КАТОЛИКОС-ПАТРИАРХ МЕЛХИСЕДЕК III 5 глава

Митрополит Димитрий, еще будучи священ­ником, рано овдовел, но по своей глубокой порядочности не хотел, чтобы какая-нибудь женщи­на, прислуживая ему, находилась в его доме и тем вызвала нарекание в народе. Тогда дочь владыки Димитрия решилась на христианский подвиг: она не стала выходить замуж, не создала своей семьи, а посвятила жизнь служению своему отцу.

Двери дома митрополита Димитрия, как две­ри его сердца, были открыты для всех. Каждый уходил от него утешенным не только его слова­ми, но еще сознанием того, что в мире не до кон­ца оскудела та сила, которая называется любо­вью, а в любви нуждается каждая человеческая душа, какой бы она ни была, как растение - в сол­нечном тепле. За свою доверчивость митрополит Димитрий часто получал удары; но казалось, что его глубокой потребностью было отводить уда­ры от других и принимать их на себя. Часто люди отплачивали ему черной неблагодарностью, но он как будто не замечал этого и продолжал относить­ся к ним с прежней любовью.

Помню, когда я был еще ребенком, родители повели меня в картинную галерею. Я жадно смотрел на картины старинных мастеров, где были изображены рыцари, князья и седовласые старцы. На лицах их была печать душевного величия. Как я жалел, что этих людей уже нет на свете! Когда теперь я вспоминаю митрополита Димит­рия, то мне кажется, что один из этих старинных портретов ожил, он сошел с полотна и стоит пе­редо мной. Я видел в лице митрополита Димит­рия духовного рыцаря и еще то, что неизъясни­мо дорого мне: старую уходящую Грузию.

МТАЦМИНДА

В окрестностях Тбилиси есть гора, которая но­сит такое же название, как гора Афон,- «Свя­тая Гора», по-грузински Мтацминда; у нее есть еще другое название - «Гора преподобного Давида». Там в течение нескольких лет жил ученик второ­го после святой Нины апостола Грузии, сирийского подвижника преподобного Иоанна*, который по благословению Божией Матери пришел из Ан-тиохии в Иверию, чтобы проповедовать христи­анство и учредить монашескую жизнь по уставу и образцу антиохийских обителей.

Преподобный Давид Гареджийский** выбрал для своих подвигов расположенную на западе от Тбилиси гору и вел полузатворническую жизнь в пещере на крутом склоне. Шесть дней он молился в своей келий, а по четвергам спускался вниз в город. Там он проповедовал Евангелие, утверж­дал в вере христиан и убеждал обратиться ко Хрис­ту язычников-огнепоклонников, которых было много в Тбилиси, особенно среди торговцев и ре­месленников.

* Преподобный Иоанн Зедазенский (VI век). Память его совершается 7/20 мая.

** Память преподобного Давида Гареджийского совер­шается 7/20 мая и в четверг по Вознесении.

В Тбилиси есть изогнутая, как древо лука, ули­ца, которую называют тропой преподобного Да вида. Менялся лик города, строились дома, но на про­тяжении веков тропа преподобного Давида, про­ходящая дугой между зданиями, оставалась не­прикосновенной. Я помню, в годы моей молодости эту улицу покрыли асфальтом, и неожиданно на нем появилась трещина, похожая на ручеек; она как будто указывала на то место, где проходил преподобный Давид, спускаясь с горы и возвра­щаясь в свою келию. По четвергам много бого­мольцев поднималось на Мтацминда. Они гово­рили: «При своей жизни преподобный сходил с го­ры к народу, а теперь мы поднимаемся к нему». Пещера была расположена на выступе скалы, представляющей собой большую ровную площад­ку. Внизу расстилался город. Он лежал в ложби­не, окруженной с трех сторон горами. Дома под­нимались по склонам, подобно террасам, и город напоминал кубок с искрящимся и пенящимся ви­ном, которое переливается через края. Посреди города протекала река, разделяя его на две части. При свете солнца она казалась выкованной из се­ребра, а в пасмурные дни ее вода темнела и стано­вилась похожей на цвет морских волн.

За городом у дороги, ведущей к пещере препо­добного Давида, стоял домик, в котором жил старый священник по имени Михаил, восьмидесяти­летний старец. Каждый четверг по утрам он вы­ходил из своего дома и садился у дороги на скамью. Он уже был не в силах подняться по тропе в гору. Богомольцы подходили под его благословение. Этот старец с широкой седой бородой и белыми волосами, падающими на плечи, как грива льва, казался современником преподобного Давида, его келейником, открывавшим дверь в жилище своего духовного отца. Он любил повторять: «Побеждай зло добром» и: «Иди по дороге, какой бы длинной она ни была; не иди напрямик, как бы близко тебе ни казалось». Однажды он подозвал меня и ска­зал: «Я хочу рассказать тебе об одном событии в моей жизни, может быть, это пригодится тебе. Я жил в деревне вместе с матерью. У меня рано умер отец, и я остался единственным мужчиной в доме. С хозяйством я справлялся хорошо, я любил тру­диться, и когда работал в поле, пел песни. На меня заглядывались девушки из села, но я не знал, как сложатся их отношения с моей матерью, и не торопился жениться. Но мать вдруг стала настаи­вать, чтобы я поехал учиться. Я очень любил свою мать и боялся оставить ее одну. Однако она убеж­дала меня, чтобы я поехал в город и поступил в учи­лище, уверяя, что она еще может справляться с по­левыми работами, а в случае необходимости соседи помогут ей. Я уехал. И вот однажды ко мне приходит наш односельчанин и рассказывает, что сосед стал обижать мою мать, хозяйничает в ее винограднике, как в своем собственном саду, а не­давно нанес ей тяжелое оскорбление. Посетитель сказал: "Я знаю, что ты расквитаешься с этим не­годяем, только прошу, не убивай его, подумай о своей матери, которая останется без помощника". Я сказал: "Хорошо, я приеду и разберусь на мес­те". Вернувшись домой, я сказал матери: "Приго­товь угощение, поставь лучшее, что у нас есть, на стол",- а затем пошел в дом к этому человеку. Он хотел спрятаться, но не успел, так как я вошел в его комнату неожиданно. Поздоровавшись, я ска­зал ему: "Иди за мной"; он пошел, думая, что я со­бираюсь избить его, но я привел его в свой дом, где было приготовлено угощение, посадил на са­мое почетное место и стал обращаться с ним, как со своим другом. Он не понимал, что происходит, но потом вдруг встал из-за стола, подошел к моей матери, опустился на колени и сказал: "Я обидел тебя, прости меня, с этих пор считай меня своим сыном". И действительно, этот человек стал помогать моей матери так, как будто он был моим братом».

Как-то я спросил протоиерея Михаила, что значит «Иди по дороге, какой бы длинной она ни была». Он ответил: «Зачем далеко ходить за при­мером? Ты видишь, дорога, поднимаясь в горы, делает петли; что будет, если ты решишься идти напрямик?». Я ответил: «Я сорвусь и упаду в овраг». Отец Михаил сказал: «Да. Эту поговорку я слышал от своего деда: "Иди по дороге, какой бы длинной она ни была; не иди напрямик, как бы близко тебе ни казалось". Когда я поступил в учи­лище, было революционное время. Даже ученики, изучавшие Закон Божий, верили, что революция принесет людям счастье. А я знал, что они сошли с дороги и идут напрямик с закрытыми глазами, и это кончится большим горем для всего народа. Я никогда не участвовал в политических сходках. Когда меня спрашивали, в какой я партии, кому я сочувствую, то я молчал, не отвечая ни слова. На­род сошел с дороги, которую проложили наши отцы,- и куда он попал? Те, кто строит дороги, вначале изучают местность, проверяют твердость почвы, осматривают каждый камень. Дорога мо­жет быть испорченной, размытой дождями, но все-таки лучше идти по ней, чем напрямик, не зная куда. Среди наших учителей и начальников были разные люди. Попадались несправедливые и злые, но я считал, что должен подчиняться им. После революции я уехал в свою деревню и жил там как простой крестьянин. Мне, как грамотному чело­веку, предлагали разные посты, но я отказывался от них и, несмотря на уговоры, не вступал в партию. Все мои односельчане, которые спешили при но­вом правительстве выдвинуться и получить власть, хотя бы маленькую, как председатель сельсовета или колхоза, окончили жизнь плохо: большинство из них были осуждены и высланы, никто обратно не вернулся. Пришло время, стали открывать цер­кви. Я поступил старостой в храм, продавал свечи и помогал священнику. Через несколько лет меня вызвал Патриарх Калистрат и сказал, чтобы я го­товился к рукоположению. Церковь стала моей дорогой, с которой я не сходил. Я старался как можно чаще служить Литургию. Диакон был только у Патриарха, и священники на приходах сами прочитывали все молитвы, а когда служил архи­ерей, то один из священников заменял диакона. Случалось, что священник служил за певчего и пономаря, разжигал кадило, выходил из алтаря для чтения часов и других молитв и сам после про­шений и ектений пел "Упало шегвицкале"*. Но мне нравилось самому вычитывать все молитвы и петь. Для меня Литургия была прекрасней всего на све­те. В молодости я увлекался поэмой "Вепхисткаосани"** и много глав знал наизусть,- но какое сравнение может быть между ней и Литургией, как между свечой и солнцем?

* Господи, помилуй (груз.).

** «Витязь в тигровой шкуре» (груз.), поэма Шота Рус­тавели.

Я понял, что богослужение есть дорога, которую проложили святые отцы на Небо. Как несчастны те люди, которые не посещают храм и тем самым лишают себя церков­ных молитв! Затем меня постигла тяжелая болезнь глаз: мне стало трудно читать молитвослов и дру­гие церковные книги, но больше всего меня вол­новало то, что при богослужении я могу нечаянно уронить частицу Тела Христова или пролить Свя­тую Кровь. Патриарх Калистрат не хотел отпускать меня, а убеждал лечиться, но зрение мое ухуд­шалось, и я вынужден был уйти на покой. Я со­старился. Мне трудно часто посещать храм, но мне отрадно, что я могу выходить по четвергам из дома на дорогу и видеть, как люди идут молиться к пре­подобному Давиду. И я тоже мысленно молюсь, чтобы преподобный Давид исполнил прошение каждого из них».

На прощание он сказал мне: «Никогда не вме­шивайся в политику, даже не говори о ней; христианину нужна только Церковь. Цари и правите­ли меняются, а Господь один и Тот же».

Около пещеры Давида некогда стоял древний храм. В течение нескольких веков там был монас­тырь, где некоторые из грузинских царей окончи­ли свою жизнь. Храм обветшал. К началу XX века его разобрали и решили построить на этом месте новую, более обширную церковь. Тогда к пещере преподобного вела только лишь узкая тропинка. Трудно было поднимать строительный материал в гору, но помог народ. Кирпичи и камни сложили у подножия горы; по четвергам каждый из бого­мольцев брал с собой несколько кирпичей и под­нимался с ними на гору. Вскоре необходимый для постройки материал был доставлен на место. Труд сотен людей был вложен в этот храм. В Средние века, когда в Грузии строились церкви и часовни в горах, по склону горы двумя рядами располага­лось войско, и камни для храма передавались во­инами из руки в руку. Теперь человеку было бы немыслимо поднять такие тяжелые плиты.

Около храма преподобного Давида было клад­бище, где хоронили монахов. Затем незадолго до революции там стали хоронить «выдающихся дея­телей»: кладбище было названо пантеоном - зловещим «храмом всех богов». После революции, как бы в насмешку над святыней, около храма по­явились новые могилы революционеров - людей, бросивших вызов Богу, людей, одной из целей ко­торых было уничтожение христианства. Поджи­гателей храмов хоронили около храма, как преступников около их жертвы. Затем место прежне­го монастыря было буквально оккупировано певцами, артистами и танцорами - людьми, в боль­шинстве своем чуждыми Церкви; они не ходили в храм при жизни, а теперь их почему-то принес­ли сюда, в чужой дом. Если прочитать надписи на могилах, то покажется, что у стен храма располо­жился театр. К тому же взор верующих оскорбляет­ся изображением нагих тел на некоторых памятни­ках. В общем, люди культуры поступали с насле­дием преподобного Давида весьма некультурно.

В одном патерике повествуется о том, как бо­гатого человека похоронили недалеко от гробницы святого мученика, думая, что мученик отмо­лит его грехи. Но произошло другое: из земли ста­ли доноситься стоны, как будто несчастный мертвец кричал от боли, и сама земля колебалась, словно желая выкинуть из своих недр гроб нечестивого богача; святой гнал его с этого места. В жиз­ни святителя Гавриила, епископа Имеретинского, причисленного к лику святых*, был такой случай.

* Память святителя Гавриила (Кикодзе; +1896) совер­шается 13/26 декабря.

В собор для отпевания принесли умершего князя, человека безбожного и развратного. Епископ Гав­риил встал на паперти и, повелев положить гроб у ступени, сказал, обращаясь к покойнику: «Зачем ты пришел сюда, ведь при своей жизни ты ни разу не переступил порога храма, что тебе нужно здесь? Теперь уже поздно, ступай, откуда пришел»,- и отказался впустить гроб с покойником в храм.

Слепые люди, думая воздать честь своим та­ким же слепым кумирам, принесли их к пещере святого Давида, не понимая, что только усугубля­ют мучения этих по большей части безбожных людей, что благодать - это огонь, который жжет дерзких и недостойных. Поэтому Дух Святой, схо­дящий с Небес во время Литургии, благословля­ет только немногие могилы, а опаляет тех, кто ле­жит на том месте, где несколько веков назад почи­вали кости подвижников. Лучше было бы для этих людей устроить кладбище подальше от святыни. Пусть их гробницы будут окружены заботой и памятью их учеников и почитателей; если они имеют заслуги перед народом, пусть будет им ока­зана гражданская честь, но в самом погребении их около храма звучат какие-то лживые ноты.

Храм никогда не ограничивался одними сте­нами. Ему принадлежала земля и площадь вокруг того, что называлось двором храма. По церковным правилам то, что когда-либо принадлежало церкви, не может быть отнято у нее, в противном случае это будет продолжающимся насилием, преступлени­ем. Монастырь, построенный грузинскими царями, должен быть возобновлен.

Преподобный Давид вместе с мучеником Або* считается покровителем Тбилиси. Мтацминда не только связана с историей Тбилиси, с ее минув­шими веками; почитание храма и пещеры преподобного Давида - это благословение столицы Кав­каза, это ее защита в грядущих испытаниях.

* Святой Або, мученик Тбилисский (у790) - юноша-мусульманин, переселившийся из Багдада в Картли и при­нявший христианство. Он не пошел на уговоры мусульман вернуться в ислам, был заключен арабами в темницу и каз­нен через усекновение главы. Тело святого было сожжено, а прах брошен в реку Мтквари (Куру). Память его совершает­ся 8/21 января.

На западе от Иерусалима возвышалась гора Сион, что значит «сторожевая башня». Сколько вдохновенных слов посвятил Сиону псалмопевец Давид! Его сердце трепетало, как струны псалти­ри, от одного слова - «Сион». Мтацминда, подоб­но Сиону, стоит, как крепостная стена, на западе Тбилиси. Запад - символ мрака и области тем­ных сил. Как духовная стена, защищают город от невидимых врагов молитвы преподобного Дави­да и святых, подвизавшихся на этой горе.

ЗАЛОГ ВЕЧНОЙ РАДОСТИ

Одним из первых храмов, которые я начал по­сещать в своей юности, был храм Святой Трои­цы, расположенный в центре Тбилиси, в неболь­шом переулке между главными магистралями. Этот тихий уголок казался островком между дву­мя потоками реки. Я слышал, что Троицкий храм был построен в конце XVIII столетия во времена последних грузинских царей. Ктитором и строи­телем его был грузинский дворянин по имени Петр, служивший в войсках царя Ираклия. Он нес тяжелую пограничную службу, состоявшую из не­прерывного ряда сражений и стычек. Особенную опасность в то время представляли набеги лезгин. По ночам, маленькими группами, по горным тро­пам лезгины незаметно проникали в Грузию, как вода просачивается через щели, собирались в услов­ленном месте и нападали на мирных жителей, за­хватывали их в плен и продавали на невольничь­их рынках. «Перевалочным пунктом» служил Ахалцихский пашалык, которым управлял намест­ник турецкого султана - паша, похожий на рим­ского прокуратора. Оттуда пленников переправ­ляли в Стамбул, Багдад и другие города Востока. Лезгины выслеживали земледельцев, работающих в поле купцов, везущих товары, путников, идущих одного села в другое. Часто несколько банд, соединившись друг с другом в большой отряд, окружали деревни, грабили их, а жителей уводи­ли как свою добычу. Если раньше кавказские горы были похожи на крепостные стены, защищавшие Грузию от хазар и скифов, то теперь они казались черной грозовой тучей, нависшей над Грузией, или страной, где обитают драконы. Когда-то дремучие леса, окружавшие Тбилиси, делали город похожим на цветущий оазис или на огромную чашу из изум­руда, а затем сами грузинские цари приказали вырубить и выкорчевать леса, чтобы в них не мог­ли прятаться шайки разбойников, ночами нападав­ших на окраины города. Пограничные отряды представляли собой передовые ряды войска на поле боя, только там не было ни линии фронта, ни объявления о начале сражений. В каждую минуту дня и ночи мог послышаться сигнал о приближе­нии врага, и они принимали на себя первые уда­ры. Эти люди были похожи на живую стену, кото­рая защищала Грузию. Часто приходилось им ус­тремляться по следам врагов, чтобы настигнуть похитителей и отбить у них пленников.

Строитель Троицкого храма написал в завеща­нии, что во время боев он убил своей рукой более ста человек, и хотя он исполнял свой долг, но про­лил много человеческой крови и решил постро­ить на свои средства храм, в котором молились бы о нем и о его детях.

Храм Святой Троицы был небольшой, но свет­лый и какой-то уютный. Там образовался свой приход, вроде общины. Это было во время гоне­ний, когда с христианством боролись ложью, клеветой и скрытыми преследованиями. Тех, кто по­сещал храм, исключали из высших учебных заведений, снимали с работы, для них был закрыт путь к продвижению по службе. И в то же время эти преследования и психологический террор были как бы фильтром для Церкви - фильтром, который отсеивал ложных христиан, тех, кто не решал­ся и не мог пройти через огонь испытаний. Прихо­жан в храмах было мало, но они любили друг дру­га, как члены одной семьи; они чувствовали себя духовно родными - так сближаются люди, плы­вущие на одном корабле во время бури. Тогда было трудно найти Евангелие или молитвослов. Мно­гие переписывали эти священные книги от руки. Приобрести Библию считалось великим счастьем. Я помню, как один человек принес в церковь не­сколько исписанных тетрадей и подарил их мне. Это были четыре Евангелия, переписанные на гру­зинском языке; Евангелие от Иоанна осталось не­законченным. Этот человек рассказал мне, что его жена болела неизлечимым недугом - у нее был рак. Тяжело страдая, она переписывала Евангелия и в этом находила утешение и радость. Она уми­рала спокойно, с молитвой. Смерть прервала ее труд, и последние главы Евангелия от Иоанна ос­тались недописанными. Это были тяжелые годы, но все-таки я вспоминаю о них как о чем-то доро­гом и светлом.

Я помню то время, когда к древним монасты­рям вели чуть заметные тропинки, поросшие травой; когда святыни, омытые молитвенными сле­зами и кровью мучеников, не выставлялись напо­каз полуголым туристам; когда святыни Грузии были похожи на целомудренную девушку в бедном одеянии, которая скрывает свое лицо от мира.

Я помню развалины древних церквей, точно спря­танных среди гор, где само безмолвие кажется про­низанным молитвами тех, кто жил и умер на этом месте. Эти священные камни в пустыне дороже, чем украшения из золота и парчи.

Настоятелем Свято-Троицкого храма был про­тоиерей Мелхиседек Хелидзе, отличавшийся про­поведническим даром. В прошлом он окончил Казанскую Духовную Академию, но не принял сана, а работал учителем в Кутаиси. В 40-х годах его сняли с работы, потому что он отказывался участвовать в обязательной в то время антирели­гиозной пропаганде. Он вспоминал, как его вызвали в райком и сказали: «Мелхи, ты владеешь словом и пером, мы уважаем тебя, но ходят слухи, что ты веришь в Бога, поэтому ты должен высту­пить в печати с разоблачением религии, чтобы ре­абилитировать себя, иначе мы не сможем работать вместе». Хелидзе ответил: «Сколько времени вы мучили меня и себя, стесняясь прямо сказать об этом! Что плохого мне сделал Бог, чтобы мне бо­роться с Ним? И как мне бороться? - Взять ка­мень и бросить в небо? Я не Дон Кихот, чтобы со­вершать такие поступки».

Скоро Хелидзе получил приказ об увольнении без права работать в системе образования. Он не­однократно пытался найти какую-нибудь работу, чтобы содержать свою семью. Ему отказывали под различными предлогами, или, если и принимали куда-нибудь на службу, то через несколько недель без всякой причины увольняли, как будто он по­лучил «волчий билет». Казалось, что чугунный каток катился за ним повсюду по пятам, чтобы настигнуть и раздавить его. Он остался без средств к существованию. Брат, занимавший высокий пост, отказался видеть его. От истощения умер его мало­летний ребенок; жена заболела туберкулезом и вско­ре тоже скончалась. Уже после войны, в 40-х годах, Католикос-Патриарх Калистрат предложил ему принять священный сан.

Когда он говорил проповедь, в храме стояла тишина, люди слушали, затаив дыхание. Он проповедовал на грузинском и русском языках. Хотя его проповеди по своему уровню предназначались для академической среды, их понимал и простой народ. Тогда я убедился в том, что высокое слово одинаково трогает сердца людей независимо от их образования, так как чувство красоты присуще самой человеческой душе.

Впоследствии, когда протоиерей Мелхиседек был настоятелем Бодбийского храма святого Георгия, я некоторое время служил там вторым свя­щенником. Однажды к отцу Мелхиседеку пришел знакомый ему человек, вернее, его привели к нему, так как этот человек был почти слепым. В свое время он работал начальником кутаисской мили­ции и преследовал Хелидзе и его семью. Он с ка­кой-то фанатической злобой относился к религии. В 50-х годах его сняли за должностное преступле­ние, и он, как в свое время Хелидзе, не мог найти себе работу. Затем он устроился через Комитет охраны памятников сторожем в Зедазенском мо­настыре и развлекался тем, что поставил портрет Сталина на том месте, где раньше висела икона, и "поди, заходя в его сторожку, крестились на портрет «вождя народа», прежде чем разбирали, что висит в полутемном углу. Это смешило его; он го­ворил: «Теперь вы уже не христиане, а сталинцы». Я помню, как был в Зедазенском монастыре со своим крестным отцом. Он, увидев портрет генсека в рамке от иконы, вышел из комнаты, плюнул на землю и сказал: «Написано, что будет мерзость запустения в святом месте»*. Прошло время, и теперь этот человек, полуслепой старик, захотел увидеть своего «идейного врага» протоиерея Мелхиседека Хелидзе. Тот, узнав, кто перед ним, встре­тил его, как родного, обнял и пригласил к севе. Они долго о чем-то разговаривали друг с другом. Пос­ле этого гость уехал. Больше я его не видел. О бе­седе с ним протоиерей Мелхиседек не рассказал мне, вернее, он сказал уклончиво: «Мы вспомина­ли старые времена».

* См.: Дан.9,27; 11,31; Мф.24,15; Мк.13,14.

Одно время в Троицком храме продавала све­чи монахиня Евфимия, родственница митрополи­та Романоза (Петриашвили). У этой монахини был тяжелый недуг: она родилась горбатой. Когда она сидела за свечным столом, то казалось, что горб ее поднят выше головы; когда ей надо было пройти от притвора до алтаря, чтобы вызвать свя­щенника, она шла сгорбившись, сильно прихрамы­вая; казалось, что она идет не по ровному иолу, а поднимается по крутому склону горы, не зная, на что опереться, когда из-под ног вырываются кам­ни и осыпается щебень. Из-за горба голова ее была всегда опущена и как бы втиснута между плеч. Человек, увидев ее, мог подумать: «Какое несчаст­ное существо, зачем ей дана жизнь, как она мо­жет примириться с такой судьбой, какую горечь она испытывает, когда видит играющих детей, ведь в детстве она была скована своим недугом, как це­пью, и отлучена болезнью от своих сверстниц; как ей должно быть тяжело, когда в церкви на нее смотрят с состраданием, смешанным с каким-то страхом?». В Евангелии написано, как ученики спросили Господа: Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? - а Господь ответил: Это для того, чтобы на нем явилась слава Божия*.

*С_Р.: Ип.9,1-3.

Гос­подь совершил чудо - слепорожденный прозрел. И мне казалось, что я своими глазами тоже вижу чудо: эта больная, горбатенькая монахиня была счастливой; радость сияла на ее лице, ее глаза были необычайно кроткими, как будто она, как малень­кий ребенок, не думала или забывала о своей бо­лезни. Она смотрела на человека как-то особенно доверчиво. Я в детстве слышал, что горбуны обыч­но бывают злы и коварны, как будто они мстят людям за свое уродство, но среди них есть люди, отличающиеся смирением и добротой, которую они вынесли из пламени своей болезни или нашли, как драгоценный камень, на дне чаши с горьким напитком. Я не помню, слышал ли когда-нибудь ее голос. Когда в храме никого не было, она, сидя в своем уголке, молча читала книгу, как я думаю, молитвослов или Псалтирь. Слепорожденный встретился с Господом на пороге храма. Прозрев, он поклонился Ему и громко прославил своего Спа­сителя. Монахиня Евфимия нашла Господа в храме, где она несла послушание, и было видно, что навсегда с Богом, что в сердце своем она непрес­танно молится Ему и благодарит Его.

Господь совершил чудо: Он не исцелил мона­хиню Евфимию, как сгорбленную женщину в синагоге* или слепорожденного, просящего мило­стыни на паперти храма, но Он дал ей духовную радость - озарил невидимым светом благодати, которую ощущают дух, душа и тело человека как полноту бытия и предвестницу вечной жизни.

* См.: Лк. 13, 10.

В этом не меньшее величие веры, не меньшее ми­лосердие Божие, чем если бы Он исцелил ее от мучительного недуга. Видя монахиню Евфимию, склоненную над книгой или подающую прихожа­нам свечи с едва заметной детской доверчивой улыбкой, можно было понять, почему христиане в ссылках и темницах испытывали радость, по­чему для них было высоким счастьем страдать за имя Христа.

Мир стремится к счастью. Но человек ищет его во внешнем: в богатстве, которое затем порабощает его; в телесной красоте, которая проходит, остав­ляя морщины, как шрамы времени, на лице; в высоких постах и мирской славе, которая чаще всего окружает человека завистниками и недоброжела­телями, как будто он идет по дороге, где под кам­нями прячутся змеи. Короче говоря, человек ищет счастья в этой жизни, но она постепенно тает, как горящая свеча, а душа остается пустой, если не считать горечи и разочарований. А эта монахиня, сидящая в уголке храма, имела то, что потеряно миром,- залог вечной радости в своей душе и див­ную красоту мистического света, будто луч света, просиявшего на Фаворе, прошел сквозь века и, найдя ее сердце, опочил там.

Что было бы с ней, если бы не христианская ве­ра? - Она была бы изгоем этого мира; даже родные стыдились бы показать ее своим друзьям. У многих народов рождение горбатого ребенка считалось проклятием. Некоторые матери говорят: «Если бы я знала, что у меня родится такой урод, то убила бы его еще во чреве». Даже наука и искусство не могли бы дать счастье такому человеку; в лучшем случае, учение и работа могли бы быть только от­душиной в ее мрачной жизни. Люди оглядывают­ся на горбуна на улице не только из любопытства, но с тайной тревогой: «Неужели и я мог бы родиться таким?». Обычно пораженные этим неду­гом становятся угрюмыми и озлобленными на всех. Только вера может совершить чудо. И чело­век, на которого смотрят с какой-то унизительной жалостью, в душе своей знает, что он счастливее тех, кто кружится в вихре этого мира. Я чувство­вал, что монахиня Евфимия не променяла бы свою судьбу ни на какую другую.

Во время Второго Пришествия Христа на зем­лю будет общее воскресение мертвых; тогда человек воскреснет с телом, подобным его душе, тогда тела грешников будут уродливыми, как грехи, ко­торые они совершили при жизни, а тела спасен­ных будут иметь ангелоподобный облик.

Православие - это религия богоуподобления; - мистическая жизнь - стяжание Духа Святого;

внутреннее утверждение - это интуитивное проникновение в духовный мир и таинственная

встреча дущи с Богом; ее внешнее удостоверение - люди, стяжавшие благодать, которые источают из

невидимый и в то же время явный свет.

Прошло двадцать лет. Я служил в епархии, ар­хиереем которой был митрополит Романоз (Петриашвили). Он был очень доступен и прост в обра­щении и часто рассказывал о своей жизни. Я как-то спросил его, каких подвижников он видел на своем долгом жизненном пути,- ведь до револю­ции в Грузии было много монастырей и скитов. Он ответил: «Подвижники около нас. Ты помнишь в Троицком храме свечницу, монахиню Евфимию, мою племянницу? У нее была ангельская душа». Он сказал это с таким чувством, словно говорил не об убогой монахине, скованной болезнью, а о геро­ине, которую дала миру его семья.

МОНАСТЫРЬ СВЯТОЙ ОЛЬГИ

В 50-х годах, после рукоположения в сан иеро­монаха, я был направлен священником в Ольгинский монастырь, который в то время офици­ально назывался Ольгинским поселком, а его цер­ковь была зарегистрирована как приходской храм. Монастырь располагался на уступе горы, возвы­шающейся над Мцхета с западной стороны. К нему вела узкая дорога, проходившая между скалой и обрывом в глубокий овраг, местами сужавшаяся до тропинки, на которой трудно было разойтись двум путникам. Зимой, когда дорогу засыпал снег, путь в монастырь становился опасным; обитель делалась похожей на горное селение, отрезанное от мира. По этой дороге монахини, жившие в монастыре (а среди них большинство составляли престарелые инокини), носили не только прови­зию, но и уголь, которым отапливали свои келий, а также кирпичи и цемент для ремонта.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: