Политико-правовая мысль XVII века

XVIII век, более близкий к нам по времени, и лучше знакомый нам, вызывает у нас образы более многочисленные и красочные, нежели век XVII. Особенно выдающимися из этих образов являются Американская и в особенности Французская революции. Мир радикально изменился после событий 1879-го. Однако эти революции не были подготовлены за одну ночь. Специфических политических обстоятельств, которые привели к взрывам по обе стороны Атлантики, можно было бы и избежать; эти даты могли бы и не стать знаменитыми; однако события, с которыми они ассоциируются, имеют интеллектуальную и политическую историю, и направление, в котором западная мысль давно следовала, должно было рано или поздно произвести радикальное изменение в древних монархиях и системах управления. И именно в XVII веке, больше чем в каком-либо другом предшествовавшем, были сказаны и сделаны вещи, которые, если оценивать постфактум, сделали события XVIII века неизбежными; если и не обязательно в той форме, в которой они произошли, но по крайней мере по сути; если и не точно в те годы, когда они случились, то по крайней мере в не слишком отдаленное время.

В начале века Европа еще не отошла от перелома, связанного с Реформацией. В Англии страх перед католической реакцией на протестантизм не прекращается в течение всего века: внешняя угроза, которую представляла собой контр-ререформационная Испания, перестала существовать с момента битвы при Кинсейле в 1601, где англичане разбили Испанцев. Однако сознание внешней угрозы не исчезало; и для этого оставался повод. Пороховой заговор 1605 г. был реальностью (неудачная попытка группы католиков взорвать здание парламента, чтобы уничтожить Якова I, симпатизировавшего католикам). И страх, что король-католик Яков II восстановит свою религию как государственную в Англии привел к его низложению и укреплению протестантской династии в 1700. В Ирландии последствия национальной ненависти были еще более ужасными для религиозной ненависти; восстание 1641 года, в ходе которого были убиты тысячи протестантских поселенцев, привели к ужасной мести со стороны Кромвеля в конце десятилетия. Во Франции религиозные войны XVIвека завершились принятием Нантского эдикта 1598, гарантировавшего терпимость к гугенотам, работой Генриха IV (1589–1610), который сам был протестантом, перекрещенным в католичество с тем, чтобы занять трон; однако Людовик XIV (1643–1715), одновременно архетипический абсолютный монарх и воинствующий католик, отменил Нантский эдикт в 1685, спровоцировав миграцию гугенотов во все близлежащие страны, готовые их принять (к выгоде этих стран и к разорению Франции). В Германии это было столетие катастрофы, источником которой стал религиозный конфликт; попытка протестантской знати Богемии посадить на престол в этом княжестве протестанта – попытка переворота, в случае, если бы она оказалась успешной, означала бы протестантское большинство в коллегии семи имперских выборщиков и большую вероятность перехода имперской короны Германии в руки протестантов – спровоцировала ужасную Тридцатилетнюю войну (1618–1648), которая все еще жива в памяти народов Центральной Европы, потому что она оставила Германию в руинах, и на том или ином этапе в небыли вовлечены все европейские державы. Вестфальский мир, которым завершился конфликт, означал потерю значимости императорского титула, который с тех пор был лишь украшением дома Габсбургов, и окончательное утверждение старых и новых религий в соответствующих зонах; он означал также окончательное признание испанской короной независимости Северных Провинций Нидерландов; как Объединенные Провинции, эти протестантские Нидерланды пережили в XVII веке время военной и торговой славы, а также расцвет в искусстве. К северу скандинавские страны, а к югу власти иберийского и апеннинского полуостровов придерживались в общем и целом новой и старой религий соответственно. По всей Европе догорали костры религиозного фанатизма; и хотя к концу столетия Европа была далека от легкой толерантности и плюрализма, которые существуют в наши дни, приближающийся век разума и просвещения погасил эти костры более или менее полностью и повсеместно.

На чисто политическом уровне XVII век стал свидетелем заката Испании, где ни один из последователей Филиппа II не обладал его энергией и способностями. Присоединение Потругалии (с 1580 по 1640) добавило к испанским владениям огромную португальскую империю; однако фатальная агрессия Испании в отношении Голландии спровоцировала голландцев на всемирную контратаку. В начале века они захватили богатые португальские владения в Восточной Индии, которые удерживали вплоть до японского завоевания 1942 года во время Второй мировой войны; они грабили испанские корабли, приплывавшие из Нового Света; одно время они были самой значительной морской державой Европы. Испанское государство, развитию которого препятствовала архаичная структура управления, а также многочисленная аристократия, не желавшая заниматься какой-либо полезной каждодневной работой, не могло противостоять вызовам нового времени, сдав Франции позиции сильнейшей европейской державы. После подавления войн Фронды, представлявших собой по сути попытку защитить региональные интересы и региональные власти от центральной власти и Парижа, французское королевство превратилось под руководством таких министров как кардиналы Ришелье и Мазарини, а больше всего в длительный период правления Людовика XIV, в олицетворение автократического блеска. Людовик XIV, однако, со своими ненасытными аппетитами в том, что касается военной славы и завоеваний, вовлек свою страну в длительную и изнурительную серию войн, которые поглотили большинство продуктов, произведенных благодаря таланту и предпринимательству ее жителей; практики налогообложения, необходимого для того, чтобы поддерживать его грандиозную карьеру, эффект которых затем был подкреплен практиками невыносимых привилегий, и явился причиной революционного взрыва через 70 лет после его смерти. Он постоянно вмешивался в дела своих соседей, поддерживая Якова II в Англии в его внутренней борьбе с протестантами, и предоставляя военную помощь, прежде всего опытный офицерский корпус наиболее грозной армии Европы, в период Ирландской кампании Якова; когда Яков был вынужден бежать из Ирландии, он искал прибежища у Людовика; и он жил в ссылке недалеко от Парижа, где Людовик создал для него двор, до самой своей смерти в 1701 году. В то же самое время, век Людовика XIV заслуживает внимания не только за его военные и дипломатические предприятия, но также и за достижения в науке и искусстве, которые принесли Франции, ее языку и ее манерам престиж во всем мире, которая сохранялась вплоть до XX века.

Что касается Германии и Италии, то два эти великих культурных региона означали в XVII веке чисто географические выражения. В Германии Тридцатилетняя война закончилась в 1648 году полным разорением; и в оставшуюся часть века ее маленькие независимые государства еле-еле приходили в себя после такого краха, понемногу оживлялась торговля и производство; и университеты, работа которых была прервана войной, снова начали открывать двери для слушателей. Италия, где протестантские реформаторы практически не посягали на ее гомогенную католическую культуру, и где не было религиозных войн, была разделена на меньшее число независимых политических единиц, нежели Германия (в сущности, половина полуострова, южное королевство Неаполя и Сицилии, находилось под властью испанских Габсбургов в течение всего столетия); однако до роста национального самосознания и образования единого итальянского государства было еще далеко.

В Англии XVII век был эпохой революции, имевшей кардинальную важность для истории политической и правовой теории. Начало правления династии Стюартов – правление Якова I, сменившего на английском престоле Елизавету в 1603 году – ознаменовано конфликтом между королем и подданными по поводу источника и природы королевской власти, и права короля не подчиняться законам; в правление сына Якова Карла I (1625–1649) взаимно непримиримые доктрины об источнике и пределах королевской власти, а также о господстве права создавали атмосферу, в которой разворачивался конфликт между королем и парламентом, окончившийся казнью короля; и последовавшие периоды Республиканского содружества Кромвеля (1649–1660), и восстановления монархии (Карл II 1660–1685 Яков II 1685-8) так и не увидели гармоничного разрешения этих разногласий. Упрямство Якова и его неуступчивость и нечувствительность во взаимоотношениях со своими подданными – протестантами, в особенности то, что он назначал на государственные должности католиков, спровоцировали его низложение и по действовавшим династическим правилам незаконную замену протестантом Вильгельмом Оранским и его женой Марией, протестантской дочерью Якова, как объединенными суверенами. Эта «славная революция» 1688 года не менее чем потрясения гражданской войны 1640-х, способствовало развертыванию пространства конфликтующих политических и правовых теорий. Революция породила корпус принципов о верховенстве права, фундаментальных правах человека, и сущностно демократическом основании политической власти. Эти доктрины были немедленно перенесены в Америку, где они составили интеллектуальное оружие мятежных колонистов столетие спустя; и во Францию, где также стимулировали развитие прогрессивной и в конечном итоге революционной мысли.

Если политическая революция произошла в XVII веке только в Англии (и, как сопутствующая национальному освобождению – в Голландии); то повсеместно это был век научной революции. Начало было положено в предшествующем веке в сфере астрономии; а в XVII столетии последовала более общая трансформация в научной мысли, невнятно вдохновленная идеей, которая показалась бы странной для средневекового человека, что возможности открытий в каждой сфере знания безграничны, так же как безграничны возможности улучшения человеческой жизни. Эта идея не гармонировала с универсальной и окончательной определенностью, которую предлагала средневековая Церковь; и отвержение папской власти, общее для всех форм новой религии, составляло важное условие для построения оснований новой науки. Однако свободный научный поиск подразумевал отрицание не только церковной, но и всех видов власти, даже власти (авторитета) Аристотеля, наиболее почитаемого из античных языческих философов. На место авторитета были поставлены доказательства, полученные путем исследования и эксперимента, и больше всего этому способствовал английский юрист и философ Фрэнсис Бэкон[1] (1561–1626), чья книга «Новый органон» (1620) оказала решающее влияние благодаря более всего анализу и подчеркиванию индуктивного метода рассуждений, когда наблюдение некоторого числа индивидуальных предметов использовалось с тем, чтобы открыть общий принцип (в отличие от метода дедукции, при котором общее предположение используется для анализа специфических случаев). Столетие стало свидетелем революций в астрономии (Галилей), физиологии (Харви, открыватель циркуляции крови), физике (Ньютон), и математике (Ньютон и Лейбниц оба изобрели дифференциальное и интегральное исчисление в 1670-х годах независимо друг от друга). Воодушевление, вызванное успехами такого рода, привело к созданию в нескольких странах научных обществ, независимых от университетов; постоянная переписка их членов способствовала еще большему числу открытий и изобретений. Улучшились условия обычной жизни; прогресс в медицинских знаниях позволил покончить с чумой, которая периодически истребляла население Европы (в 1665–6 это в последний раз случилось в Англии); более продвинутые методы ведения сельского хозяйства способствовали росту населения и быстрому росту больших городов. Проблемы, волновавшие людей еще в античности, пишет философ Коллинвуд, внезапно были «переформулированы так, что их стало возможно решить с помощью двойного оружия эксперимента и математики. То, что называлось Природой, больше не имело от человека секретов; остались только загадки, к которым он мог найти разгадки. Или, более точно, Природа больше не являлась Сфинксом, задающим человеку загадки; это человек задавал вопросы и пытал Природу, пока она не давала ему ответов».

Основания государства и правительства. Мы видели, что в XVI веке было обычным делом приписывать происхождение упорядоченного сообщества некоему соглашению между его членами, или, если использовать короткое выражение, впоследствии ставшее общепринятым, «общественному договору». Однако именно в XVII веке, и в особенности в Англии, теория общественного договора сыграла центральную роль в конституционном конфликте; также XVII век дал нам двух наиболее известных представителей этой теории, Томаса Гоббса и Джона Локка. Теория появляется в разнообразных формулировках: иногда она предоставляла собой не более чем объяснение того, как индивиды, прежде не связанные никакими гражданскими узами, собрались, чтобы основать сообщество, - то, что впоследствии немецкие теоретики назвали «договором об объединении»; иногда добавлялся новый элемент и новая сторона, когда индивиды договаривались не только о том, чтобы основать сообщество, но и о том, чтобы учредить правителя либо правительственный орган, с которыми они затем и обменивались обещаниями: правитель обещал новым подданным справедливость и защиту, а индивиды, в свою очередь, обещали в ответ повиновение – на условиях, что они получают эти базовые ценности хорошего правления; те же самые теоретики называли это «договором о подчинении». В любой формулировке в теории общественного договора очевиден демократический, «народный» принцип. Корни этого принципа, возможно, находятся в старой германской традиции, хотя в Греко-Римском мире также существовали намеки на эту форму.

Как бы то ни было, в любой форме, более того, особенно в форме «контракта о подчинении» теория общественного договора не согласовывалась с другими предпосылками, перенятыми у античности. Она могла быть гармонизирована с человеком Аристотеля и Фомы Аквинского, в силу самой своей природы имеющим склонность к гражданскому существованию; конкретным же механизмом, при помощи которого реализовывался инстинкт к общежитию, был механизм контракта. Однако теория контракта противоречила теократическому взгляду на правительство, согласно которому короли назначались Богом, а подданные согласно божественному предписанию подчиняются им, другими словами, это теория, которая рассматривает государство скорее божественным изобретением, нежели человеческим. Яков I Английский (1603–25) в своих «Истинных законах свободных монархий» чуть раньше, будучи еще только королем Шотландии, упоминал теорию договора о подчинении в форме, при которой каждый монарх с принятием присяги на коронации вступал в сделку и, хотя и признавал, что король должен вести себя добропорядочно, все же отрицал, что плохое поведение короля освобождает подданных от своих обязанностей перед ним. Во всяком случае, если король нарушит контракт, непонятно, кто будет судьей в этом деле,

«поскольку каждый, кто обладает хоть небольшим знанием права, понимает, что не может освободиться от действия договора просто потому, что другая партия нарушила договор; сначала должен пройти справедливый суд; иначе сторона нарушившая контракт, сделает себя саму судьей в своем собственном деле. Действует не по праву безголовая толпа, когда ей приходит в голову, что она не может больше терпеть подчинение, решает сбросить ярмо правления, которое Бог на нее возложил, и судить и наказывать того, кто должен судить и наказывать эту толпу».

Идея Якова о народе, который делает себя судьей в своем собственном деле (так, как поступила Палата Общин в 1649 году, осудив его сына Карла I) не осталась на бумаге. Но возможно даже для властей с меньшей заинтересованностью в божественном обосновании королевских прав вся контрактная теория, будучи взята как самодостаточное основание для полномочий правительства, имела неприемлемо рационалистической, даже безбожный тон. Каноны английской Церкви, написанные в 1606 году, открыто отрицали, что легитимность государства зависит от принятия народом суверена:

«Если какой-то человек утверждает, что люди изначально, не имея никакого образования и цивилизованности, бегали туда и сюда по лесам и полям, как дикие создания, укрываясь в пещерах и берлогах, и не признавая власти друг над другом, пока жизнь не заставила их осознать необходимость правительства; и что тогда они выбрали некоторых из своего числа, чтобы управлять остальными, наделив их властью и авторитетом для этого; и что соответственно вся гражданская власть, юрисдикция и авторитет происходят от людей и от беспорядочной толпы; или изначально зиждутся в них, или выводятся из их согласия, а не являются Божественными предписаниями, изначально проистекающими от Бога и зависящими от Него; такой человек серьезно заблуждается».

Тем не менее, даже у самых набожных людей контрактная теория находила поддержку. Она была использована Отцами-Пилигримами, приплывшими в Америку на корабле «Мэйфлауер» в 1620 году, чтобы учредить там новое сообщество, свободное от препятствий, которые англиканская церковь создавала для их вероисповедания (пуританского) в Англии. При основании колонии они подписали договор, который гласил:

«Именем Господа, Аминь. Мы, нижеподписавшиеся, верноподданные нашего грозного суверена, короля Якова, торжественно и взаимно в присутствии Господа и друг друга заключаем договор и объединяемся в политическое сообщество, для обеспечения порядка и защиты, и для этого будем принимать, учреждать и формировать такие справедливые и равные законы, ордонансы, акты, конституции и должности, время от времени, которые больше всего подходят для обеспечения общего блага Колонии, которой мы обещаем надлежащим образом подчиняться».

На другом краю религиозного спектра постреформационной Европы, в католической Испании, в этот же период мы наблюдаем контрактную теорию, изложенную более или менее точно в форме, в которой король Яков как раз отрицал ее, а именно как конституционной сделки между королем и его подданными. Клятва (присяга короне), приносимая членами Кортесов Арагона, повторяет:

«Мы, которые настолько же хороши, как и ты, клянемся тебе, который не лучше нас, как государю и наследнику королевства, на условиях, что ты будешь защищать наши традиции и наши традиционные конституционные права и свободы, и если ты не выполняешь это обязательство, тогда мы не выполняем свои».

Первые великие правовые теоретики века – испанский иезуит Франсиско Суарез и голландский протестант, ученый и дипломат Гуго Гроций, повторили, с незначительными собственными вариациями, формулу контракта, наиболее распространенную в их столетии. Суарез открыто приписывает людское правление соглашению между людьми; люди объединяются в политическое целое по своей сознательной воле и общему согласию; они могут затем передать свои полномочия одному лицу или даже другому государству; если они изначально избирают короля, тогда король в будущем будет передавать власть своим преемникам на тех же условиях, на которых он сам получил ее от народа. Неправда, что Бог назначает королей непосредственно; он может так поступать в порядке исключения, как он поставил на царство Саула и Давида, но это не является правилом; хотя когда, как это обычно происходит, люди учреждают для себя правительственную власть, можно сказать, что Бог пожелал и разрешил, что так оно и будет.

Гроций пишет:

«Те, кто впервые объединились в политическое сообщество, заключили (как можно предположить) договор о крепком и вечном взаимном союзе, предназначенном для защиты его членов… Такое общество учреждено взаимным согласием и договором: и поэтому его власть полностью основывается на воле и намерении тех, кто впервые учредил сообщество».

Но можно сказать, что Гроций прошел лишь часть пути с тем, чтобы удовлетворить позиции короля Якова, потому что, как только люди выбрали для себя форму правительства или правителя, они не могут свободно изменить свое мнение; он использует аналогию с брачными отношениями, в которые люди вступают по доброй воле и на основании договора, но которые однако становятся нерасторжимыми после заключения брака.

Тем, кто впервые предложил полностью проработанную конструкцию предполагаемой контрактной основы государства и предполагаемых мотивов, приведших к образованию государства, был чуть более молодой, но гораздо дольше проживший современник Гроция англичанин Томас Гоббс (1588­-1679). Гоббс писал в период гражданской войны в Англии, что первый принцип естественного права, или наиболее настоятельный императивный инстинкт, встроенный в человека природой, - самосохранение. Первозданным состоянием человека было такое, при котором индивид, совершенно один, без поддержки какой-либо ассоциации людей, был потенциальной жертвой, добычей всех других, что означало, что инстинкт самосохранения проявлялся в форме постоянного опасения, и жизнь первобытного человека была, если воспроизвести знаменитую фразу Гоббса, «одинокой, бедной, отвратительной, жестокой и короткой». У человека, всегда находящегося в состоянии войны с соседями, не было не только безопасности, но даже и элементарных жизненных удобств, а также всех преимуществ упорядоченной и мирной экономики. И человек в конечном итоге изобрел средство избежать этого нестерпимого состояния – на опыте они познали необходимость правительства – а именно, всеобщая передача их дикой и полной опасностей независимости правителю – одному из них, который должен был теперь гарантировать безопасность всех. Таким образом, гоббсова форма общественного договора – это договор о подчинении суверену, имя которого стало нарицательным для правителя абсолютистского государства – Левиафан. Книга появилась в 1651 году, в период протектората Кромвеля (и Гоббса подозревали в том, что он написал ее с намерением польстить военной диктатуре Кромвеля). Гоббс писал о своих гипотетических, первобытных людях, что

«единственный способ создать такую Общую Власть, которая была бы способной защитить их от нападения иностранцев, и от причинения вреда друг другу, и таким образом обеспечить их безопасность, с тем чтобы при помощи своего дела, и плодов Земли они могли бы кормить себя и жить мирно; это передать всю свою власть и силу одному Человеку или же одному Собранию людей, которое может свести все их воли, посредством большинства голосов, в единую Волю: что то же самое что сказать, что назначить одного человека, или Собрание людей, чтобы он носил их Лицо; и каждый при этом будет считать себя автором всего того, что носитель Лица сделает или побудит к действию, в тех вещах, которые касаются общего мира и безопасности; и таким образом подчинить все свои воли его единственной воле и свои суждения – его суждению. Это больше чем согласие или договор; это действительное объединение всех их в одном Лице, учрежденное договором между всеми людьми, как будто бы каждый из них сказал каждому другому: «Я разрешаю и отдаю мое право управлять собой этому Человеку, или этому Собранию, на том условии, что ты так же отдаешь ему свое право и даешь согласие на все его действия таким же образом». Таким образом объединенное в одном Лице множество называется СОДРУЖЕСТВО (республика), а по латыни – CIVITAS. Так появляется великий тот Левиафан, или, если говорить более почтительно, тот Смертный Бог, которому мы обязаны перед лицом Бессмертного Бога, нашим миром и защитой. И посредством этой Власти, переданной ему каждым отдельным человеком в Содружестве, он приобретает такую силу, что с помощью страха он способен формировать воли всех членов содружества, поддерживать мир внутри государства и обеспечивать защиту от внешних врагов. В нем – сама сущность Содружества, которая есть Одно Лицо, в отношении которого великое Большинство, через посредство взаимных договоренностей друг с другом, признало себя автором его действий, до такой степени, что он может использовать силу и средства всех их так, как он считает подходящим, для их же Мира и общей Безопасности.

И он, носитель этого Лица, называется СУВЕРЕНОМ, и о нем говорят, что он обладает СУВЕРЕННОЙ ВЛАСТЬЮ, а все остальные – его ПОДДАННЫЕ».

Гоббс делает небрежную ссылку на Бога как на высшее по сравнению с земным правителем лицо. Но в сущности его государство – это утилитарное изобретение человека, который сознательно создал для себя структуру для собственной защиты. Исследователи отмечают, что из политической и правовой теории Гоббса вырастает современный человек, эгоцентричный, индивидуалистический, материалистический, не верующий в Бога, в своем стремлении к организованной власти». Гоббсов договор о подчинении аномален, поскольку избранный правитель сам не является его участником, и таким образом у его подданных нет права применять по отношению к нему принуждение на основании их взаимного договора друг с другом; даже хотя и можно сказать, что он подчиняется своего рода свободному обязательству обеспечивать защиту, которое было целью, ради которой его пост был учрежден, и даже хотя также не было бы нелогичным настаивать, что правитель должен действовать в рамках и в соответствии с законом, что было стандартом, рекомендованным Средними Веками, даже в рамках «нисходящей» теории правления. В общем и целом, гоббсов Левиафан – это правдоподобная модель абсолютного правления, тип, множество примеров которого могли продемонстрировать позднейшие века, вплоть до нашего времени: диктатуры, о которых, по крайней мере согласно современный западным представлениям о минимуме гражданских прав индивида, нечего сказать кроме того, что они обеспечивают некоторый мир, некоторую безопасность, даже если обычными практиками в них являлись полицейский произвол и лагеря для заключенных.

Гоббсова картина мира, основывающаяся в своей сути на представлении о человеческой природе, всецело поглощенной страхом, нашла сторонников на континенте, а именно в германских университетах, возрождавшихся после Тридцатилетней войны. Очень похожая система была предложена иудейско-голландским философом из иберийской семьи Барухом Спинозой (1632–1677), который так же видел основу легитимности государства в ничем не прикрытой власти, переданной правителю через посредство договора между его подданными и по тем же причинам, которые называл Гоббс; хотя Спиноза считал, что государственная власть должна использоваться разумно, т.е. согласно человеческой природе, не как принципу морали, но как разумному принципу.

Гоббсова система также встретила оппозицию; как отмечают исследователи, наиболее сильным эффектом теорий Гоббса и Спинозы на соотечественников было антагонизировать их, поскольку эти теоретики не обращают внимания на моральную сторону человека и общества, которая была центральной для всех теорий государства и права в течение всех Средних веков. Соотечественник Гоббса граф Шафтсбери отмечал в 1698 году, что в гоббсовой картине человеческих базовых инстинктов упущены Доброта, Дружба, общительность, любовь к компании и к разговору, естественная любовь и все подобные потребности. Гораздо более влиятельным был Самюэль Пуффендорф (1632–94), профессор права сначала в Гейдельберге и затем в Швеции, наиболее уважаемый юрист своего времени. Отвергая идею о том, что изначальным состоянием человека была дикость, и в этом состоянии люди вели войну со всеми своими соседями, Пуффендорф представлял людей до образования политического сообщества как обладающих естественным инстинктом к объединению и как понимающих, что естественный закон воспрещает им наносить друг другу вред. Это само по себе не объясняло появление государства, в отличие от малых групп (таких как племя) без функциональной специализации; но осознание полезности такой организации как государство побудило людей учредить его только для того, чтобы – и это единственный пункт, в котором взгляды Пуффендорфа приближаются к теории Гоббса – сдерживать таких людей, которые не подчиняются естественному закону о непричинении вреда другому. Способ такого учреждения включал подчинение правителю, но, в отличие от модели Гоббса, это создание государства в результате контракта требовало не только обещания подчиниться со стороны людей, но также и обещания правителя предоставить подданным защиту. Это, таким образом, договор о подчинении в полном смысле этого слова.

До сих пор самым влиятельным представителем теории общественного договора, появившимся в XVII веке, и наиболее значительным для истории XVIII века является еще один англичанин Джон Локк (1632–1704), чьи воззрения и выводы отличались от взглядов Гоббса даже более сильно, нежели взгляды Пуффендорфа, и сыграли чрезвычайно важную роль в развитии западных идей о правах человека и обязанности государства уважать их. Главной целью Локка было сконструировать философию права для того, чтобы подвести фундамент под английскую революцию 1688 года, которая положила конец династии Стюартов с ее претензиями на божественное право на корону и отрицанием народной основы правительства, и предложить новое обоснование снижения значения королевской власти, в нарушение установленных правил наследования престола. Этому обоснованию предшествовала резолюция Палаты Общин (28 января 1689 года), сформулированная в чисто контрактных терминах:

«Король Яков, как утверждают, попытавшись ниспровергнуть конституцию королевства, нарушив изначальный договор между королем и народом; и по совету иезуитов и других злых людей нарушив фундаментальные законы, и покинув королевство, тем самым отрекся от правления; и поэтому трон свободен».

В этом языке не было ничего оригинального, кроме его контекста; несмотря на скептицизм Тори, которые, веря в незапамятную передачу короны по божественному праву, отвергали искусственное понятие договора, концепция изначальной сделки между правителем и управляемыми теперь достигла квази-конституционного статуса. Такого типа Тори был Сэр Роберт Филмер, роялист, который во времена Карла I написал трактат «Патриарх», в котором право короля на абсолютное правление проистекало в конечном итоге из власти отца в семье, которую Филмер считал божественным институтом. Эта работа, впервые опубликованная в 1679 году, через много лет после смерти Филмера, послужила своего рода объектом для Локка, который саркастически раскритиковал ее в первом из своих «Двух трактатов о правлении» (1690) в качестве предисловия ко второму. Таким образом было предложено объяснение государства и правительства, которое модифицировало идею договора, привив к ней элемент ответственности за благополучие управляемых, и утвердило за Локком славу подлинного интеллектуального голоса революции.

Примитивный человек Локка в естественном состоянии напоминает примитивного человека Пуффендорфа скорее, чем такого же человека у Гоббса. Живя по естественному закону, доступному ему через его разум, он был обязан не наносить вреда жизни, свободе и собственности других и, напротив, мог, в до-гражданском состоянии, мстить за посягательства на его собственные права в этих областях.

«Но поскольку ни одно политическое сообщество не может ни существовать, ни содержать себя без власти охранять собственность, и для этого наказывать посягательства со стороны всех в этом сообществе; политическое сообщество существует только там, где каждый член этого сообщества отказался от своей естественной власти, передал ее в руки сообщества во всех делах, которые не лишают его возможности обратиться за защитой закона, установленного им… Те, кто объединился в одно целое, и обладает общим установленным законом и правосудием, к которому можно обратиться, обладающим властью разрешать споры между ними, и наказывать нарушителей, состоят друг с другом в гражданском сообществе».

Члены этого гражданского сообщества должны теперь выбрать для себя правительство, правителя или правителей. В этом, как и в любом другом действии, сообщество действует в соответствии с волей большинства, которое обладает властью решать за других, т.е. за меньшинство:

«Потому что, когда некоторое количество людей, с согласия каждого индивида, составили сообщество, они таким образом сделали это сообщество одним целым, с властью действовать как единое целое, то есть только по воле и определению большинства. Потому что то, что влияет на любое сообщество… должно двигаться в одном направлении, необходимо, чтобы целое двигалось туда, куда ведет его большая сила, то есть согласие большинства…».

Правительство сообщества, однажды учрежденное, выполняет только одну функцию; это защита собственности членов сообщества. В этом контексте Локк не использует слово «собственность» в узком смысле внешнего владения; как он объясняет несколько раз, он подразумевает, что это понятие охватывает все легитимные интересы субъекта; «под собственностью», – говорит он, – здесь нужно понимать такую собственность, которой люди обладают в том, что касается их личности и их имущества», или, как он это называет в другом месте, «их жизни, свободы и владений». Эта единственная функция правительства возложена на правителя или правителей – и это существенная часть доктрины Локка – не абсолютно и окончательно, но в том смысле, что им доверена ответственность за общее благо. Из многих ссылок во втором Трактате на такой основанный на общественном доверии характер правительства, будет достаточным процитировать одну:

«Политическая власть – это такая власть, которую каждый человек, обладая ей в естественном состоянии, передал в руки общества, и таким образом в руки правителей, которых общество поставило над собой, с этим выражением молчаливого доверия, что она должна быть использована для их блага и сохранения их собственности».

Из этого центрального положения о правительстве как доверенном лице вытекают несколько следствий. Во-первых, не возникает вопроса о принятии произвольной власти правительства:

«Хотя законодательная власть, находящаяся в руках одного или многих, осуществляющих ее постоянно или через интервалы, хотя эта власть является верховной в каждом сообществе, тем не менее, во-первых, она не является и не может быть абсолютно произвольной властью над жизнью и имуществом людей. Потому что так как это объединенная власть всех членов общества, переданная этому лицу или собранию, т.е. законодателю, она не может быть чем-то большим, чем эти люди обладали в естественном состоянии перед тем, как они объединились в сообщество и передали ее сообществу. Потому что никто не может передать другому больше власти, чем сам имеет, и ни у кого нет абсолютной и произвольной власти над собой, ни над другим, власти уничтожить его собственную жизнь, или же отобрать жизнь и собственность у другого. Человек… имея в естественном состоянии только столько власти, сколько дает ему естественный закон для защиты себя и остальных людей, это все, что он может передать сообществу, и через это законодательной власти, и таким образом законодатель не может иметь больше, чем это. Его власть в своих самых широких пределах ограничена целями общего блага сообщества».

Таким образом принцип «nemo dat quod non habet» («никто не может передать то, чего не имеет» - юридический принцип, согласно которому человек, приобретший вещь у лица, не обладавшего правами на нее, также не имеет таких прав) используется, чтобы ограничить власть правительства, у которого «нет другой цели, кроме защиты и сохранения, и поэтому он никогда не имеет права разрушать, порабощать, или намеренно разорять подданных».

Во-вторых, если правительство фактически превышает законные пределы своей власти, оно может быть распущено за нарушение договора о доверии, и заменено на другое людьми, которые изначально его учредили:

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: