Сделай Сам Свою Работу на 5

ПРО ЩИТОВИДНУЮ ЖЕЛЕЗУ, БАСКЕТБОЛ И О ТОМ,





ЗА ЧТО ЛЮБЯТ ДЛИННОНОГИХ

Медленно, но верно мы все же подбираемся к глу­бинным мосткам между обликом и характером.

Вот гормоны.

По своей известности в медицине они уступают разве что витаминам. Я назвал бы их чрезвы­чайными и полномочными послами самих генов — послами, которым надлежит оказывать влияние на все и вся в организме, от волос до почек. Мы еще не знаем точно, сколько их; признанные поставщики — эндокринные железы, по в последнее время все более подтверждается правота старых физиологов и врачей, которые утверждали, что каждый орган, каждая ткань, каждая клетка обладают внутренней секре­цией.

Гормоны — это рост и пропорции, полнота и худо­ба, мужественность и женственность. Это глаза, воло­сы, кожа. Это статика внешности, но также и тонус психики, влечения, и интеллект, и подвижность. Это апатия и жизнерадостность, раздражительность и боязливость, агрессивность и дружелюбие — все, что выявилось в исследованиях эндокринной патологии и гормональных препаратов и что в самом открытом и грубом виде наблюдаем мы у животных, повиную­щихся своим естественным циклам. Химические мо­сты, связывающие все со всем, — они в крови, в тка­нях, в каких-то ничтожных дозах, но сколь могуще­ственны!



Если развитие организма позволительно назвать гормональной симфонией, то генотип •— ее партитура, а среда — и дирижер и аудитория. Периоды жизни — части симфонии, в которых ведущие партии постепен­но переходят от одних инструментов к другим.

Ребенок: главную партию исполняет «железа дет­ства», вилочковая. От нее, видимо, эта фено­менальная подвижность детской психики, эта непо­седливость. Все прочие железы тоже работают: и ги­пофиз, мозговой придаток — верховный эндокринный главнокомандующий, заведующий ростом, и надпочечники, и щитовидная. Половые — тоже, но как бы под сурдинку, приглушенно до поры до вре­мени.

Можно уже определить общий психофизический склад, увидеть ярких пикников и астеников. Однако завтра все может перемениться: коротыш вытянется, длинненький остановится, раздастся, тихоня станет забиякой, драчун притихнет.

Если какая-то железа серьезно отстает, это уже видно: недостаточность щитовидной — вялость, туск­лый взгляд, какая-то нескладная полнота, весь из ту­пых обрубков; если слишком сильно приторможены половые — тоже ожирение, но другого типа.



Подросток: начинается могучее крещендо гипофи­за, который вздымает весь эндокринный оркестр, только вилочковая железа сникает. Быстрые, резкие перемены внешности и психики. Первую скрипку не­которое время играет щитовидная железа: и вот воз­бужденность, взрывная раздражительность, обидчи­вость, упрямство и резкие немотивированные смены настроения. Длинная шея, длинные руки и ноги, то­щий, какой-то драный, и глаза немного выпученные. В бурных гормональных звучаниях столько диссо­нансов...

Очень многие подростки и юноши проходят через стадию, которую можно назвать временной астенич-ностью, — когда преобладают вытягивание, худоща­вость. Конституциональных астеников можно считать как бы зафиксировавшимися в этой стадии. Щитовид­ная железа у них обыкновенно звучит очень сильно всю жизнь, и это, видимо, играет существенную роль в происхождении нервозности, во многих проявлениях шизотимности. Да, многие, если не каждый, проходят, пусть мимолетно, через стадию шизоидности, весна человеческая чревата шизофренией, но не стоит пу­гаться, черный плод вырастает редко.

Вот постепенно устанавливается гармоничность об­лика, и все отчетливей и мощнее звучит партия поло­вых желез. Пока она звучит фортиссимо, пока щито­видная еще сильна, а вилочковая не окончательно смолкла — это юность и молодость; когда щитовидная успокаивается, когда вилочковой уже не слышно со­всем, а половые входят в умеренный ритм — это зре­лость. Телесная по крайней мере.



В это время наращивают свою деятельность пар­ные надпочечники, главные железы второй половины жизни; они часто в значительной мере берут на себя функции угасающих половых желез. Особенно боль­шую работу выполняют надпочечники у пикников. Но постепенно их мелодия заканчивается, и вся про­грамма симфонии сходит на нет.

Среда — интерпретатор — может ускорять или за­медлять темп исполнения отдельных частей, регулиро­вать громкость, выразительность, выявлять оттенки, но не может вносить в партитуру никакой отсебятины. На это решаются только эндокринологи.

Впрочем, насчет отсебятины еще вопрос. Есть та­кие сильные вещи, как микроэлементы. -В местностях, где в воде и почве большая нехватка йода, у людей плохо работает щитовидная железа (йод входит в ее гормон), растет зоб, развивается кретинизм.

Местноклиматические влияния мощны и таин­ственны. Там, где живут пигмеи, много карликовых животных и растений. Одна из гипотез: нехватка цин­ка в почве. Не станут ли потомки пигмеев быстро ра­сти в новом климате?

Японцы, выросшие в США, особенно на западе страны, по росту и пропорциям лица и тела сильно отличаются от своих родителей-азиатов, приближаясь к типу долговязых американцев. Климат? Или питание?

Сходным образом действует на детей и молодых людей пребывание в Прибалтике: там худеют и вытя­гиваются. Два брата-близнеца, совершенно одинако­вые, отправились служить оба во флот, но один в При­балтику, другой на Дальний Восток. Тот, что служил в Прибалтике, вырос на шесть сантиметров и приба­вил в весе два килограмма, дальневосточник, наобо­рот, вырос на два сантиметра, а прибавил шесть кило. После возвращения вес братьев вскоре сравнялся, в росте же осталась разница в 2,5 сантиметра (полто­ра сантиметра дальневосточник все-таки нагнал).

Л знаменитая акцелерация? Так и неизвестно по­ка, почему каждое новое поколение растет все выше, развивается все быстрей. В последнее время произо­шло просто-таки наводнение этой длинной порослью: то изящно-плоские, то здоровенно-тяжелые, они в 15 лет смотрят сверху вниз на родителей, которые считались когда-то высокими, и телесно уже вполне готовы стать папами и мамами. Питание? Радиация? Может быть. А может быть, и ранний избыток впе­чатлений, который через сердцевину мозга, гипотала­мус, действует на гипофиз.

Никто ни дня, ни часа не остается тем же, но у одних облик в основном готов уже с детства, чуть ли не с рождения, и всю жизнь только «редактирует­ся», другие же проходят через множество... Год-дру­гой — и их уже трудно узнать, а потом вдруг надолго останавливаются в каком-то одном качестве. Или, на­оборот, устойчивый облик вдруг с какого-то момента начинает резко меняться.

Есть самая общая схема композиции, но у каждо­го гормональная симфония звучит на свой лад. Силь­но ли, слабо ли, долго ли, коротко ли у одного зву­чат одни инструменты, у другого другие. Порой ка­кая-то партия звучит фальшиво, а то и весь оркестр играет кто в лес, кто по дрова.

Гигантский рост, громадные тяжелые конечности, крупные черты лица при гипертрофии мозгового при­датка; карликовость при атрофии. Лунообразное лицо, особая вздутая полнота, чрезмерный волосяной покров при повышении функции надпочечников; дряб­лая худоба, смуглость, обильные родимые пятна при понижении; щитовидное пучеглазие с застывшим вы­ражением ужаса... Вид евнуха при недоразвитии по­ловых желез... Это крайности, а сколько бесчислен­ных переходов, образующих текучую область нормы, сколько ничем не примечательных, примелькавшихся обликов, скрывающих субпатологию.

Худощавый человек с бледной нечистой кожей, вздернутой верхней губой, бесформенным носом... Только специалист высшей квалификации разглядит в этом облике врожденную недостаточность секреции маленьких околощитовидных железок. Это недоста­точность не той степени, чтобы привести человека в клинику, но ее вполне хватает на многие неприятно­сти: дрожат руки, мелко подергиваются различные мышцы. А его признавали то ипохондриком, то невра­стеником.

Здесь множество неизученных тонкостей, такая масса индивидуальных нюансов. Важно не только ко­личество и качество гормонов, но и реакция на них тканей-адресатов. Похоже, что при некоторых видах шизофрении мозг перестает должным образом реаги­ровать на гормоны; быть может, этим же объясняют­ся и некоторые случаи извращений...

В крови у мужчины всегда наряду с мужскими есть некоторое количество женских гормонов, у жен­щины соответственно наоборот. Но индивидуально, как выяснилось, такие соотношения могут быть са­мыми разнообразными: при среднем содержании муж­ских (у мужчин) — повышенное содержание женских, или чересчур много и тех и других, или чересчур ма­ло, и так далее... Естественно, все это должно как-то влиять и на облик и на поведение. Как?

Если бы знать, если бы были однозначные соотно­шения... Мы можем заметить, что некоторые мужчины весьма или несколько женственны, иногда только чуть-чуть, в каких-то поворотах, в неуловимых дви­жениях; немало и женщин с той или иной примесью мужественности. Далеко не всегда это неприятно. Мне кажется даже, хотя, возможно, я ошибаюсь, что именно такая чуть повышенная примесь начала дру­гого пола (при достаточно сильной выраженности сво­его собственного) причастна к повышенной одаренно­сти и что типы крайне односторонне мужественные или женственные имеют мало шансов на интеллекту­альную незаурядность.

К спорту гормоны тоже имеют серьезное отноше­ние. Не будем касаться вопроса о спортсменках-жен­щинах, скажем о мужчинах. Тренеры баскетбольных команд, разыскивающие сверхдвухметровых гигантов, которые не бросают, а вкладывают мяч в кольцо, много бы дали, чтобы сделать своих добродушных пи­томцев поживее и порасторопнее. Увы, это не просто, ибо гормональный тип этот отличает нервно-психиче­ская замедленность.

В самом деле, зачем таким великанам еще и спе­шить? Поэтому, вероятно, они так редки: в природ­ной борьбе проигрыш в скорости слишком серьезен, и в отдаленные времена отбор их, надо думать, не миловал. Умственные способности таких гигантов ча­сто оставляют желать лучшего, но могут быть и нор­мальными, иногда даже повышенными. Свою медли­тельность они могут компенсировать точностью.

(К этому типу принадлежал один наш известный хирург, недавно умерший. Росту в нем было 2 метра 3 сантиметра. Это был человек эпический, феноме­нально добрый. Студенты и больные его обожали. У нас в Союзе он был пионером переливания крови. Я видел, как он оперирует: необъятные ладони его накрывали чуть ли не весь операционный стол, и под ними все происходило само собой.)

Иная картина, когда сверхдеятельность гипофиза сочетается с повышенной щитовидной функцией. Та­кие гиганты для баскетбола клад: щитовидный гор­мон ускоряет реакции. Изумительные, стройные вели­каны-атлеты. Высокая возбудимость, подвижность. Но — раздражительность. Постоянное внутреннее бес­покойство, какая-то глубокая, странная для таких размеров неуверенность в себе. Они самоутверждают­ся в интенсивной деятельности. Внешнее поведение может быть сверхуверенным и спокойным, они наход­чивы и иногда достигают удивительного самооблада­ния. Интеллект бывает чрезвычайно высоким.

К этому типу, в крайнем его выражении (я отвле­каюсь от спорта), принадлежал Петр I: рост 2 метра 4 сантиметра, очень выпуклые «щитовидные» глаза. Маяковский, которого кто-то из друзей назвал «воло­оким»... Таких гигантов и субгигантов мы находим среди выдающихся деятелей многих областей: от по­литики до искусства, от Линкольна до Станиславско­го. Они олицетворяют собой красоту человеческой мо­щи, и все же где-то, в самом основании своей душев­ной организации, несут нечто детски наивное, беззащитное.

Гормон щитовидной железы химически близок ад­реналиновому семейству, непременному участнику всех баталий нервного напряжения. Избыток гормо­на щитовидной железы рождает богатейшую палитру повышенного эмоционального тонуса: от приятной оживленности до страшного возбуждения, от легкой нервозности до неугасимой тревоги. В бурных сценах, происходящих в общественных местах, когда кто-то обвиняет кого-то в безобразии, активной стороной не­редко оказывается женщина со «щитовидкой»: она нападает, кричит, возмущается, она нетерпелива, она спешит...

Щитовидная раздражительность вспыхива&т как хворост и всегда направлена на какое-нибудь кон­кретное, сейчас происходящее безобразие, которое не­обходимо немедленно прекратить... Не такова раздра­жительность человека с недостаточностью околощи­товидных желез: это недовольство более глубокое, постоянно загоняемое внутрь, у него нет энергичного «щитовидного» выхода.

У надпочечников — целый букет гормонов; кроме нервного топлива, адреналина, они выделяют еще группу гормонов с совсем иным назначением и иной химической структурой — стероидные. К этой группе относятся и половые гормоны. «Стервоидные» — так иногда называют коллеги эти гормоны, очевидно, по той причине, что их избыток может вызвать сильную агрессивность и несдержанность влечений. Но в не­большой степени перепроизводство этих гормонов, на­против, способствует хорошему тонусу и психической уравновешенности.

Гормональную «норму», вообще говоря, устано­вить вряд ли возможно. Всегда тонкий индивидуаль­ный баланс. Какой-то инструмент начинает фальши­вить — и все идет прахом: психоз, сосудистые непри­ятности, опухоль... Личная норма может оборачивать­ся внешнею ненормальностью: то, что было ненор­мальным в один период жизни, дальше может ока­заться спасительным.

Крепкая старость, долгожительство, когда даже в неважных внешних условиях сохраняются и подвиж­ность и более или менее ясная голова, — это прежде всего эндокринная мощь, гармония гормонов. Однако и среди таких стариков я в последнее время пытаюсь различить, чисто зрительно и умозрительно, индиви­дуальные варианты: кто на чем держится. Вот эта старая женщина с какой-то удивительной моложаво­стью и во внешности и в поведении — явно на щито­видке, которая в молодости, наверно, причиняла ей неприятности. А это уже другое: семидесятилетний старик, бодрый, свежий и энергичный, женится на молодой, появляются дети, а у него еще и увлечения, жена ревнует. И курит, и от рюмки не откажется, и никакой диеты, и работает как паровоз. Другой от десятой доли всего этого тут же погибнет, а ему хоть бы что. Да, лет на девяносто его хватит; впрочем, кто знает: а если завтра инфаркт?

Психоэндокринные портреты можно рисовать бес­конечно: то, что мы здесь затронули, — капля в море.

Старые физиономисты, в меру своей наблюдатель­ности, кажется, ухватили что-то от психоэндокрино­логии, но еще и сегодня мы далеки от постижения тайн этой области, где биологическое неведомыми до­рожками переходит в социальное. О психоэндокрин­ных типах можно с уверенностью говорить лишь как о каких-то общих эмоционально-интеллектуальных расположениях, о гаммах обликов внутри широких регистров. Окончательный выход в личность слагает­ся из переменных многих порядков. Как малейшее выпадение в ансамбле мимики сказывается на общем выражении лица, так химические нюансы гормональ­ной симфонии могут менять глубинный настрой лич­ности.

Но иногда и сильнейшие эндокринные сдвиги не влияют на психику заметным образом, а при мно­гих тяжелых эндокринных нарушениях мы находим и блестящий интеллект и высокую социальную пол­ноценность.

Вообще можно сказать, что в организме человека все связано и все достаточно независимо — в этом угадывается какая-то мудрая гибкость природы. Ни­какое соотношение, никакая корреляция признаков не абсолютна, все вероятностно, и только современ­ный математический аппарат освобождает, наконец, нашу мысль от обывательской прямолинейности ло­бовых «да» — «нет». На столько-то «да», на столько-то «нет», ну а в конкретном, индивидуальном слу­чае — давайте посмотрим.

У старой шарлатанки хиромантии родилась недав­но вполне благоприличная внучка: дерматоглифика — наука о кожных рисунках. Вот, кстати, великолепная модель соотношения типического и индивидуального! Нет ни одного человека на Земле, у которого отпе­чаток пальцев повторил бы отпечаток другого или даже свой собственный на другой руке, и этим давно воспользовались криминалисты. Вместе с тем есть ис­черпывающая шкала типов и подтипов, подробная иерархия от самого общего до уникального. Каждый может найти свое место на полочке рядом с почти двойником. А занимается дерматоглифика в медицине тем же, чем ее бабка в житейском море, — пред­сказаниями.

Четырехпальцевая «обезьянья» борозда на ладони иногда служит ценным вспомогательным признаком для ранней диагностики некоторых видов врожденной умственной неполноценности (у новорожденных пона­чалу трудно бывает разобраться в «хабитусе»). Но эта борозда встречается изредка и у психически пол­ноценных людей. Среди душевнобольных необычные ладонные рисунки (детали в виде овалов и тому по­добное) встречаются в среднем в два раза чаще, чем у здоровых. Один английский исследователь считает, что нашел на ладони «сердечный треугольник»: у лю­дей с таким треугольником повышен риск раннего за­болевания сердца. Знали ли хироманты этот признак?

А что скрывается за корреляцией между относи­тельной длиною ноги и емкостью краткосрочной па­мяти, обнаруженной ленинградской группой Б. Г. Ананьева? Не ее ли имел в виду Остап Бендер, когда заметил, что девушки любят молодых, длинно­ногих и политически грамотных?

О ЖАВОРОНКАХ И СОВАХ

Они были уже не четвероногие, но еще не двуно­гие, еще не двуногие, но уже не четвероногие. Изда­ли их можно было принять за подростков-людей, а вблизи — вблизи это были странные, жутковатые обезьяны. Покрытые негустой шерстью, они быстро бегали, ловко лазили и с равной прожорливостью пи­тались плодами и небольшими животными. Всего ка­ких-нибудь полтора-два миллиона лет назад.

Потомки присвоили им скучное наименование ав­стралопитеков...

Но сколько же нужно было пройти лабиринтов, сколько миновать тупиков, чтобы стать, нет, только получить возможность стать человеком. Сколько пре­тендентов на эту вакансию было безжалостно забра­ковано! На конкурс ринулась целая ватага антропои­дов, но у одних оказалась слишком короткая шея, у других чересчур тяжелые челюсти, у третьих слиш­ком плоские зады. Ничего смешного, есть нешуточные доказательства, что если бы не особое строение боль­шого ягодичного мускула, наши предки никогда не смогли бы укрепиться в прямохождении.

Это называют критическим периодом давления от­бора. За какой-то миллион лет — увеличение мозга в полтора раза, появление осознанного коллективного труда, речи, мышления. Был какой-то лихорадочный спрос на мозги: или срочно решительно поумнеть, или погибнуть (теперь или никогда!), а чем больше ума, тем больше требуется еще — и дальше, дальше...

Чтобы мозг был большим, нужно, чтобы ребенок рос долго, а для этого надо научиться любить детей и самому иметь максимум мозгов. Научиться жить вместе, научиться понимать и терпеть друг друга, смирять свой эгоизм и получать не абстрактное, а конкретное, животное удовольствие от радости дру­гого существа. Не только сильнейший, но и умнейший самец должен был получать преимущественное право распространять свои гены.

В этот критический период, когда ковался наш вид, и был обеспечен психогенофонд на десятки и сотни тысяч лет вперед. Он выковывался, пока не было достигнуто плато: эпоха культур.

Куда ни глянь, всюду человек — самый: самый умный, самый сильный, самый приспособленный, са­мый предусмотрительный, самый злой, самый добрый, самый-пресамый... Понятно: мощнейший в мире мозг, все отсюда, да и весь организм удался на сла­ву. Вот только за всем этим самым еще не знаем мы, что же есть самое человеческое.

Обучаемость, воспитуемость, говорят одни. Чело­век — самое обучаемое в мире животное. Это основа всего. Человек может стать чем угодно, достичь чего угодно — потому что жесткое наследственное про­граммирование сведено к минимуму, поведение пре­дельно открыто — и огромный нервный избыток. Че­ловек «специализирован на деспециализации». Чело­веческая всевозможность, человеческое разнообразие: человек самый всякий.

Самосознание, говорят другие. Рефлексия, беско­нечные цепи самоотчета. Выбор из собственной все-возможности, зачеркивание и выбор самого себя, са­мосотворение. Свобода воли.

Общественность, говорят третьи. Единственно под­линная социальность человеческого существа, его уникальная психическая связь со всем обществом, со всем видом через культуру. «Культурная наследствен­ность»— преемственная передача всего человеческо­го, что накоплено и без чего надо начинать все сна­чала, со страшно открытой программы.

Совесть, говорят четвертые. Осознанное чувство ответственности за себя, за других, за народ, за вид... Но совести надо учить... Или это инстинкт?

И то, и другое, и третье...

Как же шел отбор психических свойств? Почему человек — самый всякий?

Обратимся к частности на уровне даже не психи­ки, а физиологии. Вот одна простая модель — гипо­теза, объясняющая происхождение по крайней мере некоторых видов бессонницы.

«Жаворонки» и «совы». Клиницисты и физиологи

 

установили, что по суточным ритмам активности лю­ди делятся на эти две разновидности. «Жаворонки» легко встают утром, бодры днем, к вечеру утомляют­ся, ночью спят крепко. «Совы» только к вечеру вхо­дят в оптимальный тонус, прекрасно работают по но­чам, утром же и большую часть дня бездарно сонли­вы. Есть, конечно, и промежуточные варианты, и привычка делает свое дело, но в основном два этих типа выражены достаточно четко.

С обыденной точки зрения «жаворонки», конечно, более нормальны и приспособлены. Они гораздо мно­гочисленнее, и суточный ритм общества следует их ти­пу. Ведь человек все-таки дневное животное. «Совы», если не заняты на специальных ночных работах, ока­зываются в положении неприспособленных: какие-то неврастеники...

Откуда же взялся этот отклоняющийся, «совиный» ритм?

Дело слегка проясняется, если обратиться к жиз­ни некоторых обезьян. У бабуинов, живущих на зем­ле, среди опасных хищников, вся стая никогда не спит одновременно: всегда есть бодрствующие, бди­тельные часовые. И не мудрено: если бы засыпали все обезьяны разом, стая была бы быстро истреблена, и в первую очередь крепко спящие детеныши, ее бу­дущее. Трудно думать, что обезьяны специально на­значают дежурных; проще предположить, что отбор сохранял лишь те стаи, где ритм сна отдельных осо­бей был достаточно асинхронным.

Но если так, то проникнемся уважением к нашим «совам»! Наверное, это наследники часовых древних стоянок, потомки тех, благодаря кому вид, еще, быть может, не вооруженный огнем, выстоял против страш­ных ночных врагов.

Между прочим, люди, страдающие «совиной» бес­сонницей, отличаются и некоторыми психическими особенностями: в их характере много глубинной тре­вожности, их внутренняя ориентировка заметно сме­щена в будущее, они ответственны и предусмотритель­ны до чрезмерности...

Так в тумане утерянной целесообразности вырисовываются смутные призраки прошлого, и мы нахо­дим оправдание некоторым человеческим странно­стям.

Многоголовая гидра отбора требовала и многооб­разия и единства. Индивидуальный отбор не прекра­щался, но главной единицей отбора с незапамятных времен был не человек-одиночка, а популяция. Стая, стадо? Какой-то самый естественный, первичный кол­лектив, наиболее типичная первобытная группа.

Вот здесь и нужны были самые всякие. Первичная группа оказывалась чем-то вроде надорганизма, ему нужны были универсальность, самые разнообразные отклонения, которые могли бы использоваться как запасные козыри на случай неожиданных перемен.

Психического единообразия требовалось настоль­ко, чтобы возможно было совместное существование, но не больше. А то и меньше. Конечно, прежде всего нужна достаточная масса умеренных, средних, неоп­ределенных, способных при случае ко всему, но эту массу тонкой бахромой должны покрывать крайние, уклоняющиеся, узко специализированные.

И синтонный циклотимик — это сгущение нормаль­ного, коллективного человека — не тот ли благоде­тельный и необходимый тип, который цементировал подлинное человеческое единство первичной группы, единство, основанное не на власти и страхе, а на симпатии и любви? За свою великолепную эмоцио­нальность он расплачивается циклотимией... А край­ний шизоид, возможно, являет собой тип психиче­ской организации, который тогда предрасполагал к жизни охотника-одиночки, вне стада. Когда было еще куда уйти (кругом джунгли), такие отделялись — и погибали, если не обладали в компенсацию какими-нибудь выдающимися способностями, позволяющими им найти свою нишу. И тогда они давали начало но­вой линии.

Но все это в достаточной мере абстрактные рас­суждения, предельное сжатие вероятностей. Стихия психогенофонда не делает точных повторов, а дает лишь вариации, она обновляется непрестанно, рождая непредусмотренное, жаждущее себя испытать.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.