Комментарии к седьмой, восьмой и девятой главам

В седьмой главе речь вновь заходит о пране, но на этот раз но­сит более метафизический характер. В восьмой главе мы сталкива­емся с другой традиционной проблемой, связанной с мистическими переживаниями и вопросом о тайности. Автор принял решение никому не говорить о своем опыте, включая жену. Как известно, по­добная скрытность характерна для людей, страдающих паранойей. Открыть секрет в какой-то мере означает пройти «испытание дей­ствительностью». Если над нами начнут смеяться, оспаривать под­линность переживаний, ставить диагноз психического расстройства, весь мир рухнет.

Однако в самой природе мистических переживаний заключено нечто, требующее тайности, — как будто некий архетип, стоящий за этими событиями, требует для своего исполнения определенного напряжения. Алхимики усматривали тайну в образе своего закры­того сосуда. Во многих волшебных сказках герою или героине дает­ся приказ хранить тайну, пока задача не будет выполнена. В рели­гиозных мистериях Древней Греции участникам грозила смерть в случае, если они проговорятся о том, что с ними происходило. Обря­ды посвящения также были окутаны покровом тайны.

Тайность усиливает то «нечто», которое должно созреть в пол­ном безмолвии, чтобы затем явить себя миру в нужный момент. Тайность — основа всех откровений, именно благодаря ей открове­ние возможно. То, что происходит за кулисами, создает драму, ког­да занавес поднимается и сцена озаряется светом. Поэтому свидете­лю необычайного стремление сохранить тайну просто необходимо. Что скрыть, что и когда рассказать — все эти вопросы находятся на грани, проходящей между параноидной изолированностью и личной силой, между личным эзотеризмом и обычным молчаливым одино­чеством. Поэтому именно соблюдение тайны обеспечивает индиви­дуальность — то, что знает каждый, больше не является индивиду­альным. Без своих личных секретов мы всего лишь статистические цифры.

В восьмой главе автор пишет о том, как во тьме и безмолвии но­чи, лежа на кровати в своей комнате, он со страхом вглядывался в жутко искаженные лики и обезображенные, искривленные фигуры, то появляющиеся рядом с ним, то исчезающие... Все это заставляло его дрожать от страха и мучиться от невозможности найти объясне­ние. Встреча с обезображенными человеческими лицами и фигура­ми в ночном мире является обязательной. Очевидно, Гомер, Верги­лий и Данте не случайно описывали подобные явления, когда их ге­рои опускались в Царство Теней. Это — часть их путешествия. Па­раллели мы находим и в психоанализе. После того как произошла определенная интеграция, иногда во сне приходят видения больнич­ной палаты с больными и изувеченными пациентами; а иногда — большой фотографии, на которой запечатлены члены семьи или школьные соученики. Эти тени также ожидают трансформации; это части того, от чего не произошло избавления, несмотря на интегра­цию сознательной личности и «эго». В Царстве Теней особым мукам подвергаются непогребенные мертвые — не отпущенные, но подав­ленные и вытесненные из сферы осознания формы, замешкавшиеся на пороге. Появление этих «жутких фигур» напоминает сознанию героя, что, несмотря на то что он увидел свет, в пещере есть еще те­ни. Психика расщепляется — даже если «я» ушло, какая-то часть «меня» еще осталась мучиться в аду. Древнегреческая мысль рас­сматривала души в Царстве Теней как влагу — элемент, порожда­ющий жизнь. Автор описывает вращение и кружение фигур — так говорят о движении воды. Очевидно, эти части не прошли еще сквозь приготовление, не испарились, а потому могут возвещать но­вое нисхождение к адским осушающим огням.

На этот раз автор отмечает, что «поток» устремился к печени. Печень всегда являлась важным символом в оккультной филосо­фии. Как самый крупный орган, содержащий в себе наибольший объем крови, печень всегда считалась наиболее темным предметом человеческого организма. Считалось, что она содержит в себе сек­рет судьбы, поэтому ее и использовали при прорицании. Платон и более поздние философы связывали с печенью самые темные и кро­вавые страсти — ярость, ревность, алчность, — побуждающие че­ловека к действию. Печень символизировала импульсивную привя­занность к жизни. Если смотреть с этой точки зрения, фиксация ав­тора на печени могла означать начало возобновления общей актив­ности.

Но если поток, направляющийся к печени (а также к сердцу), указывал на эмоциональную активность, что же тогда означало притяжение к аду? Две эти тенденции (вниз — к искаженному ноч­ному миру и наружу — к деятельности) на самом деле не столь про­тиворечивы, как это может показаться на первый взгляд. В неопла­тонизме влага душ — именно то начало, которое определяет рожде­ние, жизненный цикл. Души в Царстве Теней жаждут крови и едят красную пищу — они испытывают голод, который может утолить лишь жизнь. Таким образом, активизацию печени можно рассмат­ривать как стремление накормить изуродованные фрагменты не­живой жизни, стремящейся жить. В свете индийских духовных практик это должно быть связано с единственной целью — чистым познанием.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В Джамму я возвратился в радостном расположении духа, с почти полностью восстановившимся психи­ческим и физическим здоровьем. Страх перед сверхъестественным и враждебное отношение к религии, проснувшиеся во мне в первые месяцы, отчасти исчезли. Я не мог найти объяснение своего отвра­щения к глубоко коренящемуся в моем сердце чувству и даже в худшие свои дни удивлялся этой перемене. Это нельзя было объяс­нить лишь тем, что из-за желания обрести религиозный опыт я ока­зался в столь тяжелом положении. Нет, в глубине моего существа произошла необъяснимая перемена.

Будучи прежде религиозным и богобоязненным человеком, я вдруг потерял всякую любовь и почтение к божественному и свято­му, утратил интерес к священному и сокровенному. Всякая мысль о сверхъестественном вызывала во мне отвращение, и я не позволял себе задумываться об этом ни на секунду. Из набожного человека я превратился в богоборца и испытывал откровенную враждебность ко всем тем, кто шел поклоняться Богу. Во мне произошла разите­льная перемена — я превратился в воинствующего атеиста, ярост­ного еретика, врага всего, что связано с религией и духовностью.

На ранних стадиях, когда за мной по пятам гнались смерть, с одной стороны, и безумие, с другой, у меня не было времени и сил задуматься об этом внезапном исчезновении мощного импульса, до­минирующего над моими мыслями с ранней юности. По мере того как мой ум прояснялся, я все больше и больше дивился этой неожи­данной перемене. Когда мое здоровье стало приходить в норму и любовь к родным и близким вновь проснулась в моей душе, я стал испытывать дискомфорт из-за отсутствия даже намека на религи­озное чувство и особенно от мысли, что это совпало с пробуждением Кундалини, почитавшейся как неиссякаемый источник божествен ной любви и духовности. Возможно, какая-то иная, темная сила овладела мной?

В такие минуты я вспоминал слова брамина-садху, с которым советовался зимой. Он сказал тогда, медленно и отчетливо произно­ся каждое слово, чтобы оно оставило глубокий след в моем возбуж­денном сознании, что симптомы, о которых я говорил, не могут быть отнесены к пробуждению Кундалини, которая являет собой океан блаженства и потому ни в коем случае не может быть связана с бо­лью и страданием. Поэтому я скорее всего одержим каким-то злым элементарным духом. Эти слова, сказанные человеку, отчаянно бо­рющемуся с безумием, привели меня в ужас и часто приходили мне на ум впоследствии, когда я терял веру в свои силы. Даже когда мое психическое состояние восстановилось, но перемены, произошед­шие со мной, были явно заметны, эта мысль продолжала преследо­вать меня.

Вскоре после возвращения в Джамму я ощутил слабые призна­ки жизни со стороны, казалось бы, угасшего импульса. Обычно это отмечалось в ранние утренние часы, сразу же после пробуждения, словно восстановившаяся ясность ума открывала возможность на какое-то время проявиться почти забытому чувству. В такие мо­менты мне на ум приходили истории из жизней некоторых мисти­ков, чьи вдохновенные песни находили живой отклик в моей душе. Я почти полностью забыл их из-за событий последних месяцев, а когда случайно вспоминал, воспоминания эти не вызывали во мне никаких теплых чувств. Обычно я пытался не думать о них. Но сей­час воспоминания обрели прежнюю силу и ясность. Однако сладость этих минут была приправлена горечью, так как они и словом не об­молвились о тех страшных испытаниях, сквозь которые также дол­жны были пройти, ничего не упомянули о камнях и ямах, встречаю­щихся на пути любого, кто направляется к этой открытой для всех цели. Но если они действительно пережили все то или хотя бы долю того, что пережил я, и при этом сохранили силы писать вдохновен­ные гимны, посвященные своему опыту, они заслуживают величай­шего уважения.

Через несколько недель после возвращения в Джамму я стал замечать, что мои религиозные идеи и чувства возрождаются, а воспоминания возвращаются. Я вновь почувствовал тягу к обрете­нию религиозного опыта и всепоглощающий интерес ко всему сверхъестественному и мистическому. Я вновь мог подолгу сидеть в одиночестве, раздумывая над неразрешимой загадкой бытия и своей собственной жизни или слушать религиозные песнопения и жадно внимать строкам мистической поэзии, не проявляя при этом ни малейших признаков усталости и не ощущая предвестников приступов страха. Когда это происходило, я чувствовал, как тяже­лая туча отчаяния, столь долго висевшая надо мной и отравлявшая мое существование, тает, и испытывал горячую благодарность той таинственной силе, которая совершала работу во мне. Лишь сейчас я вновь стал узнавать в себе того человека, который некогда сидел, скрестив ноги на полу, пытающегося постичь сверхчувственное, не подозревая даже, что тело обычного современного человека наско­лько ослаблено издержками цивилизации и не может выдержать величие и мощь видений, прежде открывавшихся тем, кто годами готовил себя к этому.

До моего сознания начало медленно доходить, что муки, кото­рые я претерпел сначала, были следствием того, что высвобожден­ная энергия стала проходить не по тому каналу и устремилась вме­сто Сушумны в Пингалу. Обжигающий вихрь, пронесшийся сквозь клетки и нервы моего организма, неминуемо повлек бы за собой смерть, если бы не чудесное вмешательство, спасшее меня в по­следнюю минуту. Последующими своими страданиями я был обя­зан: во-первых, удару, нанесенному моей нервной системе; во-вто­рых, тому, что совершенно не был посвящен в тайну и, в-третьих, тому, что, хотя мышечной силой я и превосходил среднего человека, мое тело не было достаточно подготовлено для того, чтобы безболез­ненно выдержать прохождение через него огромного потока жиз­ненной энергии. Я многое пережил, чтобы осознать, что эта энергия, высвободившись, уже ничем не может быть остановлена, вознося сознание человека, являющегося всего лишь ее инструментом, на высший уровень. Мне казалось, что пробуждение Кундалини по­рождает в человеческом организме исключительно большую нер­вную силу благодаря тому, что постоянно сублимирует его семя.

Так я размышлял тогда, хотя не был уверен в верности своих предположений. Такие переживания редко выпадают на долю чело­века, но как мог я знать, что не стал жертвой какого-то патологиче­ского состояния? Как мог я знать, что не страдал продолжительны­ми галлюцинациями, вызванными моими мистическими поисками?

Если бы в то время я мог бы где-нибудь найти рассказ о пережива­нии, хотя бы отдаленно напоминавшем мое собственное, или рядом со мной оказался бы учитель, способный помочь мне, моя жизнь могла бы пойти иным путем и я был бы избавлен от нового периода агонии, подобного тому, через который только что прошел.

Поскольку во мне не проявился никакой новый талант или не­обычайная способность, я продолжал сомневаться в истинной при­роде того аномального состояния, жертвой которого я стал. Потоки лучистой энергии, постоянно циркулировавшие в моем теле, имели мало общего с видениями, которые описывали йоги и мистики. Кро­ме венца света, постоянно ощущаемого над головой, и расширенно­сти сознания, я не чувствовал и не видел ничего необычного и во всех практических аспектах жизни оставался прежним человеком. Единственное отличие состояло в том, что сейчас я видел мир, отра­женный в большем ментальном зеркале. Мне очень трудно объяс­нить, какие изменения произошли в моем познавательном аппарате. Единственное, что я могу сказать, так это то, что сейчас в моем моз­гу формировалась большая, чем прежде, картина мира, но не уве­личенная, словно под микроскопом, а воспринимаемая расширенной поверхностью сознания. Иными словами, степень осознания собст­венного «я» стала значительно большей.

Эту перемену я заметил еще на ранних этапах моего аномаль­ного состояния. В то время я не смог серьезно задуматься над ней и решил, что она вызвана светящимся туманом, вливающимся в мой мозг. Как я уже говорил, светящийся туман постоянно менялся в размерах, вызывая то расширение, то сужение сознания. Эти стре­мительные перемены, происходящие с зеркалом моего восприятия, неизменно сопровождались приступами ужаса и были доминирую­щей чертой этого странного переживания. Со временем расширение сознания становилось все более заметным, а сужение происходило все реже, так что даже в моменты самого суженного восприятия мое сознание оставалось более широким, чем раньше. Эти перемены бы­ли столь внезапными, что их невозможно было не заметить. Если бы переход от одного состояния сознания к другому совершался посте­пенно, не сопровождаясь прохождением потоков энергии вдоль по­звоночника и другими необычными ощущениями, делающими это явление столь особенным и странным, я, возможно, его даже не за­метил бы, как один человек не замечает происходящих день за днем перемен в облике другого, перемен, которые явственно броса­ются в глаза после продолжительной разлуки.

Изменения в состоянии сознания являются главной чертой, на которую я хочу обратить внимание читателя, так как они имели очень важные отдаленные последствия, однако необходимо расска­зать и еще об одной перемене, которую я долгое время считал всего лишь обманом чувств. Экзальтированное состояние расширившего­ся сознания, сопровождающееся ощущением счастья, которое я ис­пытал при пробуждении змеиного огня, носило чисто субъективный характер и не поддавалось ни исследованию, ни точному описанию. Единица сознания, в которой доминировало «эго» и к которой я при­вык с детства, внезапно расширилась до сияющего круга сознания, который все рос и рос, пока не достиг своего максимального разме­ра, где мое прежнее «я», утратив границы, оказалось в центре сия­ющей сферы сознания огромных размеров. Иными словами, из кро­шечного свечения мое осознание разрослось в лучистое озеро света, в котором тонуло мое «я», полностью постигая при этом блаженную мощь сознания — близкого и, в то же время, далекого. Точнее, на­ряду с расширенным полем осознания существовало и сознание «эго» — отдельно друг от друга, и в то же время составляя одно це­лое.

Это замечательное явление, оставившее неизгладимый след в моей памяти, не повторялось долгое время. То, что мне пришлось испытать на протяжении последующих недель и месяцев ни в ма­лейшей степени не походило на первоначальное переживание, за исключением того, что я продолжал осознавать, что в зоне моего со­знания произошло расширение, чередующееся с временными суже­ниями.

Ко времени возвращения в Джамму я восстановил душевное равновесие и стал тем же человеком, каким был всегда, со всеми особенностями своего характера. Однако перемены в моих когни­тивных способностях остались не менее заметными, чем прежде, и напоминали о себе каждый раз, когда я рассматривал внешний объ­ект или созерцал внутренний ментальный образ. С течением време­ни светящийся ореол в моей голове расширялся все больше и боль­ше в соответствии с изменениями в сознании. Я знал, что сейчас воспринимаю вселенную посредством гораздо большей ментальной поверхности, чем когда-либо прежде. Зона моего периферического сознания, несомненно, увеличилась — я не мог ошибаться в том, что постоянно видел перед собой в течение всего периода бодрствова­ния.

Явление было столь странным и неординарным, что я счел бес­полезным искать описание чего-либо подобного, даже если эта нео­бычная трансформация произошла благодаря активизации Кундалини, а не была вызвана уникальной болезнью, поразившей только меня. Осознавая, насколько бесполезно открывать правду о то, что со мной произошло, другим, я хранил тайну даже от самых близких людей. Поскольку мое физическое и психическое состояние не до­ставляло мне никаких беспокойств, со временем я перестал трево­житься по этому поводу.

Как я уже упоминал в первых главах, на начальных этапах это­го переживания я воспринимал мир своим умственным взором, словно сквозь туман, или, точнее, мне казалось, что все предметы отделены от меня пеленой мелкой пыли. Это не был оптический де­фект (мое зрение было таким же острым, как и прежде), и туман, казалось, окутывал не орган чувствования, а орган постижения. Слой пыли лежал на самом зеркале сознания, отражающем мир. Казалось, объекты воспринимались через слой беловатой пыли, словно были присыпаны мелким меловым порошком, не изменяв­шим ни их контуры, ни присущий им цвет. Пелена висела между мной и небом, листвой деревьев, зеленой травой, мостовой, лицами людей, придавая всей картине какой-то белесый, меловый оттенок. Казалось, центр сознания, интерпретирующий чувственные впечат­ления, находился в белой среде и требовал чистки и настройки, что­бы восстановить полную прозрачность.

Как и в случае с увеличением визуального восприятия, я не мог найти удовлетворительного объяснения этой белесоватости воспри­нимаемых мной объектов. Ни время суток, ни перемены погоды или места не оказывали никакого воздействия на эту особенность вос­приятия. Она была очевидной и при свете солнца, и при свете лам­пы; как в сумерках, так и при ясном свете утра. Безусловно, эта пе­ремена была внутренней и потому не была подвержена влиянию внешних факторов.

Недоумевая по поводу происходящего со мной и по-прежнему храня молчание, я продолжал исполнять свои обязанности в Джамму, как и остальные мои коллеги. Единственное правдоподобное объяснение изменению моих когнитивных способностей состояло в том, что жизненный принцип моего организма сейчас действовал через измененную среду. Все это привело к перемене характера нервных импульсов, регулирующих функцию органов, а также по­влияло на восприятие и интерпретацию образов. Все, что произош­ло и продолжало происходить, было столь беспрецедентным и неве­роятным, что я предпочитал думать о нем как об аномалии, а не как о естественном развитии, управляемом законами природы.

Дни, полные внутреннего дискомфорта и сомнений, продолжали течь, пока в один прекрасный день по дороге на службу я не взгля­нул на фасад Дворца Раджгарх, в котором располагалось местное правительство. Вначале я просто бросил взгляд на верхние этажи и крышу дворца, но тут же застыл на месте, не в силах оторвать глаз от удивительного зрелища. Передо мной открылась неземная кар­тина — ничем не примечательный фасад старинного здания, так хо­рошо известный мне, и купол неба над ним сейчас были озарены се­ребристым светом. Игра светотени была столь замечательной, что у меня нет слов, чтобы хоть отдаленно передать ее прелесть. Оше­ломленный, я огляделся вокруг и был очарован серебристым сияни­ем, преображающим все вокруг. Безусловно, это была новая фаза моей трансформации: сияние, озарившее все вокруг, было проек­цией моего внутреннего свечения.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Поглощенный этим волшебным зрелищем, я совершенно забыл о том, что стою, как статуя, посреди улицы и вокруг меня снуют торопящиеся по делам люди. Собрав­шись с мыслями, я все же отвел глаза от очаровавшей меня карти­ны и огляделся. Со всех сторон на меня были направлены взгляды людей, явно удивленных моей внезапной и ничем не объяснимой не­подвижностью. Взяв себя в руки, я неторопливо направился к офи­су, продолжая смотреть на здание и на небо над ним. Застигнутый врасплох, я никак не мог поверить в то, что зрелище, открывшееся моему взору, было реальностью, а не галлюцинацией, возникшей в результате активизации ореола, постоянно ощущаемого мной во­круг головы. Я посмотрел вперед, а затем вновь огляделся, потер глаза руками, чтобы удостовериться, что все это был не сон. Нет, я определенно находился в центре сквера Секретариата, окруженный толпой людей, движущихся во всех направлениях. Я был таким же, как и они во всех отношениях, если не считать того, что видел мир иначе.

Возвратившись в свою комнату, я вместо того, чтобы сесть за стол, как это делал обычно, вышел на веранду, чтобы подышать свежим воздухом и полюбоваться открывающимся оттуда видом. Передо мной стоял ряд домов, упирающийся в крутой, поросший лесом склон, который вел к берегу реки Тави, чьи воды в обрамле­нии валунов сверкали под солнцем. С другой стороны реки виднелся холм со средневековой крепостью на вершине. Я смотрел на этот пейзаж чуть ли не каждый день на протяжении нескольких лет, и вид из окна отпечатался в моей памяти. В последние месяцы я, гля­дя на нее, отмечал что, как и все прочие объекты, картина обрела иные пропорции и тот же белесоватый меловый оттенок. 8 этот па­мятный день, пытаясь охватить взглядом всю панораму и сравнить ее с тем, что видел обычно, я изумился неожиданной метаморфозе.

Увеличенные размеры и слегка белесоватый оттенок все еще при­сутствовали в картине, но дымка полностью исчезла и перед моим взором предстала невероятно яркая и богатая комбинация цвета и светотени, а серебристое свечение придавало пейзажу неописуемую прелесть.

От волнения у меня перехватило дыхание и, переводя взгляд с объекта на объект, я пытался понять, произошла ли эта метаморфо­за со всем миром или то была иллюзия, вызванная ярким солнеч­ным светом. Я с восхищением разглядывал все вокруг, позволяя взгляду задержаться то тут, то там, асе больше убеждаясь в том, что не стал жертвой какого-то оптического обмана, а действительно видел перед собой прекрасный пейзаж, пронизанный молочно-бе­лым, неведомым мне прежде светом. Глубокие чувства переполнили мою грудь, и слезы сами собой полились из глаз, когда я осознал происшедшую со мной метаморфозу. Но и сейчас, когда мой взор застилали слезы, я мог различать игру серебристых лучей перед глазами, делающих картину такой прекрасной. Мне было нетрудно понять, что в познавательном центре моего мозга произошла пере­мена, не зависящая от моей воли, и чарующий свет, окружающий ныне каждый объект, не был ни плодом моей фантазии, ни свойст­вом объекта, а являлся проекцией моего собственного внутреннего света.

Дни и недели проходили, не принося заметных перемен. Яркий серебристый ореол, окружающий каждый объект, уже восприни­мался мной как нечто само собой разумеющееся. Лазурный небес­ный склон, когда бы я на него ни смотрел, излучал неописуемо пре­красный чистый свет. Обладай я подобной способностью к восприя­тию с детства, мне бы казалось, что так должен видеть мир любой человек, но трансформация, происшедшая со мной, была настолько внезапной и очевидной, что я не переставал ей удивляться. Изучая себя более пристально в поисках новых перемен, я обнаружил, что метаморфоза произошла и с моим слухом — звуки воспринимались более отчетливо, что придавало музыкальным мелодиям особую прелесть, а шум казался более неприятным, чем прежде. Однако эта перемена до последних лет ни в чем не была столь заметной, как в сфере зрительного восприятия. Что же касается обоняния, вкуса и осязания, можно сказать, что эти чувства также обостри­лись, но эти перемены не могли сравниться с тем, что произошло со зрением. Я мог наблюдать этот феномен и в темное время суток. Но­чью лампы светились с особой яркостью, а освещаемые объекты озарялись особым светом, а не просто отражали лучи ламп.

Через насколько недель эти перемены перестали вызывать у меня удивление и я стал принимать их как должное. Куда бы я ни шел и что бы ни делал, я постоянно осознавал свечение в себе и си­яние снаружи. Старое «я» уступало место новой личности — я из­менялся. Мое восприятие стало более тонким и художественным — в моем организме происходил какой-то странный процесс транс­формации на клеточном уровне.

В середине апреля этого года, прежде чем переехать в Срина­гар, я, взяв прах своей матери, которую потерял за год до того па­мятного переживания, отправился Хардвар. Я уже как-то посещал Хардвар с аналогичной миссией после смерти отца. Во время же­лезнодорожного переезда и пребывания в Хардваре я ни на минуту не мог забыть о происшедших во мне чудесных переменах. Я ехал тем же путем, останавливался на тех же станциях, ходил по тем же улочкам и видел те же здания, все тот же Ганг нес передо мной свои воды, и в них совершали омовения все те же паломники. Все было таким же, как и в тот раз, но воспринимал я эти картины со­вершенно иначе: теперь каждый объект являл собой часть неверо­ятно расширившегося поля зрения и вся воспринимаемая мной кар­тина была озарена ярким светом, словно свежевыпавший снег под лучами солнца. Совершив священные обряды, я возвратился в Джамму, убежденный в том, что со мной произошла метаморфоза. Вскоре я, как обычно, переехал в Сринагар вместе с офисом.

Шли годы. Мое здоровье и жизненные силы полностью восста­новились. Я мог непрерывно читать на протяжении продолжитель­ного времени и подолгу предаваться своему любимому занятию — игре в шахматы. Для этого требовалось часами напрягать внимание. Прием пищи почти ничем не отличался от обычного и единственное, что напоминало мне о пережитом, — это чашка молока по утрам и еще одна с ломтиком хлеба на полдник. Однако я не мог выдержи­вать длительного поста, и если пытался сделать это, тут же следо­вала расплата. Несмотря на все это, я уже не был тем человеком, что прежде. Свечение внутри меня и вокруг становилось все более ощутимым. Внутренним взором я мог отчетливо различать прохож­дение светящихся потоков по нервам моего тела. Живое серебристое пламя с золотистым оттенком я отчетливо различал в области лобных долей мозга. Мои умозрительные образы отличались необы­чайной яркостью, и каждый всплывающий в памяти объект был та­ким же сверкающим, как и при его непосредственном восприятии.

Моя реакция на инфекции и болезни была не совсем обычной. Даже если симптомы заболевания проявлялись, то в гораздо более мягкой форме, а температура, как правило, не повышалась. Пульс учащался, но такое случалось редко, и это учащение не сопровож­далось жаром. Эту особенность я наблюдаю за собой и сейчас. Един­ственное объяснение, которое я мог найти, состояло в том, что орга­низм, нервы которого находятся в возбужденном состоянии, чтобы уберечь от вредного влияния высокочувствительный механизм моз­га, не допускает прилива горячей крови к мозгу и освобождается от инфекции другими способами. Я не мог ни принимать лекарства во время болезни, ни соблюдать пост. Единственное, что мне оставалось, — это соблюдать диету.

Я уже немало рассказал о работе моего мыслительного аппара­та во время бодрствования, но ничего не сказал о его поведении в часы сна. В первый раз я узнал о тех переменах, которые произош­ли с моим сознанием во время сна в период кризиса в феврале 1938 г., когда я впервые заснул после многодневной бессонницы. Тогда я погрузился в сон, окутанный светящейся мантией, присут­ствие которой ощущал и во сне. С этого дня меня стали посещать необыкновенно яркие сновидения. Сияющее свечение в голове, не­изменно сопровождавшее меня во время бодрствования, присутст­вовало и во сне; более того, в ночные часы оно казалось более ин­тенсивным, чем днем. В ту секунду, когда я клал голову на подушку и закрывал глаза в ожидании сна, я тут же начинал видеть это яр­кое свечение, исходящее из моей головы, пребывающее в постоян­ном движении, расширяющееся кверху и сужающееся книзу, по­добно водовороту играющему под лучами солнца. Вначале мне каза­лось, что у основания моего позвоночника работает какой-то по­ршень, выбрасывающий вверх струи светящейся жидкости. Неощу­тимый, но отчетливо видимый, он работал с такой силой, что я чув­ствовал, как в ответ на очередной выброс сотрясалось все мое тело, а кровать то и дело поскрипывала.

Сновидения были чудесными, и картины всегда разворачива­лись на сияющем фоне, что придавало образам фосфоресцирующий оттенок. Каждую ночь во сне я переносился в волшебную страну и там, окутанный сиянием, легкий как перышко, перелетал с место на место. Перед моим взором разворачивались фантастические сцены. Как обычно это бывает во сне, они были бессвязными и прерыви­стыми, но всегда прекрасными и величественными. Во сне я всегда чувствовал себя защищенным и счастливым и никогда не упускал возможности окунуться на десять часов в этот мир, чтобы отдох­нуть от сомнений и тревог дня. Прежде мне никогда не снились столь яркие сны. Они естественным образом повторяли рисунок моей новой личности и были сотканы из того же светоносного мате­риала, что и мои дневные мысли и фантазии. Я отчетливо осозна­вал, что свет не только пропитал мое поверхностное сознание, но и глубоко проник в самые потаенные уголки подсознания.

Со временем в моем сознании начала укрепляться мысль, что поток лучистой энергии во время сна каким-то необъяснимым обра­зом укреплял мой дремлющий мозг, нервные структуры, готовя их к воздействию недавно высвобожденной могучей жизненной силы. Но долгие годы я никак не мог осознать, что происходило внутри меня. В каком-то древнем трактате по Кундалини-Йоге я наткнулся на туманную фразу, намекающую на преображающую способность божественной энергии. Намеки эти были такими расплывчатыми и недетализированными, что я никак не мог понять, как человеческий организм, появившийся на свет в результате миллионнолетней эво­люции, со всей совокупностью генетических факторов, определяю­щих его развитие, может быть перестроен изнутри так, что его мозг начнет функционировать на совершенно новом уровне. Учитывая органические перемены, влияющие как на состояние тканей тела, так и на исключительно деликатные структуры мозга, задача по трансформации приобретает столь невероятные масштабы, что ка­жется почти невозможной.

Что-то совершенно необъяснимое происходило в теле, особенно во время сна, когда моя дремлющая воля была не в состоянии вме­шаться в измененные анаболические и катаболические процессы организма. То, что весь мой организм функционирует иначе, чем ра­ньше, что процесс обмена веществ перешел на новый уровень под влиянием светоносной жизненной энергии, протекающей по моим нервам, я понял сразу же после кризиса. Я не мог ошибиться в том, что частота пульса и сила сердечных сокращений увеличивалась в первую половину ночи, как и в том, что пищеварительная и выде­лительная функции также претерпели изменения. Я не мог не дове­рять собственным ощущениям и свидетельствам тех, кто знал меня на протяжении многих лет. К тому же я не считаю, что обязан соби­рать все свидетельства в пользу своих заявлений. Это сделало бы данный труд слишком громоздким и специализированным. Любой человек, обладающий хотя бы начальными познаниями в физиоло­гии, может наблюдать в себе те же перемены, после того как в нем возгорится змеиный огонь.

Мой план не позволяет детально остановиться на всех физиоло­гических реакциях и изменениях, наблюдаемых мною изо дня день, убедительно демонстрирующих, что мой организм проходит сквозь мощный процесс очищения и омоложения. Иначе, чем еще можно объяснить ту бурную, подчас лихорадочную деятельность, беспре­рывно происходящую в моих внутренних органах днем и ночью, как не тем, что сам организм как единое целое реагировал на новую си­туацию, приспосабливая себя к изменениям во внутренней среде? Безусловно, все это было связано с прохождением светоносной жиз­ненной энергии по клеткам тела.

Любой искусственный механизм (пусть даже в сотни раз менее чувствительный, чем организм человека) тут же сгорает под воз­действием тока большей силы, чем та, на которую он рассчитан. Од­нако благодаря определенным защитным механизмам, выработан­ным у человека в ходе эволюционного развития, внезапное высво­бождение змеиной силы при благоприятных обстоятельствах и от­личном здоровье не приводит его к гибели. Но и в таких случаях че­ловеку следует соблюдать крайнюю осторожность, чтобы сохранить физические силы и психическое равновесие на протяжении всего последующего сурового испытания.

Мне трудно судить, в какой мере моя конституция подходила для этого, но будучи полным невеждой в данной науке, я многие го­ды провел в замешательстве относительно всего происходящего — отчасти из-за отсутствия необходимых знаний, отчасти из-за стре­мительности трансформации.

В первый и самый тяжелый период испытаний я видел во сне лучшее средство исцеления от физических и психических страда­ний. С момента засыпания до пробуждения, я отмечал признаки ано­мальной деятельности в области обычного местонахождения Кундалини и мне было ясно, что благодаря какому-то таинственному про­цессу секрет моих половых желез, просачиваясь по тончайшим ка­налам, попадал в специальные нервы, где преобразовывался в тон­кую субстанцию, которая затем проникала в мозг и жизненно важ­ные органы. Отсос секрета происходил с такой силой, что иногда вызывал боль в соответствующих органах. В такие минуты броже­ние, происходящее в моем организме, напоминало лихорадочную деятельность человека, пытающегося спасти свою жизнь любой це­ной, и я наблюдал за всем этим, словно свидетель, бессильный чем-либо помочь. Было нетрудно понять, что цель этой новой и не­ожиданной деятельности — направить сублимированное семя к го­лове и другим жизненно важным органам, если происходило нару­шение их деятельности или развивался процесс, препятствующий трансформации.

Даже на первых стадиях процесса, когда мое психическое со­стояние оставляло желать лучшего, я не мог не заметить эту удиви­тельную трансформацию в области половых органов, которые прежде функционировали самым обычным образом. Эта область ныне находилась в беспрерывном возбуждении, в изобилии проду­цируя живительную жидкость, необходимую для удовлетворения возросших требований долей мозга и нервной системы. После не­скольких дней наблюдения мне в голову пришла мысль, что благо­даря продолжительной практике концентрации в моем мозгу от­крылся какой-то недостаточно развитый центр и что игра потоков жизненной энергии, которая явственно ощущалась, представляла собой не что иное, как попытку организма контролировать возник­шую ситуацию. Мне также было понятно, что в данном случае орга­низм использует самый мощный источник жизненной энергии — той субстанции, которая всегда находится в области, управляемой Кундалини.

Нет сомнения в том, что долгие годы, пока бурный поток нес ме­ня, моя жизнь висела на волоске. И лишь благодаря тому, что всеми моими движениями управляла чья-то незримая рука, я не разбился об острые камни, лежавшие на пути этого потока. Часто в ожидании сна я чувствовал, как поток мощной жизненной энергии проносится через живот и грудь, врывается с оглушительным шумом в мозг, где проливается сверкающим дождем, вызывая при этом ощущение лихорадочного движения в области половых органов и основания позвоночника.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: