большая часть необозримой литературы на китай­ском языке была написана в классическом стиле... Клас­сический китайский язык весьма сложен в силу своей искусственности. Написанные на нем тексты часто изо­билуют аллюзиями и цитатами, и для того чтобы оце­нить или хотя бы понять большую часть сказанного, чи­татель нуждается в обширных познаниях в имеющейся литературе... Только освоив фантастический объем ли­тературы и, более того, выучив на память значитель­ную ее часть, ученый обретает некое шестое чувство, позволяющее ему догадываться, какое из нескольких прочтений верно. Поэтому даже медленное и внимате­льное чтение на классическом языке требует длитель­ной подготовки. Сочинительство же — еще более слож­ная задача. Немногие европейцы сумели достичь снос­ного владения стилем, а многие современные китайцы, которые являются законченным продуктом сегодняш­него типа образования, так и не смогли его освоить.

В заключение Каротерс делает вывод, что генетическо­му изучению человеческих коллективов недостает точно­сти и результативности в плане сбора данных, по сравне­нию с исследованиями, опирающимися на культурологиче­ский подход и изучение окружающей среды. Моя мысль заключается в том, что культурная экология имеет надеж­ную основу, которую составляет чувственный аппарат че­ловека, и что любое расширение чувств с помощью техно­логии вызывает вполне поддающийся наблюдению эф­фект, который состоит в установлении новой конфигура­ции, или нового пропорционального соотношения, между чувствами. Язык, коль скоро он представляет собой форму

технологии, конституируемой расширением, или овнешне-нием, всех наших чувств, сам подвержен воздействию со стороны какого-либо из механически расширенных чувств. Таким образом, письмо оказывает прямое влияние на речь — и не только на ее морфологию и синтаксис, но и на про­цесс формирования мысли и социальное функционирова­ние языка²⁵.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: