Определение языка, на который сделан перевод

Может показаться, что вопрос этот не представляет особой труд­ности, однако, если мы примем во внимание, что древнерусский язык, древ-неболгарский, древнесербский в домонгольский период были очень близки, а переписчики, отличавшиеся по национальности от переводчиков, вносили в перевод особенности своих языков, то сложность этого вопроса не вызо­вет у нас никакого сомнения.

В самом деле, древнерусский перевод мог переписываться сербом, бол­гарином, древнеболгарский — в России, древнесербский — в Болгарии и т. д. На Афоне переводчик сам мог смешивать особенности различных сла­вянских языков и т. д. Для решения вопроса о том, на какой язык сделан перевод: на русский или один из южнославянских (речь идет только о домон­гольских переводах), А. И. Соболевский предлагает руководствоваться дан­ными лексики, но не данными фонетики и морфологии, которые могли про­никнуть в рукопись через переписчиков позднее'.

А. И. Соболевский указывает на следующие группы слов, которые ха­рактерны только для русских переводов.

Первая группа слов — это названия бытовых явлений и предметов, долж­ностных лиц, мер веса и расстояния, судов, одежд и некоторые другие, ха­рактерные только для русских: «посадник», «староста», «гривна», «куна», «резана», «насад», «кожух». Для части этой группы характерны некоторые значения, встречающиеся только у русских: «гривна» в значении денежной единицы, «пиво» в значении определенного напитка, а не в значении питья вообще.

Вторая группа слов — заимствования из других языков, сделанные только русским языком изустным путем: «тиун», «шолк», «плуг», «женчуг», «уксус», «скамья», «кадь», «керста» или «корста», «пъря» (парус), «обезьяна» и др.

Третья группа — это названия стран, городов, народов, известных по пре­имуществу русским, но неизвестных или малоизвестных южным славянам: «Кърчева», «Сурожь», «Суд», «обез», «мурманин» и т. д. Затем А. И. Соболев­ский отмечает слова народные русские, не встречающиеся в языках южно­славянских: «глаз», «лошадь», «хвост», «пирог», «ковер», «думати» (в значе­нии «советоваться») и некоторые сочетания слов: «учити грамоте», «в тъ чин» (в то время) и пр.

Наконец, к словам А. И. Соболевский присоединяет и отдельные специ­фически русские значения слов, встречающихся и в южнославянских язы­ках: «село» — только русское значение «селение» (в южнославянских язы-

ках «поле»), «сено» — «сухая трава» (в южнославянских языках «трава» во­обще) и пр.1

В специальной авторецензии на свое издание Хроники Георгия Амарто-ла в древнерусском переводе2 В. М. Истрин характеризует признаки русско­го происхождения перевода: «1.Полногласие. Сами по себе полно­гласные формы ничего не могут говорить в пользу того или иного происхож­дения памятника. Полногласные формы Хроники Георгия Амартола встречаются во всех списках и свидетельствуют лишь о том, что Хроника сохранилась только в русских списках. Можно заметить даже в истории полногласных форм постепенное, хотя и незначительное их распростране­ние. Однако не все полногласные формы можно считать позднейшими. Ана­лиз текста приводит к заключению, что часть полногласных форм должно отнести к первооригиналу, так как они читаются во всех списках и в обеих редакциях, на которые можно разделить наличные списки. К числу таких слов можно отнести: ожерелик, холоп ъ, поромъ, городьць, пер е-возъ, город ъ, мороморднъ, волочи; в пользу первоначальности полногласных форм поромъ, перевоз ъ, мороморднъ, городъ говорит то, что они употреблены в глоссах.

2. Приставка выв соединении с глаголами. Эта приставка в ы является одной из характерных особенностей древнерусского языка, в отличие от южнославянских, где ей обыкновенно соответствуют из — от = ё£ — 8id. С такой приставкой читаются глаголы: выклонитиса, вылагати, вы­ сели т и, в ы н а т и, в ы с ы п а т и, выскочит и, в ы с ы л а т и, в ы г н а т и. Так как во всех данных случаях все списки между собой согласны, то эту русскую особенность надо возводить к первооригиналу, где она является случайным проникновением русской стихии в литературный церковносла­ вянский язык3, почему она и встречается в незначительном числе случаев; переводчик был склонен пользоваться привычными для него приставками из — от.

3. Греческое цр в переводе "мб". Такая передача для хроники является правилом в таких словах, как Замбрии, К а м б и с i и и т.п. Передача эта до сих пор не объяснена удовлетворительно. Но она встречается в памятни­ ках, русское происхождение которых имеет за собой много данных, как "По­ весть об Акире Премудром", "Житие Феодора Студита", "Иудейская война" Иосифа Флавия, "Житие Андрея Юродивого". В древних же переводах заве­ домо южнославянских мы находим обыкновенно "мв", как например в серб­ ском Амартоле или в Хронике Иоанна Зонары. Понятно, что не во всех "рус­ ских" памятниках непременно дожно встречаться "мб" в соответствие греч.

цр\ но сочетание "мв" в них будет объясняться влиянием церковнославян­ского языка; употребление же в памятнике "мб" будет служить одним из до­казательств его "русского" происхождения.

4. Окончание отчества на "и ч ь" также должно считать за русскую особенность, как "Лагоевичь", "Филиповичь", и др. Такое обозна­ чение отчества проходит через всю Хронику и через все списки, и потому оно должно возводиться к первооригиналу. Частое употребление в одном памятнике окончания "ичь" должно указывать на русскую среду, где князей обыкновенно назвали по отчеству на "ичь", как несколько позднее в наших летописях.

В "Иудейской войне" Иосифа Флавия с "ичь" можно сопоставить окон­чание "ичи" для обозначения рода, как "Иродовичи", что напоминает наших "Мономаховичей" и т. п. В памятниках южнославянских, как сербский Амартол и хроники Зонары, Манассии и Симеона Логофета, ни того ни дру­гого окончания нет.

5. Г л о с с ы. В Хронике наблюдается большое количество глосс, анализ которых заставляет относить их к первооригиналу, а не к какому-либо по­зднейшему интерполятору, как, например, бокшц; = "докить рекше мко копиге", или а$тоъ<; = "ковриг рекше соухым посмаги" и т. п. В двух случаях переводчик указал неопределенно на "свой" язык, именно при ёрбоца5е<; = "седмиць рекше недели н а ш ь с к ы" и при бтщоокнх; = "общий ншим глмь повознымь". Так как здесь глоссируются слова, не оставшиеся в своей гре­ ческой форме, но переведенные, то, следовательно, "наш язык" противопо­ лагается не греческому, а тому, которому принадлежат слова седмица и общий, т. е. языку церковнославянскому, в котором эти слова являлись обычными переводами соответствующих греческих слов. Переводчик, пере­ водя ёр5оца8е<; обычным литературным словом "седмиць" и 5пцоюаюо<; сло­ вом "общим", добавил: "а по-нашему", т. е. "по-русскому", — н е д t л и и п о в о з н ы м. Последнее слово еще и потому должно считаться пояснением русского переводчика, что в той же фразе мы встречаем еще другое русское слово окорокы. Можно обратить внимание на правописание такой глоссы, как NecwioAiv = рекше Новъ город ъ, восходящее в таком виде к перво­ оригиналу. Обыкновенно в хронике употребляется форма град, но в данном случае глосса сопоставилась в уме переводчика с хорошо известным ему "Новгородом", каковое название он и оставил в русской форме. Такого же происхождения и передача тоС ЕтроууиАЯои каотеАЛюи через Круглого го­ род ц а: там, где каохШ-iov не имело значения собственного имени, перевод­ чик писал градець, в данном же случае для обозначения собственного имени переводчик воспользовался также известным ему в значении собствен­ ного имени словом. Самое обилие глосс не указывает ли скорее на русскую среду, нежели на южнославянскую? Глоссы вызывались тем, что многие гре­ ческие слова, особенно технические, не были известны тем, для кого предназ­ началась Хроника. На славянском же юге греческий язык был достаточно из­ вестен, настолько, что можно было обходиться без комментариев, т. е. безглосс. Болгары-переводчики не считали нужным комментировать какое-ни­будь £цРо\о<; по той причине, что предполагали это слово хорошо знакомым грамотному читателю. Иное дело было на Руси, где такого знакомства с гре­ческим языком, а тем более с греческой обстановкой не было; поэтому пере­водчики и считали необходимым иные слова подвергать комментариям, как, напр., то же £цРоХо<;: имполи рекше улици покровенЪ.

6. Имя Бохмитъ — перевод греч. Моихоицеб. Такое наименование встречается только в русских памятниках, как в "Толковой Палее" и в "Ле­ тописи". Слово "Бохмитъ", очевидно, есть русская народная передача ино­ земного Bohmit, как произносили его волжские болгары, входившие в не­ посредственное соприкосновение с русскими.

7. С у д для передачи греч. toEtevov и то 'Ispov. Слова С у д не знают ни сербский Амартол, ни Хроника Логофета, а на Руси в XI веке имя Суд было уже распространенным и всем известным названием и Босфорского проли­ ва и Золотого Рога. В слове Суд совпали два слова: 1. греч. ооСба — ров, укрепленный тыном, и 2. скандинавское sund — пролив. ГоОба были устрое­ ны во многих местах Босфора как для удобной стоянки судов, так и для за­ щиты от нападений. Русские, подплывавшие к Босфорскому проливу для нападения на Царьград, прежде всего встречали xfjvlo08av, где они и отды­ хали после трудного переезда через Черное море. Куда бы они ни пристава­ ли, они всюду встречали ooC8av. Слово ооС8а поэтому среди русских воинов было более в ходу, нежели какое-либо другое, передававшее греческое на­ звание Босфора —Zxevov. Когда в половине XI в. происходил перевод хрони­ ки, то русский переводчик воспользовался сложившейся уже народной эти­ мологией и греч. Етеубустал переводить через "Судъ".

8. Главным основанием при решении вопроса о происхождении перевода любого древнеславянского памятника служит словарный материал. С вы­ двинутым в свое время акад. А. И. Соболевским положением, что словарный материал церковнославянских книг под пером русских переписчиков оста­ вался, за немногими исключениями, без изменений, следует согласиться. Если мы встречаем в каком-либо памятнике ряд слов, которые должны быть признаны русскими, то мы можем не сомневаться в том, что в большин­ стве они восходят к первооригиналу. Все дело, следовательно, в том, чтобы определить именно русское происхождение того или другого слова. В этом отношении в настоящее время еще не может быть сомнений. Если некото­ рые слова без колебаний могут быть признаны русскими, то относительно других не может быть такой уверенности. Однако не надо бояться, если иные слова, выставляемые как русские, впоследствии могут встретиться и в памятниках южнославянских. Их наличие в последних не поколеблет выво­ да о русском происхождении памятника, если рядом с ними мы встретим слова действительно русского происхождения или употребления. Что каса­ ется Хроники Георгия Амартола, то в ней встречается немало слов, которые должны считаться безусловно русскими; к ним присоединяются слова, кото­ рые хотя и не носят столь явного признака их русского происхождения или употребления, но которые, однако, читаются в других памятниках, русское происхождение коих основывается на совокупности всех данных, и не встречаются в памятниках южнославянского происхождения. Основным фондом для словарного материала служил церковнославянский литератур­ный язык. Но временами невольно проскальзывала русская народная сти­хия в виде слов народного, очевидно, разговорного языка; переводчик остав­лял обычное литературное слово и ставил другое, обычное в его живом гово­ре. Некоторые из них существуют и сейчас в народном употреблении, а также частью и в литературном. Такими словами, которые могут указывать на русский перевод хроники, являются: бол-ьсть, бронистень, быль, выньз-ти, в1>дуним, грамотица, гридь, гридити. дружина, дружити, дьмчьць, заступъ, земьць, изрАДити, комоница, корста, кубара, ловъ (ловы дЪмти), мовьница, наговорити, накупь, намлъвити, неговорливъ, недели, одверик, окорокъ, оладь, орь, осада, полъсемы, пополошитиса, пристроити, прощеникъ, пуще, скрипаник, ск-ьди, слонмтиса, сълъба, съмълвитса, сьни, трепАетъкъ, уд-ьлъ, хортица, чинъ.

Все указанные факты дают достаточно материала для признания перево­да хроники русским. Во всех них перевод хроники резко отделяется от дру­гих родственных памятников южнославянского происхождения, как, напр., хроники Иоанна Малалы, Иоанна Зонары, Манассии, Симеона Логофета и "сербского" Амартола. Наоборот, по крайней мере в словарном отношении, он сближается с такими памятниками, русское происхождение которых, если вполне не доказано, однако имеет за собой много данных, как "Иудей­ская война" Иосифа Флавия, "Житие Андрея Юродивого", "Житие Василия Нового", "Пчела" и др. В военно-технической терминологии перевод хрони­ки настолько сближается с русскими летописями, как будто он вышел из одной среды с последними; в этой терминологии переводчик не имел в цер­ковнославянском литературном языке необходимого запаса слов»1.

Впрочем, сколько бы ни было в переводе отдельных признаков его пере­вода именно на тот или иной конкретный древнеславянский язык, вопрос о языке перевода может всегда оказаться сложнее. С возможностью этих сложных случаев исследователь обязан постоянно считаться. Перевод мо­жет делаться группой разноязычных переводчиков, он может перерабаты­ваться в другой славянской стране, может представлять собой свод различ­ных разноязычных переводов и т. д. История текста переводного памятника может быть очень длительной и очень запутанной. Ни один из вопросов тек­стологического изучения переводного памятника не может быть решен сам по себе, изолированно от других вопросов. Только полная история текста перевода может дать убедительный ответ на любой из отдельных вопросов изучения переводного произведения.

Среди различных доказательств русского происхождения славянского перевода Пролога приводится и такое: греческое рХёццуед переведено рус­ским словом «глазатые», не встречающимся в других славянских языках.

Это русское слово сохраняется и в южнославянских списках Пролога. При­мер этот очень убедителен, но только в качестве примера. Чтобы делать ка­кие бы то ни было выводы на основании языка памятника, необходимо про­верить весь памятник — весь его язык. Проверка должна происходить и для подборки новых доказательств и для выяснения — нет ли в памятнике про­тиворечащих фактов. В текстологической работе здесь и в других случаях необходимо постоянно помнить о возможности других объяснений и удов­летворяться найденным только в том случае, если устранены все другие. При этом исследователь обязан как можно шире представить себе все воз­можные другие объяснения.

Вернемся к Прологу. Нельзя, например, думать, что могут быть только две теории происхождения перевода Пролога с греческого — русская и бол­гарская. М. Н. Сперанский предполагал, например, что над переводом Про­лога с греческого языка трудились совместно болгарские и русские перевод­чики, причем и те и другие оставили в языке перевода следы своей нацио­нальности в языке и в содержании (в Пролог включены памяти славянских и русских святых). Возможным местом такой совместной работы был Кон­стантинополь1. С другим объяснением выступил Н. Петров. Он считал, что «русские и болгарские переводчики не трудились совместно над переводом одного и того же Пролога, а переводили разные его редакции, сведенные в одно целое только в последствии времени»2. Совместная работа переводчи­ков разных национальностей — явление постоянное.

Только на основании изучения языка Кирилло-мефодиевского перевода Евангелия В. А. Погорелов пришел к выводу об участии в этой работе слова­ка, хорошо знавшего латинскую Вульгату3.

Но может быть и так, что над переводом трудился переводчик, который сам смешивал разные языки, особенно если переводчик был из пограничной между двумя странами области или был человеком смешанной культуры.

Полонизмы перевода часто сочетаются, например, с украинизмами и бе-лоруссизмами. Так, например, перевод «Космографии» Меркатора, извест­ный во многих списках, сделан на русский язык, но в нем имеются и поло­низмы, и белоруссизмы: «бажант» (фазан), «кляштор сиречь монастырь», «место» (город), «Брытания». Латинское «g» часто передается через «кг»4. Перевод «Сарматии» Гваньини сделан на русский язык, но встречаются на­ряду с церковнославянизмами и полонизмами — украинизмы: «що» (что), «на нывах», «посреде хати» и т. п.5

Если в рукописи смешаны черты разных изводов, то наиболее вероятно, что древнейшие черты будут те, которые не соответствуют изводу самой руко­писи. Так, в сербской рукописи черты болгарской лексики указывают на бол­гарский текст, переписывавшийся сербом и приобретший сербские черты. Конечно, если текст несколько раз переходил из страны в страну или от пере­писчика одной национальности к переписчику другой национальности, — та­кого рода суждение очень приблизительно. Во всяком случае, служить при­знаком того или иного извода такое соотношение их черт не может.

В. В. Виноградов в «Заметках о лексике "Жития Саввы Освященного"»' отмечает наличие разных языковых слоев в русском списке ХШ в. этого про­изведения — русских и болгарских. В. В. Виноградов пишет: «Не подлежит сомнению, что "Житие Саввы" представляет собою список, впрочем, значи­тельно обрусевший, с "болгарского" оригинала. За это определительно го­ворят сохранившиеся в графике черты древнего оригинала (тысоущь дльзй, мена ъ и ь, переход о в оу в твор. п. ед. ч., может быть мена ы и ь, оконч. оуоумоу и др.) и лексика "Жития Саввы"2. В "Житии Саввы" нет ни одной из ярких лексических особенностей русских переводов, которые выдвинуты акад. А. И. Соболевским в качестве критерия при решении вопроса о месте перевода3. Слова, общие древнерусским и церковнославянским текстам, в "Житии Саввы" употребляются в значениях, свойственных этим последним, напр.: страдати (всегда: rcdoxeiv), лаяти (не о собаке, см. 5237; год оулаявъше — Kaipo6e7tiTr|8Јiou8paЈan6voi)4, село (окг|у(йца; ср. то же значение в 1 и 2 кн. Царств. Публ. библ. F. № 1.461 )5, скот (кт^уод)6 и др.»7.

Таким образом, чтобы решить — на какой язык был сделан перевод в случае смешанного извода текста, — необходимо принять во внимание различные обстоятельства: какой слой может считаться последним, како­во происхождение самой рукописи (по данным палеографии), есть ли су­щественные признаки в лексике или один из изводов касается только фо­нетики и морфологии (которые изменяются легче) и не затрагивает лекси­ки и пр.

Чем сложнее явление, тем оно должно быть конкретнее объяснено. Можно сказать даже, что конкретное объяснение сложного явления бывает особенно убедительным, поскольку сложное явление затрудняет возмож­ность многих объяснений.

Приведем пример. А. И. Соболевский исследовал Типик Хиландар-ский, который перед тем исследовали А. А. Дмитриевский и И. В. Ягич. Типик Хиландарский — перевод с греческого. Переводчик не всегда умел разобраться в греческом и примешивал к церковнославянскому языку сво­его перевода народные слова — сербские и болгарские. И. В. Ягич указал фонетические и морфологические особенности, которые могут быть объяснены только из среднеболгарского языка, частично непонятые и ис­каженные переписчиком-сербом. А. И. Соболевский отмечает, однако, что сербизмов в старшем списке Типика Хиландарского столько, что они не могут быть объяснены только искажениями переписчика-серба. Кроме того, исследуя лексический материал, А. И. Соболевский обратил внима­ние на обилие русских слов: «больница», «печаловати», выражение «тебе больше дано, а мне позлее» и пр. И все это рядом с типичными южнославя-низмами («свънъ», «сикъ», «забълъжити», «новакъ», «хоботьница», «до-бытъкъ», «перепера»). А. И. Соболевский предположил, что перевод сде­лан русским монахом на Афоне. Русский монах жил на Афоне в постоян­ном окружении южнославянских монахов, и только это сочетание в единственном в своем роде месте на Афоне могло привести к тем слож­ным особенностям, которыми отличается язык перевода Типика Хилан­дарского1.

Конкретность объяснения А. И. Соболевского в том, что он приурочил перевод к Афону и к русскому монаху, долго там жившему. Но если бы уда­лось найти еще переводы с теми же особенностями и открыть имя перевод­чика и обстоятельства, при которых перевод делался, — объяснение можно было бы считать завершенным.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: